Текст книги "Бажоный"

Автор книги: Геннадий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

«Но так ведь любого можно убить. Кто знает, будет ли это зверь, собака или человек. Нет, надо взять себя в руки. Вот утром приедут пастухи, и все страхи останутся позади. Нифон быстро с медведем разделается. А шкуру его мне отдаст, как обещал», – успокаивал себя Василек.

Переборов страх, он поставил ружье и подложил в печку смолистое, сухое полено. И вскоре чайник засвистел, зафыркал, забрызгал на накалившуюся плиту.

Выпив кружку сладкого чаю, Василек снова приоткрыл полог и теперь уже различил и привязанных собак, и слонявшихся в загоне оленей. Не обращая внимания на усилившийся ветер, качающий верхушки деревьев и предвещающий ненастье, он открыл северные ворота и выпустил голодных животных на пастбище.

Затем подогрел жареное мясо на сковороде и, позавтракав на скорую руку, ожидал, что вот-вот залают собаки и появятся упряжки пастухов. Не хотелось ему уходить до их возвращения, ведь пастухи мигом пристрелят топтыгина в капкане.

Мелькнула мысль: «А может, мне самому попробовать. Зверь за ночь успокоился. Из капкана с такими зубьями не вывернется, да и с лиственничным чурбаком не убежишь». У Василька было две пули. Решил зарядить еще одну, кинулся к ящику с провиантом – и прямо-таки обалдел: ящик оказался под замком. И продукты пастухов в деревянных сундучках тоже закрыты.

Глухая тревога проснулась в сердце: «Вот устроили, без ножа зарезали». В памяти вдруг ярко всплыла картина нападения на него разъяренного хора и спокойные лица оленеводов… Кто-кто, а уж они-то знали, чем это могло закончиться.

И все же, отвязав Тайгу и дав ей проглотить кусок мяса, Василек с ружьем в руках на изготовку пошел к капкану. Собака, заглядывая ему в глаза, шла рядом. Шерсть на ней топорщилась дыбом по хребту, она ждала команды.

Парнишка расхрабрился, каждая жилка натянута, глаза и уши навострил: все видит, все слышит – настоящий охотник. Ой, что это там чернеет у тропки? Василек замер, чует, как волосы шевелятся и шапку поднимают… Но взвел курок и – была не была! – пошел вперед.

Медведь почувствовал, что к нему идут, и угрожающе заворчал, звякнув цепью. Василек остановился, а внутри все обрывается…

– Пойдем, Тайга, оленей пасти, а медведь от нас из капкана не уйдет. Патроны беречь надо… – погладил он собаку. Тайга, уловив настороженным чутьем своим сумятицу в душе хозяина, неохотно пошла за ним.

И тут Василек вспомнил про Серого, которого с Тайгой не оказалось. Обрывок ремня у сосенки доказывал, что он не усидел на привязи. Но напрасно он искал и звал пса. «И этот утек от меня, горе-охотника, – мрачно подумал он. – Хорошо, хоть Тайга не бросает».

Надо было идти на перехват стада оленей. И, подпоясав фуфайку кожаным ремнем, положив в карман кусок хлеба и три вареных картофелины, и прицепив к поясу узкий от частых заточек пастуший нож, Василек отправился в путь.

Небо заволокло темными тучами. Сильный ветер перешел в ураган. Могучие сосны и ели стонали под натиском озверевшей стихии, а молодые деревца гнулись до земли. Наиболее слабые ломались или падали, вырванные с корнем. Не было ни птиц, ни зверей – все попрятались от непогоды. Тайга гудела тяжело и властно. Только пастушок с собакой настойчиво продвигались вперед в этой круговерти, увертываясь от летящих сучьев.

Мысли Василька вернулись к медведю. «Не сладко зверю сидеть в капкане и ждать смерти. Пастухи его враз забьют, и не будет при чуме санитара. И зачем ему медвежья шкура? Что в ней толку-то, а зверя погубил? Топтыгин пользу приносил, убирая оленьи трупы с бора и замачивая в болото. Поди, мучается, бедняга, от адской боли и ждет, когда его прикончат, – проснулась в парнишке запоздалая жалость. – Росомаха ждать не стала бы: отъела лапу и была такова. Зайцы и лисы – и те на морозе из капкана выкручиваются. И выдра из капкана вытягивается. А медведь – дурак: коли попал, так и сидит, ждет своей смерти».

