Текст книги "Праздник"
Автор книги: Геннадий Вальдберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Лешка не заметил, как дополз до столовой. В бараке горело окно, бросая на снег крестообразный отсвет. Видно, кто-то еще праздник празднует. Он подгреб поближе к стене, привалился и замер.
По небу по-прежнему ползла туча. Закрыла все звезды и обступила луну. Словно готовилась к последнему штурму. Туча была низкая, за крыши бараков цепляла. И снег валил гуще. По уже не колючий, а мягкий, пушистый. Подтаивал на губах и стекал ручейками.
...а время стекает...
– Нет! – затряс головой Лешка. – Нет! – но кому и зачем он это сказал непонятно.
Потом где-то рядом скрипнула дверь, и в пятно света вступили двое. Расстегнули штаны и стали мочиться.
– ...я ей, бля, говорю: двери только открой! Мне ведь что? Мне взглянуть, что этого москаля сраного у тебя нету! А там
– хоть всей округе давай! Но эту с-суку – убью! Тебя и его прирежу!
– Был, был, – Лешка узнал голос Желтка. – В клубе только Жукова с Васькой застукали.
– Вот и сказал, что убью!
– А она?
– Что она? Дура-баба! Я ей все: сигаретки и кофе!... Да ты только скажи: рубашку последнюю – на! Хочешь – голым в снегу изваляюсь! Да с таким парнем, как я!... А она на это говно променяла!
– Эх, Папюк! – похлопал приятеля по плечу Женька. – Испортил он твою бабу. Как пить дать, испортил. У этих жидочков концы пообрезаны, и от этого твердые, как мозоли на пятках. Одна мне рассказывала: кто такого попробовал – от нашего брата потом кайфу нету.
– И зачем же они обрезают?
– А чтоб ихние бабы нас в тапочках видели. Ведь баба без кайфа – да тьфу, одним словом.
– А к нашим, выходит, им можно?!
– Отчего же и нет? Покуражиться, падла.
Друзья застегнули штаны, но уходить не спешили.
– А он ведь, как будто, не жид?
– А-а! – отмахнулся Желток. – Они в этой Москве все насквозь прожидели.
Надо было и дальше тихо сидеть. Выждать, когда уберутся. Но что-то в Лешке набычилось. Не обида даже. Просто пренебрежение показать захотелось. Что крысы-то – вы, а не я. На роду вам написано: в норах сидеть, – но что-то случилось, и вот, повылазили. И он попробовал встать. Ухватился за стену и чуть приподнялся.
– Кто?! – встрепенулся Желток.
И Лешка упал: сполз по стене, рассаднив подбородок и щеку.
Пашка вытащил спички, чиркнул – и огонек брызнул Лешке в глаза.
– Ба! Вот это вот встреча!
– На ногах не стоит, – захихикал Желток. – Здорово ж она тебя уходила!
– А меня вот не встретила, – процедил Пашка.
Лешка молчал. Глаза от света болели, а загородиться – руки не слушались.
– А я-то вот думал, ваше благородие только из рюмочек пьет.
– Это со своими, московскими. Наши ему для другого сподручней.
– Ну и как погулял? – наклонился Пашка.
– Рачком или в ротик дала? – облизнулся Женька.
Лешка поворочал языком, набрал немного слюны – и плюнул.
– Ишь, говно! Огрызается! – утер плевок Пашка – и вдруг ударил.
Лешка был не готов. То есть, он все равно бы не мог защититься. Но хотя бы расслабиться. А так получилось упруго, как сосульки сшибают. Два передних зуба сломались, и рот наполнился кровью.
– Чего же молчишь? – снова склонился Пашка. – Расскажи, как время провел. Послушать охота.
– Да оставь ты его, – заволновался Женька. – Так хватит.
– Не, бля! Чтобы он надо мною куражился!? – и новый удар пригвоздил Лешку к бараку.
На этот раз боли не было. Только крови стало очень уж много. Лешка сглотнул, и от этого что-то мутное всколыхнулось в желудке. Захотелось согнуться, голову в плечи втянуть, и куда-то забиться, в дыру или в нору.
– Сказал ведь, зарежу! – орал теперь Пашка.
Желток на него как петух наскакивал: хватал за рукав и что-то выкркивал – но Пашка его отпихнул. Порылся и кармане, вытащил нож, маленький, перочинный – и целую вечность его раскрывал: лезвие ускользало, заклинивало, – а когда, наконец, распрямилось – было в нем что-то забавное, будто апельсиновый сок в рюмку с водкой стекает.
– Паша, не смей! Паша, не надо! – всхлипывал Женька. По Пашка его снова отбросил.
А Лешке было плевать. Ни страха, ни злобы. Только б уйти. Выскользнуть куда-то отсюда.
Удар получился плохой. Нож вспорол гимнастерку и тут же сложился. Пашка порезал пальцы, выругался.
– Платком оберни, – посоветовал Женька. – Отпечатков не будет.
Но платка у Пашки не было, а свой – Желток побоялся.
– В гальюн потом брошу.
Второй удар пришелся точней. Лезвие задело ребро, пискнуло, как притертая пробка в флаконе, и провалилось...
И сразу стало тепло. Муть в животе улеглась. А к пальцам, ушам вернулась чувствительность.
– Уходите теперь, – сказал Лешка. – Слышите? Уходите.
Пашка отпрянул. За ним и Желток. Размазал сопли под носом – и вдруг заорал:
– Это – ты! Это – ты! – и бросился со всех ног.
А Пашка еще какое-то время стоял. В свете окна, отбрасывая тень на крестообразный отсвет. Будто распятый, будто пригвожденный к этой вот тени. А потом исчез. Или свет за окном погас? Или, не было света – а просто все Лешке пригрезилось?...
Вот туча на небе – была. Укрыла луну, и стало темно.
"Холодно", – подумалось Лешке. И вдруг застонал:
– Мамочка! Где же твой свитер?!...
Но потом отыскалась прореха, и луна, как сонное око, окинула землю. Черный забор с узелками колючек. Белый девственный снег, и ямы следов. Одни ведут сюда от забора, другие уходят туда, на плац и к казарме, где на промозглом ветру колышутся кумачные ленты: 59! 59! 59!... А здесь вот тепло. И снег как белая рана. И небо словно рояль. Жаль только нет музыканта. Потому что Лешка прилип, будто муха к мольберту. И краски, вот, дрянь. Всю жизнь только грязью по грязи...
Он ощупал живот, отыскал рукоятку ножа – но трогать не стал. Повалился на бок и попробовал разрывать снег руками. Снег был податлив, как ларискино тело. Такой же горячий, с такими же капельками янтаря, что сочились из пор и Лешке захотелось стать как этот янтарь: запечься в него и вечно стекать, никогда никуда не стекая...
Внизу под бараком не хватало доски. Лешка просунулся в щель.
– Тепло. Хорошо, – шептал он себе. – Вонять только будет... Но ничего. На морозе развеется.
Беершева– Ришон-Ле Цион (Израиль)
1985-1996
