Текст книги "100 великих писателей"

Автор книги: Геннадий Иванов

Иоганн Вольфганг Гёте
(1749–1832)

Гёте – один из тех людей, которые украшают нашу Землю. Он был одарен Богом щедро. В восемь лет уже владел древними языками и основными из новых языков. В этом возрасте он под руководством отца писал чуть ли не философские работы. Очень рано начал сочинять сказки, стихи. Еще будучи мальчиком, он написал трагедию во французском стиле.

Отец Гёте был юристом и, естественно, направил сына на юридический факультет Лейпцигского университета. Но правоведом Гёте не стал. Бог послал ему в качестве наставника глубочайшего мыслителя Гердера, с которым Гёте беседовал зачастую до рассвета. Гердер передал Гёте свои мечты об обновлении немецкой поэзии на национальной основе. В будущем это даст свои замечательные плоды.

Восхищение вызвал уже первый роман Гёте «Страдания молодого Вертера». В основе его – личная драма писателя: Гёте полюбил Лотту Буфф, дочь ветцларского купца, которая предпочла его другому. В это же время покончил жизнь самоубийством из-за несчастной любви один молодой человек. Это и натолкнуло писателя на трагическую развязку «Вертера».

Интерес этот роман вызвал не любовной историей, а необыкновенно живым свежим языком, обилием современных мыслей и переживаний. «Вертер» был сразу же переведен на все европейские языки. Молодой Наполеон прочитал книгу семь раз, брал ее с собой в походы.

Достоевский, прочитав «Вертера», написал: «Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им оставленных, жалеет, что не увидит более „прекрасного созвездия Большой Медведицы“, и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке начинающий Гёте. Чем же так дороги были Вертеру эти созвездия? Тем, что он, созерцая, каждый раз сознавал, что он вовсе не атом и не ничто пред ним, а вся эта бездна таинственных чудес Божиих вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше идеала красоты… а, стало быть, равна ему и роднит его бесконечностью бытия… и что за все счастье чувствовать эту великую мысль, открывающую ему, кто он, – он обязан лишь своему лику человеческому».

За свою жизнь Гёте написал около 1600 стихотворений. Многие из них стали народными песнями. Русский читатель может читать стихи немецкого гения в переводах Лермонтова, Жуковского, А. К. Толстого. У Гёте была своя теория по поводу стихов. Он считал, что лучшие стихи те, за которыми стоит реальный случай: «Свет велик и богат, а жизнь столь многообразна, что в поводах к стихотворениям недостатка не будет. Но все стихотворения должны быть написаны по поводу (на случай), то есть действительность должна дать к тому повод и материал. Отдельный случай становится общим и поэтическим именно потому, что он обрабатывается поэтом. Все мои стихотворения по поводу (на случай), они возбуждены действительностью и потому имеют под собой почву, стихотворения с ветра я не ставлю ни во что».

И русские поэты зачастую переводили Гёте тоже «по поводу». Порой свои заветные мысли и представления о жизни в тот или другой период своего творчества они выражали, переводя стихи Гёте, близкие им по духу. Так несколько раз делал Тютчев.

(Из Гёте)

 
Радость и горе в живом упоенье,
Думы и сердце в вечном волненье,
В небе ликуя, томясь на земли,
Страстно ликующей,
Страстно тоскующей,
Жизни блаженство в одной лишь любви…
 

Это перевод из Гёте, но Тютчев вполне выражает этими строками свое миропонимание. Для него любовь значила в жизни все. Хотя порой он и говорил, что «любовь есть сон» – «и должен наконец проснуться человек».

