Текст книги "Страда речная"

Автор книги: Геннадий Солодников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

10

Спозаранку из трюма донеслось осторожное постукивание, цоканье молоточных ударов, звяканье цепи. Потом послышалась возня на носу: тот же приглушенный стук, потрескивание рассохшегося дерева, скрип барабана-вертушки с металлическим тросом. Шкипер готовил якорное устройство к самосплаву. У Виктора немного посветлело на душе. Самое трудное сейчас – выйти на палубу, произнести первые слова, а дальше, может, все пойдет своим чередом.

– Здравствуйте, Мартыныч! – сказал Виктор, выходя на корму. Он постарался, чтоб приветствие прозвучало бодрее. У него и дальше были заготовлены слова. Еще мгновение – и он бы произнес их, свел все на шутку, посмеялся над своим вчерашним нелепым поведением, горячностью. Но Мартыныч, не подняв головы, что-то буркнул в ответ и повернулся к Виктору спиной. Он делал в самой большой лодке дощатый настил, чтобы сподручней было класть и сбрасывать в воду якорь.

Солнце поднималось нехотя, словно с трудом пробиваясь сквозь густые болотистые испарения. Было оно бледное, почти прозрачное. День снова предстоял жаркий, безветренный.

Все собрались на носу. Харитон, причалив лодку, поглядывал вверх, запрокинув голову: ну что, мол, вы там копошитесь?

Шкипер вставил в проемы ручной лебедки четыре деревянные рукоятки-вымбовки и взялся за стопор якорной цепи.

– Давай, давай! Поехали! – Виктор навалился на одну из вымбовок. Рядом пристроилась Райхана. Впереди встал Венька. Пошли вкруговую, пружинисто отталкиваясь ногами от палубы. Заскрипел, закрутился барабан-шпиленок. Поползла ржавая цепь, стала навиваться на ребристые круглые бока.

Брандвахта дрогнула, но не сдвинулась с места. Якорь сам полз навстречу, пропахивая борозды в мягком речном дне. Но вот лапы его, видимо, огрузли до самых оснований, и плавучий дом тронулся против течения. Тяжелей задышали люди, замедлили шаг. Якорная цепь становилась все круче. Вдруг шпиленок пошел легко, словно завертелся сам по себе: якорь встал, оторвался от грунта, и брандвахта поплыла. Шкипер быстро отсоединил якорь от цепи, приклепал его к заранее приготовленному тросу. Виктор крутился возле, пытался помочь, но вдвоем тут делать было нечего.

Неуклюжее их судно плавно спускалось по течению кормой вперед. До песчаной отмели у поворота реки расстояние неблизкое, но уже сейчас было видно, что судно не минует ее, если не взять еще левее и вовремя не выбраться на самый стрежень. Мартыныч всей своей громадой давнул на румпельное бревно. Шея у него напряглась, даже под черным загаром над, воротником рубашки было видно, как по коже растеклась краснота. Сколоченный из толстых тесин руль со скрипом стал перекладываться на левый борт. Лодки, тычась носами в корму, развернулись по воде широким веером. Виктор вслед за шкипером уперся в бревно. Мартыныч покосился на него, ничего не сказал и лишь спустя время хрипло выдавил:

– Якорь надо завозить. Не совладать без него.

Действительно, хоть корма и отбилась на глубину, брандвахта накосо, бортом, шла на пески.

В лодке уже сидели гребцы и Венька с веслом-кормовиком. Виктор спрыгнул на дощатый настил к Харитону, махнул оставшимся на борту:

– Трави помалу!

Опустили в лодку якорь. Аккуратными витками уложили трос на дощатый помост.

Гребцы слаженно резали веслами воду. Венька держал огрузневшую лодку против течения так, чтобы она не отставала от брандвахты и в то же время отходила от нее в сторону, на глубину. Виктор с Харитоном по мере движения сбрасывали в воду трос. Потом поддели ломиком якорь и столкнули его за борт. Он сразу хорошо взялся за грунт. Брандвахта дернулась и пошла по дуге на стрежень, на одну линию с якорем.

