Текст книги "Денис Давыдов"

Автор книги: Геннадий Серебряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Когда Давыдов с казаками-уральцами, обогнув с правой стороны гору, примчался к деревне, турки уже волочили на возвышение позади нее свои пушки. Однако изготовить их к стрельбе не успели. Спешив полк, Денис Давыдов повел казаков в атаку. Ловко карабкаясь по кручам, уральцы дружным огнем выбили турок из деревни. Их добычею стало несколько османских пушек, которые тут же были установлены и повернуты в сторону неприятеля. И орудия эти очень сгодились, когда, придя в себя, аскеры ислама замыслили снова отвоевать столь важную в ходе боя деревню. По склону горы, густо заалевшему багряными фесками, со свистом резанула по своим османская картечь. Плотно ударили и казачьи ружья. Понеся жестокий урон, турки опять откатились от деревни.

В это время, почувствовав твердую подпору со стороны Давыдова, усилил напор встречь неприятелю и Кульнев. Турки не выдержали и показали тыл.

После сражения Кульнев перед всем отрядом сердечно обнял и расцеловал своего друга и помощника:

– Сия виктория по праву тебе принадлежит, Денис Васильевич. Кабы не завладел ты деревнею да не грянул с казаками вовремя, неизвестно, как бы дело наше нынешнее обернулось. И за храбрость и за присутствие духа тебе – слава!

Бой этот проистекал на глазах главнокомандующего, и граф Каменский, надо отдать ему должное, по достоинству оценил заслуги и Кульнева и Давыдова. Для бедствующего в материальном отношении Якова Петровича он испросил денежной награды, и государь «всемилостивейше соизволил производить (выплату ему) в течение двенадцати лет по тысяче рублей ассигнациями ежегодно из государственного банка, о чем и последовал на имя министра финансов высочайший указ».

Давыдов же за подвиг свой, свершенный 12 июня, по представлению графа Каменского был удостоен ордена Святой Анны 2-го класса, алмазами украшенного, при высочайшем рескрипте с собственноручной подписью государя. Царь, давно и упорно обходивший поэта-острослова заслуженными наградами, на этот раз был вынужден уважить его мужество и храбрость и явить ему свою милость. И это для Дениса Давыдова, выдержавшего характер, явилось двойною победою.

В разгар дунайской кампании до него с великим опозданием дошло горестное известие из Москвы о том, что от нервической горячки скончался батюшка Василий Денисович...

...Вскоре русские войска провели еще несколько упорных сражений – и здесь же, под Шумлою, и в других местах. Во всех этих делах, исполняя все ту же должность бригад-майора авангарда, принимал участие и Денис Давыдов.

В придунайском краю в эту пору зной стоял невозможный.

И без того заносчивый и крайне неуравновешенный граф Каменский 2-й то ли по причине жары, то ли по причине наследственного умственного расстройства в последнее время сделался совершенно нетерпимым. По малейшему поводу, а то и без оного он приходил в злобу и бешенство, от коих страдали и нижние чины, и офицеры, и генералы. Многие способные командиры были своевольно удалены Каменским из Дунайской армии или, не выдержав его крутости и жестокосердия, сами вынуждены были взять абшид32

[Закрыть].

Даже такой на удивление покладистый и добродушный человек, как Кульнев, не смог в конце концов вытерпеть необузданного нрава и несправедливых нападок главнокомандующего. Под Рущуком в припадке гнева Каменский, когда Яков Петрович попытался его урезонить, сорвался на истошный крик:

– Прочь!.. Убра-ать!.. Обезоружить!.. Арестова-ать!..

Кульнев трясущимися руками отстегнул с пояса свою саблю с надписью «За храбрость» и кинул ее под ноги главнокомандующему.

– Вы можете отнять ее у меня, граф, – сказал он глухо, – но помните, от вас своего оружия более не приму.

На другой день уязвленный Кульнев уехал из армии.

– Служить под началом этого Атрея33

[Закрыть] выше всех сил моих. Иначе за себя не поручусь, – сказал он на прощание Давыдову.