Одна тревога сменяет другую. Волнуется Василек, как он погонит стадо с одной собакой и в такую погоду. Олени – не коровы, а быстроногие лесные звери: побегут – не догонишь. Притом ураган, того и гляди, самого унесет.

Взгляд Василька задержался на собаке. Тайга, казалось, не проявляла беспокойства. Она, как всегда, следовала рядом с хозяином: и вперед не забегает, и сзади не остается. A вот и знакомая кривая сосна качается, кажется, готова от ветра рухнуть наземь. «Значит, успел перехватить голову оленьего стада и не заблудился», – с удовольствием отметил про себя пастушок. Он, как всегда, уселся на бревно, но скоро почувствовал, что промерз до костей. Телогрейку продувало насквозь, хотя Василек и прижимал ее локтями к телу. «Так и простыть можно», – подумал он. И тут заметил, что Тайга, схоронившись в ямке, подняла голову и смотрит на него, словно приглашая. Василек притулился к ней, рядом с собакой сразу теплей стало. Да и что ни говори, а все же живая душа

Немного согревшись, пастушок задремал – сказалась бессонная ночь. Разбудила его Тайга, дергая зубами за телогрейку. Василек услышал реханье оленей. От топота их копыт, казалось, содрогается земля. Стадо неслось, обезумев от разбушевавшейся стихии. Олени не хватали, как обычно, мох, а бежали лавиной.

Василек разом выскочил из-за дерева и закричал во всю мочь:

– Э-йу! Усь-усь, Тайга!

Одновременно выстрелил последний патрон с дробью. Выстрел в гудящем лесу прозвучал как хлопушка – не больше, а голос пастушка захлебнулся в шуме ветра.

Но вожак стада увидел его и собаку и подчинился человеку: повернул стадо к чуму. Тайга помогала поддерживать порядок. Она и без команд знала и видела свою работу и, высунув язык, бегала с одного края стада на другой, не позволяя оленям разбегаться.

Быстро стало темнеть. К ветру присоединился крупный дождь и больно хлестал по лицу. Промокший, с трудом передвигая ноги, Василек погонял и погонял стадо. Но олени, сбившись в плотную массу, крутились каруселью и не двигались вперед. Тайга выдохлась и бродила за пастушком, свесив из пасти язык.

– Надо, Тайга, надо дело делать, – подбадривал ее Василек. – Глядишь, и пастухи подойдут на помощь.

Но напрасно он колотил кулаками по спинам оленей. Те так и не двинулись вперед. Чтобы из-за моря колыхавшихся спин и рогов разглядеть долгожданный ручей, от которого до чума рукой подать, Василек забрался на пенек. И тут в глаза ему бросилось множество горящих зеленых точек вокруг стада. «Так это же волки! – понял, холодея от страха, пастушок. – Вот почему не идут к чуму олеин».

Он выстрелил, и выстрел привел стадо в движение. Заметавшиеся с расширенными от ужаса глазами олени чудом не растоптали Василька.

Гудела земля. Мелькали зеленые глаза хищников, слышался треск рогов и ломавшихся сучьев. Собака, зарычав, кинулась в темноту. Крупный волк перемахнул мимо Василька и, нырнув в гущу стада, на ходу вцепился в глотку оленю. Тот захрапел и упал набок.

Следом за ним свалилось с порванными глотками еще несколько оленей. Зубы у Василька стучали так, что вот-вот расколются.

А ветер свистел и ревел на все голоса. И лес скрипел и бухал падавшими деревьями. Несколько раз Васильку чудилось, что он слышит пастухов, и он кидался в их сторону. Но каждый раз убеждался, что снова обманулся. Спохватился Василек, когда ноги стали проваливаться по колено в болотине. Ухватившись за густую старую ель, он остановился, прислушиваясь. Впереди кто-то тяжело шлепал по болоту. «Возможно, лось или олень, – подумал парнишка. – А может, это Тайга его ищет?».

– Тайга! Тайга! – закричал он.

Но собака не откликнулась. А шлепание прекратилось. Василек затих. «Вдруг из-за деревьев наблюдает за мной медведь? – мелькнула мысль. – И куда я забрел? Кочкарник, мшара, болотца. Под ногами вода болотная, и сверху вода льется».

