Текст книги "Сотрудник уголовного розыска"
Автор книги: Геннадий Яковлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
– Василий.
Ему с первых же минут стало легко и просто с ней. Казалось, они были знакомы уже давно.
– У вас здесь в Сочи хорошо: тепло, цветы. Только я боюсь моря: плавать не умею. И волны такие сердитые. Как налетят, налетят! Страшно.
Говорила Ольга посмеиваясь и по-ребячьи надувая губки.
Они бродили по городу, по темным скверам, по набережной. И запросто, как закадычные друзья, рассказывали друг другу о себе. Василию понравилось, когда Ольга сказала, что они обязательно должны были встретиться в жизни. Пусть не сегодня. Через год-два, десять лет.
Наступил рассвет. В нежно-розовых лучах солнца на листьях вспыхнули цветными камешками капельки росы. Василий бережно держал тоненькие белые пальцы Оли в своей руке, и все хотел определить цвет ее глаз. Они были то темные, когда она рассказывала о детдоме, где воспитывалась, то синие грустные, если речь шла о театре, то вдруг вспыхивали зеленью, как умытые росой листья взметнувшегося в небо у моря каштана.
Они провели вместе десять ночей. И каких… За них, казалось, можно было отдать всю жизнь.
Ольга с радостью согласилась остаться с Василием. Оказалось, что театр она не любит, что там назло ей давали только эпизодические роли, обижали.
Администрация театра не задержала актрису, и она оказалась так же свободна, как и Василий.
Через несколько дней, споря и целуясь, они наметили маршрут своего свадебного путешествия.
Целый месяц молодожены пробыли в Ленинграде. Еще больше в Москве. Здесь у Ольги оказалась куча знакомых. От них, говорливых, шумных, у Василия кружилась голова.
– Мой золотоискатель! – обычно представляла мужа Ольга. – Не правда ли – лапочка!
Знакомые соглашались. Иные похлопывали его по плечу, произнося покровительственно: «Здоров, здоров» или – «Хорош, хорош, молодец».
Поронину все подобное не нравилось, но он только хмурился. Эти маленькие обиды казались ему мелочами по сравнению с тем большим недовольством собой, которое с каждым днем росло. А отчего оно, почему, он и сам не знал.
Однажды утром – жили они тогда с Ольгой в гостинице, – встав, как обычно, рано, он вышел из номера на балкон. Улицы Москвы были запружены рабочим людом. Успевший вымазаться с утра шофер грузовика, высунувшись из обшарпанной кабины, кричал вслед только что отошедшей от него девушке:
– После работы встретимся! На старом месте…
Слесарь-сантехник с большой сумкой через плечо, из которой выглядывали ключи… Старик в спецовке…
Рабочая улица взволновала Василия. Он неожиданно понял, что беспокоило его. Поронин вернулся в номер. Ольга спала. Краска на ее подведенных ресницах растеклась, и глаза казались сплошным синяком. На столе сохла бурая икра. Мухи ползали по нарезанным кускам сыра. В стаканах с вином плавали раскисшие окурки. Василий нашел чистый стакан и налил водки. Но она показалась кислой, и он, сморщившись, выплеснул ее в раковину.
Поронин почувствовал, что страшно устал от безделья, что ему все опротивело, что он истосковался по лесу, по веселым, крепким на слово товарищам. Для него, привыкшего с детства жить трудом, находить в нем радости и удовольствия, сегодняшнее его состояние было уже невыносимо.
Василий разбудил Ольгу.
– Ты чего? Ты что, лапочка? – сонно спросила она, глядя в его возбужденное лицо.
– Едем, Ольга. Едем сейчас же домой.
Она попыталась хныкать, уговаривать, но Василий был непреклонен. И молодой жене ничего не оставалось делать, как согласиться.
В тот же день супруги Поронины уехали из Москвы. В пути Ольга грустила, а Василий, наоборот, был весел, разговорчив и щедр. На станциях он покупал ящиками пиво, вино, водку, угощал окружающих без разбора, шутил.
В Сочи они оставались всего несколько часов. Василий накупил несколько чемоданов всякой всячины и, загрузив телегу нанятого извозчика доверху, вместе с женой выехал на прииск.
– Поработаем, Оля, потом опять закатим кругосветное путешествие, – говорил он счастливо.
