Текст книги "Малый бедекер по НФ"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

7

Восточный конец Империи погружается в ночь. Цикады

умолкают в траве газонов. Классические цитаты

на фронтонах неразличимы. Шпиль с крестом безучастно

чернеет, словно бутылка, забытая на столе.

Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре,

звякают клавиши Рэя Чарльза…

8

Фантаст Хаджиакбар Шайхов пригласил нас с Лидой в театр.

Шла его пьеса «Гибель Фаэтона». Электронная музыка (клавиши Рэя Чарльза), мощные световые эффекты, разлив галактик и звезд. Рафинированные интеллигенты Юра Брайдер и Коля Чадович в одной из своих последних книжек написали, что межпланетные ракеты в пьесе Шайхова несли на Марс запасы петрушки. Дескать, марсиане не догадывались, что поедание петрушки требует больше калорий, чем получаешь в результате процесса. На самом деле в пьесе Хаджиакбара межпланетные ракеты забрасывали на каменистый Марс стальные кетмени и образцы хлопка. Чтобы прилично одеть обносившихся марсиан. Чтобы они наконец получили работу. Чтобы дать шанс Марсу.

У Хаджиакбара в юности тоже был шанс.

В самый пик застоя, в год самых долгих поцелуев, которыми обменивались члены тогдашнего политбюро, Шайхова вызвали в высокий кабинет, в республиканскую газету. Главный редактор, до этого совершенно не замечавший молодого журналиста, почему-то сам встал навстречу из-за огромного стола. Он даже вышел из-за стола, он даже сделал несколько шагов по кабинету и нежно обнял Хаджиакбара, как бы радостно его узнавая. От поцелуя взасос редактор, к счастью, воздержался, но маслянистые глазки сладко прищурил, медная кожа светилась. «Серьезное задание, – несколько раз повторил, видимо, волнуясь. – Ты справишься?»

Хаджиакбар кивнул.

«Очень ответственное!»

Главный даже оглянулся, но молодого журналиста это не испугало.

Раз ответственное, значит, гонорар будет более высокий. Денег Хаджиакбару катастрофически не хватало, а жена и ребенок требовали того и другого.

«Очень ответственное задание!»

Сорву полтинник, решил почему-то Хаджиакбар. А то и весь стольник. Если такое ответственное задание, думал он, пытаясь проникнуть в прихотливый ход мыслей главного, то сотня – это вполне реально.

«Поедешь в район…» – оглянулся главный и вдруг назвал имя, от которого у Хаджиакбара сразу защемило сердце.

«Большая честь…» – развел главный короткими руками.

«Акт доверия…» – Медное лицо лучилось, глаза стали совсем щелочками.

«Все видные журналисты улетели в Москву. Освещают работу очередного Пленума ЦК. У нас некому работать. Совсем некому. Есть Маджид, но он пьет. У него беда. На той неделе промолчал по вопросу о книгах. – Главный одними бровями грозно указал куда-то вверх. – Вопросы целины обсуждаются открыто и всенародно, а Маджид на собрании промолчал. Скрытный. Ни с кем не поделился личными мыслями. Если бы даже не пил, все равно бы не послал такого. – Главный обреченно отмахнулся от какой-то ужаснувшей его мысли. – А Сайд в Учкудуке – на золоте. У нас в солнечном Узбекистане хорошее золото, высшей пробы, сам знаешь, но не хватает работников. У нас золото высшей пробы. – Главный любовно почмокал губами, знал, что на такое хорошее золото положиться можно. – А работников нет, все серьезные журналисты разлетелись по важным делам, и у Маджида беда. Один ты остался. Молодой, машину имеешь. Хозяин любит, когда о нем пишут молодые, но проявившие себя журналисты. Ты поедешь, тебе пора, – с некоторым сомнением произнес главный. – Не подведи. Приедешь к Хозяину, не раскрывай рта, жди, когда к тебе обратятся, – подал он вдруг совет, для профессионального журналиста несколько необычный. – Веди себя у Хозяина как ответственный, как серьезный человек. Уважительно себя веди. Не смущайся поцеловать руку».

