Текст книги "Сотрудник уголовного розыска"

Автор книги: Геннадий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Чижов заметает следы

Митька стоял в тамбуре вагона скорого поезда и привычно чистил перочинным ножом длинные, как у женщины, ногти. По сторонам мелькали станицы, прикрывшиеся зеленью от палящего солнца. Митька нервно вздрагивал, когда кто-либо выходил из вагона. Правой ногой он прижимал к стенке небольшой облупленный чемоданчик.

К Чижову несколько раз выходил крючконосый мужчина. От крючконосого сильно пахло пивом и селедкой. Они испытующе взглядывали друг на друга, обменивались незначительными фразами: «Ну и духотища… сейчас бы на пляже позагорать с холодным пивком, раками…». Дальше этих фраз дело не двигалось. Митька был осторожен, хотя крючконосый явно хотел познакомиться.

Уже перед Ростовом он спросил в упор:

– Чего в городе потерял?

Митька боялся, страшно боялся. Однако у него не было денег, и вместо ответа на вопрос он выпалил:

– Не купишь пару безделушек?

Крючконосый глянул в самые зрачки Чижова и еле заметно кивнул.

Митька разжал потный кулак с заранее приготовленными двумя золотыми кольцами. На одном алел ровным спокойным светом крупный камень.

Крючконосый дунул на него, потер о штанину и несколько торопливо спрятал оба кольца во внутренний карман. Не вытаскивая руки из-за пазухи, похрустел деньгами, как сухарями в мешке.

Протянул две новенькие, согнутые посредине десятки.

– Мало, – дохнул Чижов.

– Тыха, малыш. Тыха!

Дверь впустила в тамбур троих парней. У Митьки обмякли ноги. Только тревога оказалась напрасной: парни не имели к крючконосому никакого отношения.

Поезд еще не остановился, как Чижов оттеснил плечом проводницу с тоненькими косичками и первым спрыгнул на перрон, втесался в людскую гущу, проплыл с ней через вокзал на площадь. Его потянули за рукав. Обернулся – крючконосый:

– Может быть, ночлег ищешь? – шепнул тот, заговорщицки кося глазами на облупленный Митькин чемоданчик. – Могу помочь. Комнатка маленькая, зато с видом на Дон. Жалеть не будешь.

– Отстань ты, дипломат!.. – взорвался Митька. – Жилье у меня есть – к тетке приехал. А тебе продал колечки жены. У нее украл. И отвяжись. Не то милиционера позову.

– Ну, ну, малыш, тыха! – обиделся крючконосый, опасливо оглянулся по сторонам и, увидев поблизости стройного молоденького сержанта милиции, с независимым видом зашагал прочь.

У Чижова не было в городе даже знакомых. Сюда он приехал лишь потому, что случайно сел на ростовский поезд. Митька вяло побрел к остановке такси, занял свободную машину и попросил:

– В гостиницу… где есть свободные места. Вы, наверное, знаете?

– Задача не из легких, однако попробуем, – весело согласился шофер, молодой парень в светлом берете.

Администраторы гостиниц будто сговорились, везде гость слышал стереотипный ответ: «Мест свободных не имеется…»

Наконец, на западной окраине Ростова, в маленьком двухэтажном «Доме приезжих» сероглазая администраторша предложила кровать в общей комнате.

– Разрешите командировочное удостоверение, – попросила она.

– Пардон, у меня нет при себе никаких бумаг, я отдыхать приехал, – неуверенно соврал Митька. – Из Барнаула.

– Почти земляк, – запрыгали игривые ямочки на щеках сероглазой администраторши. – Устрою без командировки, давайте паспорт.

Митька впопыхах забыл все документы.

– Тогда, извините, не могу помочь. Милиция у нас строгая. Оштрафуют.

Почти все деньги, вырученные за кольца, пришлось отдать таксисту.

– Вы на частную квартиру попытайтесь, – посоветовал шофер на прощанье и дал газу.