Жена не разделяла оптимизма мужа.
Поронины поселились в небольшой обветшалой избушке с маленькими подслеповатыми окошками и покосившимися скрипучими дверями. Теперь супруги представляли между собой резкий контраст. Истосковавшийся по работе Василий пропадал в лесу с утра до ночи, домой возвращался усталый, но жизнерадостный, шумный. Ольга, наоборот, замкнулась, стала раздражительной, в уголках тонких губ резко обозначились морщинки.
– Не горюй! – успокаивал Поронин. – Не век же, черт побери, мы будем в этой дыре!
Через несколько дней Василию исполнялось тридцать пять лет, и он хотел со всем прииском отметить свой день рождения. А старателей в тех местах обитало не менее сотни.
– Давай, Оленька, будем составлять список покупок, – смеясь, говорил Поронин. – Денег у нас с тобой здесь целых двадцать тысяч! Смотри – куча!
Он, как мальчишка, откидывал крышку чемодана и перебрасывал тугие пачки.
– Всю округу пригласим! Водки купим – вагон! Икры! Тебе самый лучший наряд! Королевский!
Жену не трогали слова мужа. Она хмуро поджимала губы и молчала…
Накануне дня рождения Поронин, как обычно, пришел поздно. В избе было темно и тихо. «Спряталась», – подумал он и улыбаясь зажег керосиновую лампу. Ему сразу бросился в глаза лист бумаги, лежащий на столе.
«Не ищи меня. Я взяла часть денег на расходы. Ушла навсегда».
Подписи под запиской не было…
Поронин, печально закончив рассказ, встал со стула, подошел к одной из книжных полок и, достав записку, протянул ее Ивану Ефимовичу Деревянкину.
Записка была написана торопливо и небрежно.
– Сколько же она у вас взяла денег? – поинтересовался Деревянкин.
– Десять тысяч.
– Вы пытались ее искать?
– Нет. Зачем? Я хотел знать: меня она любит или мои деньги. И убедился…
Поронин помолчал, поглаживая своей громадной исцарапанной ладонью нарядную скатерть на столе, и продолжал:
– Здесь она прожила всего несколько дней. Я понимал, что долго не сможет… и просил ее, чтобы подождала хотя бы месяц-два. Нашел бы я работу по душе в Сочи и переехали, черт побери. Только, видите, не хватило у нее терпения.
– А зачем же вы в ресторане так?.. Истратили столько? – поинтересовался Иван Ефимович.
– Накипело на душе… Ну, и все же день рождения был. А здесь, на прииске, я не хотел его отмечать. Боялся – проболтаюсь по пьянке. Смеяться будут. Старатели – народ острый на слово. А так никто ничего не знает… Спрашивали, где жена? Я всем говорю, что к больной матери уехала.
– Последнее, товарищ Поронин. Почему вы в ресторане произнесли странный тост «за усопшую Ольгу»? Ведь она, кажется, жива и здорова… И почему ни разу не сняли перчаток?
– Лично для меня Ольга – покойница. Я так считаю. А перчатки не снимал по простой причине: руки-то, видите, у меня какие, и бокал с шампанским держать неудобно… Лазил я тут в лесу и ободрался. Выглядеть же хотелось посолиднее. Вот и вся моя хитрость или, точнее, сумасбродство, черт побери.
Все, что рассказал Поронин сотруднику милиции, при проверке полностью подтвердилось.
Ольга, оказалось, уехала в Москву. Там свила себе гнездышко.
Не задержался в Сочи и Поронин. Он направился в Сибирь. Туда его все время тянуло. Там был размах, раздолье, его стихия.
Оставшиеся деньги – около семидесяти тысяч рублей, – он передал государству: на постройку детского дома.
В Сочи Поронин появился лет через пять. Веселого, радостного, встретил его на улице Иван Ефимович Деревянкин.
– Знакомьтесь, – ласково подтолкнул Василий вперед молодую черноглазую женщину. Высокая, крепко сложенная, она была под стать Поронину.
– Даша, – пропела тягуче женщина.
– Тоже коренная старательница и моя женушка, – улыбнулся Поронин. – Даша еще моря не видела. Вот и решили приехать, месячишко покупаться.
Супруги уговорили Ивана Ефимовича провести с ними вечер. Их сердечность, какая-то особая простота отношений сразу располагали к ним.