Впереди опять кто-то тяжело зашлепал по воде. Казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Но неожиданно для него самого Васильку вдруг пришла на память молитва, которую он не раз слышал от матери. И слова ее сами собой вырвались из души:

«О, Пресвятая Дева Богородица! Истинная Матерь Божия! Приклони ухо Твое и услышь слова нечестивых уст моих. Прибегаю я к Твоему милосердию с сердцем сокрушенным и духом смиренным. Не отринь меня, несчастного, и не попусти недостойному рабу Твоему вконец погибнуть».

Он повторял молитву снова и снова, пока ураган не начал стихать. А когда немного рассвело, увидел в утреннем тумане очертания острова на болоте и пошел к нему. «Вот где обсушусь и отдохну».

Остров ему не понравился: мрачный, пустынный. И все же здесь удалось укрыться от ветра за тремя невысокими, густыми елочками. Навалившаяся неимоверная усталось сморила его, и он погрузился в сон. А спать в лесу под открытым небом ему не привыкать – с детства в пастушках ходит.

Проснулся он от холода. И, оглядевшись, увидел под собой и вокруг себя свалявшуюся клочьями медвежью шерсть. Рядом, под корнями густого ельничка, зияло устье берлоги медведя. «Уносить надо ноги отсюда, пока цел», – первое, что пришло в голову Васильку. Однако вскоре он одумался: «Чего это я испугался-то? Ведь топтыгин в капкане сидит. Оказывается, я сам себя и спас. Не подманил бы медведя горячей кровью, встретил бы он меня здесь по-хозяйски: только косточки захрустели бы».

Набрав охапку сушняка из-под густых елочек, несколько старых пней и смолистых кокорок, Василек принялся разжигать костер. Спички около тела подсохли, и огонь вспыхнул.

Потянуло смолистым запахом дыма. Пастушок разделся, разулся и повесил сушить портянки, телогрейку и шапку. «Сейчас бы картошку в золе испечь, – размечтался он, – а то от одних ягод в животе урчит. А еще лучше бы пожевать краюшку хлеба».

Однако рассиживаться у костра было нельзя. «Коли отдохнул и обсушился, надо отправляться искать дорогу в чум», – решил Василек. Возможно, он услышит лай собак и выстрелы пастухов: они, наверно, с ног сбились в поисках его.

Но куда идти? Василек обошел небольшой остров со множеством поваленных деревьев. И, отыскав устоявшую во время урагана сосну, взобрался на вершину ее. Сколько он ни смотрел, он не увидел ничего, кроме простиравшегося вокруг островка болота. Лишь далеко-далеко на горизонте синела зубчатая полоска леса. Туда и решил направиться пастушок.

Продираясь через чапыжник, Василек спустился к болоту и с сожалением обернулся на затухающий костер. На острове было много топлива и можно было отогреться, а от болота так и пахнуло сыростью и холодом.

На душе стало тревожно. Сколько Василек слышал историй о том, что леший запутал человека в лесу. Пойдет кто-нибудь в лес за грибами или ягодами – и как в воду канет. Всей деревней ищут – и бесполезно.

Вовке-то Гольчикову семь лет было, когда он пропал. Пришел к своей тетке Авдотье на лесхимучасток. Она там работала, косырем подновки делала на соснах. А мальчишка грибы собирал. Красноголовиков на бору после дождя полно было – хоть, косой коси. Вот он и бегал по грибы, да однажды и не вернулся. Так его и не отыскали, хотя из сельсовета людей присылали и прочесывали все вокруг.

Да и бабка Ивониха, которая, казалось, за ягодами и грибами дальше поскотины не ходила, и та заплутала. Лишь через неделю нашли ее замерзшую, с корзиночкой грибов. А здесь тайга – леса глухие, болота гиблые.

Сколько раз охотники в тайге белые человечьи косточки находили, выходит, ходил-ходил человек, выбился из сил и пропал.

«Нет, нельзя поддаваться страху», – отогнал от себя мрачные мысли Василек. Он вспомнил, как дед Егор Трофимович, с которым вместе пастушил, не раз говорил ему: «Если заблудишься, не падай духом, а старайся спокойно отыскать дорогу. Тайга сильных любит. Бывает, люди неделями блудят в лесу, а все же выбираются к дому. И я к чуму выйду».

