Текст книги "Малый бедекер по НФ"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Куда? – удивился я.

– Ты же домик ищешь под базу? – Сарафанное радио в поселке работало в полную мощь.

– Ну и что?

– Вот и едем. К тете Лизе. У нее тихо. – Колюня гостеприимно распахнул дверцу катафалка. – У нее тише, чем в Марианской впадине.

И я купил билеты.

А Колюня километров за пять до аэропорта начал гасить скорость. «С соблюдением всех ритуальных действий». Ему это удалось, но мы еще долго грохотали по дырчатым листам железа, по так называемой рулежке, на которую планируют самолеты, и только потом уперлись парящим радиатором в старый забор. Мотор заглох, зато встрепенулись жабы и грянули враз, как церковный хор в Пасху.

– Нажрутся помета и поют, – радостно подтвердил водитель.

– Колюня! – раздался женский голос. – Ну я.

– Ты продал? – появилась в окне тетя Лиза.

– Считай, весь план.

– Тогда с планом тебя, Колюня!

Тетя Лиза оказалась пожилой женщиной, не старушкой.

Пестрое платье, платочек на голове, морщинистое лицо, а еще при ней состоял пес Вулкан – совершенно свирепое существо, готовое кинуться даже на Колюню. Каких-то специальных возражения против устройства базы в одном из пяти пустующих бараков, за которыми надзирала тетя Лиза, не нашлось, зато нашлись непременные условия.

Первое, баб не водить.

Второе, Серпа не пускать.

Третье, по отливу ходить на цыпочках.

Озвучивая условия, тетя Лиза показала мне длинный барак – темный, но опрятный. В северном, косматым мхом поросшем углу валялась пустая баночка из-под икры морского ежа и флакон из-под одеколона «Эллада». «Залетные ужинали», – объяснила тетя Лиза. Вообще-то она живет здесь одна, но иногда приезжают люди – ждут борт. День ждут, иногда неделю, как кому повезет. Она не против, живи хоть месяц, лишь бы не появлялся Сказкин. Кто сюда только не залетал, покачала она головой, но Сказкина ей не надо. «А ты живи, – кивнула она мне. – А если понадобится…»

– А если понадобится, – повторила она, – то по кустам не шастай. И на отлив без дела не бегай. Тут на отлив бежать – хуже, чем под себя сделать. И в лесок тоже не лезь, там ипритка. Обожжешься, тебе это ни к чему, – хозяйственно закончила тетя Лиза. И указала: – Вон туда ходи. Видишь?

Поперёк узкого ручья в метре над водой был поставлен просторный платяной шкаф. Две дощечки в полу энергично выбили. В приоткрытую, никогда плотно не закрывающуюся дверь виднелся плешивый сольфатарный склон вулкана, пятнистая рулежка полосы, рыжие бамбуковые рощицы и ржавые болотца, а внизу в воде волшебно скользили силуэты рыб.

Тетрадь вторая
ГОСТИ В ПАРК-ОТЕЛЕ

Поселок Южно-Курильск раскинулся на восточном и северном берегах бухты. В поселке имеются почта, телеграф, телефон и больница. На осушке против средней части поселка лежит множество малых затонувших судов с частями над водой. Вулкан Менделеева, действующий, возвышается в 3, 7 мили от мыса Круглый и имеет три остроконечные вершины. Наиболее высокая обрывистая вершина достигает высоты 886, 9 м. Склоны вулкана поросли лесом.

Лоция Охотского моря

1

Дом мой, барак мой, угол живой.

Трепетали под закопченным потолком серые мотыли.

Влетали в открытые окна грубо, на глазок, крапленые божьи коровки.

Как срез растрескавшегося пня с многочисленными годичными кольцами серебрилась в углу дивная пепельная паутина, забросанная пыльцой и мелкими листьями, а по ночам скреблась за окном, просилась в дом крыса.

Крысу я не пускал. Сторожась, прятал продукты в жестяные банки.

Крыса тосковала. Тетя Лиза, прознав про ее визиты, принесла в барак кошку Нюшку. «Такая много не сделает», – загадочно заметила она, но в первую же ночь кошка начала плакать.

И не зря.