Митька из опасения, что снова могут потребовать документы, не воспользовался советом шофера.

На последние деньги он купил бутылку «Московской», круг ливерной, липнущей к пальцам колбасы и в попавшемся на пути парке занял скамейку. Помедлив, распил «Московскую», аккуратно свернул брюки с большим импортным ярлыком на кармане, подложил под голову чемодан.

В южный город вступала теплая таинственная ночь. На темном небе золотыми брошками рассыпались крупные звезды.

Будущее Митьку не пугало. Он понимал – содержимое чемоданчика стоит очень много. И разве с таким богатством можно было тужить?

Разнос и следствие

У станичной больницы, подняв серое облако пыли, резко затормозил газик с залатанным брезентовым верхом. Отлетела дверца. Из машины выскочил начальник районной милиции майор Бойко. Быстрый, энергичный. Одетый, несмотря на жару, в глухой китель, бриджи.

Хромовые сапоги начальника заскрипели на крыльце.

– Где? – властно бросил он румяной сестре в белом, которая, узнав посетителя, вежливо уступила дорогу в коридоре.

– В седьмой одиночной палате, на первом этаже.

Бойко уверенно направился к дверям. Их загородил поднявшийся со стула дядя Боря. Начальник нетерпеливо махнул рукой. Участковый не изменил положения.

– Нельзя к нему. Не пущу, Михаил Федорович.

– Ты что?! – изумился майор, и на минуту лицо его стало растерянным.

– Невозможно к нему, товарищ начальник, поймите. Нельзя: раны серьезные.

Круглые желваки забегали на скулах Бойко. В это время дверь палаты открылась. Показалась Соня. Она подняла красивую руку, и столько было в этом жесте боли и тревоги, что все замолчали.

Бойко сдержался, вытер платком высокий лоб с залысинами и, повернувшись, тихо позвал участкового. Медицинская сестра усмехнулась, озорно помахала рукой вслед начальнику.

Бойко злился и обвинял капитана: «Все у него тихо, хорошо, и вот, пожалуйста!.. А он частушки распевает в клубе, песенки. Артист!.. Я это преступление сам раскрою, лично! Пусть все увидят, кто работает, кто числится в списках».

Невеселые мысли не покидали и дядю Борю. Но совершенно иного плана. Он горячо и остро переживал за Василия Ивановича. Ненависть кипела в нем к преступнику, поднявшему руку на Школьникова.

В кабинете дядя Боря докладывал майору:

– Школьникова обнаружил местный плотник… Выстрелы слышали многие из молодежи, гулявшей в этот вечер на улице. К сожалению, никто не придал им значения. Все произошло около часа-двух ночи. Школьников в тяжелом состоянии. Надежд на спасение мало. Секретарь райкома звонил перед вашим приездом, обещал, что из Москвы сегодня прилетит профессор-хирург.

Дядя Боря, закусив губу, опустил голову.

– Не паникуй! – зло бросил майор. – Распустил преступный элемент. Что хотят, то и делают. Не в состоянии справиться – пришел бы и сказал: не могу, замените, отпустите на пенсию.

– А я не собираюсь на пенсию. Мне еще дел хватит.

– Выстрел в секретаря парткома, – пропустил Бойко мимо ушей слова участкового, – это политический акт… Мне уже несколько раз звонил начальник управления и другие руководящие товарищи. Просто стыдно разговаривать с людьми. Преступника надо найти, кровь из носа – найти. Я заверил руководство, что мы распутаем клубок сами. Задержим преступника в недельный срок.

– Не слишком ли вы наобещали?

– А ты меня не учи. Знаю сам. И тянуть резину здесь не собираюсь. Кстати, что слышно о вашем художнике Чижове?

И, не дождавшись ответа, забегал по кабинету, рубя ладонью воздух:

– Как ты мог допустить, что он украл ценностей на целую сотню тысяч? Скрылся из-под носа, обвел вокруг пальца, как новичка. Здорово, ничего не скажешь.