Лодку подогнали к носу, поднялись на палубу и снова закружились вместе со шпиленком, выбирая трос. Дважды еще завозили якорь, пока миновали первый поворот. Тогда только расслабились, блаженно растянулись в тени вдоль борта.

Горячая работа, общие тяготы, дума о благополучном исходе вынужденного плавания по старинке, казалось, развеяли горький осадок, каждый чувствовал себя чуточку виноватым. Даже Харитон и тот молчал с утра. В работе переговаривались лишь жестами да односложными восклицаниями. Но слишком уныло это всеобщее затянувшееся молчание. И десятник начал первым. Начал по-своему, по-харитоновски:

– Ты што это, товарищ временный начальник, против моих пошледних жубов имеешь? Давеча так ломом двинул, чуть мне вшю пашть не ражворотил. Шилушка, гляжу, в тебе играет неуемная. Женишь по ошени, право шлово, женишь. Намаешша не то…

Виктор хотел ответить Харитону, сказать что-нибудь необидное, но его опередил Венька.

– Нашел о чем печалиться – о зубах. Тебе все одно их вставлять. Подумаешь, на один-два зуба больше придется.

– Шкажано, жа чужой щекой жуб не болит, – повернулся к нему Харитон. – Вот и ты так же. Да лишний жуб – лишняя денежка.

Виктор уже знал, что многолетней мечтой десятника были золотые зубы. Давно на это деньги копил. Разговор о своем будущем нередко начинает с фразы: «Вот жубы вштавлю…»

– А ты не зарься на золотые.

– Куда там жолотые! – всерьез расстроился Харитон. – Шобралшя было, а тут – раж, подорожало жолото. Вот начнешь о кольцах обручальных жаботитьша – шам обожжешша. Шейчаш жолотую плаштинку, как в прежние годы, не купишь. Да и дешятицелковник штаринный, ешли где жавалялшя, в дело не пуштишь. Нельжя! Противожаконно. А ш жаконом баловатыпя… Ш меня хватит. Там и жубы оштавил. Недалечко лешок-то валил. Вше жа нее, жа правду-матку. А вмешто уважения шейчаш иной молодой жа каждую пуштяковину норовит тебя ношом в жемлю ткнуть.

– Тебя ткнешь, – не выдержал Виктор, – такого обтекаемо-непробиваемого.

– Жижнь научит калачики ешть, – неопределенно хмыкнул Харитон.

Мартыныч в разговоре не участвовал. Может, нарочно избегал. А верней всего просто некогда ему было. Должен же кто-то следить за ходом судна. На то он и шкипер.

Не долго плыли коротким плесом. Впереди замаячил новый поворот. Возле этого места со странным названием Ванюшин чертеж и закончили они свои последние промеры.

Виктор вместе с другими спрыгнул в лодку, а когда завезли якорь, снова сунулся к лебедке.

– Слухай, герой, и чего ты мечешься як скипидаром подмазанный? – тихонечко сказал ему шкипер. – То туда то сюда. Народу ж у нас достаточно. Шестеро пусть в лодке будут. Остальные у шпиленка. Чего ж гарцевать?

Светлый день померк для Виктора. И как это он сам не догадался на себя со стороны посмотреть! И верно, мечется как угорелый. Этакая старательность напоказ. А ведь он руководитель. Нет чтобы сразу людей расставить, организовать. И вот теперь сам же остался не у дел. В лодке народу достаточно, и Венька там с самого утра. Здесь, на палубе, главный распорядитель – шкипер.