Многое перенял мальчишка от деда. Тот объяснил ему, что муравьища всегда расположены на южную сторону и что веток у деревьев больше тоже с южной стороны. Научил, как можно обходиться без часов и три раза в сутки коровушек на дойку пригонять вовремя. Узнал от него Василек и как костер можно развести даже при ливневом дожде, и где сухие дрова найти. Советы старого пастуха сейчас ему очень пригодились.

Да и закалка у мальчишки была немалая. Поскотина у них находилась в лесах, на болотах, около озер и небольших речек. И не одну ночь провел Василек у костра или забравшись от комаров на елку. Это тоже помогало преодолевать ему трудности.

Но оказалось, что самое трудное еще только начиналось. Неожиданно пастушок почувствовал, что земля убегает у него из-под ног и его качает, будто в детской зыбке. Он понял, что оседает в болото.

Вот уже и в голенища сапог залилась вода. Попробовал по одной вытащить ноги, но не тут-то было. Зыбун всасывал с такой силой, что прошел миг, и Василек оказался по пояс в болоте.

Черная жижа со слабой зелененькой травкой на некоторых участках колыхалась от ветра, выбрасывая пузырьки одуряющего газа. От старания выбраться Василек только глубже уходил в трясину. И, почувствовав приближение смерти, надрывно закричал:

– Жить хочу! Помогите!!!

Но его вопль, взорвав тишину, безответно утонул в вязком от влаги воздухе. В отчаянии оглядевшись кругом, парнишка заметил в метре от себя карликовую березку на кочке и изо всех сил рванулся к ней. Ухватившись за тонкую веточку, он стал медленно и осторожно вытягиваться из сапог, которые не отпускал зыбун. Как Василек благодарил в душе Бога за то, что сапоги оказались большого размера. Это и спасло его.

Обняв березку, парнишка горько размышлял: «Как же я теперь без сапог по лесу пойду? Даже портянки в сапогах остались…». Да и до леса еще надо было добраться. Всего каких-то полста метров отделяют теперь его от Василька, но это было топкое болото. Даже такие сильные звери, как лоси и медведи, обходят такие гиблые места стороной. А уж если охотники выгоняют их на топь, гордые звери кланяются болоту – на брюхе переползают зыбун. В этих случаях совестливые охотники даже прекращают преследование.

Василек решил последовать примеру зверей: как ни страшно было ложиться в холодную жижу, но пришлось. Он пополз, не останавливаясь ни на минуту, и так, метр за метром, преодолел зыбун и выбрался к спасительному лесу. Грязная вода стекала с него ручьями, но под ногами он чувствовал теперь плотную почву, и это было главное.

Устремившись в глубь леса, парнишка увидел краснеющую рябину и, сорвав большую гроздь, жадно стал есть тронутые морозцем сладко-горькие ягоды. Пырх! Пырх! Пырх! Это вспорхнула у него из-под ног семейка рябчиков. И два зайца, наполовину побелевшие и поднятые с лежки, лениво разбежались перед ним. Как деревенские куры, прохаживались неподалеку непуганые тетеры. А шагах в двадцати от него замер огромный глухарь: голова задрана высоко, и пышный хвост распушен веником.

Непогода загнала птицу в чащу. Василек бережно погладил вороненый ствол и сглотнул слюну. «Эх, был бы хоть один патрон, заряженный дробью, – наелся бы я мяса!»

Рябина только разожгла аппетит. Парнишка пожалел, что мало сорвал ее. Но возвращаться не стал: авось еще встретится на пути.

Но дальше пошел угрюмый ельник: ни просвета, ни прогала между деревьями. Хотя бы звериную тропу встретить – и то легче: не надо тогда продираться через бурелом и непролазные дебри.

Выбившись из сил, пастушок облюбовал косматую старую ель и, опустившись под ней на мох, стал пальцами разминать распухшие ступни. «Зарыться бы сейчас в сено да выспаться как следует в тепле, – подумал Василек. – Но где там…»

Скользнув взглядом по стволу дерева, парнишка увидел сквозь ветви крупную голову с ветвистыми рогами и могучую грудь лося. Он дремал, укрывшись в густом ельнике от ветра.