Смертельно оскорбленный за своего старшего боевого друга и товарища, Денис тоже чувствовал, что ему невмоготу более оставаться на Дунае. И тут, к его великой радости, пришло письмо, в котором князь Багратион извещал, что получил главное начальство над 2-ю Западною армией, расквартированной в районе Житомира и Луцка, и будет рад видеть подле себя Давыдова, ежели он, конечно, уже вволю навоевался. На сей случай к письму была приложена дружеская записка к графу Каменскому с просьбою не чинить адъютанту Багратиона преград к отъезду для продолжения службы его при особе князя, на что имеется и высочайшее соизволение.

Воспользовавшись этим предлогом, Давыдов не мешкая отбыл к главной квартире 2-й Западной армии.

И неистовое басурманское солнце, и столь же неистового главнокомандующего, который, кстати, умрет через несколько месяцев в пыльном Бухаресте от нервического расстройства и лихорадки, он покидал без особого сожаления. Место графа Каменского 2-го займет ненадолго хитрый и изворотливый француз-эмигрант генерал-лейтенант Ланжерон, который не подвинет турецкую войну ни на толику. И лишь назначенный главнокомандующим Дунайской армией Михаил Илларионович Кутузов сумеет славно и победоносно завершить столь долгую кампанию и заключит с Османской Портой крайне необходимый для России мир перед самым вторжением Наполеона.

О последующем отрезке своей жизни вплоть до начала Отечественной войны Денис Давыдов так напишет в своей веселой мистифицированной автобиографии: «Возвратясь после рущукского приступа к генералу своему, получившему тогда главное начальство над 2-ю Западною армиею, Давыдов находился при нем в Житомире и Луцке без действия, если исключим курьерские поездки и беседы его с соименным ему покорителем Индии (Бахусом или Вакхом, иначе Дионисием)».

В этих полушутливо-залихватских строчках, конечно, полною мерой отдана дань бытовавшей тогда моде. Изображать себя эдаким праздным гулякой, беззаботным малым с неизменным пуншевым стаканом в руке почиталось хорошим тоном. Особенно заботился об этом Денис Давыдов, уже снискавший себе лавры певца вина, любви и славы. В реальной жизни все выглядело, конечно, куда скромнее. Близкий его друг и сотоварищ по приятельским застольям князь Петр Андреевич Вяземский напишет впоследствии: «Впрочем, нелишне заметить, что певец вина и веселых попоек в этом отношении несколько поэтизирован. Радушный и приятный собутыльник, он на деле был довольно скромен и трезв. Он не оправдывал собой нашей пословицы: пьян да умен, два угодья в нем. Умен он был, а пьяным не бывал».

Да и бумаги главной квартиры Багратиона этой поры, в которых часто встречается имя лейб-гусарского ротмистра Дениса Давыдова, свидетельствуют, что адъютанту князя Петра Ивановича чаще всего было отнюдь не до бесед с Вакхом в дружеском офицерском кругу. Из первых трех месяцев по возвращении с Дуная он, например, два с половиною проводит в дороге – то в седле, то в жестких курьерских дрожках. Как один из первых помощников и доверенных лиц Багратиона, Давыдов исполняет множество поручений главнокомандующего.

Денис Давыдов в эту пору принял и самое деятельное участие в подготовке и написании особой записки, поданной Багратионом на имя государя, в которой был в деталях разработан план новой кампании против французов. Князь Петр Иванович, глубоко убежденный, что война с Наполеоном неизбежна, дабы уберечь Россию от неотвратимости вражеского нашествия с запада, как приверженец суворовской наступательной тактики, предлагал упредить неприятеля и нанести ему удар через герцогство Варшавское. Выгоду от этого он предполагал немалую. В успешном действии против французских корпусов в Европе, покуда немногочисленных, разрозненных и занятых переформированием, князь не сомневался. Кроме того, первые же победы над неприятелем решат участь Польши и оторвут ее от Наполеона. Совершенно очевидно, что тогда не решатся выступить на стороне Бонапарта Австрия и Пруссия. Иначе и поспешно создающиеся польские легионы, и войска цезаря римского и оглушенного поражением Фридриха-Вильгельма III прибранные к рукам французами, будут вовлечены в поход против России...