И Хаджиакбар поехал.

И оказался в одном из тех фантастических советских колхозов, где на утаенных от государства хлопковых полях таинственно зарождались десятки, сотни миллионов рублей, которые никогда не доходили до государственных служб, как Амударья не доходит до Аральского моря. И оказался в скромной просторной приемной.

Прохлада немного успокоила журналиста. О Хозяине много плохого придумывают, сказал он себе. Главный не зря отправил меня к Хозяину. Удачная беседа многое может повернуть в моей жизни. Тут можно рассчитывать не просто на стольник, а на все сто двадцать рублей! Впрочем, понимал Хаджиакбар, вероятность попасть в зиндан тоже не равна нулю.

Тучный восточный человек с тремя подбородками, в строгом черном партийном костюме, в строгом галстуке (секретарь Хозяина) долго рассматривал молодого журналиста, надевшего в ответственную командировку самый лучший пиджак (единственный, кстати). Длинные ноги казались длиннее, чем нужно, но так казалось из-за коротких штанов.

Потом секретарь удрученно почмокал влажными губами:

«Ты понимаешь? Представить Хозяина на страницах республиканской газеты – честь. Это высокая честь!»

Руку для поцелуя он, к счастью, не протянул, видимо, это являлось прерогативой Хозяина. Сидя в далеком колхозе, управляя мощными финансовыми потоками, Хозяин запросто влиял на республиканскую политику, убирал ненужных и ставил нужных людей. Хаджиакбар прекрасно это знал. Такие, как Хозяин, всегда начинают как талантливые люди, а кончают как баи.

«Писать о Хозяине – большая честь».

«Писать о Хозяине могут немногие».

«Только самые выдержанные и серьезные журналисты пишут о Хозяине».

«Я выдержанный…»

«А у тебя есть машина?»

Спрашивая, секретарь почему-то глядел в окно.

Глянув через его плечо, Хаджиакбар ужаснулся. Два крепких молодых человека, полные сил, в полосатых халатах и в бухарских тюбетейках, обливаясь потом, глотая взвешенную в воздухе мелкую желтую пыль, большой тоталитарной красоты люди, ломами сталкивали в арык его старенький горбатый «запор».

«У меня нет машины…»

Язык не поворачивался произносить такие ужасные слова, но врать тоже не было смысла. Может, в этот самый момент под его ногами стонали и плакали в мрачном зиндане многие несчастные, тоже в свое время не согласившиеся с тем, что якобы видели их глупые глаза.

«У тебя есть машина! – торжествующе возразил секретарь. Он, видимо, ждал чего-то такого. – К Хозяину не приезжают на общественном транспорте. На „горбатом“ к нему не приезжают. Это большая честь – писать о Хозяине. Ты приехал сюда на совсем новой, ты приехал на совсем хорошей машине».

Секретарь кивнул, и один из тех кто только что спустил старенький «запор» в бурный мутный арык, приветливо помахал рукой глядящим на него из окна людям и похлопал по капоту стоявшей у ворот белой «Волги».

Тотчас последовал новый вопрос:

«У тебя есть квартира?»

«Однокомнатная, – неуверенно ответил Хаджиакбар. Он вдруг представил, что в его маленькую уютную квартиру вваливаются такие вот большой тоталитарной красоты мужики с ломами в руках. – В поселке имени Луначарского. Одна комната и одна кухня, – на всякий случай уточнил он. – Под окнами базар, но я люблю шум, – соврал он. – Я люблю смотреть на людей».

«Твоя квартира в центре Ташкента, – доброжелательно, но со скрытым укором подтолкнул секретарь ключи к дрогнувшим пальцам молодого журналиста. – У тебя три большие прохладные комнаты и удобный кабинет. Как можно писать про Хозяина под шум базарной толпы?»

И задал самый страшный вопрос:

«У тебя есть жена?»

Вот тут Хаджиакбар испугался.

«О! – взмолился он. – Пусть этот человек не говорит таких ужасных вещей!»