Вот уши лося шевельнулись в сторону Василька, и зверь, подняв горбатую, с отвислой губой, морду и втянув ноздрями воздух, не мигая, уставился на пришельца своими большими водянистыми глазами. Однако поняв, что ему ничего не грозит, снова погрузился в безмятежную дрему.

«Лось старый, поэтому и стоит один. Молодые-то сейчас бьются на поединках», – подумал пастушок и потихоньку удалился от елки, чтоб не тревожить больше своего соседа.

Из болота вытекал маленький журчащий ручеек, и Василек пошел вниз по его течению. Пройдя с километр, он вышел на старую развалившуюся избушку с двумя подслеповатыми оконцами. В ней было сыро и неуютно. Потолочина выпала от дряхлости, и на полу насыпалась гора земли.

Припомнив рассказы стариков-охотников о том, как леший пугает в заброшенных лесных избушках, парнишка решил, что, пожалуй, безопаснее ночевать в лесу, чем здесь, и, закинув ружьишко на плечо, побрел прочь от развалюхи. Долго ли шел, не заметил, но только опять оказался на том месте, где встретился с лосем.

Лося, правда, здесь уже не оказалось. А горкой возвышавшийся рядом с елью муравейник был свежо разрыт. «Медведь! мелькнула догадка. – Значит, топтыгин где-то рядом!».

Василек живо представил, что медведь стоит где-то близко на задних лапах и смотрит на него из кустов. Но сколько ни вглядывался, не увидел страшного зверя. Зато обнаружил лосиные следы, перекрытые медвежьей лапой. На влажном песке крупный след медведя хорошо отпечатался и виден был на узкой звериной тропке до густого ельника. Там след терялся.

«Медведь вспугнул старого лося. На задних лапах шел. Уж не вырвался ли из капкана „санитар“? – встревожился пастушок. Но этого не может быть. С того пастухи шкуру давно уже содрали и мясо собакам бросили», – рассуждал он. И все же поспешил покинуть опасное место. Побежал по тропке, сам не зная куда. Опять продирался сквозь дебри и попал к той же развалившейся избушке.

– Проклятье! Заколдованное место. Никуда от него не уйдешь.

«Буду в избушке ночевать, коли так Богу угодно», – решил парнишка. Угол выбрал подальше от дверей, натаскал еловых веток и сел на мягкий лапник так, чтоб было видно. И окно, и дверь. Ружье на коленях, пуля в стволе.

Неизвестность страшнее явной опасности – не знаешь, чего ждать. И Василек настороженно ловил лесные звуки. Вот угрюмо и недружелюбно заухал над избушкой филин. Затем, громко шурша сухими листьями, пулей залетел в дверь горностай и, бросив свирепый взгляд на паренька, со злым стрекотом выскочил, словно ошпаренный, вон, окропив при этом избушку своими «духами».

И пастушок не выдержал – побежал. И бежал, пока не наткнулся в уже наступившей темноте на ель. К счастью, под ноги попала толстая колодина. На ощупь, надрав с березки бересты и разломав трухлявый пень, Василек стал чиркать спичками, пытаясь разжечь костер. Но спички отсырели и не загорались. Хорошо, что хоть последняя дала вспышку, и тонкая береста и сухая трухлятина пня вспыхнули.

Когда заструился столбик удушливого белого дыма и затрещали в огне еловые ветки, сразу стало веселей. Только голод давал себя знать, но о том, чтобы раздобыть сейчас какую-нибудь пищу, нечего было и думать. Повезло еще, что удалось заготовить дров на ночь.

Костер разгорелся жарко, и мокрая одежда парила. Василек подставлял к костру то спину, то грудь, согрел и ноги. Затем, завернув их в просохшую телогрейку, улегся обессиленный, повернувшись спиной к костру и подложив ладошку под голову.

Дважды над костром пролетела сова. В низине ручья ухнул филин. Тявкнула лиса, вспугивая с лежки зайца. И тут же раздался крик ребенка. Парнишка ошалело завертел головой, сжимая в руках ружье. Не сразу сообразил: да это же лиса косого прихватила на ужин, не распознал со страху-то. Эти зайцы кого хошь с ума сведут. Вспомнилось, как один мужик решил отучить длинноухих от зарода, чтоб сено не ели, и поставил капкан. Приехал за сеном на лошади, а у зарода заяц в капкане сидит и как человек кричит.

