Текст книги "100 великих писателей"

Автор книги: Геннадий Иванов

После смерти Аристофана, которую датируют приблизительно 385 годом до н. э., интерес к нему постепенно стал угасать. Ушли из жизни участники и свидетели событий, описанных в его комедиях. Многие намеки и выпады драматурга становились все более непонятными для каждого нового поколения.

Увековечил образ комедиографа его младший современник, философ Платон, сделав Аристофана участником своего диалога «Пир». Платону приписывают и эпиграмму, предсказывающую вечную жизнь его комедиям.

 
Храма искали Хариты себе, нерушимого вечно;
Эту обитель в душе Аристофана нашли.
 

Возродился к нему интерес благодаря пытливости ученых александрийцев. Сатирическое направление Аристофана продолжил во II веке нашей эры древнегреческий писатель Лукиан, а византийская эпоха за Аристофаном признала первенство в жанре комедии.

Новая волна интереса к Аристофану поднялась в XVII веке и докатилась до следующих. Его имя стало нарицательным для определения социального сатирика. Французский драматург Жан Расин под влиянием его «Ос», где высмеивалось пристрастие афинян к судебным процессам, написал комедию «Сутяги». Творчество Аристофана вдохновляло английских писателей Джонатана Свифта и Генри Филдинга, в Германии Гёте перерабатывал его «Птиц».

В России произведения «отца комедии» переводились много раз. Гоголь называл Аристофана образцом поэта-сатирика. Да и сегодня, когда театр соперничает с кинематографом по части ужасов и скабрезных картин, аристофановы «Лягушки» снова просятся на сцену.

Любовь Калюжная

Гай Валерий Катулл Веронский
(ок. 87 – ок. 54 до н. э.)

Когда речь заходит о Катулле, то чаще всего вспоминают две знаменитые его строки:

Ненавижу – люблю

 
Да! Ненавижу и все же люблю. Как возможно, ты спросишь?
Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.
 

(Перевод А. И. Пиотровского)

Катулл жил в I веке до н. э. Рим всего сто лет как стал великой державой. Все честолюбивые люди с окраин империи стремились в Рим. Катулл приехал в столицу из Вероны, жители которой еще не обладали правами римского гражданства. Отец Катулла был знатным и богатым и хотел, чтобы сын получил хорошее образование и присмотрел в Риме жену – тогда дети бы их были уже римскими гражданами и имели бы доступ к политической карьере, о чем тогда мечтали во всех знатных домах.

В Риме Катулл вел привольную жизнь, благо отец снабдил сына и деньгами, и связями, он был знаком со многими знатными людьми Рима, в том числе и с Цезарем.

Катулл сразу стал посетителем дома наместника Галлии – Метелла и даже стал любовником его жены Клодии, которую в стихах стал называть Лесбией.

Исследователи установили, что лучшие стихи о любви к Лесбии написаны Катуллом не в годы их отношений, а гораздо позже. На закате жизни Катулл как бы вспыхнул, вспомнив дни горячей любви – и переплавил этой вспышкой воспоминание в прекрасные стихи.

(5)

 
Будем, Лесбия, жить, пока живы,
И любить, пока любит душа;
Старых сплетников ропот брюзгливый
Пусть не стоит для нас ни гроша.
Солнце сядет чредой неизменной
И вернется, как было, точь-в-точь;
Нас, лишь свет наш померкнет мгновенный,
Ждет одна непробудная ночь.
Дай лобзаний мне тысячу сразу
И к ним сотню и тысячу вновь,
Сто еще, и к другому заказу
Вновь настолько же губки готовь.
И как тысяч накопится много,
Счет собьем, чтоб забыть нам итог,
Чтоб завистник не вычислил строго
Всех лобзаний и сглазить не смог.
 