Кто знает, как бы повернулись дальнейшие события истории, если бы боязливый и всегда сомневающийся Александр I вдруг принял этот смелый, решительный и дальновидный план Багратиона.

Вместо этого, как известно, царь, располагавший обширными и весьма точными данными о твердом намерении Наполеона сокрушить Россию, целиком положится на немецких военных советников и в первую очередь на бездарного генерала Фуля. По плану, сочиненному этим педантичным кабинетным «стратегом», русские войска будут растянуты на огромном пространстве по оборонительным кордонам, и, чтобы собрать армию воедино после начала вражеского нашествия, потребуется преодолеть неимоверные трудности и пролить реки солдатской крови. Огромные силы и средства в соответствии все с тем же «фулевым прожектом» затратит Россия для сооружения печально знаменитого Дрисского оборонительного лагеря, который и современники и историки единодушно назовут не чем иным, как ловушкой для нашей армии.

Находящийся при князе Багратионе и занятый будничными, не особо примечательными, по собственному его мнению, делами, Денис Давыдов внутренне уже готовил себя, как и многие передовые, думающие офицеры, к большим и серьезным испытаниям во имя любезного отечества. В армии креп патриотический дух. Пожалуй, никогда прежде в полках с таким усердием и рвением не изучались военные науки и уставные наставления.

Ходила по всей армии и хлестко-озорная эпиграмма Дениса Давыдова «К портрету Бонапарте», высмеивавшая людоедско-захватнические амбиции Наполеона и его страсть сажать на большие и малые европейские престолы своих братьев и прочих родственников:

 
Сей корсиканец целый век
Гремит кровавыми делами.
Ест по сту тысяч человек
И ....... королями.
 

Эта эпиграмма явилась, пожалуй, одним из первых в нашей литературе опытов резкой и броской, а главное, общедоступной политической стихотворной карикатуры. И она, без сомнения, делала свое дело: в канун иноземного нашествия внушала презрение и ненависть к алчному и кровожадному врагу.

Кстати, в эту пору Давыдов снова исполнен вдохновения. Однако былые восторги и упоения владеют им все менее. Им на смену приходит острое предчувствие приближающейся военной грозы:

 
Так мне ли ударять в разлаженные струны
И петь любовь, луну, кусты душистых роз?
Пусть загремят войны перуны,
Я в этой песне виртуоз!
 

Перуны самой большой и жестокой со времен изобретения пороха войны все ближе накатывались с запада к российским пределам.

«Отступая... Наступать!»

Я никакой позиции здесь не имею, кроме болот, лесов, гребли и пески. Надо мне выдраться, но Могилев в опасности и еще надо бежать. Куда? в Смоленск, дабы прикрыть Россию несчастную... Я имею войска до 45 тысяч. Правда, пойду смело и на 50 тысяч и более, но тогда, когда бы я был свободен, а как теперь, и на 10 тысяч не могу. Что день опоздаю, то я окружен.

П. И. Багратион – А. П. Ермолову

Князь Багратион пребывал в мучительном раздумье.

Ежели исполнять в точности строгое предписание государя, полученное им по прибытии в Зельву 18 июня, то следовало бы, переправив 2-ю армию через реку Щару, спешно двигаться через Белицу или Новогрудок к Вилейке, на соединение с армией Барклая. Но Вильна, как следовало из того же послания Александра I, уже занята Наполеоном.

Это означало, что Багратиону предлагался опаснейший фланговый марш, который возможно исполнить лишь при полном бездействии неприятеля. А коли Бонапарт не мешкая заступит путь своими главными силами? Растянув войска по худым дорогам, Багратион тогда и оборониться как следует не успеет. Французы легко смогут разрубить его армию на части, и тогда быть превеликой беде. Ужели государь такой простой и очевидной истины уразуметь не может?..