В тот же день с долгим плачущим воем опустился с неба гражданский ИЛ-14, и сошли по невысокому трапу на землю кандидат геолого-минералогических наук Веня Жданов, другой кандидат – Серега Гусев, а с ними третий кандидат – Юлик Тасеев и командированный на Курилы из Москвы петрограф С.В.Разин, о котором я раньше совсем ничего не знал.

Вещи геологов нес запуганный до полного молчания экономист Роберт Иванович Жук.

Впрочем, бывший экономист.

Еще месяц назад он с родным братом работал в бухгалтерии нашего НИИ, но внезапно нагрянувшая комиссия прозрачно намекнула начальству: не слишком ли? – два Жука на одну бухгалтерию!

И перевели Роберта Ивановича в лаборанты.

– В поле хорошо, – громогласно утешал бывшего экономиста Серега Гусев. – Ну, поломаешь руку в трех местах, без травм все равно не обойтись. – Багровое лицо Жука здорово вдохновляло Серегу. – Или можно иприткой обжечься. Безобразные язвы до самой смерти, жена уйдет от такого. Зато как тут дышится, как тут дышится, Роберт Иванович! Отравишься консервами, тоже, считай, не сразу умрешь. На таком воздухе сразу не умирают. Да и врачей нет, попробуй понять, от чего скончался хороший человек, обязательно ли от консервов? Или вулканической бомбой перешибет вам три пальца.

– Почему мне? – еще сильней багровел Роберт Иванович.

Я вмешался в беседу. Серега, пояснил, преувеличивает. Отравиться можно и местным квасом. Через квас даже уродом можно остаться на всю жизнь. Нет, нет, не с горбом, пояснил я, с горбом это в кино, а у нас просто урод. Ну, скажем, будешь пахнуть. Всегда. Да так, что тебя жена к себе не подпустит.

Роберт Иванович затосковал.

Сильно любя молодую жену – длинную, знакомую многим изящную альбиноску Клаву, Роберт Иванович первым на Сахалине ввел в обиход просторную металлическую ванночку для титана. Из соображений гигиены. Такая ванночка, залитая керосином, вдвигается в печной зев, керосин зажигается с помощью клочка бумаги, вот вода и вскипает в титане за полчаса.

Но и это казалось влюбленному Жуку долгим.

Торопясь ускорить процесс, чтобы уединиться наконец с молодой альбиноской, Роберт Иванович впаял в металлическую ванночку несколько полых трубок и добился того, что работающий титан создавал мощную реактивную тягу. Низкий рев и подрагивание стен тревожили соседей. Когда по субботам Роберт Иванович врубал свою установку, соседи даже выходили на улицу.

И случилось.

Не могло не случиться.

Однажды Роберт Иванович дождался.

Накинув на круглые плечи японский шелковый халат с желтыми драконами, он блаженно покуривал голландскую короткую трубку на крошечной скамеечке у титана, а в спаленке, напевая народную песенку, разбирала белоснежную постель альбиноска Клава. Она была без халатика, с веснушками на упругой груди (это все знали) и очень бледная. Как в гидропонике – не хватало в ней чего-то.

И случилось то, что должно было случиться.

Перегревшийся титан рванул, как бомба. Воздушной волной Роберта Ивановича выбросило в прихожую, сорвало с него японский халат с желтыми драконами. Так неожиданно и грубо обнаженный, экономист стал смеяться, потому что ждал совсем другого. А потом он стал смеяться уже серьезно, потому что на его глазах титан, непристойно раскачиваясь, смердя, пуская газы, сорвался с фундамента и на мощной газовой струе, как некий космический корабль, ввалился в спаленку, где рванул еще раз, испустил еще больше газов и рухнул плашмя в разобранную альбиноской постель. Клава мгновенно покрылась копотью. Даже беленькие зубки у нее закоптились. И упругие груди с веснушками, и все такое прочее. А Роберт Иванович все смеялся и смеялся, пока наконец не прибыла «скорая помощь» и не накинула на него халат – теперь с нестандартными рукавами.

2

Каникулы мои были нарушены.