Сам Гёте в жизни много раз был сильно влюблен. Его возлюбленные – Фредерика Брион, Лили Шенеман, Шарлотта фон Штейн, Марианна фон Виллемер… На закате жизни Гёте встретил в веймарском парке юную девушку Христину Кульпиус, точнее, она сама подошла к мэтру с просьбой почитать стихи ее брата. Стихи были слабыми, но сама она прекрасна – и сердце поэта затрепетало. В ней он увидел идеал женственности. Гёте обвенчался с ней. Христина была девушкой из народа, поэтому этот брак многих шокировал, но Гёте был в восторге и от юной жены, и от вдохновения, которое пришло к нему – «Римские элегии» ярко продолжили традицию эротической поэзии, идущей от Катулла, Тибулла, Проперция.

Гёте занимался не только творчеством, порой он служил и на государственной службе. Однажды ему даже предложили стать первым министром, то есть возглавить правительство в Веймаре. Поэт взялся за это дело, начал даже проводить реформы, но скоро отступил – изменения не устраивали герцога. Все-таки литература была истинным призванием Гёте. Он писал прозу, статьи, стихи, но вершиной его гения стала трагедия «Фауст».

Поэт работал над «Фаустом» почти всю жизнь. Замысел возник у него, когда ему было чуть больше двадцати лет. Закончил трагедию за несколько месяцев до кончины. А прожил Гёте на свете восемьдесят два года.

В «Фаусте» органично сочетаются драма, лирика и эпос. Это произведение о вечных противоречиях жизни.

В юности Гёте увидел кукольное представление о Фаусте, ученом-чернокнижнике, который творит чудеса, может даже вызывать прекрасную Елену, воспетую Гомером. Это представление отражает легенду о докторе Фаусте, которая была очень популярна в Европе на протяжении многих веков. Гёте сделал из народной легенды, как писал Пушкин, «величайшее создание поэтического духа».

Гёте начинает с гимна великой матери-природе, в которой все в гармонии, все движется, изменяется. Потом обращается к человеку. Что есть человек в этом мире? Увы, он страдает. И страдает потому, что в нем есть разум – искра Божья.

На сцене появляется Мефистофель, обитатель ада, символ зла. Он полностью отрицает достоинства человека. Если Бог считает, что человек плох, далек от совершенства, но все же, пройдя через ошибки и заблуждения, способен выбраться из мрака, то Мефистофель берется на примере Фауста доказать обратное, что, мол, человека легко сбить с истинного пути, что человек и не хочет стремиться «к свету».

Таким образом совсем не случайно Мефистофель появляется перед Фаустом: черт явился соблазнять человека.

Надо сказать, что Мефистофель – не просто некий черт, у Гёте это образ глубокого философского смысла. Он – дух отрицания. И отрицает все ценности жизни. Зачастую его скептицизм и критика уместны. Но в конечном итоге они приводят человека к разрушению.

Мефистофель отрицает, разрушает, но не может разрушить саму жизнь:

 
Бороться иногда мне не хватает сил, —
Ведь скольких я уже сгубил,
А жизнь течет себе широкою рекою…
 

Одна из основных мыслей творчества Гёте вообще – это мысль о бесконечности жизни. В этой связи хочется напомнить его знаменитые слова:

 
Теория, мой друг, суха,
А древо жизни вечно зеленеет.
 

По мысли Гёте, Мефистофель через отрицание созидает. Так получается в итоге.

Фауст поставил Мефистофелю условие, что свою душу он отдаст дьяволу только тогда, когда найдет высшее состояние жизни, которое даст ему полное удовлетворение. То есть, когда Фауст, которому Мефистофель возвращает молодость, скажет: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – тогда конец. Фауст считает, что конца исканиям не может быть.

Мефистофель начинает соблазнять Фауста: кабачок, потом знакомство с красавицей Маргаритой… Мефистофель надеется, что в объятиях девушки Фауст найдет то прекрасное мгновение, которое захочет продлить до бесконечности. Но добившись любви девушки, Фауст покидает ее. Чувственные наслаждения не могут его удовлетворить.

