Текст книги "Пятый сон Веры Павловны"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

Соавторы: Александр Богдан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А она веселая. Она терпеливая. Она себе на уме. Она моложе гражданина Гришина почти на десять лет, ее такое положение дел устраивает. Дом у нее полная чаша и здоровье нормальное. Уж лучше муж на далеком Кипре, чем нищета и посылки в Мариинскую тюрьму.

– Интересно…

– Погоди, – предупредил Валентин, – сейчас станет еще интереснее. Женя Портнов. О таком слышал? Такого знаешь?

Сергей пожал плечами.

– Ну вот, а я знаю. Играл у вас такой актер в драмтеатре. Под псевдонимом Евгений Анчаров. Три года назад уехал на гастроли в Венгрию и в Томск не вернулся. Из Венгрии перебрался во Францию, так противен стал ему Томск, так противны стали Сибирь, вся Россия. Мне лично актера Евгения Анчарова нисколько не жаль, – усмехнулся Валентин. – Если его в Томске тошнит, пусть живет во Франции, Россия соответственно будет чище. Но только спрашивается, на какие такие шиши гражданин Портнов живет в солнечной Франции? Ничем особенным не знаменит, актер второго, даже третьего ряда, характер скверный. А вот, смотри, живет во Франции… И неплохо вроде живет… Может, спросишь, Родиной торгует? Да нет. Какие он мог знать секреты? И жена его, в отличие от жены гражданина Гришина, сильно увяла. Но с Портновым переписывается. Даже уехала бы к нему, но все что-то мешает: то денег нет, то нечаянно забеременеет.

– Когда ты успел накопать столько?

– Это не я. Это майор Егоров.

Внезапно Валентин насторожился.

«А бабки надо срубить. Двор я осмотрел. Удобный… А дом деревянный, ну, эти деревянные кружева, блин… И сучка трахнутая. Вот такая трахнутая. Я за ней присмотрел, она дверь на балкон даже на ночь не закрывает, а уходит из дома часов в восемь утра… Там всего четыре квартиры… Машину оставим на углу, сами в дом, замок обычный, никаких этих железных дверей… У отца Дауна – слово… Мы что, не люди? Прямо завтра пойдем… А брать, говорю, бумагу. Только бумагу… Поняли?… Руки поотрываю!»

– Он сказал – отец Даун?

Сергей удивленно кивнул.

– Интересно, – вздохнул Валентин. – Но не спросишь. Эти твои скины в глаза рассмеются. Скажут: дядя, пить надо меньше.

– Тогда какого черта мы их слушаем?

– Ну, как, – рассмеялся Валентин. – Фольклор впитываем. Видишь, даже бритые ссылаются на отца Дауна. Никто еще не доказал реальность отца Дауна, а на него ссылаются. Разве не интересно?

Секреты скинов (продолжение)

Хахловой Сергей звонить не стал.

Вряд ли она встает рано, особенно в такую жару.

Решил, просто заеду к ней. Часов в восемь она наверняка дома. Газета у нее объемная, культурная, как окрестили ее в городе, но вряд ли делать такую газету труднее, чем ежедневную городскую. Да и денег у «Сибирских Афин» побольше. Ни для кого не секрет, что газету Хахловой подпитывают жирные нефтяные рубли Суворова.

Купив «Сибирские Афины» в киоске на Батенькова, Сергей сразу наткнулся на стихотворение Морица, какое-то очень уж короткое.

 
Спи здесь.
Спи здесь.
Спи здесь.
Спи здесь.
 

Стихотворение называлось «Эпитафия».

Троекратное сочетание простых, в сущности, слов создавало весьма вызывающую аллюзию. За короткими строками Сергей явственно разглядел выпуклый, слегка сумасшедший глаз Морица, жизнерадостно взирающий на обеспокоенных гомососов.

Сергей вздохнул.

Он ни за что не поехал бы к Соне, если бы не вчерашний привет от Морица, а теперь еще эта пометка под стихами: июль, Томск. Какой, к черту, июль, если Мориц исчез из города летом прошлого года?

Вообще-то Соня Хахлова может знать много, подумал Сергей.