Но прилетели мои коллеги ненадолго и все по той же причине: дознались до ужасных тайных планов зама директора по хозчасти – отправить часть научных сотрудников вместо поля на силос. «Даже Кармазьян бьет тревогу, – сообщил Серега. – Ссылается на работу с огурцом. Я ему советовал отправить лаборанток с нами, только он не решился: а если вы, дескать, зазимуете? Я ему: японских презервативов на отливе хватит на всю зиму. А он почему-то сердится. Так что, Мартович, поживем у тебя пару дней. Как подойдет удобное судно, так съедем на Симушир».

Юлик Тасеев кивал, подтверждая слова Сереги. Юлик никогда никому не причинял беспокойства. Он, как баклан, сразу заглотил три огромных ковша местного кваса и отправился на геологическую экскурсию. «На сольфатарное поле, – несколько нетвердо заявил он. И пообещал: – Непременно обратно».

И исчез.

И мы забыли о Юлике.

Забыли потому, что пораженный обилием красной икры, светлого воздуха, морских гребешков, побегов молодого бамбука и все того же местного кваса, тайно вырабатываемого тетей Лизой в одном из пустых бараков, Серега Гусев энергично потребовал настоящего товарищеского ужина. Веня Жданов и строгий гость СВ. Разин его поддержали, а бывший экономист насторожился, но перечить не посмел. Он был надолго отлучен от институтских финансов, оторван от знакомой почвы, как маленький подсохший дичок, и прелестная альбиноска спала от него за сотни миль…

Закусывая икрой, Гусев успокаивал экономиста.

«Один ботаник, – успокаивал он Жука, – жил на острове семь лет. К северу отсюда. Туда теплоходы не ходят, и рыбаки не заглядывают. Забыли ботаника, вот он и зазимовал. Диковать стал. За эти семь лет подрос у него дома пятилетний сынишка. А спасла ботаника найденная на пляже кадушка. В ней он солил местных зверьков, тем и питался». Какие это были зверьки, Гусев не уточнил и Роберт Иванович тревожно прислушался к хору жаб.

История Вени Жданова тоже была связана с кадушкой.

Якобы его товарищ петрограф тоже случайно застрял на острове. И тоже якобы случайно нашел на пляже кадушку. И заварил в кадушке местный квас и долгими зимними вечерами прислушивался к нежной возне и добродушному бухтению в кадушке, спрятанной под нарами. От нечего делать этот петрограф даже разговаривал с кадушкой, выдавая и тут же оспаривая различные геологические теории. Но однажды, когда над островом кипела особенно бурная метель и темный океан был взволнован до самого Сан-Франциско, – успокаивал Веня бывшего экономиста, – петрографа разбудило какое-то совсем чрезмерное бухтение. Он сел на нарах и свесил босые ноги. «Вишь, как шумит! – сказал он себе. – Стихия!» И благожелательно сам себе посоветовал: – Ты ноги подбери или обуйся». Но кадушка продолжала бухтеть. В недрах ее совершалась титаническая борьба. «Как я могу обуться, – сам себе благожелательно заметил петрограф. – Как я могу обуться, если не пойму, сколько у меня ног?» В светлой ночной рубашке (Веня не стал объяснять, откуда у ликующего взялась светлая ночная рубашка) петрограф постоял над кадушкой. Внутри нее невидимые глазу микроскопические существа боролись за то, чтобы царь природы мог вовремя поднимать жизненный тонус. Но, к сожалению, кадушечка рассчитана была скорее на засолку местных зверьков (в этом месте Жука вырвало), потому и слетели с нее обручи. Под самый потолок взметнулся пенный фонтан, на голову петрографа упал венок из сырого хмеля. А задубевшей сырой доской так врезало между ног, что детей у него больше не было – только те трое, что родились у него за то время, пока его дома не было.

Даже сдержанный гость – С.В.Разин – пытался утешить бывшего экономиста.

«Главное не оглядываться?» – твердо заявил он.

«Почему?»

Гость не ответил.

3

К концу второго дня напомнил о себе Юлик.

Привез его Колюня. На катафалке. «С соблюдением всех ритуальных действий».

Последняя деталь особенно потрясла Роберта Ивановича. Как и особенно неслыханное зловоние, которым разило от Юлика.

– Он заболел? Заболел? – быстро и тревожно спрашивал бывший экономист, подозревая в лучшем случае холеру, но Колюня, расчесывая пальцами бакенбарды, знающе заявил:

– Отдыхает.

И просил не обращать внимания на запах.