Особой трогательностью отмечен образ Маргариты, или по-немецки сокращенно, ласкательно Гретхен. Она оказывается грешницей в собственных глазах и во мнении других. Гретхен глубоко религиозный человек. Поэтому грех ломает ее внутренний мир, она теряет рассудок и гибнет. Свое отношение к героине Гёте выражает в финале. Когда в темнице Мефистофель торопит Фауста бежать, он говорит, что Гретхен все равно осуждена. Но в это время раздается голос свыше: «Спасена!»

Пережив трагическую гибель возлюбленной, Фауст продолжает поиски истины: пройдя через испытания, он находит возрожденную к жизни Елену Прекрасную. Это символизирует эстетический идеал Гёте, который поэт видел в искусстве и поэзии Древней Греции.

От символического брака Фауста и Елены рождается прекрасный юноша Эвфориан, соединяющий гармоническую красоту и беспокойный дух родителей. Но такому идеальному человеку нет места в этом мире. Он гибнет. С его гибелью исчезает и Елена.

Мысль Гёте: древний идеал красоты невозможно возродить.

Фауст мечется в пространстве и во времени, но находит только один смысл: смысл жизни в исканиях, в борьбе, в труде.

После смерти Фауста Мефистофель хочет утащить его душу в ад, но вмешиваются божественные силы и уносят ее на небо, где ей предстоит встреча с душою Маргариты.

Невозможно исчерпать все богатство идей «Фауста», ибо Гёте «весь мир на сцену поместил», а мир неисчерпаем. Порой достаточно прочитать одну-две страницы «Фауста» и долго размышлять, что-то открывать в себе и в жизни. Вот хотя бы эти страницы:

 

Мефистофель

Тебе со мною будет здесь удобно,
Я буду исполнять любую блажь.
За это в жизни тамошней, загробной
Ты тем же при свиданье мне воздашь.
 
 

Фауст

Но я к загробной жизни равнодушен.
В тот час, как будет этот свет разрушен,
С тем светом я не заведу родства.
Я сын земли. Отрады и кручины
Испытываю я на ней единой.
В тот горький час, как я ее покину,
Мне все равно, хоть не расти трава
И до иного света мне нет дела,
Как тамошние б чувства ни звались,
Не любопытно, где его пределы
И есть ли там, в том царстве, верх и низ.
 
 

Мефистофель

Тем легче будет, при таком воззренье,
Тебе войти со мною в соглашенье.
За это, положись на мой обет,
Я дам тебе, чего не видел свет.
 
 

Фауст

Что можешь ты пообещать, бедняга?
Вам, близоруким, непонятна суть
Стремлений к ускользающему благу.
Ты пищу дашь, не сытную ничуть.
Дашь золото, которое, как ртуть,
Меж пальцев растекается; зазнобу,
Которая, упав к тебе на грудь,
Уж норовит к другому ушмыгнуть.
Дашь талью карт, с которой, как ни пробуй,
Игра вничью и выигрыш не в счет;
Дашь упоенье славой, дашь почет,
Успех, недолговечней метеора,
И дерево такой породы спорой,
Что круглый год день вянет, день цветет.
 
 

Мефистофель

Меня в тупик не ставит порученье.
Все это есть в моем распоряженье.
Но мы добудем, дай мне только срок,
Вернее и полакомей кусок.
 
 

Фауст

Пусть мига больше я не протяну,
В тот самый час, когда в успокоенье
Прислушаюсь я к лести восхвалений,
Или предамся лени или сну,
Или себя дурачить страсти дам, —
Пускай тогда в разгаре наслаждений
Мне смерть придет.
 
 

Мефистофель

Запомним!
 
 

Фауст

По рукам!
Едва я миг отдельный возвеличу,
Вскричав: «Мгновение, повремени!» —
Все кончено, и я твоя добыча,
И мне спасенья нет из западни,
Тогда вступает в силу наша сделка,
Тогда ты волен, – я закабален.
Тогда пусть станет часовая стрелка,
По мне раздастся похоронный звон.
 