Деревянкин и Поронины, поужинав в открытом кафе, стояли на набережной, прислушивались к редким гудкам пароходов, к негромким всплескам набегавшей на гальку волны.
Улучив минуту, когда Даша отошла в сторону, Василий наклонился к Ивану Ефимовичу и зашептал:
– Счастлив я с ней. Ой, как счастлив! По себе срубил дерево. Легко мне с Дарьей. Руки золотые, и умница… Наша кость, черт побери, трудовая.
Что написать Наташе?
Когда случилась история, о которой я хочу поведать читателю, я работал следователем. Помню, ко мне в кабинет вошел невысокого роста паренек в голубой куртке.
– Меня зовут Ерин Иван, – сказал он. – Я хочу поговорить по душам. Можно? Вы не удивляйтесь, что я именно к вам пришел. Просто я читал ваши рассказы о преступниках. Вам же с ними часто приходится встречаться. Вот и решил посоветоваться.
Долго мы в этот день говорили. Честно сказать, Ивану было нелегко. Девушка по имени Наташа, которую он полюбил, совершила такое, что стоило призадуматься.
– Прошел почти месяц со дня нашего знакомства, – рассказывал Иван, – но Наташа по-прежнему бывала у моего бывшего однокашника Славки Петрушина дома. Мне не нравились их встречи. А вот сказать об этом не позволяла мужская гордость, хотя иногда я разделял настроения Отелло.
Перед самыми экзаменами в техническом училище, где я учусь в группе слесарей, у меня заболела мать, и Наташа целую неделю занималась нашим хозяйством. Она ухаживала за больной, мыла, готовила пищу. Я с трудом дожидался конца занятий и спешил домой. В один из этих вечеров к нам постучалась соседка. Я вышел к ней в коридор. Она попросила чулки.
– Какие? – удивился я.
– Девушка, которая ходит к вам, снимала белье и, видимо, по ошибке взяла и мои чулки.
После ухода соседки Наташа неожиданно погрустнела. Я безуспешно старался развеселить ее.
Наташа ушла, не пропев мне, как обычно, свою любимую шуточную песенку «Медвежонок».
На следующий день я примчался домой в пять часов. Наташа еще не приходила.
– Где же она? – забеспокоился я.
– Забегала, – сказала мама, – вот тетрадку тебе оставила.
На столе лежала ничем не примечательная общая тетрадь с четко выведенными в центре словами: «Дневник Н. В. Леонтьевой». Первые записи я прочитал с интересом, а дальше… Чтобы все остальное было понятней, я приведу часть из них.
«…Какой прекрасный человек наш классный руководитель Варвара Дмитриевна. Ее слова запомнятся на всю жизнь. «Ты получила аттестат зрелости. Перед тобой широкая дорога. Своим чудесным голосом, пением ты добьешься очень многого». Я буду артисткой! Цветы, аплодисменты. Наверное – это и есть слава. Мамочка сейчас спит. Мне жаль ее. Двадцать пять лет проработать бухгалтером, сидеть на одном месте, копаться в бумагах. Не жизнь – существование.
Варвара Дмитриевна не ошибается – я создана для другого – большого, красивого…».
Через несколько листов открылась еще одна любопытная страничка из жизни Наташи.
«Несчастливая моя звезда. Неудача за неудачей. Мало того, что провалилась при поступлении в институт. Вадим. Думала, он настоящий артист, а он бездарь. Ради него уехала чуть ли не на край света. Ради руководителя художественной самодеятельности районного Дома культуры! И еще сын. Стала матерью в восемнадцать. Больше не могу вынести прозябания. Прощай, Вадим, прощай. Мы с сыном покидаем тебя…».
На страницах значились города: Москва, Елизаветинск, Краснодар, Сочи, Ростов. Последним стояло название нашего города.
Что она делала на юге? Почему сейчас оставила сына у матери? Разошлась с мужем? Зачем приехала?
Я прочитал дневник несколько раз. Чувствовалось – хозяйка не доверяет всего бумаге.
На следующий день я старался не думать о Наташе. Ничего не выходило.
Почему-то вспомнились слова бывшей классной руководительницы Наташи – Варвары Дмитриевны, прочитанные, в дневнике. Именно она привила Наташе мысль быть певицей.