Виктор ушел с глаз долой в чертежку. От нечего делать стал переставлять планшеты в углу. Для предстоящей работы надо было выбрать те, с которых уже можно снять старые планы и натянуть на деревянную основу чистые, слегка увлажненные листы ватмана. На глаза попались Венькины схемы – результат майских маршрутных объездов. Виктор задержал взгляд на них и чуть не вскрикнул от радости. Как такая простая мысль сразу в голову не пришла? Самосплав самосплавом, а почему бы одновременно не вести глазомерную съемку? Брандвахта плывет медленно, да к тому же часто задерживается на одном месте при перекладке якоря. Уровень воды низкий, островки и мели на виду. Тут можно зарисовать все до мельчайших подробностей.

Виктор заторопился на палубу. В дверях столкнулся с Любой. Оживленно схватил ее за руку – та даже отшатнулась поначалу в растерянности, – стал сбивчиво объяснять свою затею.

– Дельная мысль! – сразу поддержала его Люба.

Венька же к предложению отнесся довольно сдержанно.

– Можно попробовать. Ругать за это начальство во всяком случае не станет, а может, еще и спасибо скажет.

Витька сейчас был так рад своей находке, так добр и щедр от этого, что предложил Веньке:

– Может, ты и займешься? А я в лодку. Нет, на самом деле.

– Да ты что? – отмахнулся Венька. – Нет уж. Твоя идея – тебе исполнять.

«Ну и черт с тобой! – подумал Виктор. – Все еще дуешься. А за что, спрашивается? Будто я тебе подножку подставил…»

А еще хотелось, чтоб на его работу обратил внимание шкипер. Виктор нарочито громко разговаривал с Любой о съемке, на виду у всех делал записи и зарисовки. Но Мартыныч невидяще проходил мимо, отирая обильный пот на широком лице и промокая платком взопревшую под фуражкой стриженую голову.

11

Плавучее их обиталище медленно сплывало по течению.

Уставали зверски. Казалось, прокалились до самых костей, насквозь пропарились на солнце. Хоть и купались по нескольку раз на дню, рубахи к вечеру становились жесткими, белели от соли.

Виктору казалось, что люди нуждаются в отдыхе, и он решил посоветоваться со шкипером. Тот по обыкновению спозаранку был на корме, выбирал с вечера поставленный подпуск. В берестяном пестере били хвостами с десяток крупных окуней и подъязков. Втугую натягивая шнур, в воде бултыхалась еще одна рыбина. Виктор подождал, пока шкипер поддел ее сачком, смотал шнур с крючками на мотовильце и перебрался из лодки на палубу. Тогда только Прямо, без обиняков, спросил:

– Как считаете, Мартыныч, сплывать сегодня или на денек дать передышку людям?

Шкипер неопределенно хмыкнул, помолчал, растирая колено, и ответил вопросом на вопрос:

– А как, по-твоему, поступила бы Тихоновна?

– Ну, сказали! Она, конечно, поплыла бы дальше.

– А нам что мешает? Мы что – сивые? Устали, говоришь? Можно в две смены дело наладить. Народу для этого не хватает? Придется твоим методом. Не забыл? – шкипер добродушно толкнул локтем Виктора. – Сковом-перескоком: с палубы – в лодку, из лодки – на палубу. Жинку свою поставлю. Будет мам холостой барабан крутить, травить якорный трос.

Виктора давно подмывало прощупать Мартыныча – по-серьезному, и он спросил как можно простодушнее:

– А есть ли в этом смысл? Днем раньше, днем позже появимся на большой воде. Велика разница? Ради чего нам жилы тянуть?

– Политграмоту мою пытаешь? – сразу же поймал его шкипер. – Давай-давай… Газетки я почитываю не меньше твоего и радио слушаю. В другой раз спытай про то у Харитона. Мабудь, вин знае, за шо робыть.

Хоть шкипер и уклонился от ответа, но раз перешел на украинский говор, значит, в добром настроении, значит, и сегодня работа пойдет с огоньком.