– Этот ваш Юлик лежал на отливе, а там ночью снова ползали: осталось на песке грязное пятно. Вот возьми ваш Юлик на метр левее, и все бы обошлось, но он попал ногой в гнилой песок. Чувствуете? – помахал Колюня газетой над Юликом, и Жука снова вырвало.

– Ваш ведь Юлик?

Жук хотел отказаться, но ему не позволили.

Оказывается, вместо сольфатарного поля Юлик каким-то образом попал на отлив.

– А на отлив нынче кто ходит? – охотно объяснил Колюня. – Дураки ходят, да погранцы, да Серп Иванович. Запахи на отливе бывают такие, что акул тошнит. Грязный песок даже на удобрение не годится.

И объяснил, что на смердящего Юлика наткнулись случайные бабы.

Собирали морских гребешков и наткнулись. Заткнув носы, на старой плащ-палатке стали носить от дома к дому: вот чей такой человек, откуда? Конечно, никто не торопился признать Юлика своим, а некоторые высказывались, намекали в том духе, что коль уж зловоние пришло из моря, то пусть и уйдет в море…

К счастью, процессию встретил Колюня.

«Ты же рабочего искал», – заявил он мне. И потребовал приобрести еще один комплект автобусных билетов – выкуп за Юлика. Пришлось на Колюню цыкнуть, а Юлика мы долго мыли холодной водой из артезианской скважины. Двадцать семь ведер, не так уж мало, но зловоние висело над двориком. Поспешно приняв ковш местного кваса, неутомимый Серега Гусев спросил: «Веня, а где там остальные рекламки твоей монографии?»

И вдвоем, закрывая нос пропитанными квасом платками, густо оклеили отравленного Юлика.

«В условиях проявления эффузивной вулканической деятельности особо наглядно выявляется значение двух факторов – температуры и давления, – обещал будущим читателям Веня. – Если первый принять развивающимся за счет неравномерного поступления тепла (импульсами) с глубин по каналу, а второй в какой-то мере поставить в зависимость от движущей силы паров воды, то даже при этом упрощении можно видеть, сколь резко могут измениться физико-химические условия процессов, протекающих на относительно незначительных глубинах».

Четкий типографский шрифт красиво смотрелся на отравленном геологе.

Только к левой босой пятке Юлика рекламный листок почему-то не приклеился, отпал. Тогда Гусев, морщась и сплевывая, химическим карандашом, слюня его во рту, крупно вывел на пятке: Юля. «Это чтобы распознать друга, если он опять потеряется», – пояснил Серега пораженному Жуку. – «А если искать по запаху?» – «По запаху тоже можно, – обрадовался сообразительности бывшего экономиста Гусев. – Но по имени надежнее».

– А вот у нас случай был, – заявил Колюня, закусывая. – У нас Серп Иваныч решил выращивать актинидии. А в поселке коты. Много котов. – Он причесал пятерней лохматые бакенбарды, у Пушкина таких не было. – Коты в поселке все больше без хвостов, японские. Особенно Сэнсей и Филя. Дураки, но с высокой нравственностью. «С соблюдением всех ритуальных действий», – поспешно добавил он. – А ягоды актинидии – сплошной витамин, они привлекают котов сильнее, чем валерьянка. Только появятся на кустах ягоды, как Сэнсей и Филя ведут котов. Съедали все до корней. Такая вот нечеловеческая привычка.

4

Только С.В.Разин, человек сдержанный и воспитанный, не принимал участия в общей беседе. Взяв некоторый вес, он укрылся в тени и там упорно, даже если падал со скамьи, изучал японский язык, одновременно бросая курить. Для этого он каждые два часа откладывал в сторону толстый синий самоучитель, глотал болгарскую пилюлю «Табекс» и знающе пояснял: «Видите, я беру сигарету? – и брал сигарету. – Видите, я глубоко затягиваюсь? – и глубоко затягивался. – Видите, мне становится плохо? – И ему становилось плохо. – А все почему? – победительно улыбался он, утирая платком мокрые губы. – А все потому, что болгарские пилюли „Табекс“ возбуждают ганглии вегетативной нервной системы, стимулируют дыхание, причем рефлекторно, и вызывают мощное отделение адреналина из модулярной части надпочечников. Понятно? – с надеждой спрашивал он. – Заодно и поджелудочная железа угнетается».