Зачем она сделала это, зная о посредственном голосе девушки?
Муж Наташи мне представился старым, злым и, если хотите, неумным человеком. Как мог здравомыслящий мужчина жениться на семнадцатилетней девчонке! Довести ее до такого состояния, что она с ребенком уехала от него.
Наташе трудно сейчас, и надо помочь ей. Разыскать, разыскать немедленно.
Наташу я увидел неожиданно: вечером на танцплощадке, когда мимоходом решил заглянуть в парк. Ее загорелая рука лежала на плече Славки. Надо отдать ему должное – танцевал он хорошо. «Я думая, ей тяжело, а она веселится», – мелькнула горькая мысль. Славка смеялся, красуясь в рубашке с расцветкой «золотые петушки». Мне хотелось отозвать его в сторону и поговорить по-мужски. Если бы Наташа не заметила меня, я так бы и сделал.
Мы пошли по узенькой, между густых акаций, аллейке в глубь парка.
– Ты прочитал дневник? – тихо спросила Наташа.
– Да.
– Я оставила тебе его, чтобы ты знал все. Рассказать бы я не смогла.
Наташа помолчала, потом заговорила горячо, с непонятной обидой:
– Так трудно жить. Все желания, надежды, мечты пропали. Стыдно работать официанткой, стыдно получать чаевые, улыбаться за них. Приходится все это делать потому, что маме трудно прожить с ребенком. Ты, вероятно, обратил внимание, я часто меняю местожительство. Характер у меня неуживчивый. Поссорюсь и больше не могу дышать одним воздухом с этим человеком.
– Ты, может быть, поэтому и мужа оставила?
– Нет… Вадим – плохой человек и намного старше меня, он ревновал без всякого повода, дрался.
«У тебя же об этом ничего не написано в дневнике», – подумал я, а сказал другое:
– Надо было думать, с кем связывать жизнь.
– Так ты меня понял! – обиделась Наташа.
Аллейка, по которой она уходила, – очень прямая. Я видел только спину Наташи…
В училище я немного забылся.
Но вот пришел вечер. Вероятно, меня кто-нибудь обвинит в сентиментальности. Да. Я мучился. Слова Наташи «характер у меня неуживчивый, поссорюсь и не могу дышать одним воздухом с этим человеком» не выходили у меня из головы. Вдруг она не захочет дышать со мной одним воздухом? Уедет из города?
Какой же я дурак! Наговорил глупостей, а ведь хотел помочь. Думал одно, сказал другое. И все из-за того, что она танцевала со Славкой. Я натягивал одеяло и сбрасывал его обратно.
…Раньше всех просыпаются птицы.
«Чик-чирик», – радостно прощебечет под окном. Помолчит, словно прислушиваясь, потом зальется звонко и весело.
Я встал с кровати и подошел к окну. С тротуара на меня смотрела Наташа.
Оказывается, с балкона второго этажа прыгать совсем не страшно. Надо повиснуть на руках, потом спуститься.
По-моему, все парни помнят первый поцелуй девушки…
В училище наступили каникулы. Наташа как раз в это время собиралась в Москву. Меня обрадовало такое известие, и вот почему. В Казани жила моя тетка, она давно звала к себе в гости, и я решил ехать вместе с Наташей. Однако ей ничего не сказал, думаю, пусть будет ей сюрприз.
В день отъезда я ждал Наташу на вокзале. Наконец она появилась, но не одна. Ее сопровождал парень в широченном пиджаке. Это заставило меня остаться незамеченным.
Скажете: ревновал? Да. И не нахожу в этом ничего плохого. Парень купил билет. Я слышал его хриплый голос: «шестой вагон». Мне билет дали в седьмой. Я занял место у окна и стал ждать. Скоро появились Наташа и парень в сером пиджаке. Парень нес два чемодана. Он не поцеловал Наташу. Просто протянул руку и исчез в густой толпе провожающих. Поезд дрогнул, будто его неожиданно кольнули чем-то острым, и колеса застучали на стыках. Серый вокзал спрятался за водокачку. Только тогда я перешел в шестой вагон. Наташа сидела в предпоследнем купе.
– Ты? – подняла она руки, словно защищаясь.
– Конечно, не серый пиджак.