Его жгла обида и на Барклая. Почему военный министр, видя столь явную непредусмотрительность в распоряжении императора, счел удобным для себя сего не заметить? Сами собой в горячей голове Багратиона ворочались тяжелые мысли об измене...

Действовать надо было, однако, незамедлительно. Перечитав еще раз категоричное требование государя и еще раз поразмыслив, князь Петр Иванович решил выбрать меньшее из зол: круто повернуть на Новогрудок. Все же восточнее и подалее от главных сил Наполеона. Единственное, что могло спасти в этом случае его армию, это – быстрота. Теперь надо было уповать лишь на господа бога да на выносливость русского солдата.

Форсированными переходами войска Багратиона за пять дней марша одолели более 150 верст по раскисшим дорогам под почти непрерывным дождем.

21 июня, сосредоточив все свои силы у местечка Николаева, Багратион понял, что время у французов он, судя по всему, выиграл. И разом приободрился.

Теперь предстояло сделать бросок через верхний Неман, а там, почитай, недалеко и до Вилейки, обозначенного пункта встречи с 1-й армией.

Расторопные пионеры, дробно стуча топорами, привычно наводили несколько переправ для пехоты и артиллерии. Коннице велено было преодолеть реку вплавь.

Разгуливалась и погода. Утро 22 июня вставало тихое, в обильной росе, предвещающей вёдро.

Князь Петр Иванович на своем крепконогом караковом коне, в наброшенном на плечи зипуне и белой фуражке с большим квадратным козырьком выехал на берег, чтобы самолично отдать последние приказания по переправе.

Войска поднимались с биваков. Солдаты чистили подсохшие за ночь у костров мундиры, подтягивали ремни, поудобнее ладили обувку.

Багратион подъезжал к строящимся частям, бросал быстрые веселые фразы:

– Ну как, соколы? Подсушили крылья? Хотел неприятель нас накрыть – ан не вышло. Теперь мы на него падем. И ужо пощиплем орла французского!..

Солдаты, просияв лицами, одобрительно гудели.

Вскоре по наведенным трем узким и шатким мостам скорым, распашным шагом двинулась пехота, с тяжелым стуком покатили пушки и зарядные фуры.

По обе стороны от мостов пошла вплавь и конница. Справа драгуны и уланы графа Сиверса, слева – кирасирские полки Кнорринга.

Казаки атамана Платова, получив предписание освещать местность в сторону Вилейки, приторочив, по обыкновению, одежду и снаряжение к пикам, в чем мать родила привычно перемахнули реку еще затемно.

Теперь здесь, на переправе, Багратион ждал от них известий.

Тем временем к берегу подтягивались бывшие до сей поры в арьергарде ахтырские гусары. С ними во главе первого батальона, составленного по военному времени из четырех эскадронов, ехал Денис Давыдов. Заприметив издалека высокую статную фигуру главнокомандующего, подскакал к нему, светясь искренней радостью.

– Здравия желаю, ваше сиятельство!..

– А, Денис, – приветливо улыбнулся Багратион своему недавнему адъютанту, – здравствуй, дружок. Как служба твоя новая? Небось куда ладнее, чем при моей беспокойной особе? А должность твою ныне поручик Муханов справляет. Да еще молодого князя Меншикова я в адъютанты взял. Офицеры добрые, исполнительные и храбрости примерной. Однако ж все не ты. С тобою я за столько лет и душою сроднился. Эх, да что теперь толковать, сам виноват, что отпустил тебя в полк.

Еще ранней весной, когда стало совершенно очевидно, что военная гроза неизбежна, Денис Давыдов, горя желанием непременно встать в ряды действующих войск, стал просить у Багратиона перевода в Ахтырский гусарский полк.

– Не держите сердца, князь Петр Иванович, но при вас я более бумагами распоряжаюсь, а мне себя в горячем деле испытать надобно. Я гусар. И в час для отечества столь опасный хотел бы быть на передовой линии...