И бормотал: «Ка-га-ку…»

Японский язык привлекал С.В.Разина своей загадочностью. Звучное короткое слово кагаку ставило его в тупик. На взгляд С.В.Разина слово кагаку имело слишком много значений. В различных контекстах он переводил его и как химия, и как биология, и как физика, и как просто наука.

Такое разнообразие его нервировало.

Подсмеиваясь над наивным геологом, нежно курлыкали в близлежащем болотце островные жабы. Солнце пекло сладко, влажный, полный зловония воздух нежно размывал очертания дальних предметов. Задыхаясь от безмерной свободы, мои друзья, как могли, успокаивали Роберта Ивановича:

– Ногу сломаешь, не спеши. Не рви голос, никто не придет, кроме медведя…

– В ипритку нагишом не суйся, оденься прежде. Лечиться потом выйдет дороже…

– А увидишь на отливе неизвестное науке животное, шум не устраивай. Местные жители убивают такое зверье и выбрасывают обратно в море, чтобы ученые не понаехали. Правда, приплод у местных семей как раз от ученых, и, скажем так, качественный приплод…

5

И было утро.

Юлик Тасеев встал.

Он вздыхал, он ничего не помнил.

Он никак не мог понять источника гнусных лежалых запахов и даже украдкой заглянул в свои трусы. Шуршащий звук рекламных листков, которыми он был оклеен с ног до головы, тревожил его меньше. Мы тоже лениво поднимались, позевывали.

– Вас на катафалке привезли, – нерешительно напомнил Юлику Роберт Иванович.

– Значит, кто-то умер.

Пораженный Жук замолчал, а Юлик неуверенно застонал и подошел к окну. Он был похож на большое печальное дерево, теряющее листву, и с его пятки, как с матрицы, спечатывалось на влажный пол короткое слово «ялЮ». Буква я при этом несколько расплывалась, может, Гусев плохо слюнил химический карандаш.

У окна Юлик всмотрелся в откинутую стеклянную створку.

– Венька, у тебя что, монография выходит?

– Ага, – добродушно ответил Жданов.

И тогда Юлик закричал.

Он не зря числился начальником отряда.

Немного отмокнув в горячем источнике, парящем недалеко от аэродрома, он решительно приказал коллегам собраться. Конечно, делалось это неохотно. Коллеги с надеждой посматривали на меня, но вмешиваться я не решился. Только проводив геологов в поселок (там должен был швартоваться сейнер), сварил кофе и, принюхиваясь к тяжким следовым запахам, выложил на стол заветную общую тетрадь.

«Серп Иванович Сказкин, – мелкими буквами сделал я первую запись, – бывший алкоголик, бывший бытовой пьяница, бывший боцман балкера «Азов», бывший матрос портового буксира типа «жук», бывший пьющий кладовщик магазина № 13 (того, что в селе Бубенчиково), бывший плотник «Горремстроя» (Южно-Сахалинск), бывший конюх леспромхоза «Анива», бывший ночной вахтер и так далее, день начинал одним, но коротким словом…»

Я чувствовал настоящее вдохновение.

Тетрадь третья
ПРОТЕЖЕ БОГОДУЛА СКАЗКИНА

Вулкан Тятя высотой 1819, 2 м находится в 5, 5 мили от мыса Крупноярова. Склоны вулкана занимают всю северо-восточную часть острова Кунашир. Вулкан представляет собой усеченный конус, на вершине которого стоит второй конус, меньших размеров и почти правильных очертаний. Склоны верхнего конуса совершенно лишены растительности, состоят они из обрывистых утесов и осыпей разрушившейся лавы и вулканического пепла темного цвета. Вулкан хорошо виден со всех направлений, а в пасмурную погоду приметен лучше, чем вулкан Докучаева. Обычно при южных ветрах видна северная сторона вулкана, а при северных – южная; при западных ветрах виден весь вулкан, а при восточных – совсем не виден. Замечено, что если после сентября при северо-западных ветрах южная сторона вулкана Тятя заволакивается тучами, это является предвестником шторма…

Лоция Охотского моря

1

«Это будут не просто записи… – думал я. – Скорее свидетельства очевидца… Мне есть о чем рассказать. Я знаю Курилы. Видел след тварей, какие другим не снятся… Понимаю шум ливня, неумолчный накат, блеск и нищету востока… Я сумею выразить это понятными словами…»

– Эй!