Да не так все вышло. В одном месте дно попалось хрящеватое, из плотно слежавшейся на иле гальки. Якорь цеплялся плохо, скользил. Несколько раз его пришлось выхаживать да снова бросать, чтобы кое-как отбить судно на струю. Еще немного – и сели бы на ухвостье длинной косы на выходе из переката.

И медленно поначалу дело шло, не хватало при двухсменке рук на все, особенно в лодке. Харитона посадили рулевым на корму. На первой паре весел – один Мартыныч, на второй – Райхана с Настей. Сам Виктор и Мартынычу помогал, и следил за тросом. Груженая лодка плохо слушалась Харитона, виляла. Шкипер багровел, исходил зловещим шипом, страдая от того, что не может при женщинах по-настоящему выругать десятника, обложить его в три колена с добавками.

Когда вроде бы все наладилось – новая незадача. Еще издали, загодя, начали прикидывать, как чистенько миновать островок. Сам-то он невелик, да сейчас, при малой воде, приверх его выдался далеко вперед острой стрелкой. Стали от него вправо уваливать, заложили якорь. Обратно выдрали его кое-как: насадилась сразу на три лапы суковатая извилистая коряга, вместе с ней и подняли. И уж снова надо бросать якорь, еще правее оттягивать брандвахту, да не совладать с чертовой кряжиной. Шевелили ее баграми с палубы, с лодки – не поддается. Длинная штуковина, разлапистая, никак не ухватишься за нее толком. А якорь вдобавок еще крутится, лодка приплясывает под ногами. Бросили якорь вместе с корягой, чтоб брандвахту на месте удержать. Не тут-то было – ползет якорек. Снова подняли – висит проклятая раскоряга. А остров – вот он, совсем уж близко, нацелился на них верхней пикой. Хоть ты плачь! И к господу богу с его пресвятой матерью взывай не взывай – не помогает. Шкипер глядит на Виктора, Виктор – на шкипера. Тот стоит на носу, в сердцах теребит пятерней капроновую чалку.

– Слушай, Мартыныч, – заторопился Виктор, – а что, если заарканить эту образину с обеих сторон швартовыми концами? Якорь с маху – в воду. Он под собственной тяжестью с нее соскользнет. И мы поможем, рванем швартовые на себя.

– А что, дело! – одобрил шкипер, еще раз помянул небесных жителей и побежал на корму за второй чалкой.

Якорь высвободили и судно свое неповоротливое застопорили, можно сказать, перед самым островом. Устроили перекур.

– Ну, Виктор, вовремя сообразил. На вольную воду выйдем, – с меня причитается, – пообещал Мартыныч.

Витька окончательно воспрянул духом. До позднего вечера – уже вторая смена работала вовсю – не покидало его чувство радости. Он был переполнен доброжелательностью ко всем, и даже Харитон под настроение казался ему милым, смешным старикашкой.

Первой стрекот мотора услыхала Люба. Уже сгущались сумерки, и над притихшей рекой средь засыпающих лесов звуки разносились далеко, привольно.

Все оживились, стали прислушиваться. Звук явно приближался. Начали гадать: кто это может быть? Волнение поулеглось. Места дальше обжитые, мотолодки не редкость. Мало ли кто по своим делам направился вверх по реке.

Вскоре лодка вывернула из-за поворота. Венька сбегал за биноклем, всмотрелся.

– По окраске вроде наша – путейская. И номер на носу.

Бинокль пошел из рук в руки.

– Скорей всего оказия.

– А может, это помощь? Из техучастка направили?

– Пошлют, жди, – засомневался Харитон.

– Мы же говорили по телефону начальнику, что без мотора остались, – возразила Люба.

Из лодки вылез степенный мужичок. Обошел всех, протягивая заскорузлую руку.

– Понькин. Понькин с обстановочной базы. На подмогу к вам. Почту привез, газеты. «Кречет» недалеко от устья ждет. Дня через два будете у него на буксире.