– Просто знакомый, – объясняла Наташа.
В начале пути она вела себя странно: прятала глаза, легко смущалась, часто выходила в тамбур. Потом повеселела. Много рассказывала о сыне, Алешке, и так живо, что мне не на шутку захотелось увидеть карапуза. А еще – подержать его на руках. Я сказал об этом Наташе.
– Когда-нибудь повозишься, – сказала она вполне серьезно.
За окном вагона незаметно потемнело.
Проснулся я оттого, что поезд грохотал по тоннелям. Уже рассвело. Полчаса – горы и хвойный лес остались позади. Замелькали полянки, поляны, березовые перелески, осиновые колки с заплатами-метками, оставленными зайцами на стволах.
Наташа еще спала, совсем по-детски причмокивая губами. Я решил умыться и тут же вспомнил, что забыл полотенце. Конечно, можно было вытереться носовым платком, но хотелось, чтобы она улыбнулась мне.
– Возьми… в чемодане, – невнятно пробормотала Наташа и опять закрыла глаза.
Чемодан открылся без ключа, будто пружинкой отбросило крышку.
Я опешил. Да возможно ли? Сверху лежала Славкина рубашка «золотые петушки». Тревожно сжалось сердце. Еще не понимая случившегося, я отбросил рубашку и увидел мужской костюм, под ним яркие платья. Одно из них я видел на Славкиной матери.
…Основным свидетелем на суде выступал я. Наташа сидела на первой скамейке рядом с «серым пиджаком». Она была в том самом платье в белый горошек, в котором я увидел ее первый раз.
Судья, молодая строгая женщина, предупредила меня, как и всех свидетелей: «За дачу ложных показаний…»
И поверьте, при всей серьезности положения первый раз за много дней мне стало смешно. Я сам отдал Наташу в руки правосудия, так зачем же мне лгать?
Суд, учитывая все смягчающие вину обстоятельства, приговорил Наташу за кражу вещей к двум годам условного осуждения. «Серый пиджак», как главный участник преступления, к тому же уже судимый в прошлом, был осужден на три года тюремного заключения.
Наташа сразу после суда уехала в Москву.
Прошел месяц. Я получил письмо. Наташа пишет, что много поняла, выстрадала. А в конце спрашивает, можно ли ей приехать обратно? Хочет поступить в наше техническое училище. Какая странная! В Москве ведь тоже есть училища… Не знаю, что написать ей?
Прошло уже несколько лет после этой встречи. Изредка мы переписываемся с Ериным. Он живет с Наташей в Ангарске. Они счастливы. И мне думается, что это правильно, закономерно, потому что их дороги к счастью были нелегкими. Иван и Наташа сумели преодолеть все трудности. Любовь их, уважение друг к другу стали еще крепче. И поэтому сегодня я не жалею, что в те черные для них дни посоветовал Ивану написать Наташе в Москву, позвать ее обратно.
Случай у церкви
Разгадка этого дела была наиболее трудной в моей практике. Впрочем, все по порядку. Девятнадцатого января вечером вместе с другими товарищами я дежурил по отделу милиции. Время проходило спокойно, и нам казалось: так будет до конца дежурства. Однако мы ошиблись. В двадцать два часа сорок семь минут затрещал телефон. Звонили из приемного покоя первой городской больницы.
– К нам доставили молодого человека с ранением в голову, – объяснила дежурный врач. – Больной без сознания…
Через пару минут наш краснополосый «газик», сигналя, мчался по обледенелым улицам города. Мы лишь притормаживали у красных светофоров, но не останавливались. Прохожих было еще много, некоторые поворачивались вслед нашей торопящейся машине и, я уверен, думали: «Вот милиция! Сами нарушают правила уличного движения, а других за такие вещи по головке не гладят!». Но стоять у каждого красного огонька светофора мы не могли. В подобных случаях дорога каждая секунда.
В больнице, еще при входе, нас встретила кудрявая женщина-врач:
– Вы немного не успели. Он только что умер. По всей вероятности – сильное кровоизлияние в мозг. Мы ничего не могли сделать. В сознание он так и не приходил.