– Так уж получилось, – отвечал понуро дядя Боря. – Не считал я его способным совершить преступление.

– Философия, причем вредная.

Бойко был шумлив, резок, но умел и работу организовать. С его приездом кабинет участкового превратился в настоящий штаб. Майор грубовато и весело отдавал приказания, советовал, ругался. Десятки оперативных сотрудников, участковых уполномоченных работали во всех концах района.

Начальник милиции вызвал на допрос Егора Егоровича. С ним он разговаривал слишком напористо, уверенный, что старик что-то недоговаривает. Плотник обиженно сопел, укоризненно взглядывал выцветшими глазами на сидевшего здесь же дядю Борю. Капитану казалось, будто он говорит: «Как же вы так! Зачем меня обижаете подозрением?»

Участковый не вмешивался до тех пор, пока старика не отправили домой. Потом, сразу закипая, сказал:

– Старик чужого не возьмет. Ни золота, ни бриллиантов. Напрасно вы причисляете его к авантюристам.

– Напрасно, говоришь? Нет, дорогой дядя Боря, не напрасно. Смотри сам: половину золота нашли у Чижова. Где вторая? Ты решил – увез с собой Митька. А доказательства? Может быть, старик и Митька разделили все пополам. Значит, не исключено, что Егор Егорович знает и об истории со Школьниковым. Следовательно, у него надо сделать обыск. Посмотреть: не прикидывается ли? Дальше, где он находился во время оккупации? Здесь жил со своей старухой… Чего молчишь? Что я, говорю неразумно?

В словах майора и правда была определенная последовательность, логичность. Она тяжело и упрямо обволакивала капитана. Но он быстро стряхнул сомнение.

– Нет, Михаил Федорович. Обыска делать у Егора Егоровича не будем.

– Почему?

– Он всю правду рассказал. А во время войны Егор Егорович не меньше меня рисковал, даже больше, помогая нам, партизанам. Обыск делать у старика не дам. Жаловаться буду.

– Ты это брось! – скрипнул зубами Бойко. – Думаешь, ты один болеешь за своего друга Школьникова? Я больше тебя отвечаю… Но если у тебя одна станица, один колхоз, у меня на плечах целый район. Мне важно раскрыть преступление в самый короткий срок.

– Я знаю старика десятки лет, – немного успокоившись, твердо продолжал участковый. – Знаю не только имя-отчество, но кое-что и побольше: в трудные минуты встречался. Давайте подождем. Выясним. Сейчас у нас для обыска, на мой взгляд, есть лишь формальные мотивы. И поймите еще, Михаил Федорович, – здесь станица. Об обыске станет известно всем, это сломает старика. Потом не поправишь даже публичным признанием ошибки.

Бойко покосился на твердо сжатые губы своего подчиненного. «Ни за что не отступит, – подумал сердито, хорошо зная настойчивость дяди Бори. – Надо, видимо, согласиться, подождать. А появятся дополнительные факты, тогда уж не посмотрю ни на какую философию. Заодно решу вопрос и с участковым. Пора ему на пенсию. Отработал свое».

– Ладно, – вздохнул Бойко, – оставим пока в покое старика. Только запомни: выяснится его причастность к преступлению – будешь отвечать. И строго отвечать. А теперь надо приложить все усилия к розыску Чижова. Безотлагательно!

«Романтика» вора

Митька проснулся поздно. Припекало солнце. Давно высохла роса на траве. На последнюю мелочь, которую насобирал в карманах, он выпил кружку холодного молока и отправился искать скупочные магазины.

Из всех Митька выбрал один магазин. За стойкой сидел одноногий пожилой приемщик. Его маленькие хитрые глазки надежно прятались под толстыми веками. Чижов около двух часов околачивался вблизи «скупки», пока убедился, что приемщик настоящий дока и готов на любую темную сделку. К нему заходили подозрительные типы, шептались, спорили.