Венька проворно спрыгнул в лодку, передал наверх пачку газет. А письма никому не отдал, стал раздавать сам.

– Ого, старик, – подмигнул он Виктору, – тут тебе целых два послания. И все одним почерком – девичьим. Не забывает подружка.

Асия стояла рядом с Любой и со спокойным ожиданием поглядывала на Венькины пальцы, перебиравшие письма. Но тут она вздрогнула и с любопытством посмотрела на Виктора.

Подружка известная – сестренка Люся. И знать об этом всем не обязательно. Но Виктор неожиданно для себя смутился и громко сказал:

– Ну-ка, ну-ка! Что там сестренка из дому пишет?

Люська писала скупо: одни факты, никаких эмоций. Все в порядке. У матери со здоровьем ничего. Петька уже закончил школу сержантов и теперь служит в железнодорожных частях, ездит по всему Союзу старшим команды, сопровождает грузы. Это – в первом письме, помеченном маем.

Во втором – больше писала о себе. Отгуляла на выпускном вечере, получила аттестат, отправила документы в пединститут. Беспокоилась: а вдруг не наберет проходной балл. И в конце уж приписала: «Приезжал в отпуск твой школьный товарищ Володька Шарканов. Закончил военно-морское училище подводников. Пижонистый, в новой формочке, при кортике. Получил направление на Тихий океан…»

Витька размяк от писем: стало одновременно и радостно, и грустно, потянуло домой.

Ишь, Петька, братец, сержантом стал. Шустрый парень, современный, не пропадет…

А Люська-то, Люська! Вот еще одна невеста для кого-то выросла. Тоже своя жизнь, свои сомнения. В институт она поступит, тут Витька уверен. У нее линия твердая, можно сказать, с детства. Сколько лет была пионервожатой, возилась с малышами. Да и училась ровно, и аттестат наверняка получила без троек. Будет наконец-то зимой у Витьки в городе хоть одна родная душа. Да и помощь Люське понадобится на первых порах.

От упоминания о Вовке Шарканове потянуло морем, не забытым еще за год. Всколыхнулось что-то в душе, чуть повеяло горечью. Но грусть была мимолетной, словно Витька оглянулся не на себя самого, а заглянул в жизнь другого, некогда знакомого мальчишки. И сочувствие ему, сожаление о несвершившемся, было притупленным, как будто он думал о постороннем.

Что ж, каждому свое. У Витьки тоже есть теперь свой океан. Вот он, раскинулся необозримо во все стороны, зеленый, глухой, мало исхоженный. Текут через этот лесной океан реки и речки – голубые дорога человеческие. А всякая дорога требует разведки, обустройства, ухода. Значит, ходить не переходить по этим рекам Витьке, торить свою собственную тропу – широкий путь для себя и для всех.

12

Сзади надвигалась гроза, словно решила припугнуть, нагнать напоследок страху. За кормой постепенно густела синь. Ее раскалывали тонкими трещинами беззвучные молнии. Слева и справа, при полном безветрии на земле, тянулись вверх огрузневшие от влаги облака. Дымные клочки отрывались от их кромок и неслись через зенит, опережая катер с брандвахтой. Там, в бездонной глуби, свирепствовал сильный ветер.

– Не могла раньше шобратьша, – ворчал Харитон. – Теперь – поливай не поливай – толку мало. Там бы лучше шполошнула хорошенько. – А сам с нетерпением поглядывал на грозовой горизонт да привычно жаловался на ломоту в костях.

«Кречет» буксировал брандвахту ниже Сысольска на один из перекатов. Виктор с Венькой готовились к новой работе. Судя по всему, дело предстояло несложное. Перекаты здесь обжитые, опорная сеть в сохранности. Согласно решили, что надо съездить в город, теперь он недалеко. С катером им передали зарплату лишь за июнь. А нужно получать уже за июль. Само собой – месячный отчет. И конечно, обязательно навестить в больнице Капитолину Тихоновну.

