Текст книги "Сотрудник уголовного розыска"
Автор книги: Геннадий Яковлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Раздумья полковника
Трофим Михайлович пришел на работу рано. Он привычно завел стенные часы и вытащил бумаги из сейфа. Затем решительно снял телефонную трубку. Серебрянников оказался на месте.
– Ты чего, Василий, так рано здесь?
– А вы?
– Ну, я старый. Мне уже не лежится, а тебе, молодому, только поспать в это время. Жена уже не сердится, что Новый год с ней не встречал?
– Вы же знаете ее: сердиться-то не сердится, а нет-нет да и уколет.
– Это мы с тобой исправим. А сейчас вот что, Василий. Бери машину и поезжай в поселок Холмский. Выясни, как был одет Цветков в день приезда. Не продал ли он что-либо из одежды в Холмском. Я имею в виду не краденые вещи из магазина. Шинель надо искать, Вася. Убийца ведь был в шинели. Проверь каждый шаг Цветкова, который он сделал со дня прибытия и до ареста. Проведи дополнительный обыск в его комнате, осмотри еще раз те места, где он прятал чемодан с краденым. Действуй. В помощники себе возьми участкового уполномоченного. Если еще потребуются люди – звони мне.
В десять Емец докладывал своему начальнику комиссару милиции о результатах поиска убийцы. Комиссар подробным образом расспрашивал обо всем. Когда Трофим Михайлович уже поднялся, начальник сказал:
– Может быть, вы поручите дело своим помощникам? У вас и без этого хлопот достаточно, Трофим Михайлович.
– Прошу еще несколько дней, – упрямо наклонил голову Емец. – А там уже решайте…
Начальник управления милиции уважал и ценил Трофима Михайловича. Пожалуй, только одно не нравилось ему в начальнике уголовного розыска: уж очень часто он лично брался за трудные дела и потом до самого задержания преступника его невозможно было оторвать от них.
Трофим Михайлович сидел на заседании в крайисполкоме, ходил по вызову в крайком партии, в краевую прокуратуру и отовсюду выбирал минутку звонить дежурному, не давал ли о себе знать Серебрянников.
Василий появился только в одиннадцать часов вечера. Он ввалился без стука к Трофиму Михайловичу, чего раньше никогда не делал. В руках его была серая армейская шинель.
– Нашел даже больше, чем мы думали! – улыбнулся Серебрянников, кладя шинель на стул и вынимая из ее кармана белую вязаную рукавицу с правой руки. – Вы представляете, Цветков шинель продал в соседнем поселке – Черноморском и даже карманы не проверил. Так рукавица и попала к новому хозяину вместе с шинелью. Хозяин мужичок прижимистый. Купил ее по дешевке и еще ни разу не надевал: она ему велика.
– Молодец Василий, молодец! – похвалил Трофим Михайлович, взял увеличительное стекло и начал внимательно осматривать шинель. На внутренней стороне у нижнего края полы полковник обнаружил несколько мелких буроватых пятнышек.
– Отнеси, Василий, свои находки дежурному эксперту: надо установить, что это за пятна. Возможно, кровь. И пусть также дадут заключение в отношении рукавиц, той, которую мы нашли на месте происшествия, и этой. Да возвращайся скорее. Пойдем к тебе. Надеюсь, чаем угостишь. Заодно и с женой твоей побеседуем. А то ведь не дело, что она все еще новогоднюю обиду помнит.
Признание
К Трофиму Михайловичу ввели Цветкова. Он уже не раз бывал на допросах в кабинете полковника, и вызовы не волновали его. Емец предложил Цветкову сесть и, придвинув к себе заключение экспертов, прочитал еще раз заключительную часть:
«…Бурые пятна, обнаруженные на шинели арестованного Цветкова, – кровь человека, по группе совпадающая с кровью женщины, убитой 31 декабря около реки Афипс. Рукавица, найденная в кармане шинели Цветкова, и рукавица, изъятая на месте происшествия, схожи между собой по однородности волокна, по типу вязки, степени изношенности, размеру, химическому составу шерсти…»
Цветков сидел спокойно, развалившись на стуле. Сегодня в камере он отобрал у задержанного за карманную кражу воришки продуктовую передачу, наелся и был в особенно благодушном настроении.