Свою жену Хаджиакбар любил. Хотя понимал, что нельзя писать о Хозяине, имея такую горячую жену. Но писать о Хозяине, потеряв самую любимую жену, тоже нельзя. Если в новой большой квартире, куда я приеду на новой «Волге», подумал он, меня встретит совсем новая молодая жена с большим партийным стажем и с тремя, так сказать, уже готовыми партийными детьми, повешусь. И тем самым опозорю Хозяина. А если не повешусь, то буду сильно тосковать по старрй жене.

В отчаянии Хаджиакбар спросил:

«А когда я буду говорить с Хозяином?»

«А зачем тебе говорить с ним?»

«Но я должен написать о нем. Мне приказано доставить свежий материал в редакцию. Значит, мне надо с ним поговорить».

«Это прежде так было, – не согласился секретарь. И укорил: – Ох уж эта молодежь, вечно они торопятся! У тебя новая машина. У тебя квартира в хорошем районе города. Во дворе бьют фонтаны, играет медленная музыка. Ты вернешься в свою трехкомнатную квартиру с прохладным кабинетом и тебе привезут гонорар, потому что любой материал о Хозяине оплачивается хорошо. Твоя статья уже в наборе, над ней работали большие умы солнечного Узбекистана. Только подпись под статьей будет твоя. Чтобы не произошло ошибки. Чтобы не произошло страшной ошибки. Ты много получишь, зато и вся ответственность на тебе. – От этих слов по спине Хаджиакбара пробежал мерзкий пронзительный холодок. – Мы воспитаем в своих рядах большого партийного журналиста. Мы нуждаемся в объективных и честных людях. Хозяин давно объявил войну всякому злу, всякой коррупции и несправедливости. – Хаджиакбару показалось, что при этих словах многие несчастные, томившиеся в зиндане под его ногами, горестно обняли головы руками. – Твой очерк одобрен Центральным Комитетом партии. Под каждом абзацем расписались уважаемые большие люди. Такие большие, такие уважаемые, что, может, лично ты никогда с ними не встретишься».

И встал, протягивая пухлую руку:

«У тебя большой день!»

9

Хронология не важна.

После работ академика Фоменко ничто уже не имеет значения.

Шестой век до нашей эры или двадцатый нашей, не имеет значения.

Ничто не имеет значения под вечными небесами Средней Азии, над заметенными песком караванными путями, над мертвым Аральским морем и мертвой Амударьей, над марсианским хлопком, делающим телеграфные провода лохматыми. О чем вообще писать, когда все течет, когда в каждом человеке – бездна? Я пытался работать над начатой в Новосибирске рукописью, но что-то мешало мне. Рядом во флигеле во время войны жила эвакуированная в Ташкент Ахматова. Она любила человека, который не отвечал на ее письма. «Отмечен этот факт узбекскими писателями?» – «Нет, – ответил Азиз-ака, – мы еще своих не отметили. – И пугался: – Геннадий-ака, вы не должны задавать такие вопросы».

Пели птицы, солнце било в глаза.

Ласточки лепили гнезда в коридорах и в номерах, стригли воздух писательского дома крыльями. Гацунаев ругался, что птицы испортили его стол, но птиц не гнал. Я смотрел в начатую рукопись – «Друг космополита», – и странные мысли приходили в голову. Почему герой обязательно должен быть личностью? Почему он не может просто покурить на террасе писательского дома, ничтожный, даже пустой человек, но чтобы потом из-за этого произошли события грандиозные?

В повести, над которой я работал, должен был чувствоваться сорок девятый год, молчащие телефоны, исчезнувшие друзья. В ней должен был прогуливаться по Гоголевскому бульвару советский писатель-фантаст, внешне похожий на Г.И.Гуревича. Седой, неторопливый, задумчивый. А в столе у него должна была лежать рукопись, про которую жена сказала только одно слово: «Сожги!» А в дом должен был приходить пронырливый наглый человечек, не умеющий писать, но возбужденно мечтающий о большой литературной славе. И он должен был ласково подсказывать писателю: «Завтра в газетах про вас опять напишут как про злостного космополита. И неизвестно, будут ли писать послезавтра. – Так намекнув, он добавлял: – Вот вы закончили большую работу, зачем же держать ее в столе? Пусть вас никуда не берут на работу и нигде не печатают как злостного космополита, но у вас есть друзья. – Он заговорщически подмигивал. – Я же знаю, у вас совсем нет денег. Давайте напечатаем вашу работу под моим именем. Тогда у вас появятся деньги, я буду при деле, и рукопись спасем для читателей. Не все ли равно, чье имя стоит на книге?»