Князь Багратион понял благородный порыв своего адъютанта. 8 апреля 1812 года накануне вторжения Наполеона в Россию Денис Давыдов «с переименованием в подполковники» вступил в Ахтырский гусарский полк, располагавшийся тогда близ Луцка. (В формулярном списке событие это отмечено 17 апреля...)

– Петр Иванович, а когда же дело нам выпадет? Все в марше да в марше. И конца ему не видно. Лошади истомились. Да и гусары ропщут. Эдак, мол, бог весть куда уйдем и француза не увидим...

– Будет вам работа, Денис, и очень скоро, – вскинув крылатые брови, твердо ответил князь. – И ахтырцам скажи: ежели Багратион отходит, то это отнюдь не ретирада, а лишь изготовка к удару. А тебе, по доверенности давнишней моей, и более того могу открыть, – главнокомандующий снизил голос, – впереди на нашем пути Даву. Он сломя голову рвется к Минску. Вчера от еврея-лазутчика стало мне ведомо, что его вольтижеры уже будто бы занимают местечко Трабы. Жду сему подтверждения. Даву, отрезая меня от 1-й армии и стремясь продвинуться более к востоку, не преминет подставить мне свой тыл. И поплатится за это жестоко. Ужо я отведу душу!..

– Вот и славно, Петр Иванович, – Давыдов весело сверкнул глазами. – А уж мы, будьте покойны, не подведем!..

Тем временем невесть откуда к главнокомандующему, как вихрь, подскакал молодой казачий урядник. И сам он, и рыжий горбоносый конь его были мокры, должно быть, только что из реки. Мягко, по-кошачьи, спрыгнув с седла, казак запаленно выдохнул:

– Позвольте, ваше высокопревосходительство... От атамана... В собственные руки...

И, скинув с головы единственно сухую форменную с малиновым верхом шапку, извлек из нее бережно упрятанную депешу.

Багратион нетерпеливо разорвал пакет, быстро пробежал бумагу, писанную атаманом Платовым.

– Вот и подтверждение, – сказал он, полуобернувшись к Давыдову.

И тут же перевел взор на казака:

– Какого полка, маладец?

– Иловайского пятого, ваше сиятельство, урядник Ситников-четвертый, – тряхнув пшеничным чубом, бодро ответил посланец.

– Во как у нас – четвертый!.. Это сколько же вас, Ситниковых, тогда?

– Так в полку восьмеро зараз. Отец, стало быть, дядьев трое, да нас, братанов, четверо, – широко улыбнулся урядник. – Все как есть на службе отечеству.

– Передай атаману, что поручение его исполнил ты с честью, и я премного доволен службой твоей. А приказ генералу Платову будет особый, пусть ждет моего известия. Так и передай. Ну, с богом!

Казак легким, стремительным махом влетел в седло и, круто повернув коня, пустил его внамет вдоль берега.

– Вот на таких Ситниковых, брат Денис, вся Россия и держится, – раздумчиво сказал Багратион, провожая всадника взглядом. – Для них отечество не пустой звук, а земля родимая, коей они никакому ворогу не отдавали и не отдадут. И посему вовек в вере своей и силе неистребимы. Сего Бонапарту понять не дано, да и нашим иноземцам, лишь о корысти и выгоде своей помышляющим, – тоже...

Лоб князя над переносьем прорезала глубокая складка, а ноздри тронуло нервной дрожью.

– Ну да ладно, подполковник, – вздохнув о чем-то своем, как всегда, разом переменил разговор Багратион, – переправляй свои эскадроны. Рад душевно, что так вот накоротке свидеться с тобой довелось. Готовься к жаркому делу. Но об одном прошу – попусту голову свою в пекло не суй. Такое за тобой водилось... Вот так... Дай-ка обниму тебя напоследок. Все под богом ходим...

Переправа 2-й армии завершалась.

Войска в большинстве своем, в том числе и ахтырские гусары, были уже на противоположном берегу.