Соня из новых, круто эмансипированных женщин. То, что мужчины писают стоя, поразило ее еще в детстве. Это же раз навсегда убедило Соню в том, что мужчина и женщина слишком разные существа, чтобы не обращать внимание друг на друга.

Свернув на Белинского, Сергей притормозил, пропуская выскочившую навстречу белую «восьмерку». Что это вдруг скины начали путаться под ногами прямо с утра? Эта «восьмерка» в последние дни плешь переела Сергею. А за рулем ее, как всегда, сидел бритый хорек. Правда, прищуренные глазки, обычно прикрытые темными очками, на этот раз поглядывали на мир впрямую и очень хмуро, и это его совсем не красило. Вот полить бы бритую голову кетчупом… Сошло бы за яйцо Фаберже…

Разыскав нужный переулок, Сергей остановил машину.

Двор оказался глухим.

Сергей толкнул калитку.

Запах бензина, палящая духота – все осталось за глухим забором.

Волшебно блеснули цветные стекла просторных веранд. Когда-то Соня Хахлова очень недорого купила квартиру в деревянном двухэтажном доме еще дореволюционной постройки – три больших комнаты с кухней и навесной верандой. Поддерживаемая резными столбами, веранда до сих пор с честью выдерживала не только течение времени, но и тяжелый кухонный стол, и не менее тяжелый старинный буфет, и нечто вроде закрытой стойки, в недрах которой хранилась посуда.

Лестницу в прохладном подъезде покрывала домотканая дорожка.

Пахло деревом, сухой домашней пылью, – детством, отметил про себя Сергей. На стене, окрашенной в голубое, тускло, как вертикальное озеро, отсвечивало зеркало в деревянной раме. Сергей невольно оглянулся, отыскивая взглядом консьержку, но никого не увидел. Как они тут управляются с бомжами? – невольно удивился он. Неужели бомжи еще не открыли такое благословенное местечко? Или обитатели дома держат специальную охрану?

Поднявшись на второй этаж, он нажал на кнопку звонка.

Похоже, Соня Хахлова только что принимала ванну.

Когда она появилась, ее окружало нежное облако таинственных запахов – шампуни, духов, лака. Мокрые волосы красиво падали на лоб и на плечи; выпрямившись, Соня замерла в проеме дверей. Из одежды на ней было только огромное махровое полотенце, правда, и оно в любой момент могло сползти на пол. В правой руке Соня держала массажную щетку, украшенную опрятной надписью: Причешись, свинья!

– Не пожирай мою грудь глазами! – это был Сонин стиль.

– Прости, я на минуту… – начал было Сергей, но Соня удивилась:

– Неужто за минуту ты успеешь рассказать про свой самый неудачный сексуальный день в жизни?

Это тоже был ее стиль.

Сергей огляделся. Он хорошо знал Соню, хотя бывал у нее редко.

Не сразу можно было понять предназначение комнаты, в которой они находились. Возможно, библиотека, поскольку две стены были закрыты застекленными книжными шкафами, а, возможно, столовая, поскольку в центре комнаты стоял огромный овальный стол, покрытый необычной золотисто-тусклой скатертью. Впрочем, это могла оказаться и гостиная, – у стены стоял низкий мягкий диван, а простенки между узкими высокими окнами занимали живописные полотна: какие-то неопределенные фантастические деревья, густо перепутавшиеся, тоже узкие, высокие. Картинно поведя голым плечом, Соня разбавила голос порочной хрипотцой:

– Кофе?

– Спасибо…

– Спасибо – да, или спасибо нет?

– Скорее – нет.

– Боишься меня, – подвела итоги Соня. И картинно подмигнула: – Обнажена, значит, не безопасна.

Так же картинно она обронила с себя влажное полотенце и накинула на голые плечи невозможно короткий халатик. Он действительно был так короток, что если что-то и скрывал, то только для виду. Вот дура, с некоторым раздражением подумал Сергей, хотя вряд ли Соню можно было назвать дурой. По крайней мере, она вполне удовлетворилась растерянностью Сергея:

– Если без шуток, то кофе уже готов.

– Спасибо. Я не хочу.

– Тогда зачем ты явился?

– Вчера ты передала привет…

– Тебе? – искренне удивилась Соня.