Чижов дождался, пока приемщик остался один, и навалился на стойку:

– Оптом будете брать, маэстро?

– Посмотрим, если товар стоящий. «Обжулит, – решил Митька. – Точно обжулит. Надо держать ухо востро».

– Зайди, – бросил скупщик, подбирая тяжелые костыли.

Они пролезли в дверь маленькой комнатки с затянутым паутиной крохотным окошком.

– Много не дам, – сразу предупредил скупщик. – Трудно стало работать: милиция, да и вообще риск большой. Показывай товар.

Чижов для верности оглянулся по сторонам, открыл чемоданчик.

Одноногий наклонился, протянул руку, будто хотел поворошить золото, но не дотронулся.

Митька обратил внимание, как у скупщика начинает багроветь шея. Инвалид поднял голову и впился острыми глазками-гвоздями.

– Ты что? – оторопел Чижов, чувствуя неладное. – Не нравится, дело хозяйское, не бери… Все чистое золото.

– Шкура! – выдавил скупщик. – Ты за кого меня принимаешь? Я покупаю краденое, но без крови. А ты, видать, самый настоящий фашистский прихвостень. Такие, как ты, во время войны грабили, баб убивали. Ты за кого меня принимаешь, коли надумал эти зубы подсунуть? За кого?

Скупщик ловко взмахнул костылем и, не отклонись Митька, инвалид наверняка проломил бы ему голову. Чижов выхватил из кармана пистолет.

Скупщик проговорил тихо:

– Ну, попробуй. Попробуй…

Чижов опасливо схватил свой чемоданчик и выскочил из каморки. Бросился за угол, нырнул в подворотню. Перебрался через попавшийся по пути высокий забор и еще долго выделывал заячьи петли по улицам, пока не оказался в знакомом парке. Присел на скамейку, ту самую, на которой провел ночь накануне. Отдышался, закурил.

Неудача не обескуражила Митьку. Он решил сбыть часть своего товара на рынке. Порывшись, выбрал в чемоданчике брошку с голубоватым камнем, два колечка, часы.

Давно хотелось есть. Слюна скапливалась во рту. Это придавало решительности.

Базар был в самом разгаре. Торговали всем: женскими кофточками и старыми самоварами, рыболовными крючками и мотоциклами, костюмами и картинами. Многочисленная пестрая толпа гудела, двигалась, смеялась, рядилась.

Митька полагал, что к нему сразу бросятся покупатели, но люди проходили равнодушно. Чижов осмелел и начал кричать, как заправская торговка:

– Подходи, голуби, налетай, по дешевке забирай!

Коренастый, чубатый мужчина заинтересовался. Внимательно осмотрел все, попробовал на зуб оправу брошки и заключил незлобиво:

– Хитер, медь начистил, надраил и за золото продаешь. Меня, брат, не обманешь. Я тертый калач. А часики свои убери. Их в магазине достаточно.

– Это же червонное золото, маэстро! – искренне возмутился Митька. – Самое настоящее.

– Не хитри. Медь – не золото. Будь у тебя золотые вещи, ты бы не толкался по базару, а в «скупочный» сдал…

И опять Чижову пришлось кричать, заманивать покупателей.

Румяная, пышноволосая красавица в очках, в открытом ярко-желтом платье прошла мимо орущего Митьки, но он остановил ее за рукав:

– Купите, мадам, недорого отдам.

Она небрежно осмотрела Митькин товар и, спросив о цене, сказала:

– Вещи редкие, даже уникальные. Я у вас купила бы, пожалуй, часы. Только денег при себе недостаточно. Если можно, выйдемте с рынка. Вы подождете, а я деньги принесу. Живу я недалеко.

– Хорошо-хорошо, – торопливо, боясь, что женщина раздумает, согласился Чижов, пробираясь за покупательницей сквозь людской водоворот. – Я могу и с вами пойти.