Лес жил своей ночной жизнью. И вдруг наступила полная, какая-то глухая и жуткая тишина. Звуки резко оборвались. Даже ветер оторопело стих и перестал раскачивать вершины. Со стороны болота потянуло холодом.

Зябко поеживаясь, Василек пододвинулся к костру и затаил дыхание. Сколько раз за свою короткую жизнь он уже был на волосок от смерти. Только тонул в Мезени три раза.

Первый раз это случилось, когда он, будучи еще карапузом, приехал с матерью на дневную дойку коров на пастбище. Из-за гнуса пастухи выгнали коров на песок к реке. Здесь ветер отгонял от животных комаров и оводов, и дояркам было легче доить. Малышня – три мальчика и девочка – дети доярок, обшарив ближние кусты с кислицей, тоже устремились к воде. Плескаться у песчаного берега – одно удовольствие.

Но вот одна доярка заметила – ребятишек-то течением понесло.

– Бабы, дети тонут! – закричала она.

Доярки с перепугу давай выть да причитать. А пастухи побежали к лодке. Только мать Василька не стала дожидаться, когда они подъедут, а в чем была бросилась в реку и сумела всех спасти, хотя, как потом призналась, и плавать-то не умела.

Василек представил мать. Как она его любила… «Чудышко ты мое, бажоный мой, мужчина наш и кормилец», – вспомнились ее ласковые слова.

Другой раз он тонул девяти лет. Вместе с одногодком Юликом они пасли тогда на подгорьях близ деревни самых маленьких телят-молочников. Погода жаркая стояла, и телята к воде тянулись. Видя, что они не рвутся на поля с озимыми, а бродят около реки, мальчишки решили искупаться. А заигравшись в реке, не заметили, как под перекатом оказались. Плавать же ни тот, ни другой не умели. Утянет ко дну, ногами оттолкнутся и на поверхность всплывают. Воды наглотались. Может, так и утонули бы, если бы не увидели, что телята на озимые поля зашли. Испугавшись, что они попортят посевы, принялись барахтаться, «по-собачьи», что доплыли до берега и телят с поля выгнали.

Третий раз Василек тонул год назад. Они тогда всем классом сено за рекой гребли, а обедать школьников домой отпустили. Все забрались в лодку, а он, отдав ребятам штаны и рубашку, сзади поплыл, благо плавал теперь уже неплохо. Но, доплыв до середины реки, вдруг почувствовал, что ему судорогой сводит руки и ноги, а тело немеет от холодной воды. На самом глубоком месте два раза уходил ко дну, хватанул изрядно воды, а вынырнув, увидел, что лодка с ребятами уже причалила к берегу у деревни.

Сам не знает, как догадался закусить кисть руки зубами. Боли не почувствовал, но ощутил во рту вкус крови. И свершилось чудо – судорога прошла, и он поплыл, и плыл до тех пор, пока не уперся в берег головой: так боялся снова уйти на дно реки. Больше бы он не смог вынырнуть.

– Значит, не пришел мне срок умирать. И сейчас из леса выберусь, – прошептал Василек и, свернувшись калачиком, погрузился в сон. Сказалась привычка пастуха – спать где придется.

Проснулся пастушок от резкого крика. Цукая над ним по дереву прыгала белка, сердито швыряя шишки. Открыв глаза, Василек уставился на нее: что встревожило зверушку?

Костер давно потух. В телогрейке выгорела дыра – шапкой не заткнешь. На земле иней. Высокие слоистые облака обложили небо. Сквозь них слабо просачивается скупой свет нового дня.

Разглядев на валежине клочок медвежьей шерсти, парнишка вскочил как ужаленный. Стопы обожгло холодом, но он не обратил на это внимание. «Медведь был здесь! – понял Василек. – Не зря волнуется белка».

Схватив ружье, он побежал прочь от этого места. Но скоро понял, что босым по холодной земле, к тому же покрытой инеем, далеко не доберется. Поэтому остановился около стройной березы и, содрав пастушьим ножом два листа бересты, сделал из них две коробочки, в какие собирают живицу на подсочке. Обувка получилась не теплая, но ноги не кололи сучья и не жег иней.