– Мы вчера разминулись на Ленина, – напомнил Сергей. – Ты помахала мне рукой и крикнула: «Привет от Морица!» Ты с ним виделась?

– А-а-а, – задумчиво протянула Соня, и на нее опять накатило: – Ты по уши набит грязными мыслями! – и бесстыдно поставила длинную голую ногу на диван, отчего присутствие халатика на ней стало вообще номинальным.

– Тогда какой привет? – рассердился Сергей. – Никто не знает, где находится Мориц, а ты кричишь на всю улицу: «Привет от Морица!»

– «Железному дровосеку, – нагло процитировала Соня. – Рыжему железному уроду с костяной головой – привет из будущего!» Разве это не тебе?

– А почему мне?

– Кого в Томске зовут железным дровосеком?

– Думаешь, меня?

– Ну, не Чубайса же.

– Чего это ты с утра такая?

– Я не такая… Я грустная… – на Соню опять накатило, она порочно опустила ресницы. – Наверное, хочешь отвлечь меня от грустных мыслей? – Взмахнув густыми ресницами она уставилась на Сергея: – Спрашивайте, мой друг. Я отвечу на любой вопрос, даже на самый бесстыдный.

– Ты, правда, не видела Морица?

– Ответ положительный.

– Он звонил тебе?

– Ответ отрицательный.

Соня вдруг обрадовалась:

– Ты, наверное, хочешь знать, спала ли я с Морицем? Ответ отрицательный.

Она все же сжалилась над Сергеем:

– Я получила письмо.

– Откуда оно пришло? На конверте должен быть штемпель.

– Штемпеля нет. И марок нет. Все как в старину. Письмо бросили в ящик.

– Значит, Мориц жив?

– А почему нет? – страшно удивилась Соня. – Зачем умирать, если рано или поздно это все равно случится?

– Можно мне взглянуть на письмо?

– Ответ положительный, – кивнула Соня. – Кроме письма, в конверте находился листок со стихами. «Богиня ботанического сада, ты красишь волосы зеленою водой. Твои колени цвета шоколада не щекотал обходчик бородой…» Это мне, – похвасталась Соня. – Остальные можешь прочесть в сегодняшнем номере «Сибирских Афин».

– Я уже прочел.

– Я вижу, ты в восхищении.

– Скорее в недоумении, – честно признался Сергей. – «Спи здесь…» – Это стихи?

– А разве нет?

– Не знаю. Но неважно. Я не специалист в поэзии. Ты мне скажи, Мориц всегда датирует стихи?

– А он их датирует?

– Те, что напечатаны в газете, датированы. Июль, Томск. Это Мориц указал?

– Ну, конечно. Мы публикуем материалы в авторских редакциях.

– Ты хочешь сказать, что в июле, то есть совсем недавно, Мориц был в Томске?

– Ну, почему обязательно в Томске? Он мог написать стихи где угодно.

– Но под ними конкретно указано: июль, Томск.

– Ну и что? С датировкой стихов Мориц всегда обращался вольно. – Соня хищно поцокала красивыми зубами: – Идем!

– Куда?

– В спальню.

– Я не хочу в спальню.

– Опять эти грязные мысли!

– Я ничего такого не думаю.

– Ладно, иди один, – разрешила Соня. – Не укради колготки. Письмо лежит на туалетном столике. Прочти и оставь. Я буду на веранде.

Проводив ее взглядом, Сергей открыл дверь.

В спальне оказалось сумеречно и прохладно.

Узкий солнечный луч, разрезая слой чистого воздуха, бесшумно упирался в светлую стену. Окно было распахнуто на старый кирпичный сарай. Постель Сони тоже была распахнута. Легко и сладко пахло тонкой косметикой, и еще чем-то – неуловимым, живым, загадочным. Если лечь лицом к окну, подумал Сергей, можно видеть звезды над краем железной крыши сарая.

Он обвел взглядом спальню.

Письма на столике не оказалось.

Зато в беспорядке валялись на полу, покрытом толстым ковром, разные безделушки, баночки, тюбики, расчески, стеклянные флаконы. И там же валялись дурацкие темные очки в металлической оправе. Такие вчера Сергей видел на бритоголовом хорьке.