Я поспешно оделся.

Прямо с порога Сказкин (а это был он) печально запричитал: «Вот, начальник, как происходит. Тут зона отдыха, понимаешь… – Он говорил про кафе, в котором недавно маленький шкипер танцевал с Люцией. – А на самом деле, – привел он латинскую поговорку, – хомо хоме – люпус! Т ы ищешь рабочего, а стесняешься. А я ведь болею по отношению к труду, и племянника моего, честного молодого человека Никисора, готов приставить к работе. Пусть хлебает с тобой из одного котла, ходит по острову, слушает умного человека. Никисору много не надо, он весь в меня. Костюмишко какой справить, ружье купить… Для охоты», – неожиданно мрачно заключил Сказкин. И показал фото, стараясь привлечь внимание к племяшу.

Внимание он привлек.

На черно-белой фотографии, обнявшись, стояли Серп и его племянник.

Фотография была сделана так, что самый либерально настроенный человек понял бы, что перед ним преступники. Закоренелые. Анфас и профиль. Ни в чем не раскаявшиеся. Телогрейки на плечах краденые, помятые штаны – из ограбленного магазина, сапоги с чужих ног.

Сладкая парочка.

– Едем, – решил за меня Сказкин. – Колюня снаружи ждет. В поселке заберешь Никисора и в баньке помоешься.

2

Катафалк резво катил сквозь рощицы рыжего бамбука.

С плеча вулкана Менделеева открылись вдали призрачные, подернутые дымкой берега Хоккайдо. Зимой по тонкому льду пролива бегут в Россию японские коровы, считая южные острова исконной русской территорией.

Я радовался.

Дальний Восток.

Мир туманов и солнца, неожиданных тайфунов, волчками крутящихся над медленными течениями. Зеркальные пески отлива, белые, ничем в данную минуту не загаженные, поскольку неизвестные твари никогда не выползают на глаза ученого человека. Теперь – да! Я открою людям Курилы. Я напишу книгу, в которой жизнь прихотливо смешается с мифами…

– Тормози!

Катафалк медленно остановился.

Покосившийся домик порос по углам золотушными мхами.

– Никисор!

Только после пятого, очень уж громкого оклика на темное, лишенное перил крылечко медлительно выбрался обладатель столь пышного византийского имени. Руки в локтях расставлены, колени полусогнуты. Бледный росток с большим, как арбуз, животом. Паучок из подполья. Я ужаснулся, представив его в маршруте. А еще белесые ресницы, плотная, как гриб, губа, бездонные васильковые глаза, бледная, как целлулоид, кожа.

Сказкин тяжко вздохнул:

– Береги его. Мой племянник.

3

Колюня уже увел катафалк, в баню отправились пешком.

Прислушиваясь к мерному шуму наката (мы шли по отливу, по убитой волнами влажной полосе), я боялся одного: вот не дойдет Никисор до бани, подломятся бледные ножки, зароется куриной грудкой в пески.

– Ты ноги, ноги не выворачивай!

– Я не могу, – обреченно пояснил Никисор. – Я – рахит. Мне дядя Серп сказал. А он уж он-то мир повидал, работает грузчиком. Когда приходят суда, он видит, как матросы на берег сходят, как сезонницы с дембелями знакомятся, как вместе потом уходят на «Балхаше», а там ведь нет кают, там только два твиндека, каждый на двести мест. Дядя Серп хороший, это выпивка на него плохо действует. Он в этом не виноват. Если вы станете пить наш квас, у вас тоже по утрам ноги начнут подкашиваться, и вы с мешком риса на спине упадете с пирса, а потом побьете стекла у тети Люции…

Я опешил:

– Силы, силы береги!

– Я ничего. Я силы рассчитываю. И баня у нас хорошая, – никак не мог остановиться Никисор. – Дядя Серп так считает. А уж он-то знает, что настоящий квас подают только в нашей бане. После бани дядя Серп всегда добрый, он не всегда бьет стекла у тети Люции. Видите барак? – указал он. – Тот, который поближе…

– Силы, силы береги!