Князь Багратион сосредоточивал силы к решительному удару. Атаман Платов, бывший с казачьим корпусом верстах в пятнадцати от Николаева, по донесенью его, миновав Лиду, дважды сшибался с французами, взял пленных. Они показали, что принадлежат к корпусу Даву, составленному из шести дивизий. Это 60 тысяч штыков и сабель. И, считай, на 15 тысяч превосходства надо всею 2-ю армией Багратиона.

Однако князь Петр Иванович склонен был атаковать самого грозного из маршалов Бонапарта и ничуть не сомневался в успехе.

Но вдруг обстоятельства круто переменились.

Переправа уже подходила к концу, когда пришло совершенно неожиданное для Багратиона известие о том, что французы большими силами во главе с братом Наполеона, королем Вестфальским Иеронимом, которого русский служилый люд будет вскорости называть «королем Еремой», появились у него в тылу со стороны Гродны. Они заняли Слоним и только недавно оставленную им Зельву, а неприятельская кавалерия уже замечена верстах в двадцати к северо-западу от Николаева.

Князь Петр Иванович с тоской понял, что его армию враг зажимает в стальные клещи. Атаковать корпус Даву теперь не имело смысла, ибо тут же он мог получить удар в спину. Пока не поздно, надобно было вырываться.

В случае смертельной опасности Багратион, как всегда, умел подчинить свой пылкий, вулканический темперамент трезвому и холодному рассудку опытного полководца. Мгновенно оценив обстановку, он отдал приказ войскам спешно переправляться обратно, чтобы стремительно идти на Кореличи и Новый Свержень. Князь еще не терял надежды обогнать Даву и ранее его достичь Минска.

Земля гудела от конских копыт и солдатских сапог...

Багратион предписал Платову соединиться с блуждавшим где-то поблизости, отрезанным с самого начала кампании от 1-й армии 4-тысячным отрядом генерала Дорохова и беспрестанно тревожить правый фланг Даву, дабы во что бы то ни стало замедлить его движение.

23 июня поутру 2-я армия достигла Кореличей.

Князь Петр Иванович, всю ночь проведший в седле, так и не дал себе роздыха. Он сидел в чистой просторной горнице зажиточного купеческого дома и, морща лоб, своим быстрым, как бы летящим по наклону ввысь малоразборчивым почерком набрасывал текст приказа по войскам. В правом углу над столом, за которым писал князь, тускло поблескивал иконостас и испуганно вздрагивали огоньки разноцветных лампад.

Здесь же, в горнице, тихо шуршал картами его начальник штаба аккуратный и педантичный граф Эммануил Францевич Сен-При, француз-роялист, непримиримый враг Бонапарта.

Предвидя первое серьезное столкновение с неприятелем, Багратион считал своим долгом приободрить ведомые им войска, изрядно уставшие в беспрерывных маршах:

«Г.г. начальникам войск вселить в солдат, что все войски неприятельские не иначе что, как сволочь со всего света, мы же русские и единоверные. Они храбро драться не могут, особливо же боятся нашего штыка. Наступай на него! Пуля мимо. Подойди к нему – он побежит. Пехота коли, кавалерия руби и топчи!»

Зная, что теперь дело вполне может обернуться и окружением его армии, Багратион решил напомнить своим солдатам прошлые баталии, когда войска под его началом доблестно пробивались сквозь все неприятельские заслоны:

«Тридцать лет моей службы и тридцать лет, как я врагов побеждаю через вашу храбрость! Я всегда с вами и вы со мной...»

Дописав последнюю фразу, Багратион поставил твердую решительную точку. Будто гвоздь вбил. Круто обернулся к Сен-При:

– Приказ сей, граф, немедля объявить во всех частях и отрядах. Пусть воля моя, намерения и вера в победу ведомы будут всем от генерала до ездового в обозе. И отступая, я буду наступать!..

Еще три дня прошло в изнурительнейших маршах по ослепительно яростной жаре, с постоянною переменою направлений следования. Аванпосты Багратиона уже вовсю сшибались с наседавшим неприятелем. То сыпучими песками, то болотами, то узкими путаными проселками 2-я армия упрямо выдиралась из стальных Бонапартовых клещей.