– Цветов купить не забудь, – наставлял Венька. – По магазинам не бегай – мало толку, а сразу на колхозный рынок. Выбери что-нибудь красное, крупное. Два-три цветка. Она любит такие. Вообще-то там и без нас есть кому к ней ходить. Сын, жена его, маленький внук… Бориса, сына, тут же узнаешь, если встретитесь. Вылитый отец, Василий, что на фотографии. Он ведь был старшим техником в партии. Осенью сорок четвертого ушел на фронт. Капитолина заменила его. В самом конце войны похоронка пришла. А вскоре родился Бориска… Цветы, значит, обязательно принеси и, смотри, передай привет от нас с Любой.

Виктор слушал, не перебивая. Постарался никак не отреагировать на задиристо-прозрачное «от нас с Любой», сказанное с нажимом. Принял как должное.

– А почему это я должен передать? – лишь спросил он, глядя на Веньку серьезно и строго. – Быстро как все решил. А может, тебя и пошлю в город. Тем более что ты там все ходы-выходы знаешь.

– Послать – твое дело, – нехотя согласился Венька. – Но ты когда-нибудь проектировал прорези для землечерпалок? Нет. А я в прошлом году ими не раз занимался.

– Ну, это дело нехитрое. Как-нибудь справлюсь. Все равно когда-то надо начинать. Самостоятельно так уж самостоятельно. Раз я за начальника, то оставлять партию мне никак нельзя. – Виктор поймал себя на том, что возражает Веньке рассудительно, спокойно, и чувствовал, как уверенно, веско звучит голос. – Сейчас главное – месячный отчет. Да и ведомость еще висит на нашей шее. Я в бухгалтерии не очень-то силен, да и ты, наверное, не лучше. Давай-ка и начнем с нее.

Венька, видно, понял, что спорить бессмысленно, нехотя полез в стол, достал продолговатую «амбарную» книгу, документы, инструкцию по удержанию налогов. Смотрели, как заполняются бланки, листали ведомость за предыдущие месяцы. Виктор впервые видел подробный список всех работников партии.

– Ишь ты, какая у Харитона фамилия звучная – Зарайский. Откуда она у него? Каких только имен и фамилий нет. Знал я одну женщину. Заведовала библиотекой в базе тральщиков. Венера Ивановна Меринова! Нарочно не придумаешь. И на самом деле старый уж Харитон-то. Пятьдесят девять лет.

– Фамилию он наверняка придумал себе сам, – заметил Венька. – Мать мне рассказывала, раньше одно время можно было свободно сменить себе и имя, и фамилию.

– А ты не знаешь, за что он все-таки сидел? Неужели по глупости, за свой длинный язык?

– Ты ему и поверил? – засмеялся Венька. – Он тебе наплетет. Подробностей я не знаю. Одно по документам ясно: работал в леспромхозе, а после вдруг заведовал столовой. Отсюда и можно танцевать.

– А это что за Петр Григорьевич? – удивился Виктор, просматривая дальше описок работников партии.

– Да ты чего? Смотри фамилию.

– Мартынюк… Мартыныч, что ли? Гляди-ка ты! А я и не знал.

– Мало ли чего мы не знаем, – вздохнув, откликнулся Венька, и Виктор уже в который раз за сегодняшний день отметил про себя необычную серьезность старшего техника. «Жизнь научит калачики есть», – вспомнил он присказку десятника, думая при этом больше о себе самом, чем о Веньке.

* * *

К вечеру Мартыныч затопил баню. Гроза все еще тащилась где-то сзади и чуть сбоку, намереваясь не то захватить в клещи, не то обойти стороной. Несколько раз на реку обрушивались порывы ветра, трепали на деревьях лист, морщинили воду. Солнце иногда пробивалось сквозь облачность, и тогда видно было, как сильно льет в грозовой стороне. Плотной стеной накосо стояли там дождевые струи.