(Перевод Ф. Е. Корша)

Самый крупный исследователь творчества Катулла у нас в стране академик М. Л. Гаспаров пишет: «Значение Катулла в римской поэзии в том, что он страстно любил свою Лесбию и с непосредственной искренностью изливал свой пыл в стихах. Оно в том, что Катулл первый задумался о своей любви и стал искать для ее выражения новых точных слов: стал писать не о женщине, которую он любит, а о любви как таковой. Поиск точных слов давался трудно. Нынешний поэт с легкостью бы написал „я тебя по-прежнему желаю, но уже не по-прежнему люблю“, и это было бы понятно. Но в латинском языке слово „любить“ означало именно „желать“, и для понятия „любить“ в нынешнем смысле слова нужно было искать других выражений… Это был тяжелый душевный труд, но результатом его было создание новой (для мужской поэзии) любви: не потребительской, а деятельной, не любви-болезни и любви-развлечения, а любви-внимания и любви-служения. Катулл начал, элегики завершили, а этот культ любви-служения перешел от римской „столичности“ к „вежеству“ средневековья, „светскости“ нового времени и „культурности“ наших дней. Он вошел в плоть и кровь европейской цивилизации».

Сведений о жизни Катулла осталось очень мало. Их больше выискивают в самих стихах. Некоторые исследователи считают, что роман с Лесбией-Клодией был вообще короткой интрижкой, а потом поэт уже довоображал сюжет. Возможно, такой псевдоним поэт дал возлюбленной в честь Сапфо.

Своим вдохновением прикоснулся к стихам Катулла и наш гений Александр Сергеевич Пушкин.

Мальчику

 
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик:
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Ты же прочь, речная влага,
И струей, вину враждебной,
Строгих постников довольствуй:
Чистый нам любезен Бахус.
 

В основном Катулл пишет стихи любимым своим размером – одиннадцатисложником. В его стихах соседствуют архаизмы и словечки из модного разговорного языка, галльские провинциализмы и обороты, скопированные с греческого, тяжелая проза и новые слова, сочиненные самим Катуллом. Он стремится к изяществу, легкости и соразмерности.

К сожалению, Катулла издают редко, поэтому приведем еще несколько стихотворений поэта, чтобы читатели почувствовали поэтическую прелесть и неповторимость его лирики, даже в переводах.

(83)

 
При муже Лесбия честит меня и кроет.
Болвану – в радость. Невдомек тебе, осел:
Когда б забыла и оставила в покое
Мое бы имя – исцелилась бы от зол.
Она ж пока меня ругает, оскорбляет,
Не только вспоминает обо мне —
Нет, много хуже: речью ярость распаляя,
Она еще горит в моем огне.
 

(92)

 
Лесбия вечно ругает меня, не смолчит никогда,
Но умереть мне на месте, коль скоро не любит, мой друг.
Как докажу? На примере своем: я кляну ее, да,
Но, коли я не люблю ее, пусть я на месте умру!
 

(107)

 
Когда нечаянно исполнится желанье,
Особо радостно бывает на душе.
Так счастлив, Лесбия, и я: ко мне нежданно
Ты возвращаешься, бесценная. Уже
Ты возвращаешься сама, со мной ты снова.
О день благословенный! Кто дерзнет
Сказать, что он меня счастливей, право слово?!
Кто жизнь мою мечтой не назовет?!
 

(Переводы М. Сазонова)

(70)

 
Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,
Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.
Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,
В воздухе и на воде быстротекущей пиши!
 

(58)

 
Если желаешь ты глаз моих свет подарить мне, мой Квинтий,
Иль даже то, что милей света чудесного глаз,
Не отнимай же того у меня, что намного дороже
Глаз и всего, что милей света чудесного глаз!
 

(104)

 
Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом
Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня?
Нет, не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно.
Нам же с Тапцоном во всем чудится бог знает что!
 

(Переводы А. И. Пиотровского)

Геннадий Иванов

Вергилий
(70–19 до н. э.)

«Бойтесь данайцев, дары приносящих» – эта фраза, ставшая крылатой во всех языках мира, принадлежит великому римскому поэту Вергилию.

Бывает, что от поэта в веках остается одна строка или одно стихотворение, но такие, что делают его имя бессмертным, а от Вергилия остались три его больших главных сочинения: «Буколики», «Георгики», «Энеида».