За перегородкой на низенькой белой кушетке лежал парень лет двадцати пяти – двадцати семи. Меня поразило его белое спокойное лицо. Казалось, он спит. Чуть повыше уха виднелась небольшая рана. Вокруг сгустками алела кровь. Мне стало страшно. Человек еще сегодня ходил по улице, смеялся, строил планы на будущее – и вдруг…
– Он был в нетрезвом состоянии, – продолжала спокойно врач. – Документов при нем никаких не оказалось. Только два неиспользованных билета в кино на девятнадцать пятьдесят пять, носовой платок и фотокарточка. Вон, пожалуйста, все на столе.
Я взял маленький снимок, какой обычно приклеивают на паспорта. С фотокарточки весело смотрела круглолицая девчонка.
По словам врача, потерпевшего доставил шофер больничной машины Валентин Сергеев, который сейчас ремонтировал в гараже свою «Победу». Встречаются люди, нравящиеся с первого взгляда. Именно к подобной категории относился Валентин Сергеев. Добродушное широкое лицо, большие карие улыбчивые глаза, спокойные, уверенные движения, выглядывающая из-под расстегнутой рубашки кромочка матросской тельняшки – все располагало к нему.
– Примерно в десять вечера, – рассказывал Сергеев, – я отвез главного врача домой и возвращался в гараж. На улице Советской, знаете, недалеко от церкви, у моей «шлюпки» отказала свеча. Я остановился и заменил ее запасной. Хотел уже ехать, когда ко мне подбежал парень. Он в двух словах объяснил, что его товарищу плохо, и попросил отвезти в больницу. Мою машину он принял за «Скорую» – на ней нарисован красный крест. Я ничего не успел ответить парню, как он отбежал и привел под руку своего дружка. Оба были «под градусом». Я не стал спорить, может, правда человеку необходимо оказать медицинскую помощь. Парень усадил своего товарища в мою посудину и сразу же ушел.
– Фамилию вы у него спросили?
– Нет, – растерянно отвечал Сергеев. – Все так быстро получилось.
– А приметы, одежду запомнили?
– Конечно, запомнил… Правда, одежду не совсем запомнил. А так в лицо узнаю… Он высокого роста. По-моему, симпатичный парень. А одет во что-то светлое, может быть, плащ, может, пальто.
– На голове что?
– На голове? На голове вроде шляпа, а может быть, фуражка.
– Высокий парень говорил что-нибудь своему товарищу?
– Не помню. Может быть, говорил, может быть, нет, – шофер с искренним сокрушением развел руки.
Долго я разговаривал с Сергеевым, и чем дальше, тем больше он путался, нервничал, краснел. Я так и не добился чего-либо, что хоть в какой-то мере помогло бы приблизиться к интересующим меня событиям.
На обратном пути я старался все взвесить и оценить, но лезли в голову совсем неподходящие мысли. Сейчас, спустя несколько лет, я все еще ругаю себя: мне надо было не пускаться в пессимистические раздумья, не терять время, а действовать. Причем сделать самое простое и нужное; попросить шофера Сергеева показать точное место, где он останавливался и менял свечу в машине. И оттуда пустить служебно-розыскную собаку. Она бы наверняка привела к месту, где развернулась трагедия. И кто знает, может быть, именно тогда я бы сразу получил ключ к разгадке тайны…
Уже во дворе милиции меня обожгла мысль: «Убийство совершил шофер Сергеев. Потом подобрал потерпевшего и привез в больницу. Ясно, зачем ему понадобилось ночью ремонтировать машину: он просто уничтожил следы преступления».
– Едем обратно, – приказал я шоферу. – В больницу. «Такой простодушный, честный с виду, – сердился я на Сергеева. – Глаза ясные, честные. А на самом деле…».
В гараже больницы, как я и предполагал, находился дежурный, молодой цыганистый парень. Я предъявил ему удостоверение личности, попросил включить дополнительный свет и, не вдаваясь в объяснения, начал осматривать машины. Меня прямо как магнитом тащило к «Победе» Сергеева, но чтобы этого не понял дежурный, я осмотрел несколько машин и уже потом перешел к старенькой зеленой «Победе». Буквально всю ее ощупал пальцами, рассмотрел каждую царапину, каждую вмятину. Машина стояла на яме, и я, прихватив переноску, тщательно осмотрел все внизу. Вылез грязный, усталый, но теперь с уверенностью мог сказать: Сергеев наезда не совершал.