4

Баня оказалась номерного типа.

Давно я не видал такого длинного коридора и стольких дверей, из-за которых доносились многие невнятные шумы, как бы шаги, даже музыка. «Настоящий квас подают только в нашей бане» – вспомнил я. Правда, буфета я не увидел, но он мог находиться за одной из этих дверей. Не торопясь, разделся, аккуратно сложил на длинной крашеной скамье одежду, дотянулся до медного тазика на стене (там висели и сухие веники) и смело толкнул шестую от входа дверь.

И ужаснулся. Покрылся испариной, будто попал в парную.

За круглым столом, покрытым пестрой льняной скатеркой, в зашторенной уютной комнатке, заставленной простой мебелью, с любительским портретом Аленушки и ее утонувшего братца на побеленной стене, удобно откинувшись на спинку низенького диванчика, настроенная на длительную честную борьбу белокурая Люция отбивалась от знакомого мне шкипера. Китель его, кстати, аккуратно висел на спинке стоявшего рядом стула, рукава рубашки закатаны.

Увидев меня, Люция округлила глаза.

А вот шкипер повел себя иначе. Он, не раздумывая, запустил в меня новеньким жестяным будильником. Отбив тазиком такое странное орудие, я выскочил в коридор. Там над стопкой моего белья стояли смущенные женщины. Увидев меня, они дружно вскрикнули, но ни одна не убежала. Больше того, на вскрик выскочили еще две женщины, полуголые, румяные, будто со сна. С этой секунды двери начали открываться одна задругой. Пахло кофе, жареной рыбой. Гремела музыка.

Я выскочил на узкую улицу. Пять минут назад в поселке было пусто, а сейчас у каждого столба стояли сезонницы в простых платьицах. Некоторые курили. Другие болтали. Наверное, о мужчинах, потому что, увидев голого человека с тазиком в руках, одинаково вскрикивали и устремлялись за мной.

Обогнув библиотеку, миновав неработающие «Культтовары», я скользнул в какую-то калитку и по раскачивающимся деревянным мосткам, неведомо кем возведенным над мутноватым болотцем, бежал в район горячих ключей, где белесо стлался над мертвой землей влажный вонючий пар и скверно несло сероводородом. Мертвый мир, в котором даже набедренную повязку сплести не из чего. А со стороны поселка все ближе раздавались женские голоса.

Сгущались сумерки.

Заиграло пламя факелов.

По поселку разнесся слух, что некий дикий человек сбежал в нейтральных водах с иностранного теплохода, добрался вплавь до нашего берега и насмерть загрыз вулканолога Г.М.Прашкевича, возвращавшегося из бани, то есть меня.

«Одичаю, – тоскливо подумал я, обреченно следя за приближающимися факелами. – Одичаю, обрасту шерстью. Воровать начну. Люцию уведу к горячим ключам. Загрызу шкипера».

Впрочем, представив, как одичавший, обросший неопрятными волосами, угрюмый, изъязвленный иприткой и пахнущий так, будто валялся в останках неизвестной твари, попадающейся на зеркальных курильских отливах, я переборол стыд и, прикрыв низ живота медным тазиком, выступил навстречу волнующейся толпе.

– Точно, – шепнула какая-то боязливая женщина.

– Лоб низкий, – подтвердила другая.

– Лоб не показатель, – возразили ей. – У нас в деревне одного конь ударил. У него, считай, и лба не осталось, а стал председателем Общества глухонемых.

– Что у тебя под тазиком? – крикнула какая-то разбитная молодуха.

– Естественность, – смиренно ответил я. – Для продолжения рода и перегонки жидкостей.

– Ну этого стесняться не надо.

Женщины жадно сгрудилась. Кто-то принес веревки.

К счастью, раскачиваясь на кривеньких ножках, держа ручонки на выпуклом животе, суетливо вынырнул из толпы византиец-рахит Никисор. «Это не дикий человек! – запричитал он. Подтверждая его слова, гавкнул какой-то пес. – „Не надо вязать. Это мой начальник! Он не дикий, он перепутал барак. Когда в баню идешь, легко попасть к тете Л нации“.

В толпе хихикнули, кто-то разочарованно свистнул.

Осмелев, я отбросил тазик и молча натянул принесенную Никисором одежду.