26 июня Багратион, присоединив к себе по пути отряд Дорохова, вышел к Несвижу. И здесь понял, что ежели не даст хотя бы на сутки остановку своим войскам, то рискует погубить армию, так и не вступившую пока в решительное сражение. Она на глазах приходила в расстройство. Полковые и артиллерийские лошади стали. Буквально валилась с ног и пехота. В полках недосчитывались отсталых. Санитарные фуры были полны больными и изнуренными.

К тому же и губернатор Минска доносил, что авангардные части Даву вплотную приблизились к городу и вот-вот вступят в него. Спешить туда было уже бессмысленно...

И Багратион отдал распоряжение: отдыхать!

Со стороны наступавшего Вестфальского короля он выставил у местечка Мир кавалерийское прикрытие – атамана Платова с его казаками. В случае нужды ему должна была всячески способствовать конница 7-го пехотного корпуса – Ахтырский гусарский полк с конно-артиллерийскою ротою.

В этот же день главнокомандующий 2-й армией получил спешное донесение атамана: со стороны Кореличей появилась сильная кавалерия. «Несть числа», – торопливо писал Платов.

К нему тотчас же поскакал адъютант князя лейб-гусарский поручик Муханов со строжайшим приказом Багратиона – удерживать Мир любою ценой столько, сколько будет возможно.

Здесь, при Мире, а чуть позднее при Романове и разгорятся крупнейшие кавалерийские бои, в которых конница правого крыла французской армии понесет такое сокрушительное поражение, после которого она так и не сможет оправиться...

Наказному атаману Войска Донского, генералу от кавалерии Матвею Ивановичу Платову, которого французы прозывали «гетманом», шел в эту пору шестьдесят второй год.

Почти всю жизнь свою он провел в высоком казачьем седле, начав службу 13 лет от роду. В 18 лет был крещен марсовым огнем. Воевал славно на Перекопе, под Кинбурном и Очаковом. При знаменитом суворовском взятии Измаила командовал штурмовою колонною. Участвовал в Персидском походе, в войне против французов в Восточной Пруссии и против турок на Дунае.

С конницею Бонапарта познался еще в 1807 году, когда принял команду над всеми казачьими полками. И тогда же понял, что бить ее можно с успехом, что и проделывал не раз во многих сражениях и аванпостных сшибках.

Несмотря на немалый для кавалерийского генерала возраст, был атаман еще тверд рукою и крепок телом, лицо его, будто кованное из красной меди, гляделось на диво гладким, без морщин. Да и обширная залысина и длинные висячие усы, тронутые пороховым дымом седины, говорили скорее не о почтенных летах, а о жизни стремительной и бурной.

Нрава Матвей Иванович был крутого, но отходчивого. Отсиживаться по штабам не любил и в жаркие баталии полки водил всегда самолично. Хладнокровием и храбростью под огнем с ним могли равняться немногие. Да и в шумном застолье тягаться с атаманом стойкостью пока охотников не находилось – любого перепьет.

Прочитав предписание Багратиона, присланное с адъютантом Мухановым, атаман задумчиво покрутил правый ус, к которому он всегда благоволил более левого, и, вздохнув, сказал:

– Ну коли вышел приказ держать Мир, стало быть, будем держать. Сколь духу хватит. Но даст ли подмогу князь? Сил у меня сейчас – кот наплакал. При мне пять с половиной полков пятисотенного состава да рота Донской артиллерии. А неприятелю и вправду несть числа. Одних польских полков мои лазутчики-летуны насчитали двенадцать – и уланы, и егеря, и легкоконные... Да саксонских два тяжелых. Сих кирасиров я еще по седьмому году знаю. Качеств боевых отменных и выучки. Публика, прямо скажу, сурьезная. Вестфальцы эти, правда, пожиже будут. Но их четыре полка орлы мои заприметили. И все при пушках к тому же.

– Даст, даст подмогу князь Петр Иванович, – поспешил заверить его Муханов, – при мне отряд генерал-адъютанта Васильчикова Иллариона Васильевича к вам отряжали. Это гусары ахтырские с ротою артиллерии, Киевский драгунский и Литовский уланский. Да еще егеря 5-го полка. Кроме того, главнокомандующий велел вернуть три ваших полка, что при армии были. Они уже наверняка на пути к Миру.