 

Мефистофель

Имей в виду, я это все запомню.
 
 

Фауст

Не бойся, я от слов не отступлюсь.
И отчего бы стал я вероломней?
Ведь если в росте я остановлюсь,
Чьей жертвою я стану, все равно мне.
 
 

Мефистофель

Я нынче ж на ученом кутеже
Твое доверье службой завоюю.
Ты ж мне черкни расписку долговую,
Чтоб мне не сомневаться в платеже.
 
 

Фауст

Тебе, педанту, значит, нужен чек,
И веры не внушает человек?
Но если клятвы для тебя не важны,
Как можешь думать ты, что клок бумажный,
Пустого обязательства клочок,
Удержит жизни бешеный поток?
Наоборот, средь этой быстрины
Еще лишь чувство долга только свято.
Сознание того, что мы должны,
Толкает нас на жертвы и затраты.
Что значит перед этим власть чернил?
Меня смешит, что слову нет кредита,
А письменности призрак неприкрытый
Всех тиранией буквы подчинил.
Что ж ты в итоге хочешь? Рассуди,
Пером, резцом иль грифелем, какими
Чертами, где мне нацарапать имя?
На камне? На бумаге? На меди?
 
 

Мефистофель

Зачем ты горячишься? Не дури.
Листка довольно. Вот он наготове.
Изволь тут расписаться каплей крови.
 

(Перевод Б. Пастернака)

Произнес ли в конце концов Фауст: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»? Тем, кто еще не читал «Фауста», не будем портить радость открытия.

В конце жизни Гёте послал Пушкину свое перо. Золотой век немецкой литературы как бы символически передавал эстафету золотому веку русской литературы.

Геннадий Иванов

Роберт Бёрнс
(1759–1796)

Имена Шекспира, Байрона или Бёрнса в сознании русских людей соседствуют с именами Пушкина, Лермонтова, и мы не удивляемся, что британские поэты заговорили на нашем родном языке. Это произошло благодаря труду нескольких поколений переводчиков, но прежде всего благодаря очень высокому уровню вообще русской поэтической культуры, которую и формировали Пушкин и Жуковский, Тютчев, Блок, Пастернак и многие другие великие творцы. В случае с Робертом Бёрнсом произошло еще и некое чудо. Русскому читателю его открыл С. Маршак. И не просто открыл, но сделал как бы почти русским поэтом. Бёрнса знает весь мир, но соотечественники поэта, шотландцы, считают нашу страну его второй родиной. «Маршак сделал Бёрнса русским, оставив его шотландцам», – писал Александр Твардовский.

Дело в том, что Маршак не следовал буквально за ритмом, строфикой, за точностью смысла каждой строки – он нашел некий переводческий эквивалент самой стихии творчества шотландского поэта. Не все специалисты довольны таким приемом, но именно в этих переводах Бёрнс сразу и навсегда вошел в нас, мы поверили этой версии – и, думаю, вряд ли успешными будут более точные переводы. Все-таки дух поэзии важнее буквы.

Ночлег в пути

 
Меня в горах застигла тьма,
Январский ветер, колкий снег.
Закрылись наглухо дома,
И я не смог найти ночлег.
 
 
По счастью девушка одна
Со мною встретилась в пути,
И предложила мне она
В ее укромный дом войти.
 
 
Я низко поклонился ей —
Той, что спасла меня в метель,
Учтиво поклонился ей
И попросил постлать постель.
 
 
Она тончайшим полотном
Застлала скромную кровать
И, угостив меня вином,
Мне пожелала сладко спать.
 
 
Расстаться с ней мне было жаль,
И, чтобы ей не дать уйти,
Спросил я девушку: – Нельзя ль
Еще подушку принести?
 
 
Она подушку принесла
Под изголовие мое.
И так мила она была,
Что крепко обнял я ее.
 