– Рыбий жир тебя спасет, Никисор, рыбий жир!

– Но я же думал, что вы сперва в баню, а уже потом к тете Люции…

– Рыбий жир тебя спасет, Никисор! У кого пса увел?

– Я не увел. Потап это.

5

Во дворе базы (так я назвал стоянку в Менделеево) Никисор уснул, начав рубить дрова. Замахнулся топором и в такой позе уснул – с поднятым топором. Пришлось расталкивать. Спросонья Никисор разжег такой огромный костер, что в огне расплавился металлический котелок с гречневой кашей. На тревожные всполохи, спустив с цепи пса Вулкана, примчалась тетя Лиза. «Люди добрые! – горестно запричитала она. – Мало нам Серпа на поселок!» А пес Вулкан повалил Сказкина-младшего на землю и вопросительно на нас оглянулся.

– Ты еще! – обиделась тетя Лиза.

Вулкан тоже обиделся и отошел, сел в тени, следя за происходящим.

Чай, заваренный Никисором, оказался прозрачным. Сики сиротки Хаси. Я выплеснул их на землю. Меня одолевали смутные предчувствия. «Садитесь с нами, тетя Лиза. Это мой рабочий. Мы с ним скоро уйдем в маршрут, поэтому сейчас не обращайте на него внимания». – «Нуда, так все говорят, – сердито возразила тетя Лиза. – А сами будете здесь торчать до скончания века. И от мальчишки будет пахнуть, как от Серпа. Известно, яблоко от яблони…»

За тетей Лизой, мелко подергивая вздыбленной гривой, хмуро удалился Вулкан.

Только тогда из кустов стеснительно вылез серый лохматый Потап – личная собственность Сказкина-младшего. От Потапа несло. От всего в этом краю несло. От сосен, от магнолий. Смолой, ужасами, жженой серой. Расплавленным алюминиевым котелком несло. Злобной иприткой. Потап даже застеснялся, встал против ветра. «Он смелый, – пояснил поведение Потапа Никисор. – Только ногу не умеет поднимать. Уже большой, а писает все как девчонка. Уж я подтаскивал его к забору, сам показывал, как правильно поднимать ногу, а он одно норовит присесть по-девичьи».

Я печально осмотрел свою команду.

«Мы с ним большую тайну разгадываем. – Никисор нежно обвил Потапа своими картофельными ростками и тот быстро задышал, вывалив узкий красный язык. Маленькая тайна им, конечно, не подходила, они разгадывали большую. – Дядя Серп нам ее открыл, а мы разгадываем».

Слаб, слаб Никисор.

Но сдаваться он не хотел.

«Если ходить по отливу. – пояснил, поглаживая разнежившегося Потапа, – то можно увидеть одну такую необычную тварь. Очень такую. Вся в шерсти, как медведь, и переваливается с боку на бок. Дядя Серп ее материт. Говорит, что опасная. Ползает по отливу, пожирает все живое, потом сдыхает от непривычной пищи. Дядя Серп в баклабораторию, – выговорил Никисор сложное слово, – принес два ведра этого зверя, так его чуть не облили теми помоями. Потап с ума сходит, когда такое чует. Тут тоже немножко пахнет, – потянул он носом, учуяв следовые ароматы Юлика. – Когда Потап уснет, я положу ему на нос кусочек колбасы, чтобы не тревожился».

«Вот тебе карта, – решил я занять Никисора работой. Не нравились мне разговоры о большой тайне. Достали меня все разговоры. На Курилах всякое болтают, а кроме запаха, ничего нет. – Возьми карандаш и кальку и сделай копию карты, чтобы оригинал не таскать с собой».

«Это наш берег?» – заинтересовался Никисор.

И точно указал:

– Вот здесь дядя Серп находил большую кучу. Его чуть не вывернуло. А здесь он из кучи брал два ведра на анализ… А это что за гнутые линии?

– Меридианы.

– Давайте я их выпрямлю.

– Ты что, не слышал, что Земля круглая?

– Мне дядя Серп говорил. А сам кита встречал в океане, на котором лежит Земля. Вы мне сейчас дайте денег, – это был неожиданный ход. – Я пойду в поселок и куплю крепкие штаны. Мы ведь в поход пойдем?