К десяти часам утра эксперты сделали фотографию убитого и увеличенную фоторепродукцию обнаруженной у него карточки девушки.
Участковые уполномоченные нашего отдела милиции, получив фотографии, начали выяснять личность потерпевшего. Два дня напряженной работы не принесли пользы. На третий день в отдел милиции поступило заявление от администрации механического завода о том, что слесарь Колесов Виктор двадцатишестилетнего возраста три дня не появляется ни на работе, ни в общежитии. Я пригласил нескольких человек с завода, хорошо знавших Колесова, и предъявил им для опознания фотографию. Все без колебания узнали Колесова…
«Кому он перешел дорогу?» – размышлял я, перелистывая тощее дело. В нем интересным пока был только один документ – заключение судебно-медицинского эксперта:
«1. Смерть В. А. Колесова наступила в результате сильного кровоизлияния в мозг.
2. Ранение было нанесено твердым острым предметом.
3. В области раны обнаружена краска зеленого цвета».
Я решил найти девушку, изображенную на фотографии, которую обнаружили у Колесова, и отправился на завод. Лучше всех знают людей на любом предприятии работники отдела кадров.
В отделе кадров меня встретил мужчина с сердитым лицом. В его золотых зубах тлела душистая сигара. Коротко я объяснил ему цель своего визита. Он долго изучал предложенную мной фотографию девушки и пропищал неожиданно тоненьким голоском:
– Она у нас никогда не работала и не работает. Я вам говорю совершенно точно. Десятый год протираю свой стул.
Я уже собирался проститься с экстравагантным кадровиком, но он остановил меня:
– Товарищ чекист, советую вам поговорить с Валей Лочиной – она секретарь комсомольской организации. Валя вчера вернулась из длительной командировки… А Колесов был активистом. Они обычно вместе бегали. Если хотите, я ее приглашу. – И, не дожидаясь моего согласия, поднял телефонную трубку. Через минуту легкие шаги простучали в коридоре. Появилась невысокая черноволосая девушка, с заметными черными усиками над тонкой верхней губой, в красном свитере. Кадровик познакомил нас и, сославшись на занятость, деликатно удалился. Валя присела напротив. Маленькая слезинка шмыгнула по ее румяной щеке. Однако она сразу взяла себя в руки и начала рассказывать о Колесове:
– Он был замечательный парень. И я это говорю не потому, что так принято в подобных случаях. Совсем нет. Он хорошо работал. До недавнего времени был членом комитета. Такой честный, компанейский, веселый.
– Валя, почему вы говорите «до недавнего времени был членом комитета?» Что случилось?
– Да это, пожалуй, и не относится к делу, нисколечко.
– Нет, уж вы мне скажите, сейчас все к делу относится.
– Видите ли, все произошло из-за девушки…
– Простите, Валя. Из-за нее? – я протянул ей фотографию кудрявой девчонки.
Лочина взглянула на фотографию и согласно тряхнула темными волосами.
– Да, из-за нее. Это Галина Коробова. Она работает в швейном ателье.
Я торопливо схватился за записную книжку, но почувствовал, что Валя сразу насторожилась, и спрятал.
– Так вот, – продолжала Лочина. – Виктор Колесов дружил с Галей, любил ее. С год назад приехал его друг Михаил Кравченко. Виктор на первых порах много помогал ему. Михаил Кравченко устроился на наш завод, в один цех с Виктором. Они дружили. Дружили до тех пор, пока Виктор не познакомил Михаила с Галей… После этого их дороги разошлись: Михаил увлекся Галей… Однажды Виктор прямо в цехе назвал Михаила подлецом и ударил.
Поступок Колесова был, конечно, некрасивый, и мы вывели его из состава комитета. А вообще о Викторе и о Михаиле, да и о Галине, с которой я впоследствии познакомилась, я не могу сказать ничего плохого.
Валя еще много рассказывала о ребятах, но больше всего меня заинтересовала история между Михаилом и Виктором.
Михаил Кравченко работал в первую смену, и Валя объяснила мне, как пройти к нему в цех.
На заводском дворе шустро бегали закопченные работяги-автопогрузчики, высокий парень в косматой меховой шапке приклеивал на видном месте газету «Молния». На ней плясали веселые крупные буквы:
«Михаил Кравченко – первый! Его вчерашняя выработка – 200,5 %. Молодец, Миша! Так держать!»