Виктор наткнулся на шкипера, словно тот подкарауливал нарочно. Он стоял с бельем под мышкой, со свежим разлапистым веником, из которого можно было, пожалуй, выкроить целых три базарных. Шкипер был без фуражки. Голова белела частой сединой, топорщился во все стороны отросший волос.

– А что, Виктор батькович, – улыбнулся Мартыныч, – может, посидим в парку? Отпарим таежные грехи, пройдемся веничком друг по другу, а?

Виктор почувствовал, что отказываться не следует. Правда, горячая, парная баня не в его вкусе, но сегодня она будет кстати.

– А чего ж не похлестаться, – в тон Мартынычу ответил Виктор. – За милую душу!

Банька на брандвахте небольшая, но чистенькая, аккуратная. Сам шкипер приложил к ней руки. Печь и бак для горячей воды – одно целое, комбинация из двух железных бочек. И не ковшом через край кипяток черпаешь, а кран врезан. Кроме топки – еще дверца, специально устроенная каменка с раскаленными чугунинами: пар поддавать. Полок тоже особый, на шарнирах, как вагонная полка. Когда не нужен, опустил его – и сразу просторней станет. Мочалки шкипер принес зацепистые, как скребки – из концов капроновой рыбацкой сети с еще необшорканными узлами. Тела от них враз налились малиновым жаром. Виктор не прочь бы уже створки распахнуть, высунуться в окно. А шкипер хоть бы хны, лишь покрякивает со смаком. Порылся в своем бельишке, достал что-то похожее на лыжную шапочку, натянул на голову.

– Витя, посторонись! Сейчас парку поддам.

Виктор отскочил в угол к самой двери, опустился на корточки. Внизу воздух был не такой каленый. А Мартыныч ворочается глыбой в облаках пара. Заварил в тазике веник – поплыл по баньке горько-сладковатый лиственный дух. Потом поднял полок, закрепил цепочкой, окатил кипятком и грузно полез наверх.

– Ну, где ты там? Давай нажаривай!

Виктор нащупал горячий веник, легонько пришлепнул, примеряясь, Мартынычу по пояснице. И пошел пластать все чаще, все резче, от плеч до пяток: поперек, накосо, с оттяжкой.

– Погоди трошки, – засипел разморенный шкипер. – Плесни ковш холодной воды. Да на голову поливай, тебе говорят! Совсем не терпит она у меня, для того и чепчик натянул.

Наконец Мартыныч сполз с полка, окатился водой, обессиленный, привалился спиной к стенке. Теперь, возле окна, на свету, стал заметен извилистый багровый шрам на его левом боку. Будто кто огромный ухватил однажды шкипера поперек туловища своей лапой, жамкнул разок-другой и оставил на боку следы.

– Чего смотришь? – проследил шкипер за Витькиным взглядом. – Раньше не видел? Фашистский подарочек. Во время штурма Пиллау под Кенигсбергом так шарахнуло, что ребро долой и ранение в голову, контузия: каменной стенкой придавило. Потому и голова у меня ни солнца, ни жары не терпит. Не успел после школы юнг войну начать, она уж кончилась. Долго я по койкам, по госпиталям валялся. Восемнадцать лет – и уже инвалид. До сих пор ранение дает о себе знать. Особенно зимой – одна маета от бессонницы. Врачи уж рукой на меня махнули, ничего не могут поделать. А я сам себе главное лекарство назначил – работу на свежем воздухе.

Мартыныч поднялся, еще раз окатил голову, снова присел рядом с Виктором.