 
В ее щеках зарделась кровь,
Два ярких вспыхнули огня.
– Коль есть у вас ко мне любовь,
Оставьте девушкой меня!
 
 
Был мягок шелк ее волос
И завивался, точно хмель
Она была душистей роз,
Та, что постлала мне постель.
 
 
А грудь ее была кругла, —
Казалось, ранняя зима
Своим дыханьем намела
Два этих маленьких холма.
 
 
Я целовал ее в уста —
Ту, что постлала мне постель,
И вся она была чиста,
Как эта горная метель.
 
 
Она не спорила со мной,
Не открывала милых глаз.
И между мною и стеной
Она уснула в поздний час.
 
 
Проснувшись в первом свете дня,
В подругу я влюбился вновь.
– Ах, погубили вы меня! —
Сказала мне моя любовь.
 
 
Целуя веки влажных глаз
И локон, вьющийся, как хмель,
Сказал я: – Много, много раз
Ты будешь мне стелить постель!
 
 
Потом иглу взяла она
И села шить рубашку мне.
Январским утром у окна
Она рубашку шила мне…
 
 
Мелькают дни, идут года,
Цветы цветут, метет метель,
Но не забуду никогда
Той, что постлала мне постель.
 

Дух поэзии Бёрнса – это прежде всего дух народа Шотландии того времени. Народ как бы ждал своего поэта, и он явился в самой гуще народа. В деревушке Аллоуэй сохранилась глиняная мазанка под соломенной крышей, где 25 января 1759 года родился Роберт Бёрнс. Дом этот своими руками построил отец поэта Вильям Бёрнс, сын разорившегося фермера с севера Шотландии. В новом доме отец сделал полку для книг, много читал и даже что-то записывал по вечерам. А записывал он как бы свой будущий разговор с сыном и называлось все это «Наставление в вере и благочестии».

Отец много заботился об образовании детей. Когда Роберту исполнилось семь, а его брату Гильберту шесть лет, отец пригласил в дом учителя Джона Мердока, который с жаром декламировал Мильтона и Шекспира, объяснял трудные места. Он знакомил мальчиков с классикой, научил выразительно читать стихи и правильно говорить по-английски.

На творчество Бёрнса очень сильно повлияли и классические образцы на литературном английском языке, и родное простонародное шотландское наречие, на котором пела песни мать, на котором его рассказывали страшные сказки про ведьм и оборотней.

Мальчики работали с отцом на ферме – помогали пахать, сеять, убирать урожай. Однажды летом Роберт впервые влюбился в девушку с соседней фермы. «Так для меня начались любовь и поэзия», – вспоминал он потом.

Земля, крестьянский труд, чистая любовь – они и стали главными темами в его творчестве. И при этом все строфы Бёрнса пронизаны мелодией старой шотландской поэзии, музыки.

 
– Кто там стучится в поздний час?
«Конечно, я – Финдлей!»
– Ступай домой. Все спят у нас!
«Не все!» – сказал Финдлей.
– Как ты прийти ко мне посмел?
«Посмел!» – сказал Финдлей.
– Небось наделаешь ты дел.
«Могу!» – сказал Финдлей
– Тебе калитку отвори…
«А ну!» – сказал Финдлей.
– Ты спать не дашь мне до зари!
«Не дам!» – сказал Финдлей.
 

Чем закончился этот диалог, читатель может узнать, прочитав книгу стихов и баллад Бёрнса. У нас, слава Богу, Бёрнс издавался и издается много.

Так вот, народ услышал в стихах Бёрнса родную музыку, услышал родную душу и увидел самого себя.

Бёрнс не был просто талантливым самородком. Он получил, во-первых, хорошее образование, а, во-вторых, много занимался самообразованием. Потом в салонах Эдинбурга, куда приедет Бёрнс издавать свои стихи, его культуре и знаниям будут удивляться.