На тропке около ручья лежал мертвый лось. Его голова, увенчанная тяжелыми ветвистыми рогами, уткнулась в песчаную землю. Темными подтеками застыли на вздувшемся боку студенистые сгустки крови. Шкура на спине, словно ножами, глубоко порезана медвежьими когтями. На шкуре не растаял иней, значит, убит медведем с вечера.

У Василька участилось дыхание. Стал резко и порывисто оглядываться по сторонам. Медвежьи следы на ягельнике пропали. Но зоркие глаза пастушка замечали, что кое-где медведь когтями ковырнул лишайник или оставил на сучьях трепавшиеся на ветру клочья бурой шерсти. В некоторых местах жухлая трава ровно подстрижена – это медведь поел ее. А за густыми кустами трава примята – здесь топтыгин лежал.

Рассматривая лежку зверя, Василек чуть не наступил на свежий, бордовый от брусники, медвежий помет. Куча парила. Значит, медведь где-то рядом.

«Один удар когтистой лапищей – и все, конец мучениям, – от этой мысли по спине побежали мурашки. – И зачем я согласился на эту пастьбу. Коров и телят пасти – одно удовольствие. Хотя медведи и бродят около стада, но там ты не одинок, с тобой и собака, и пастухи, и патроны заряжены. А здесь не знаешь, что тебя ждет через секунду».

Внезапно вспомнилась мурцовка. «А что, если голод ею утолить. От ягод уже тошнит», – подумал Василек и полез за пазуху. Достал оттуда грязную тряпицу, развернул и увидел скатанный плотный колобок. Попробовал откусить кусочек, но ничего не вышло. Тогда стал сосать как конфету. Даже понравилось.

«Нет, по тропке я больше не пойду. Там медведь ждет меня, чтобы убить», – решил пастушок. И, свернув под прямым углом, двинулся еловым бором.

Вышел на заросшую просеку. Она была заметна по ровному лесу, шириной не более трех метров. На пути стали встречаться вросшие лественничные столбики с медными зелеными пластинками на них. На каждой пластинке – двуглавый орел и год – 1886. «Вот еще когда люди о лесе заботились!» – с гордостью подумал Василек.

Он решил идти этой просекой – куда-нибудь да приведет. Просека повела в гору. С возвышенности хорошо просматривался большой участок тайги. Огромные камни-валуны преграждали путь, толстые лиственницы уходили вершинами в небо – пуля до вершины не долетит. «Вот на этот хребет зайду и оттуда уж наверняка увижу что-то знакомое», – обнадеживал себя парнишка. Но с одного хребта виделся другой, третий…

Услышав рокот самолета, Василек обрадовался.

– Эй! Эй-эй! – замахал он руками. – Я здесь!

Он думал, что летчики ищут его. Но самолет прошел над лесом, и все стихло.

«Эх, спичек нет, – пожалел Василек. – А то б костер запалил. Сразу заметили бы. А так искать в тайге человека – это все равно, что искать иголку в стоге сена».

Каждый шаг на обросший лесом хребет давался с трудом. Но и выбившись из сил, парнишка упрямо двигался вперед. Только сплошная темнота остановила его.

Сердце бешено колотилось. Ни огня, ни пищи. И все самое страшное еще впереди. Почему не задрал его сонного медведь, хотя и был около него ночью? Но ведь не тронул. Всю злобу выместил на лосе, но и его есть не стал.

За каждым кустом и деревом Васильку чудилась медвежья морда. А на ум приходили одна страшней другой истории, что он слышал в деревне.

К охотнику Петьке Гнусарю медведь сзади подошел и волосы с кожей содрал. Хорошо, что мужики с собаками с сенокоса шли, а то смерть была бы Петьке.