– Вот, говорят: работа, работа, будь она неладна! А что без нее человек? Нуль. Не сразу я это понял, с годами пришло. И понял тогда, когда смысл в своем деле почувствовал… На днях ты спрашивал, стоит ли нам торопиться? Днем раньше, днем позже – какая разница? Я на это так скажу. Возьмем обыкновенный якорь. Зачем он нам, если цепь свободно на палубе лежит, за килевой брус не прикована? Такая снасть все равно не удержит. А с обратной стороны, на дьявола нам прикованная цепь, если на ней нет якоря! Значит, оба конца зависят друг от друга, и треба, чтобы они друг на друга работали. Смекаешь? Я больше двадцати лет на воде, восемь из них – в изыскательской партии. Узнал я, что нас ниже Сысольска поведут, и сразу понял – зачем. Раз лето безводное – глубины малые. Так? Только так. Какое нам задание дадут? Конечно, поставят на трудный перекат разбивать прорезь для землечерпалки… И вот ты на день или на два позднее начнешь работать. Землечерпалка позднее закончит прорезь. Из-за малых глубин день-два не пойдут большие суда или пойдут с недогрузом. Верховой бумкомбинат вовремя не получит позарез нужного оборудования или материалов. По той причине комбинат не выпустит лишний десяток тонн бумаги. Дальше уж сам цепочку тяни. Вместо бумкомбината можешь что-нибудь другое подставить. И вдруг случится, что назад до самого себя вытянешь. Ось так!

Мартыныч прихлопнул ладонью по колену.

– Ну, Витя, хватит сидеть. Теперь ты полезай.

У Виктора в голове уже вовсю колотились звонкие молоточки, но он плеснул в лицо полный ковш холодной воды и с отчаяньем вспрыгнул на полок – будь что будет! С треском взорвалась вода на раскаленных чугунинах. Волны пара заклубились под печью, заволокли баньку. Когда шкипер взмахнул веником и припечатал им по Витькиным лопаткам, за окном ослепительно сверкнуло. Виктор зажмурился. Вслед за мелочно-холодной вспышкой ударил гром. Ударил раскатисто, казалось, над самой головой.

– О-го-го! – метнулся шкипер к окну. – Вот когда ее прорвало! – И начал обрабатывать веником огрубевшее за лето молодое Витькино тело.

Когда они распахнули окно, молнии змеились уже далеко. И громы ходили вкруговую, в отдалении. Было темно, как в поздние сумерки. Сверху рушилась сплошная стена воды. Не было видно ни неба, ни речной поверхности. Внизу, там, где отвесные дождевые струи схлестывались с бегущей водой, все дымилось и яростно кипело. Стремительный поток катился вдоль борта по палубе, спотыкался у отверстий-стоков, с шипением пенился, завивался узкими воронками и проваливался вниз. Пахло распаренным деревом, влажным песком, мокрыми отцветающими лугами.

Виктор высунулся по пояс, перевалился через подоконник, блаженно подставляя под хлесткие струи пылающее лицо и ловя их широко распахнутым ртом. Ему казалось, что он не просто отпарил на себе застарелую грязь, смыл накопившуюся усталость, а освободился от чего-то невидимого, словно снял путы, до сих пор стягивавшие его.

– Хватит! Закрывай окно! – скомандовал шкипер. – Сильно настудим. После нас еще людям мыться. Давай-ка лучше на палубу, под дождичек. Баб там нет. Вон какой ливень. Да и как Харитон гутарит: «Бабы стыдиться – не видать детей».

Гроза неистово бушевала. Наконец-то она нагнала их, опрокинула сверху тонны воды, заложила уши отчаянным шумом.

– Сейчас оденемся – и бегом ко мне. Жинка кое-чем угостит! – кричал, наклонясь к Витьке, шкипер. Он радостно скалился, как маленький, приплясывал на палубе, соорудив из огромных ладоней фиговый листок.

Небо сплошь было затянуто тучами. Сквозь дождь катер виднелся еле-еле, под кормой чуть белел бурун от винта. Лишь сзади, откуда пришла гроза, небосвод уже очистился. И где-то далеко в тех краях распласталась пологая сочная радуга.