В лирических «Буколиках» Вергилий воспевает пастушескую жизнь, пейзажи. «Георгики» – поэтические наставления земледельцу. «Энеида» – эпическое повествование о похождениях троянца Энея. Вергилий как бы следует по стопам великих греков. «Буколики» имеют прообразом идиллии Феокрита, «Георгики» – поэму Гесиода «Труды и дни», а «Энеида» – поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея»

Светоний так описывал Вергилия: «Большого роста, крупного телосложения, лицом смуглый, походил на крестьянина… когда он приезжал изредка в Рим, показывался там на улице, и люди начинали ходить за ним по пятам и показывать на него, он укрывался от них в ближайшем доме».

Вергилий жил в окрестностях Неаполя, иногда наведывался в Рим, слыл человеком широкообразованным. Римляне почитали его как великого поэта, мастера слова. Правитель Октавиан Август считал его лучшим пропагандистом государственной политики. И сам Вергилий понимал свое творчество как общественное служение, очень ответственно к этому относился, был большим тружеником, славы не искал, жил затворником. Но его заметили. Меценат и Октавиан Август ввели его в круг государственных мужей, помогали взрасти славе поэта.

Вергилий не любил путешествия – один раз в жизни он отправился в Грецию, но морская качка и жара подорвали его здоровье. Вергилий вынужден был вернуться – он заболел, не доехав до дома, и скончался в Калабрии. Похоронили его в Партенопее.

Говорят, умирая, он оставил два распоряжения – сжечь «Энеиду» и на его могильной плите выбить эпитафию:

 
Мантуей был я рожден, Калабрией отнят. Покоюсь
В Партенопее. Воспел пастбища, села, вождей.
 

А «Энеиду» он завещал сжечь потому, что не успел ее закончить, боялся, что незаконченное произведение может получить ложное толкование.

Конечно, читать сегодня Вергилия непросто, его поэзия учена и философична, но, главное, полна намеков на конкретных людей. Многие и многие строфы ученые продолжают изучать и заново комментировать до сих пор.

Особое внимание во все века привлекала четвертая эклога «Буколиков». Она считается пророческой. В эклоге упоминается дева и новорожденный от нее, который принесет с собой золотой век. Христианские исследователи творчества Вергилия увидели в этом пророчество языческого поэта о Христе – эти стихи он написал за 40 лет до Рождества Христова.

Само по себе слово «буколики» обозначает «пастушеские стихи». Это то, что потом в европейской поэзии назовут «пастораль».

К буколическому жанру Вергилий обратился потому, что он позволял ему говорить сразу как бы и от себя и от некоего пастуха, и таким образом выразить самые сокровенные свои мысли. Тем более что в центре буколического мира всегда пребывает любовь.

 
Все покоряет Любовь, и мы покоримся Любови!
 

Приведем небольшой отрывок из «Буколик»:

 
Маленькой в нашем саду тебя я впервые увидел,
С матушкой рвать ты зашла росистые яблоки, – я же
Вас провожал, мне двенадцатый год пошел в это лето,
И уж до ломких ветвей я мог с земли дотянуться.
Лишь увидал – и погиб! Каким был охвачен безумьем!
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
 
 
Знаю теперь, что такое Амур. На суровых утесах,
Верно Родопа, иль Тмар, или край гарамантов далекий
Мальчика произвели не нашего рода и крови.
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
 
 
Мать научил свирепый Амур детей своих кровью
Руки себе запятнать! И ты не добрее Амура.
Мать, жестокая мать, – или матери мальчик жесточе?
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
 
 
Ныне пусть волк бежит от овцы, золотые приносит
Яблоки кряжистый дуб и ольха расцветает нарциссом!
Пусть тамарисков кора источает янтарные смолы,
С лебедем спорит сова, – и Титир да станет Орфеем,
Титир – Орфеем в лесах, меж дельфинов – самим Арионом!
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
 

(Перевод С. Шервинского)

Слово «Георгики» обозначает «земледельческие стихи». Это дидактическая поэма, без сюжета, из одних описаний и наставлений. Одна из причин написания этой поэмы – политическая. Вопрос о развитии земледелия в Италии был тогда самой важной государственной проблемой. Прочность власти Октавиана зависела от того, приживутся ли отвыкшие от земли солдаты – до этого шла гражданская война – на новых наделах. Надо было через подъем земледелия поднять павшую тогда нравственность и возродить гражданскую доблесть древних пахарей и воинов, живших плодами рук своих. Через это Октавиан решал многие государственные задачи. Вергилий стал верным проводником правительственных идей. Но он не был бы великим поэтом, если бы только это и отображал своим творчеством. Он решил соперничать в жанре дидактической поэмы с греческим поэтом Гесиодом. В этой поэме он выразил, хоть и пространно, свои пристрастия в философии, свои представления о смысле жизни, о счастье.