– Что же, гражданин начальник, вызываете меня какой уже раз? – пробасил сытый Цветков. – Надоело. Все же ясно: я признался, вещи добровольно выдал. Чего еще тянуть. Дел больше за мной нет.
– Все, Цветков?
Преступник почувствовал в этом вопросе что-то неладное и сразу подтянулся, насторожился.
– Хватит ломать комедию, Цветков, – со стальными нотками в голосе проговорил Емец, – рассказывайте: за что вы убили свою сожительницу Силичеву?
– Я не знаю никакой Силичевой, – хватил открытым ртом воздух Цветков.
– Читайте! – Емец подал преступнику заключение экспертизы. Тот впился в него глазами, потом вдруг рванул на части листы.
– Спокойно, Цветков, у нас есть копия этого документа, – встал полковник. – Спокойнее. Рассказывайте.
…Цветков познакомился с Анной Силичевой в Бугульме, куда он приехал сразу же после отбытия срока наказания. О его прошлом Анна хорошо знала. В Бугульме Цветкова дважды судили за кражи. Анна никогда бы не связала свою жизнь с ним, если бы он не дал клятвы, что будет жить честно. В те минуты, когда Цветков обещал Силичевой, он и сам верил в свои слова. Поверила в них и Анна. Поэтому она согласилась поехать с ним в незнакомые для нее места – на Кубань, где когда-то некоторое время работал Цветков.
– Трудно мне здесь, – убеждал ее Цветков, – люди знают, что я судился, не верят мне. А там мы заживем по-новому.
В ночь перед отъездом Цветков появился у Анны только на рассвете.
– Прощался с друзьями, – объяснил он свое отсутствие. – Как-никак, навсегда уезжаем.
Она поверила.
В поезде Цветков вел себя предупредительно. Анну смущало лишь одно: слишком часто он отлучался в ресторан и возвращался всегда навеселе.
Подъезжая к Краснодару, Анна решила уложить в чемодан всякую дорожную мелочь. Совершенно случайно она открыла не свой, а чемодан Цветкова. Открыла и отшатнулась: в чемодане лежало множество часов. Анна все поняла. В эту минуту зашел Цветков. Он сразу отрезвел и начал плакать, умолять Силичеву:
– Пойми, я это сделал в последний раз. Сделал ради нас же обоих: ведь нам трудно придется начинать жизнь на новом месте.
– Выбрось! – потребовала Анна. – Или я заявлю в милицию.
– Хорошо, хорошо, – согласился тот. – Только не здесь, не сейчас. Меня могут поймать. Давай поедем до следующей станции. Я выброшу вещи где-нибудь в глухом месте. Их, конечно, найдут, и никто не пострадает. Пойми, я делал это не для себя, для нас…
Анна, понимая, что сейчас уже трудно что-либо изменить, согласилась.
На станции Афипской они вышли из вагона, и Цветков, хорошо знающий эти места, повел Силичеву к реке с явным намерением разделаться с ней.
Когда они подошли к мосту, Цветков еще раз попытался уговорить Анну. Они заспорили. Силичева требовала, чтобы Цветков выбросил чемодан с краденым. В этот момент убийца схватил из кучи булыжника огромный камень. Силичева успела крикнуть только одно слово, как убийца опустил ей на голову свое страшное оружие. Потом, сбросив жертву под обрыв, он подхватил чемоданы, свой и Силичевой, ушел на железнодорожный вокзал поселка Афипского. Цветков вытащил из чемодана Силичевой деньги и документы и бросил его в проходивший товарный состав. Документы Силичевой впоследствии сжег. Из Афипской поездом преступник уехал в Новороссийск, а уже оттуда автобусом в поселок Черноморский, где продал первому встречному шинель, потом добрался до Холмского.
– Все? – спросил полковник, выслушав исповедь Цветкова.
– Все, – прохрипел Цветков, вцепившись в свои волосы пятерней.