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

Никогда не называл Снегова учителем.

Не потому, что у него нечему было научиться.

Просто друг. Сердечный, добрый, умный, снисходительный старший друг.

Юмор для Сергея Александровича был возможностью познать мир глубже. Он всегда улыбался. Но несколько раз я видел, как каменела его улыбка. В Центральном Доме литераторов он как-то схватил меня за руку: «Смотрите на него! Смотрите, как он на нас смотрит! – Он имел в виду портрет Фадеева, висевший в холле. – Смотрите, какой у него взгляд! Он, кажется, угрожает. Но я его не боюсь. Я совсем его не боюсь. В отличие от него мне нечего стыдиться».

В другой раз улыбка сошла с лица Сергея Александровича в милой рощице на берегу озера, куда первый секретарь Курганского обкома партии привез отдохнуть трех писателей – Гуревича, Снегова и меня. Ели чудесный шашлык, пахло дымом, пили холодную водку. Потом Георгий Иосифович сказал, так, в сторону: «Хочу щуку» – и из холодного озера немедленно вынырнул ответственный партийный работник с щукой в зубах. Когда, надкусив шашлык, ты отводил для удобства шампур в сторону, кто-то вырывал его, вручая свежий, пышущий жаром. Видимо, предполагалось, что прежний уже остыл. На мое предложение искупаться голышом (плавок никто не взял) первый секретарь чрезвычайно осуждающе покачал головой. И вот тогда Сергей Александрович неторопливо разделся и приобнял меня, вежливо попросив первого секретаря сфотографировать нас вот так – голыми.

И секретарь это сделал.

И великолепная фотография хранится в моем столе.

О Севере, о перипетиях лагерной жизни, о шарашках, где ему пришлось тянуть срок, Сергей Александрович подробно написал в своих «Норильских рассказах». Правда, в личных беседах кое-что звучало не совсем так, как в книге. Например, история с генералом Мерецковым, разрабатывавшим план финской войны. Или история с астрофизиком Козыревым, читавшим лекции в камере. Сергей Александрович был под завязку набит историями о своих знаменитых друзьях. А писал почему-то о рыбаках. О сельских учителях. О физиках. В Дубултах мог вдруг сказать, выходя из столовой: «Кому интересно, приходите в мой номер. Расскажу о лысенковщине в физике».

И семинаристы шли.

Однажды я спросил его:

«Вы бывали в Новосибирске?»

«Проездом, – улыбнулся он. – По пути в Норильск. В Новосибирске нас гоняли в баню. Было холодно. Поэтому запомнилось».

Интеллигентная улыбка и жесткий взгляд.

Самая известная книга Снегова, за которую в 1984 году он получил «Аэлиту», – «Люди как боги». «Правдивая книга о том, чего не было», – говорил о ней Сергей Александрович. Чуть картавил при этом. Самая первая советская космическая опера. Новый спор с Уэллсом. Ефремов ведь тоже спорил с Уэллсом. Но в романе Снегова все неспокойно – от невероятных, блистательных по силе сцен космических сражений до совершенно очевидных провалов вкуса. Я имею в виду странные названия космических рас.

Например, зловреды.

Как бы для дураков.

Все равно роман полифоничен и невыносим, как электронная музыка.