 
Надо сказать, каковы хлебопашцев суровых орудья,
Те, без которых нельзя ни засеять, ни вырастить жатву.
Первым делом – сошник могучего гнутого плуга,
С медленным ходом колес элевсинской богини телега,
И молотильный каток, волокуша и тяжкие грабли;
Не обойтись без простых плетеных изделий Келея
И деревянных решет, мистических веял Иакха, —
Предусмотрительно ты изготовишь все это задолго,
Если достойной ты ждешь от полей божественных славы,
Для рукояти в лесу присмотрев молодую вязину,
Изо всех сил ее гнут, кривизну придавая ей плуга.
В восемь от корня ступней протянув деревянное дышло,
Приспособляют хватки, а с тылу – рассоху с развилкой.
Валят и липу в лесу для ярма, и бук легковесный
Для рукояти берут, чтобы плуг поворачивать сзади.
Дерево над очагом подлежит испытанию дымом.
 

Поэма «Энеида» вызрела из мифа об Энее. В «Илиаде» говорилось, что Энею, сыну Афродиты и Анхиса, не суждено было пасть под Троей, а суждено – и ему, и роду его – править потомками троянцев. С возвышением Рима миф этот приобрел такой вид, будто Эней, покинув Трою, после долгих скитаний приплыл именно к латинянам и его потомки основали Рим.

Выбор сюжета оказался очень удачным. Сын Энея, Асканий, был отождествлен с Юлом, предком рода Юлиев: Юлий Цезарь гордился своим происхождением, и Август изображал на своих монетах Энея с Анхисом на плечах. Август считался потомком Юлиев, поэтому выбор главного героя поэмы стал иметь большое государственное значение.

В «Энеиде» двенадцать книг. Начинается она с седьмого года странствий Энея. На пути в Италию его корабль попадает в шторм и оказывается у берегов Карфагена. Эней рассказывает карфагенской царице Дидоне о падении Трои. Он и Дидона полюбили друг друга, но рок велит ему продолжать путь. Покинутая Дидона с горя убивает себя на костре…

Почти все эпизоды «Энеиды» сделаны по гомеровским образцам, но многое в контексте его поэмы выглядит по-другому. Вергилий говорил: «Легче украсть у Геркулеса палицу, чем у Гомера стих», подчеркивая таким образом великую самобытность греческого гения.

«Энеида» – это римский эпос. Вергилий, по сути, стал римским Гомером. Римлянин, читая «Энеиду», ощущал живую связь своего народа с великой Троей, с древними италийскими племенами. Это наполняло его сердце гордостью за себя, за свой народ.

Гомер не рассказал о падении Трои, Вергилий же нарисовал яркую картину падения города. В его изложении Троя пала не в честном бою, а от хитрости и коварства данайцев, не будь этого, «Троя не пала б досель и стояла твердыня Приама». Хитрость и коварство, по Вергилию, исходили от злокозненного Одиссея.

Как художник, Вергилий в «Энеиде» достиг небывалых вершин, создав глубоко психологические портреты героев.

Поэт проводит читателя по полям жестоких сражений, где льется кровь, слышны стоны умирающих воинов и крики победителей.

 
«После того, как был истреблен безвинно Приамов
Род по воле богов, и в поверженном царстве Азийском
В прахе простерлась, дымясь, Нептунова гордая Троя,
Нас же в изгнанье искать свободных земель побуждали
В знаменьях боги не раз, – корабли мы начали строить
Возле Антандра, в лесах, у подножья Иды Фригийской,
Стали людей собирать, хоть не знали, куда понесет нас
Рок и где позволит осесть. Весна наступила,
Вверить судьбе паруса приказал Анхиз, мой родитель.
Гавань, и берег родной, и поля, где Троя стояла,
Я покидаю в слезах и в открытое море, изгнанник,
Сына везу и друзей, великих богов и пенатов.
 