– Ну, а шинель зачем ты продал? – поинтересовался Трофим Михайлович.
– Когда я стоял с Силичевой у моста, одет был в эту шинель. Помню, мы начали спорить, и в это время проходила грузовая машина. Я подумал, что нас с Силичевой могли видеть и запомнить мою одежду…
– Ну, что же, Цветков, ты не хотел, чтобы тебя вызывали ко мне. Я исполняю твое желание. Больше я тебя допрашивать не буду.
Емец вызвал конвой, убийцу увели.
В штате не числились
«ЧП»
Почти сто комсомольцев разошлись на патрулирование. В двух прокуренных комнатах домоуправления, которые занимал по вечерам оперативный комсомольский отряд, остались только члены штаба – высокий сероглазый командир отряда, внештатный секретарь райкома, адвокат Андрей Тихомиров; инженер, одетый, как правило, в щегольские офицерские бриджи Борька Чудный; пионервожатая Нина Хлебникова, которую все называли просто Нинусей; веселый, очкастый слесарь машзавода Женя Бертгольц.
Прошло более двух часов, а в штабе было тихо: ни телефонных звонков, ни задержанных.
– Андрей, – позвал Женя. – А что, наш отряд только и будет заниматься патрулированием по улицам города?
Командиром отряда Тихомирова назначили около полугода назад. Сейчас ему пришли на память слова секретаря райкома партии Калмыкова: «Всегда помни, что ты не только командир отряда, но и секретарь райкома комсомола. Твоему отряду мало ловить воришек, хулиганов. Главное – повести за собой ту часть молодежи, которую мы называем «неустойчивой». Суметь заинтересовать ее, отвлечь от дурного. В народе говорят: «Человек прожил жизнь недаром, если он посадил дерево, и, тем более, он проживет не зря, если поможет стать на ноги оступившемуся человеку…»
Андрей не успел ответить Жене. В комнату вошли патрульные во главе с боксером Колей Воронцовым. Они привели парня лет двадцати, чернявого, широкоскулого, немного сутуловатого.
– Вот, – сердито кивнул в его сторону, причесывая пятерней свои растрепавшиеся медные волосы, Коля Воронцов. – Карманный вор Хамза Бергизов… Мы за ним целый час следили. Как он орудовал в трамваях! Где толкучка – он туда. К одному в карман, к другому! Мы думали его с поличным взять, да не стали дожидаться. Задержали.
– Не лазил я по карманам, – обратился к Андрею задержанный. – Честное слово. Клепает этот рыжий на меня. Он сам воровал, проходимец, – ткнул Бергизов пальцем в сторону Коли. – Я лично видел: он у старушки вытащил трешку. Пальцы сложил лодочкой, и-и-и раз к ней в карман. Деньги вытянул…
У вспыльчивого Коли обиженно запрыгали губы, красные пятна появились на скулах. Он весь напрягся, рванулся вперед и вдруг ударил Бергизова в лицо. Тот покачнулся, однако устоял. Все замерли от неожиданности. У Нинуси глаза стали круглыми. Женька Бертгольц тоненько вскрикнул.
– Ну, попомните вы меня, – зло выдавил Бергизов.
А Коля Воронцов стоял теперь съежившись, низко опустив голову. Его сильные руки висели.
Борис Чудный подробно записал объяснение Хамзы, и ему разрешили уйти.
Бергизов от порога обвел всех сердитым взглядом и так хлопнул дверью, что со стола покатились ручки и карандаши. В штабе стало тихо-тихо. Было слышно, как нудно гудит комар, залетевший в комнату. Командир отряда повернулся к Николаю Воронцову:
– Мы создали оперативный комсомольский отряд, – заговорил Тихомиров чужим голосом, – объявили войну хулиганам, пьяницам, ворам. А ты занялся мордобитием. Позор! Сейчас же уходи. Больше ты не будешь участвовать в рейдах. Об остальном поговорим на заседании бюро.
Воронцов медленно повернулся и, опустив голову, вышел из комнаты.