– Нет, нет, зачем же. У меня муж не любит, когда я с рук покупаю. Лучше подождите.

– Добро. Жду. С превеликим удовольствием.

– Вот здесь, у дерева, – попросила женщина. – Я быстро вернусь.

Митька проводил ее взглядом, пока она не свернула за угол. Тревога почему-то овладела им. И он решил посмотреть, куда пошла покупательница. Сделать это оказалось нетрудно: Чижов забежал за угол и сразу увидел впереди, среди пешеходов, ее желтое платье. Женщина близоруко обернулась раз-другой и, ничего не заметив, поспешила к телефонной будке в подъезде белого многоэтажного дома. Номер, куда звонила покупательница, был занят, и Митька как раз успел к началу разговора. Он встал за спиной женщины.

– Это милиция? – спросила она взволнованно. – Я звоню вам с рынка. Понимаете, здесь мне встретился один очень подозрительный тип. Продает золотые вещи. На мой взгляд, краденые.

Чижов с ненавистью посмотрел красавице в затылок, где волосы вились русыми колечками. Конца разговора он не дождался. Тихонько отступил и поспешил прочь, подальше от рынка.

Он долго блуждал по городу. На газоне, недалеко от голубого киоска, шумная компания распивала водку. Митька дождался, когда они уберутся из-под тенистых тополей, воровато оглянувшись, поднял три пустые бутылки и положил их в чемодан поверх золота. Потом, тщательно обследовав пыльную траву газона, обнаружил еще две бутылки, но с испорченными горлышками.

В пункте по приему посуды Чижов выстоял длинную очередь. Заработал тридцать шесть копеек. Продавец, будто издеваясь, дал самые мелкие медные монеты. На них Митька купил пачку сигарет и булку серого хлеба.

Чижов решил покинуть так негостеприимно встретивший его город. Приехав на железнодорожный вокзал, он обратил внимание, что за ним внимательно наблюдает высокий, в новенькой форме сержант милиции. Митька шмыгнул за уборную и услышал вслед милицейский свисток.

Бойко торопит

Участковому было искренне жаль Лену. Всю дорогу от ее дома до своего кабинета, где ждал Бойко, он молчал. Слова утешения, приходившие в голову, казались фальшивыми.

Бойко встретил Лену мягко. Он не ходил, как обычно, по кабинету, скрипя сапогами, был спокоен.

– Мы понимаем ваше горе, – говорил майор участливо и глуховато. – Но случилось непоправимое. Ваш муж, конечно, все это сделал необдуманно, в горячке, и суд учтет эти обстоятельства.

– И зачем ему золото понадобилось? – вытирала слезы полненькой рукой Лена.

– Речь идет не только о золоте, а главное – о человеке, в которого он стрелял.

– Нет! Нет! Зачем вы, Михаил Федорович, – заторопилась испуганно женщина. – Не мог он такое сделать. Он только болтал пьяный всякие угрозы. У него не хватит смелости.

– Что именно он говорил? – заинтересовался майор.

– Месяца два назад, – тяжело вздохнула Лена, – Василий Иванович вывел пьяного мужа из клуба. Вот Дмитрий и рассердился. Кричать начал… пригрозил Василию Ивановичу.

Бойко умело задавал вопросы и быстро записывал мелким, убористым почерком в протокол ответы.

– А оружие, пистолет вы у мужа видели?

Дядя Боря затаил дыхание, боясь скрипнуть стулом. Если Чижов имел пистолет, то ранение Школьникова могло, быть делом его рук. Тогда все, даже косвенные доказательства, приобретали большой смысл.

– Говорите правду, – торопил Бойко.

– Видела я у него наган, – выдохнула Лена. – Однажды Дмитрий пришел от Веры Куртюковой, своей знакомой… Вера здесь в парикмахерской работает. Я ругаться начала, плакать. Он наган… черный такой наган вытащил и на меня наставил. Я в ту ночь у соседей ночевала.