 
Есть земля вдалеке, где Маворса широкие нивы
Пашет фракийцев народ, где царил Ликург беспощадный.
Были пенаты страны дружелюбны пенатам троянским
Встарь, когда Троя цвела. Прибыв туда, у залива
Стены я заложил – хоть рок был враждебен – и дал им
Имя свое, назвав Энеадой первый мой город».
 

(Перевод С. Ошерова)

Великая книга Данте «Божественная комедия» начинается с восторженной хвалы Вергилию:

 
Пока к долине я свергался темной,
Какой-то муж явился предо мной,
От долгого безмолвья словно томный,
Его узрев среди пустыни той:
«Спаси, – воззвал я голосом унылым, —
Будь призрак ты, будь человек живой!»
«Я был поэт и вверил песнопенью,
Как сын Анхиза отплыл на закат
От гордой Трои, преданной сожженью…»
«Так ты, Вергилий, ты родник бездонный.
Откуда песни миру потекли?» —
Ответил я, склоняя лик смущенный.
 

Данте склоняет голову перед Вергилием. Он просит Вергилия провести его по мрачным безднам Ада. А просит об этом потому, что Вергилий первым в своей «Энеиде», в шестой книге, нарисовал Аид. Подземное царство очень впечатлило современников Вергилия. Там есть город Тартар, оттуда доносятся лязг цепей и скрежет железа. Там преступники, святотатцы, злодеи. Фурия Тизифона в «одежде кровавой», «с насмешкою злобной хлещет виновных бичом и подносит левой рукой гнусных гадов к лицу и свирепых сестер созывает».

Историк Светоний пишет, что «„Энеида“ по богатству и разнообразию содержания не уступает обеим поэмам Гомера».

Русский философ А. Ф. Лосев обращает внимание на жестокость времени, в котором жил Вергилий и которое отразил в своей «Энеиде»: «…хотя „Энеида“, казалось бы, представляет собой воспевание Римской империи с ее твердыми законами, безупречным порядком и формальным, железно выкованным строем, она фактически является поэмой всяких ужасов и страхов, безумия и звериной жестокости, иррациональных и экстатических эффектов…»

Произведения римского поэта живут в веках. Язык, на котором он писал, теперь язык мертвый, но переводы доносят до нас живые человеческие чувства, о которых так проникновенно писал Вергилий.

Геннадий Иванов

Гораций
(65–8 до н. э.)

Квинт Гораций Флакк, один из прославленных римских поэтов эпохи Августа, родился в апулийском городе Венузии, на границе Лукании, и был сыном вольноотпущенника. Несмотря на скудный достаток, отец дал сыну приличное образование, сперва в Венузии, затем в Риме, где Гораций посещал школу Орбилия. По ее окончании он отправился для дальнейшего образования в Афины, где особенно усердно занимался философией. Когда в Афины прибыл Брут, Гораций присоединился к его войскам, заняв место военного трибуна.

В 42 году до н. э. Гораций участвовал в битве при Филиппах и вместе с другими бежал с поля сражения. Когда по окончании войны ветеранов награждали земельными наделами, у Горация отняли его имение, и он, получив, правда, амнистию, вернулся с пустыми руками в Рим. Здесь, чтобы найти себе средства к существованию, он вступил в общество квесторских писцов, обратившись вместе с тем, не без материальных соображений, к литературе.

 
Крылья подрезаны, дух приуныл, ни отцовского дома
Нет, ни земли, – вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой,
Начал стихи я писать.
 

Вскоре его муза заинтересовала любителей литературы и придворное общество. В 38 году до н. э. Вергилий и Варий представили его Меценату, который, сблизившись с поэтом, оказывал ему материальную поддержку, а через несколько лет подарил ему имение в Сабинских горах. Меценат в свою очередь представил Горация Августу, но как в реальных отношениях, так и в поэзии Гораций, сочувствуя идеям Августа и будучи по существу придворным поэтом, держался на почтительном отдалении от императора. Безмятежно дожив свой век на лоне природы, вдали от политических страстей, Гораций умер в 8 году до н. э. на 57 году жизни, вскоре после смерти Мецената.