Милый Гена! – писал Сергей Александрович своим четким и все равно трудночитаемым почерком с резким левым наклоном. – Буду отвечать по пунктам, чтобы не запутаться. Мысль написать фантастику томила меня еще до начала литературной работы. Она превратилась в потребность, когда я начал знакомиться с зарубежной послевоенной НФ. Писать ужасы – самый легкий литературный путь, он всего больше действует на читателя – почти вся НФ за рубежом пошла по этой утоптанной дорожке. Стремление покорить художественные высоты показывали Д.Оруэлл, Г.Маркес. Мне захотелось испытать себя в НФ, как в художественном творчестве. Я решил написать такое будущее, в котором мне самому хотелось бы жить. В принципе оно соответствует полному – классическому – коммунизму, но это не главное. Проблема разных общественных структур – проблема детского возраста человечества. Я писал взрослое человечество, а не его историческое отрочество.

Для художественной конкретности я взял нескольких людей, которых люблю и уважаю, у некоторых сохранил фамилии – и перенес их на 500 лет вперед, чтобы художественно проанализировать, как они себя там поведут. За каждым героем – человеком, конечно, стоит реальный прототип.

Я сознательно взял название уэллсовского романа. Прием полемический. Но не для того, чтобы посоревноваться с Уэллсом художественно. Уэллс один из гениев литературы, дай бог только приблизиться к его литературной высоте! Спор не художественный, а философский. Я уверен, что в человеке заложено нечто высшее, он воистину феномен – в нем нечто божественное. Думаю, он венчает эксперимент природы – либо неведомых нам инженеров – смысл которого в реальном воплощении не мифов – божественности. Энгельс писал, что человек – выражение имманентной потребности самопознания самой природы и что если он погибнет, то в ином времени, в иной форме она снова породит столь нужный ей орган самопознания. Это ли не божественность? Энгельс глубже Уэллса – во всяком случае, тут. Люди будущего у Уэллса прекрасные небожители. Но быть прекрасным – не главная акциденция божества. У меня человек бросает вызов всему мирозданию (особенно в третьей части) – он ратоборствует с самой природой. Схватка двух божеств – чисто божественное явление. Словом, Зевс против отца своего Хроноса в современном научном понимании. Это не мистика, не религия, а нечто более глубокое На стр. 714—717 это впечатано подробней и научней.

В первом варианте второй части я собирался послать людей в Гиады, проваливающиеся в другую вселенную, но потом выбрал Персей. В Гиадах было бы больше приключений, в Персее больше философии. Вся главная идея – кроме утверждения высшей человеческой, то есть божественной морали – схватка человека с энтропией, представленной разрушителями. Разрушители – организация беспорядка, хаос, превращающийся в режим, они – слепая воля природы А люди – разум той же природы, вступивший в сознательную борьбу со своей же волей.

После появления первой части читатели во многих письмах просили продолжения Я, как всегда, нуждался в деньгах – все же один на всю семью зарабатывающий. И быстро написал «Вторжение в Персей». Снова требовали продолжения. Тут я заколебался, но все же написал. А чтобы не просили четвертой части, в третьей поубивал многих героев – уже не с кем продолжать. По примеру, М.Шолохова, покончившего с главным героем «Поднятой целины», ибо стало ясно, что ввести его в светлый колхозный рай уже не удастся за отсутствием такого рая. Думаю, Шолохову было много труднее, чем мне, расправляться со своими литературными детьми – они ведь не успели выполнить то великое дело, которое он предназначал для них.

Судьба первой части «Люди как боги» была не сладостна. Ее последовательно отвергли «Знание», «Детская литература», «Молодая гвардия», Калининградское книжное издательство Основание – космическая опера, подражание американцам. Против нее писали резкие рецензии К.Андреев, А.Стругацкий (он теперь вроде переменил отношение). В общем, я решил про себя, что бросаю НФ, здесь мне не светит Случайно Штейнман, написавший против моего первого романа «В полярной ночи» («Новый мир», 1957 год) разгромную рецензию в «Литературной газете» и растроганный, что я не обиделся и не стал ему врагом, выпросил почитать отвергнутую рукопись и передал ее в Ленинград В.Дмитревскому, а тот и напечатал в «Эллинском секрете» (Лениздат, 1966). Отношение к роману у критиков, особенно московских, недружественное. В.Ревич при каждом удобном – и даже неудобном – случае мучает меня, и не один он. В 1986 году Госкомиздат запретил печатать роман в Калининграде и только после моей личной схватки со Свининниковым (Войскунский называл Комиздат Свиниздатом) снял запрет, а Свининникова перевели в «Наш современник». Отношение ко мне вы можете видеть и по тому, что в справочнике для библиотек «Мир глазами фантаста» всевидящие глаза Казанцева и Медведева меня в чаще отечественной НФ не увидели – более мощные деревья заслонили. В общем, в сотню советских фантастов для них я не гож. Не обижаюсь – констатирую.