В штабе долго держалась натянутая неловкая обстановка. Разрядил ее Борька Чудный:
– Хватит, ребята, молчать. Получилось, понятно скверно. Только мы не должны сейчас нагнетать атмосферу. Кстати, давайте узнаем о Бергизове. Что за человек, чем дышит?
Он подтянул широкий офицерский ремень на гимнастерке и взял телефонную трубку. У Бориса уже давно были приятельские отношения со многими сотрудниками милиции.
– Алло! Дежурный? Ты, Вася? Привет! Ну, как там у тебя?.. Ага, понятно… Вася, мы тут задержали карманника Хамзу Бергизова. Он известен вам?.. Так, так. Сидел, говоришь, за карман? И опять замечен. Ясно, ясно.
Борис повесил трубку.
– Кем бы он ни был, – не вытерпел горячий Женька Бертгольц, поправляя с достоинством очки, – а бить человека, правильно сказал Андрей, позор! Но я согласен и с тобой, Борька. Нечего нам киснуть… Кстати, ребята, у меня идейка. У штаба простаивает одна машина. Давайте на нее посадим группу комсомольцев – это будет наш передвижной патруль. Пусть ребята ездят по самым глухим уголкам. Быстрота! Натиск!
Предложение Женьки всем понравилось. Раздобыв где-то кусок обоев, на чистой стороне крупными буквами вывели: «Комсомольский патруль». Надпись ребята укрепили наискось на борту машины. Женя забрался с пятеркой комсомольцев в кузов, и «оперативка» ушла в рейс. Она заменила несколько пеших оперативных групп, и впоследствии без нее не проходил ни один рейд.
В этот вечер Женькина группа задержала несколько хулиганов и пьяниц.
– Мы берем самых отчаянных! – кричал Бертгольц. – А остальных домой отправляем. Сразу на улицах стало спокойнее и тише. Попрятались хулиганы. Перепугали мы их…
В коридоре штаба находились задержанные. Двое из них спорили с комсомольцами-часовыми, один беззаботно напевал, еще двое сладко похрапывали на скамье.
Каждого из задержанных надо было подробно опросить и принять меры.
Через два часа работы Чудный побледнел и охрип. Нинуся с теплой жалостью смотрела на его усталое лицо. Андрей выгнал Борьку на улицу: подышать чистым воздухом.
Перед комсомольцами предстал толстый розовый мужчина с одним ухом. Как только его ввели, он начал защищаться:
– Я задержан безвинно! Я человек интеллигентный, положительный, главбух! Главбух артели «Медник».
В рапорте комсомольской группы по поводу задержания главбуха сообщалось:
«Нетрезвый, пел непристойные песни у ресторана, оскорблял нецензурной бранью прохожих».
Читать мораль подвыпившему главбуху сейчас не имело смысла, и Андрей отпустил его домой. А в артель «Медник» было заготовлено письмо:
«20-го июля на улице Дзержинского у ресторана «Колос» был задержан работник артели Борноволоков Никодим Онуфриевич, который, будучи пьяным, пел непристойные песни и приставал к прохожим.
Мы, члены оперативного комсомольского отряда Ленинского райкома ВЛКСМ, считаем его поведение хулиганским и просим администрацию принципиально обсудить Борноволокова на общем собрании артели. О принятых мерах сообщите нам».
Домой члены штаба уходили с рассветом. Они тихонечко напевали сочиненную Женькой песню:
Меня родило море,
Меня оно сделало сильным.
Меня трепало море,
Меня оно сделало честным.
Меня баюкало море,
Меня оно сделало смелым!
Никто из ребят не был моряком, но им нравилась эта песня. И не только потому, что ее сочинил Женька. Их привлекал боевой темп ее, настрой, ритм. Песню пропели трижды и остановились. Надо было расходиться. Нинуся как-то торопливо подошла к Чудному, стоявшему несколько в стороне. Женька, заметив это, круто повернулся и скрылся за углом. Одна Нинуся могла вернуть его…
Строители, строители, зачем возводить дома многоэтажные? Влюбленные вас не понимают. Мелкие камешки не долетали до четвертого этажа, а большим можно было выбить стекло. Тогда Андрей крикнул:
– Русалка!