– Ну, порадовал ты меня, поручик, – разом расцвел Платов. – По всем статьям заслужил ты за эдакую весть добрую рюмку анисовой. Да, видит бог, перед ретивою дракою я и сам не пью и других не жалую. Но это у нас с тобой еще успеется, – хитровато прищурился атаман. – Впрочем, князь пишет, чтобы я использовал тебя по усмотрению. Может быть, ты возвернуться в Несвиж, пока у меня дело не началось, желаешь?

– Здесь прошу быть непременно, ваше превосходительство.

– Ну и ладно, – одобрительно сказал атаман. – Иного от адъютанта Багратиона и не ждал. Когда должность сию Давыдов Денис исполнял, он, как, бывало, заслышит, что у меня горячо, разом подышит в ухо князю Петру, и глядишь уж – тут как тут. Я его три кампании знаю. И казаки мои к нему с полнейшим уважением. Потому как молодец, по всем статьям молодец. Кстати, ежели ахтырцы сюда идут, то, стало быть, и Денис с ними. Потому как снова у меня горячо зачинается, ох, как горячо!.. Ну, поручик, пошли со мною, а то того гляди польские уланы к нам припожалуют. Встретить их надобно как и положено. Я для них тут подарочек припасаю, вентерек плету, вентерек... Чтобы сюда им было повадно, а обратно – туго. Будем их брать, как рыбу на Дону.

В сузившихся глазах Платова вспыхнули заговорщически-лукавые огоньки.

На атамана, занявшего позиции у Мира, неотвратимо, как темная грозовая туча, надвигалась вся кавалерия правого крыла французской армии.

Несколько дней назад составляющие ее дивизии и бригады были подчинены 44-летнему блестящему кавалерийскому генералу Виктору-Никола Латур-Мобуру, которого в Великой армии называли Баяром – рыцарем без страха и упрека. Он отличался изысканным благородством, холодным спокойствием под огнем и пылкостью в атаке. Его гордым римским профилем, статной фигурой и безупречной выправкой на смотрах и парадах всегда любовался Наполеон.

Однако в предстоящих жарких событиях никаких особых достоинств красавец Латур-Мобур выказать так и не сумеет. Точному расчету, военной хитрости и сокрушительному напору атамана Платова он не противопоставит ни ума, ни скорого понимания боевой обстановки, ни должной распорядительности.

Впрочем, после поражения ему придется поступиться и столь знаменитым благородством. Страшась гнева императора, он будет высокопарно лгать, изворачиваться, всячески преуменьшать свои столь значительные потери, в чем ему в тех же целях будет усердно помогать и командующий войсками правого крыла Вестфальский король Иероним, которого Наполеон не раз в сердцах называл самым бездарным и лицемерным из всех своих беспутных братьев...

А пока что Латур-Мобур, далеко оторвавшись от тяжело идущей следом пехоты, с воодушевлением исполнял приказ Бонапарта – неотступно преследовать и наконец-то настичь столь удачно и искусно избегающую окружения армию Багратиона, чтобы с размаху припереть ее к штыкам и огнедышащим жерлам пушек свирепого маршала Даву.

Латур-Мобур настойчиво торопил свои дивизии.

Впрочем, польские полки, идущие в его авангарде, подгонять не было нужды. Они сами горели нетерпением побыстрее ринуться в бой.

Их вела против России призрачная мечта о великой и неделимой Речи Посполитой, мечта, которую Наполеон щедро вселил им в сердца, но отнюдь не собирался исполнять...

Захватив на пути своем несколько брошенных фур и с десяток отсталых, польские уланы легко убедили себя, что русские бегут в панике. А посему двигались вперед беспечно, в полном пренебрежении к противнику.

Именно на это и рассчитывал многоопытный атаман Платов, готовя заносчивым непрошеным гостям свой донской «вентерь»...