«А может быть, у этого парня есть второе лицо, о котором никто не знает?»
Михаила Кравченко я узнал сразу: высокий, бледное интеллигентное лицо, большой лоб, гладко зачесанные назад волосы. Он стоял у мотора неизвестной мне машины и то наклонялся, то выпрямлялся, постукивая звонко ключом. Прислушивался, подкручивал гайки, прощупывал тонкими длинными пальцами ярко-желтые провода. Я осторожно тронул его за рукав:
– Здравствуй, Михаил.
– Здравствуйте.
– Я из уголовного розыска.
Большой ключ со звоном вылетел из его рук.
– Пожалуйста, что вы хотите?
– Потолковать надо. Пойдем. Я с твоим начальством договорился, ты можешь уйти с работы.
– Переодеться или так?
– Переоденься.
Я остался ждать в крошечном кабинете старшего мастера, расположенном в углу цеха. В кабинете пахло машинным маслом, жарко дышала красная труба теплоцентрали. Все подрагивало от гула станков. За стеной что-то потрескивало, казалось, это не кабинет, а кабина громадной разболтанной машины, которая вот-вот двинется. Зазвонил телефон, заваленный чертежами. Я поднял трубку и услышал приятный девичий голос:
– Будьте любезны, пригласите к телефону Михаила Кравченко.
– А кто это говорит? – поинтересовался я.
– Его знакомая, Коробова.
– К сожалению, я не могу пригласить его.
– Он не заболел?
– Нет, нет, что вы, Михаил здоров. Он вышел из цеха.
Коробова хотела повесить трубку. Я торопливо отрекомендовался ей и попросил прийти в милицию.
– В отношении Вити?.. Виктора Колесова?
– Да, вы угадали…
Только я закончил разговор, как в дверь постучал Кравченко. Модное светло-коричневое пальто, элегантная шляпа изменили его неузнаваемо.
До самого отдела милиции Кравченко, сведя густые русые брови на переносице, пасмурно молчал. И только при входе спросил:
– Зачем я вам понадобился?
– Сейчас поговорим.
В кабинет я его пропустил первым. Оказавшись сзади, увидел на пальто у воротника два слабо заметных бурых пятнышка.
Я сразу задал Кравченко главный вопрос:
– Девятнадцатого января вечером вы видели Колесова?
– Да, видел, – не задумываясь, ответил он.
– Расскажите, где, сколько времени вы с ним были? Когда, при каких обстоятельствах расстались?
– Так много вопросов сразу. Разрешите отвечать по порядку, – Кравченко натянуто улыбнулся. – Я с вами должен быть откровенным, и поэтому мне хочется сделать маленькое отступление, чтобы вам было все понятно. Виктора до последнего дня я считал своим другом.
Он рассказал уже известную мне историю знакомства с Галиной Коробовой, об испортившихся отношениях с Виктором, о том, как Виктор ударил его.
– Поймите, – ломал Кравченко свои длинные пальцы. – Галя первая дала волю своему чувству. И я не смог, у меня не хватило воли противиться ей… Да и нравилась она мне… Так как-то все получилось быстро. Я понимал, что в отношении Виктора это нехорошо… подло, но ничего не мог сделать с собой.
Мне казалось, говорит он искренне, но с какой-то особой легкостью.
– Девятнадцатого января вечером, примерно в шесть часов, – продолжал Кравченко, – я шел по улице. Около универмага увидел Виктора. Последнее время мы с ним не здоровались. И в этот раз он прошел мимо, но потом окликнул меня. Я остановился. Он подошел и предложил побродить по городу. Раньше мы часто так делали… Ходили вдвоем, мечтали. Гуляли мы часа два. Много говорили, вернее, говорил он. Я больше молчал, да мне и сказать было нечего: я чувствовал свою вину. В общем, из слов Виктора я понял, что он сожалеет о нашем разрыве и твердо решил не мешать в наших отношениях с Галей. Помню, он улыбнулся и сказал: «Насильно мил не будешь». Проходя около кинотеатра «Родина», мы надумали посмотреть фильм. Взяли два билета на девятнадцать часов пятьдесят пять минут… После окончания кино Виктор сказал, что ему надо сходить к знакомой девушке. Простился и ушел.