– Время уточнить не можете? – погладил чисто выбритую щеку начальник.

– С полмесяца, может быть, чуть побольше.

Чем дальше продолжался допрос, тем больше Бойко убеждался в виновности Чижова.

Майор почувствовал себя на верном пути. Его догадки подтверждались.

– Ну, что? – спросил Михаил Федорович дядю Борю, как только закрылась дверь за Леной. – Может быть, опять будешь шуметь, жаловаться пойдешь? Говорить, что я нарушаю социалистическую законность, поступаю необдуманно, решаю вопросы поверхностно. Стареем, мой друг, стареем. Оттого и философствуем.

Удовлетворенный Бойко позвонил в больницу. Ему сказали, что о беседе со Школьниковым пока не может быть и речи. Тогда майор вызвал на допрос парикмахера Куртюкову. Она давно ждала в коридоре.

В кабинет вошла высокая, гибкая женщина лет тридцати восьми, остриженная «под мальчика».

Ей понравился начальник. Его строгий костюм, подтянутая сухощавая фигура, чуть загоревшее продолговатое лицо. Он напоминал ей мужа, человека, которого она любила по сей день и который безжалостно растоптал ее счастье. Бросил. Забыл. А Митька? Митьку она считала временным спутником.

Она знала, зачем вызвали. Догадки, что Чижов стрелял в Школьникова, возникли и у нее.

– Будем говорить откровенно, Вера? – спросил майор, прохаживаясь по кабинету.

– Конечно. Мне скрывать и хитрить нет надобности.

– Прекрасно. Расскажите о ваших взаимоотношениях с Чижовым?

Она дернула уголком маленького рта, прищурила зеленые глаза:

– Бывал он у меня. Ночевал: говорил, что не любит жену, что ему трудно с ней. Плохо.

– Ясно. Ну, а о Школьникове у вас был разговор?

– Так, ничего особенного. Просто не нравился ему Василий Иванович. Чижов выпивал, на работе не появлялся. Школьников по этому поводу несколько раз вызывал Дмитрия, беседовал, ругал. И Чижов злился. Говорил, что ему жить спокойно не дают.

– Пистолет вы у него видели?

– Да. Имелась у Митьки такая штучка. Ее он обычно с собой таскал. Рассказывал, будто нашел в местах, где бои проходили.

В больнице

Школьников открыл глаза: незнакомая комната. Резкий запах хлороформа, йода. Вокруг все белое. Тихо. Голова казалась свинцовой. Василий Иванович попробовал поднять ее и не смог. Болела грудь.

За дверью послышались легкие шаги, появилась Соня с дымящим стаканом чая.

Василий Иванович вспомнил все сразу… Когда он услышал за окном своего кабинета шорох, то решил посмотреть, кто бродит. Но не успел сделать и двух шагов, как выстрелы метнулись навстречу. Кто стрелял, он так и не видел.

Василий Иванович зажмурился: «Кто? Зачем? Неужели я неправильно жил? Неужели с кем-то был неправ до такой степени, что…» И тут же Школьников поборол минутную слабость, сказал себе: «Просто тебе обидно, старик. Ты немножко паникуешь. Возьми себя в руки. Успокойся. Ты живешь и жил всегда так, как тебе подсказывала совесть».

Жена поставила на тумбочку чай и, придвинув стул, села около кровати.

Он сразу заметил, что виски у Сони побелели, словно она их густо напудрила.

– Сонюшка, – позвал тихо, – родная.

– Вася!

Она упала на колени около кровати. Василий Иванович повторял только одно слово:

– Сонюшка… Сонюшка. Сонюшка…

И это слово было ей дороже всех слов на свете. Плечи Сони перестали вздрагивать. Нет, никому она не могла отдать его, даже смерти.