Или взять того же Хомкина Сергея, москвича. Тот, как приехал в лесопункт по вербовке, только медведем и бредил. Каждое воскресенье в лесу с ружьем пропадал. Все хотел медведя забить, чтоб шкуру в Москву увезти. А во время отпуска в такие дебри заходил, что и старожилы удивлялись его смелости. Но с медведем все никак не мог встретиться. И вот… Приходит как-то в деревню дед Чепаха и говорит:

– Счас я в медведицу на овсах пулей стрельнул, но ушла. Завтра с собакой пойду поищу, может, валяется где…

А москвич уши навострил и, не сказав никому ни слова, пошел добивать раненую медведицу. Следы ее отыскал, но не заметил, как она к нему сзади подошла. И так огребла лапищей по голове, что и выстрелить не пришлось. Ладно еще, что мужик не сдрейфил и, очухавшись, ножом ее заколол.

И еще как-то ночью медведь напал на колхозное стадо. Коровы сбились в кучу, мычат. Пастухи поняли, что происходит что-то неладное, крик подняли, в воздух из ружей палят. Но куда в темень сунешься? Лишь утром увидели, что бык Денек поддел топтыгина рогами и прижал к дереву. И хотя тот грыз ему шею, рвал когтями, рассвирепевший бык так и не отступился, пока пастухи не застрелили медведя.

«А у меня защиты никакой, – грустно подумал Василек. – Собаки и те бросили. Тайга верная была, но и ту, видимо, волки задрали. И пуля в стволе всего одна. Не справиться мне с медведем. Уж хоть бы он убил меня спящего. Зачем долго мучиться? Все равно, если не замерзну за ночь, идти дальше не смогу – сил у меня нет. И куда идти в этой глухомани? Кругом все те же вековые деревья да звери. Сколько еще дрожать от постоянного страха?».

Но жить все же хотелось. И Василек снова обратился с молитвой к Пресвятой Божьей Матери. Так и сломил его сон со словами молитвы на устах.

И приснилось ему гулянье в родном доме. Много гостей собралось из других деревень. Бабы в сарафанах и ярких кофтах и мужики в белых полотняных рубахах, подпоясанных вязаными шерстяными поясами, медленно водили хоровод около дома. В запевалах, как всегда, был Филя, будто и не хоронили его. И тут же веселая мать протягивает ему руку…

С треском сломалась наклонившаяся сосна. Огромная когтистая лапа нависла над Васильком. Но он не проснулся, лишь застонал, вдыхая тяжелый запах зверя.

Уловив странные запахи, медведь запустил свою лапищу во внутренний карман телогрейки, так что с нее посыпались пуговицы. Извлеченную тряпицу с мурцовкой зверь долго обнюхивал, даже лизнул, но есть не стал – оставил человеку.

Неожиданно раздавшийся вой встревожил медведя. Шерсть на нем вздыбилась. И, как пушинку, пододвинув Василька к толстому комлю лиственницы, он загородил его, встав на задние лапы. Волки между тем окружили их со всех сторон и постепенно сжимали кольцо.

Топтыгин, заслоняя спящего, грозно крутил головой, открыв зубастую пасть. Но вожак волков не устрашился схватки и, ощерившись, кинулся на него, а за ним и вся стая.

Взревел медведь, отбросив мощным ударом тело вожака. Но и сам не устоял под острыми клыками волков. Его мощное тело грузно осело на землю, дернулось в судорожных конвульсиях и замерло на окровавленном ягеле.

Проснувшись от звериного рева, Василек схватился за ружье и выпустил в хищников последнюю пулю. Грохот выстрела, столб огня и дыма был для серых разбойников так неожидан, что они вихрем умчались от добычи, оставив умирающего вожака.

Увидев поверженного волка и медведя с разорванным горлом, Василек в страхе кинулся прочь. Но, отбежав с сотню шагов, остановился: «Выходит, Богу угодно меня живым оставить, решил он. И видно, сам Господь мясо и шкуру послал». Повернув обратно и с трудом переставляя распухшие, окровавленные ноги, парнишка вернулся к мертвому медведю.

Достав пастуший нож, Василек хотел освежевать теплую тушу зверя. И тут заметил, что медведь-то трехлапый. Культя была свежая и сильно кровила. «Так вот почему на него напали волки, – понял пастушок. – Это же „санитар“ вырвался из капкана». Почувствовав свою вину перед загубленным топтыгиным, Василек склонился над ним и в беспамятстве рухнул на огромную тушу зверя. Он не слышал, как невдалеке залаяла собака и грохнул выстрел. Охотник осторожно подошел к зверю и оторопел, увидев лежащего на медведе парнишку.