Катя, студентка пединститута, не разрешала Андрею называть себя иначе. Она любила свое детское прозвище. Так ее называла мать за неистовую любовь к воде.
Андрей крикнул только пять раз. Больше он бы и не смог, если бы даже и захотел. В рот, в нос, в уши хлынула холоднющая вода – целое море. На балконе в ярко-красном халате стояла русалкина мама. В одной руке она держала пустое ведро. Андрей мгновенно снял разбухшую, как картофельная лепешка, кепку и поклонился в знак признательности. Рядом с мамой улыбалась Русалка.
– Бешеный, – сказала она, а у самой даже глаза смеялись.
Андрей бросил цветок Русалке. Цветок был давно приготовлен и даже прикреплен камешек к корешку…
Тихомиров с Русалкой, взявшись за руки, побрели к реке. На знакомом, отшлифованном водой валуне блестели капельки росы. Русалка спустилась к воде и стала плескать ее ладошками, любуясь радужными брызгами.
– Иди сюда, – позвал Андрей.
Девушка, откинув свои прямые каштановые волосы со лба, поднялась от воды и подошла к Тихомирову.
Когда он смотрел в ее синие глаза, ему было очень хорошо.
С улиц уже уходили дворники, торопились на базар женщины с кошелками. Прощаясь, Русалка сказала:
– И когда ты бросишь свой штаб? В кино даже не можем вместе сходить. Да и вообще не в свое дело ты, Андрей, ввязался. Ты адвокат, а не милиционер. Зачем тебе лезть в эту кашу?
В логове
Хамза Бергизов жил на квартире у часового мастера Леонида Красавчикова. С ним он познакомился в тюрьме, когда отбывал наказание за карманную кражу. Красавчик в то время сидел за ограбление магазина. В тюрьме Красавчика побаивались, зная его жестокость и силу.
Однажды два вертлявых, чем-то похожих друг на друга парня заставили Хамзу играть с ними в вырванные из газеты карты. Сначала играли на хлеб, и казалось, Хамзе везло. Но недолго. Через час он уже проиграл свой недельный паек и одежду.
– Снимай, пацан, тряпки, – кривя в недоброй усмешке рот, потребовал один из вертлявых.
Хамза под общий смех начал стягивать куртку.
– А ну, сдохните! – раздался вдруг сердитый голос. Мускулистый лысый Красавчик остановился около вертлявых и, обращаясь к ним, проговорил: – Заденете еще раз татарчонка – головы откручу.
– Да чего ты, Красавчик? Мы же так, пошутили… Зачем нам его барахло, – виновато заговорили парни, торопливо ретируясь.
Жалость ли сильного к слабому или еще какое-то чувство побуждало Красавчика, но он выделял Хамзу из остальных, явно ему покровительствовал. И Хамзу больше никто не смел тронуть.
Бергизов старался поближе держаться к своему шефу. Часто Хамза делился своими мыслями с Красавчиком. Тот его слушал, пусть даже снисходительно, но все равно это льстило Бергизову. Судьба у Хамзы была сложная. Родителей он не помнил. Воспитывался в детдоме. Из детдома Бергизов не раз убегал. Бродяжничал, научился лазить по карманам. Его несколько раз задерживали, предупреждали. К уголовной ответственности привлекли впервые.
Хамза, как ему казалось, многое узнал в тюрьме, и больше всего – от Красавчика. Опытный вор, часто поглаживая очень рано облысевшую голову и по привычке хмуря черные брови, поучал его:
– Времена сейчас пошли не те: воровать надо умело. И обязательно работать на производстве. Иначе всегда будешь на подозрении милиции. Заметут. Вот я. Я часовой мастер и не стыжусь своей профессии.
Красавчик рассказывал о карманниках такие истории, от которых у Хамзы дух захватывало. Он знал воров Долговязого и Зуба. По его словам, они могли в любую минуту, на глазах у толпы, только прикурив у прохожего, лишить его кошелька, где бы он ни был спрятан.
Хамзе очень хотелось быть похожим на этих ловких, удачливых воров.