На возмужание таланта огромное влияние оказал томик стихов Роберта Фергюссона – молодого поэта, погибшего на двадцать четвертом году жизни. Он писал стихи на шотландском наречии. Бёрнс был потрясен тем, какие прекрасные стихи можно писать на «простонародном диалекте». Бёрнс начал собирать старинные песни и баллады, из них черпать поэзию. А на могиле Фергюссона он позже поставит плиту из гранита с высеченными на ней своими строками:

 
Ни урны, ни торжественного слова,
Ни статуи в его ограде нет,
Лишь голый камень говорит сурово:
– Шотландия! Под камнем – твой поэт!
 

После смерти отца Бёрнс стал главой семьи и хозяином новой фермы. Днем он много работал на ферме, а вечерами уходил потанцевать в Мохлин. У него много стихов о девушках, с которыми он танцевал.

В Мохлине Роберт встретил Джин, ставшую его любовью на всю жизнь. По старинному шотландскому обычаю они вначале заключили тайный брак, для этого надо было подписать «брачный контракт», по которому возлюбленные «признают себя навеки мужем и женой». Потом Роберт уехал на заработки, чтобы обеспечить семью. Джин ждала ребенка. 3 сентября 1786 года она родила близнецов – мальчика и девочку, которых назвали в честь родителей Робертом и Джин.

С «брачным контрактом» связана целая история. Родители Джин порвали этот контракт и подали на Бёрнса жалобу в церковный совет и суд. Много было треволнений. Но к этому времени у Бёрнса вышла книга и к нему пришла слава. Потом вышло эдинбургское издание стихов и поэм Бёрнса – после чего его встречали уже везде как славного барда. Его голос услышала вся Шотландия. Церковь официально признала брак – и семья стала жить вместе. Скоро Джин родила еще одного мальчика.

Поэту исполнилось тридцать лет. Он много трудился на новой ферме, писал стихи и даже философские трактаты. От гонораров он отказывался:

 
Одной мечтой с тех пор я жил:
Служить стране по мере сил
(Пускай они и слабы!),
Народу пользу принести —
Ну, что-нибудь изобрести
Иль песню спеть хотя бы!..
 

Известная переводчика О. Райт-Ковалева в предисловии к одной из книг Бёрнса пишет, что «последние годы были самыми сложными в жизни Бёрнса. Он был государственным служащим – и закоренелым бунтарем, счастливым отцом семейства – и героем множества романтических приключений, крестьянским сыном – другом „знатнейших семейств“… 21 июля 1796 года поэт скончался, оставив семью без всяких средств. Бёрнса хоронили с помпой: регулярные войска шли церемониальным маршем до кладбища, играли трескучий и бездушный похоронный марш. Джин не могла проводить Роберта: в этот час она родила ему пятого сына. Друзья взяли на себя заботу о ней и детях».

Через много лет английский король назначил вдове Бёрнса пенсию, но Джин от пенсии отказалась.

Бёрнсу поставлено много памятников, но для меня подтверждением признания поэта служит такой факт: молодые русские поэты в качестве эпиграфов в своих книгах приводят строки из Бёрнса и подражают ему. Например, поэт Николай Никишин в сборнике «Лесной разъезд» опубликовал «Лесную балладу»:

 
Я шел до сумерек, в туман,
Среди некошеных полян
И вдоль оврага.
Мой дом остался в стороне,
Но было лучшее при мне —
Ружье и фляга.
 
 
Я постучался в крайний дом —
Найти ночлег и ужин в нем
С прямым расчетом.
За дверью кто-то пошуршал,
И женский голос прошептал:
«Ну кто еще там?»
 

И эпиграф Никишин взял из Бёрнса:

 
Так девушка во цвете лет
Глядит доверчиво на свет
И всем живущим шлет привет,
В глуши таясь…
 

Бёрнс настолько притягателен своей жизнью, судьбой, поэтикой, красотой, запечатленной в стихах, что всегда будет волновать и поэтов, и читателей.

Геннадий Иванов