Начало поэтической деятельности Горация относится к 40 году до н. э., когда он впервые выступил на поприще сатиры, сразу прославившей его как великого поэта. Учителями Горация были греческие комедиографы (по содержанию), римский сатирик II века до н. э. Луцилий (по содержанию и форме) и греческий киник Бион (ок. 300 года до н. э.), у которого Гораций заимствовал, например, форму обращения к воображаемому противнику.

В сатирах Гораций обнаружил богатый жизненный опыт, знание людей, тонкую наблюдательность, умение метко и правдиво изображать характеры и, под оболочкой шутки, говорить серьезные вещи. Всего Гораций написал 18 сатир. Они составили две книги, из которых первая вышла в свет к 35 году до н. э., а вторая – к 30 году до н. э.

Одновременно с сатирами Гораций писал эподы или ямбы, образовавшие дошедшие до нас сборники из 17 пьес. Эподами эти произведения называются по свойствам метрической формы, заимствованной Горацием у греческого поэта Архилоха. Но в отличие от страстной, язвительной насмешки Архилоха, эподы Горация отражают рассудительный, взвешенный подход к жизни, квиетический склад мыслей поэта.

И еще одна категория произведений, именуемых Горацием «песнями» – оды – вошла в два сборника, первый из которых вышел в 23 году до н. э., а второй – в 13 году до н. э.

«Так воспринимать Горация, как его воспринимали люди одного с ним языка, его современники, его соотечественники, мы уже не можем, – пишет известный литературовед С. Д. Артамонов. – Нас отделила от римского поэта даль веков. Мы не улавливаем того тонкого аромата слова, которым наслаждались римляне, читая его стихи. Для нас они отягчены именами неизвестных нам лиц, мифических героев, забытых географических названий, нам чужда их форма, их ритмический строй, столь ценимый современниками поэта. Мы можем только склониться перед авторитетом его имени, которое победоносно прошло через двадцать веков».

Конечно, нам уже невозможно познать всю прелесть стихов Горация, но все-таки русским поэтам, переводившим его, – а это Пушкин, Державин, Жуковский, Фет, Блок, – удалось передать не только смысл, но и саму поэзию стихов Горация. Вот, например, как Пушкин переводил римского поэта:

 
Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?
С кем я тревоги боевые
В шатре за чашей забывал
И кудри, плющем увитые,
Сирийским миром умащал?
Ты помнишь час ужасной битвы,
Когда я, трепетный квирит,[2]2
  Квирит – римлянин.


[Закрыть]
Бежал, нечестно брося щит,
Творя обеты и молитвы?
Как я боялся! Как бежал!
Но Эрмий[3]3
  Эрмий – бог Гермес.


[Закрыть] сам внезапной тучей
Меня покрыл и вдаль умчал
И спас от смерти неминучей.
А ты, любимец первый мой,
Ты снова в битвах очутился…
И ныне в Рим ты возвратился,
В мой домик темный и простой…
 

«Можно ли не слышать в них живого Горация!» – отозвался об этих стихах Белинский.

Гораций много размышлял о тайне творчества, о законах искусства. Свои идеи на этот счет он изложил в «Послании к Пизонам». В XVII–XVIII веках идеи Горация обрели вторую жизнь – «Послание к Пизонам» было самым авторитетным пособием для блюстителей поэтических канонов.

Мы все помним «Памятник» Пушкина, часто повторяем «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». А ведь традиция таких стихов пошла от Горация, от его оды «К Мельпомене», которую так и стали переводить – «Памятник» Горация. По образцу этой оды писали стихи и Ломоносов, и Державин, и Пушкин.

Гавриил Державин
Подражание

 
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный;
Металлов тверже он и выше пирамид:
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный.
И времени полет его не сокрушит.
 
 
Так! Весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И Слава возрастет моя, не увядая.
Доколь Славянов род вселенна будет чтить.
 
 
Слух пройдет обо мне от белых вод до черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк помнить будет то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал.
 
 
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетели Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
 
 
О муза! Возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой, неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
[1796]
 

Геннадий Иванов