Красавчик перед самым своим освобождением пригласил Хамзу после «кутузки» приехать к нему. В городе у Леонида была отдельная двухкомнатная секция, в которой жила его престарелая мать.
Спустя год Хамза использовал приглашение. К этому времени Красавчик жил один. Мать оставила ему квартиру, уехав подальше от сына, в Новосибирск к дочери.
Красавчик довольно легко прописал Хамзу и устроил в сапожную мастерскую: Бергизову пригодилась полученная в колонии специальность сапожного мастера.
Жили они дружно. Хамза отдавал Красавчику зарплату и то, что он иногда добывал из чужих карманов. У Бергизова была ценная хозяйственная струнка: он держал квартиру в образцовом порядке, стирал, гладил, быстро научился варить вкусные обеды. Это, понятно, нравилось его шефу.
А сейчас Хамза шел по улице с очень плохим настроением. Красавчик научил его многим воровским приемам и хитростям. Бергизову казалось, что теперь он не попадется, и вот… «Хорошо еще, что взяли меня впустую, – размышлял Хамза, – а если бы с деньгами, то сдали бы в милицию – и конец».
Хамза открыл своим ключом дверь, снял у порога обувь и прошел на кухню. У стола, на котором стояла опорожненная бутылка коньяка, сидел Красавчик.
– А, наконец-то! – приветствовал он Хамзу. – Где ты пропадал? Я тебя целый час жду.
Молодое лицо Красавчика было красно и потно. Но Хамза никогда не видел своего товарища пьяным.
– Чуть не засыпался, – проговорил Хамза, устало присаживаясь к столу.
– Как?! Где? – встревожился Красавчик.
– Работал я честь честью в трамвае. Милиционеров никого: я их всех уже в лицо знаю. У одного фраера хороший кошель нащупал и взял бы, да тут какой-то рыжий с дружками меня сцапал. Я думал, милиция – оказалось, нет… Привел рыжий меня в комсомольский штаб. Ты знаешь, оказывается, комсомольцы организовали отряд. Специально карманников ловят… А начальник у них знаешь, кто?
И, не дождавшись ответа на вопрос, Хамза пояснил:
– Адвокат. По фамилии Тихомиров. Высокий такой парень.
– О чем они тебя спрашивали? – нахмурил большой лоб Красавчик.
– Да ни о чем. Рыжий рассказывал Тихомирову, как они меня «пасли». Оказывается, точно проследили. А потом… – Хамза надолго замолчал, катая ладонью хлебный шарик на столе. Красавчик не выдержал паузу.
– Ну что?
– Потом один из них, тот, рыжий, что сцапал, как двинет мне в челюсть кулаком. Я и с ног долой… Теперь мое дело труба. Милиция уже задерживала, теперь эти. Затихнуть надо – заметут.
Красавчик достал из-под стола неначатую бутылку «Московской», налил в граненые стаканы. Выпили. С хрустом закусили соленым огурцом.
– Та-ак, – протянул задумчиво Красавчик. – Та-ак… Неси чистую бумагу и ручку.
Хамза, не спрашивая, поспешно поднялся.
Почерк у Красавчика был крупный, четкий. Хамза, не понимая, что хочет его друг, внимательно следил за буквами, выходящими из-под пера.
«Начальнику районного отдела милиции от гражданина Бергизова Хамзы».
– Постой, ты чего это, Леонид? – испугался Хамза, кося узкими черными глазами.
– Заявление. Комсомольцы тебя избили – пусть отвечают.
– А стоит ли? Ведь они меня за дело в штаб притащили.
– Пусть докажут. Они же взяли тебя не с поличным. По подозрению. А за этот удар поплатятся.
Красавчик не говорил Хамзе, что он уже несколько раз слышал об отряде. Сегодня действия отряда вызвали беспокойство: он боялся, что Хамза струсит, перестанет воровать. Тогда придется рисковать самому.
Красавчик написал заявление, дал подписать Бергизову и процедил сквозь зубы:
– А комсомольцев, отряд ихний, разгонят. Даю тебе башку на отсечение.
Хамза знал: Красавчик слов на ветер не бросает.