…Москва. Военная Москва. Город жил молчаливо, серьезно, готовый ко всему. Но об этом Соня лишь догадывалась, она не могла видеть. Девушка не поднималась с постели, хотя чувствовала, что могла бы встать. Она не хотела жить. Перед ней была ночь, ночь, ночь.

Вместе с Соней в палате лежало еще двое. Одну звали Валей, вторую – Наташей. Девушки часто шептались, жалея ее. Боясь, что оскорбят Соню своим хорошим настроением, смеялись в подушку. Тихонечко читали письма любимых: и это было хуже всего. Соне не приходили письма. Она понимала: не так-то просто, чтобы оттуда прилетела даже маленькая, крохотная весточка. Но мысли одна чернее другой не покидали. «Вася!» Она думала о нем днем и длинной бессонной ночью, даже в те минуты, когда тревожная Москва чуток засыпала на коротенький час. Как пульс, билась тревожная мысль: «Зачем я ему слепая, калека? Он красивый, молодой. А я?..»

Наконец, пришло долгожданное письмо. Кому дать прочитать? Девушкам, соседкам по палате? А вдруг там такое, чего им нельзя знать?

Выручил старенький, всеми уважаемый главврач Керим Кириллович. Она сразу узнала его по тяжелому старческому покашливанию.

– Мы с вами одни тут, Соня, – отдышавшись, заговорил он. – Разрешите, я вам прочитаю письмо. Оно проделало большой, трудный путь, и нельзя, чтобы оставалось нераспечатанным. Я не из любопытных. Поймите меня правильно.

Соня верила – письмо от Василия. И не ошиблась.

Слова в нем были очень хорошие. Вася писал о своем большом чувстве, о том, что он считает Соню женой.

Она плакала.

– Плачьте, плачьте, – бормотал и сам растроганный вконец главврач. – Это хорошие слезы. Легкие… Вы героическая женщина. Пионеры сто седьмой школы назвали вашим именем отряд. И опять рвались к вам с утра. Я не разрешил из-за этого письма. Не знал, что там. А теперь пущу…

Соня много думала. И все же пришла к выводу, что Василий приносит себя в жертву ей. «Ну, что я могу? Ничего. Ни на что не способна. Буду ему только обузой, в тягость. Нет, если я по-настоящему люблю, я должна уйти из его жизни. Не мешать».

После выздоровления Соня уехала в Тюмень.

Раньше она даже не подозревала, что слепые живут такой большой трудовой жизнью. Она попала на сложное производство, где они работали на штамповальных станках, обслуживали умные аппараты. Соня на своем станке делала пакетные электрические выключатели, другие собирали пуско-регламентирующие устройства для ламп дневного света. Изготовление деталей требовало большого умения и сноровки.

На работе Соне было легче. А вот когда возвращалась домой, чувствовала себя совсем одинокой. Писать было некуда: мать умерла в голодные военные годы. И Соня оказалась отрезанной от всего прошлого.

В тот памятный майский день она, как обычно, под вечер пришла в свою маленькую комнатку. И сразу же кто-то осторожно постучал в дверь.

Он вошел и сказал только одно слово: «Сонюшка!»

Василий и сегодня был Соне больше, чем муж, больше, чем друг. Он был для нее самой жизнью, миром, всем тем прекрасным, что есть в нем…

…В палату вошел профессор-москвич. Веселый, говорливый. Он еще с порога заторопился:

– Давайте знакомиться, Василий Иванович. Я и есть тот самый лиходей, который вытащил у вас пульку. Прямо скажу – опасная штучка. Стреляли из иностранного пистолета «Кольт». Калибр, вы знаете, у него серьезный. Подарил бы вам пульку на память, но взял ее сотрудник милиции. Экспертизу по ней будут проводить. К счастью, все осталось позади. Сейчас вы будете жить да поживать. А если хотите быстренько встать с постели – больше ешьте. Кашу, редиску, – все, чем вас будет угощать ваша изумительная сиделка Софья Николаевна. Я вам больше не нужен как врач, поэтому разрешите откланяться.