За рубежом отношение ко мне иное. В Польше вышли два издания, в Японии пять (первой части, сколько еще не знаю) изданий, в ГДР три издания (шесть тиражей), в ФРГ одно, готовится издание в Венгрии. А когда на немецком появились в издательстве две первые части, в Лейпцигском университете состоялся семинар на тему «Будущее в романе С.Снегова» – и участвовали в нем литераторы, философы, физики (!).

Надеюсь, что рецензия Комиздата будет хорошая. (Речь шла о сборнике фантастики, подготовленном мною для Магаданского книжного издательства. – Г. П. ) Вы, как и я, не из их «кодлы», но все же времена меняются. А если будут осложнения, вырвитесь сами в Москву. Я два раза туда ездил – и два раза отстоял себя.

Нежно, крепко обнимаю Вас.

13.III.1988, Калининград.

Надеялся он напрасно – рецензия на подготовленный мною сборник все равно оказалась разгромная. Не спасли космонавты, не спасли имена, представленные в сборнике, – Ольга Ларионова, Евгений Войскунский, братья Стругацкие, Г.И.Гуревич, Виталий Бугров…

Однажды Сергей Александрович рассказал поразительную вещь.

В старой редакции «Уральского следопыта», выпив водки и старательно выяснив, нет ли в салате подсолнечного масла, он рассказал о странном эксперименте, проведенном в лагерях в начале тридцатых. Сам Сергей Александрович сел несколько позже, но слухи о проведенном эксперименте долго бродили по лагерям. Инициатива эксперимента, несомненно, была спущена с самого верха. Возможно, что уже в конце двадцатых вождь судорожно искал возможность найти дешевую рабочую силу. Отсюда массовые репрессии. Чем больше лагерей, тем больше бесплатных рабочих рук. Но ведь работа из-под бича никогда не бывает особо производительной.

Вот и было создано несколько спецкоманд, работавших в разных лагерях – одни исключительно по принуждению, другие получали за труд некоторые поощрения. Скажем, прибавки к пайкам, денежные премии, даже срок скостить могли за ударный труд. В спецкоманды входили как люди рабочие, так и творческие. Крестьяне, инженеры, техническая интеллигенция. Впоследствии все они (вместе с чинами, проводившими эксперимент) были расстреляны. Зато вождь узнал наконец древнюю истину: чем ниже культура человека, чем труднее он ориентируется в общественной жизни, тем легче заставить его работать. Он будет валить лес, как машина, пообещай ему пачку махорки. Он будет рыть могилы для собарачников, только дай ему пайку побольше. Совсем другое дело – техническая и творческая интеллигенция. Этих надо просто заинтересовать делом. То есть валить лес и строить каналы следует доверять тем, кто хочет получить лишнюю пайку, а вот создавать новые типы самолетов или строить атомную бомбу – только тем, кто сам лично заинтересован в этом.

Результатом такого вот проведенного эксперимента стали тысячи шарашек, в которых позже увлеченно трудились Туполев, Королев, Чижевский, множество других крупных ученых. Вальщикам леса надо платить, это факт. Но зачем, например, платить Чижевскому, если, освободившись, он сам просил оставить его в лагере, чтобы довести до конца начатые им опыты.

На титуле «Норильских рассказов» написал Сергей Александрович:

«Милый Гена! В этой книге нет литературной фантастики, зато фантастика моей реальной жизни».