– Нет здесь письма, – окликнул он Соню.

– Это ты сбросил на пол флаконы? – заглянула в спальню Соня и испуганно всплеснула руками: – Что это?

– О чем ты?

– Об этих мерзких очках.

– Разве они не твои?

– Разве я похожа на сумасшедшую? Ничего такого здесь не было. Я положила письмо на столик и ушла в ванную. Здесь был полный порядок, вся косметика стояла на столике.

Сергей подошел к распахнутому окну:

– Ну, забраться к тебе несложно…

– Я никого не приглашала.

– Это распахнутое окно само как приглашение.

– Я люблю свежий воздух.

– Как можно жить в доме, в котором все нараспашку?

– У меня соседи серьезные. Внизу – прокурор, напротив – эфэсбэшник. Еще живет в доме работник радио.

– Но кто-то здесь все-таки побывал…

А дом деревянный, ну, эти деревянные кружева, блин… И сучка трахнутая. Вот такая трахнутая… Я за ней присмотрел, она дверь на балкон даже на ночь не закрывает… А брать бумагу… Как отец Даун сказал…

– Я заберу эти очки. Не против?

– Сережа! – глаза Сони округлились, она действительно была испугана. – Ты, правда, думаешь, что в спальню кто-то поднимался? Зачем?

– А ты посмотри внимательно, может, пропало что-нибудь?

– Да что тут брать?

– А письмо?

– Оно лежало на столике. – Соня испуганно огляделась: – Я сейчас же позвоню прокурору.

– Зачем?

– Но кто-то здесь побывал! И письмо исчезло.

– Всего-то? – усмехнулся Сергей. – Да, может, ты оставила его в редакции?

– Что ты мелешь? Час назад я держала его в руках.

– Ну, это ты так считаешь.

– А этого мало?

– Разумеется, мало.

– Олег Георгиевич поверит. Это прокурор. Он мой сосед.

– Ну, ладно, поверит, – согласился Сергей. – Все равно не советую звонить. Ты ведь понимаешь, что никто не станет всерьез заниматься каким-то письмом. Сейчас пропавшими людьми всерьез не занимаются. Лучше я сам попробую отыскать письмо.

– Как?

– Пока не знаю, – пожал он плечами. – Но кое-какие догадки у меня есть.

Въезжая на Ленина, Сергей на ходу вытащил сотовый.

«Коля, я задержусь». – «Случилось что-нибудь?» – «Пока не знаю».

Возле кинотеатра Горького Сергей суеверно сплюнул. После смерти Веры Павловны он считал это место плохим. «Самый неудачный сексуальный день…» – вспомнил он разыгравшуюся Соню. Дура! Дура все-таки. Жить в доме с распахнутыми окнами! И снова вынул сотовый: «Якушева, пожалуйста». – «Нет Якушева». – «А когда ему можно перезвонить?» – «Попробуйте через час».

Проскочив арку, он увидел белую «восьмерку» у крайнего подъезда, но никого рядом не было.

Это остро разочаровало Сергея.

Закрыв машину, он неторопливо прошел вглубь прокаленного солнцем двора – к бетонной линии наземных гаражей. И обрадовался, лишь увидев настежь распахнутую дверь.

В общем, гараж как гараж.

У боковой стенки – металлический верстак, на нем какие-то запчасти. У металлического порожка – пустая пластмассовая канистра, резко отдающая запахом бензином. Под потолком лампочка без абажура. В общем, все как и должно быть в гараже. И паленую водку тут не разливали. Правда, в глубине гаража, как в сумрачном аквариуме, разместилась на продавленном диване вся троица.

Появление Сергея явно прервало какой-то неприятный спор.

– Кто это там? – демонстративно не поворачиваясь, поинтересовался хорек.

– Да мудила какой-то, – зло ответил плечистый скин, похожий на борца. На нем была черная майка и черные шорты. В компании он был самый молодой и, наверное, самый глупый. – Какой-то рыжий мудила.

– Чего он хочет?

Сергей не дал ответить плечистому:

– У вас тут бензином пахнет…

– Так это ж гараж, – настороженно откликнулся третий – скуластый, крепкий, в светлой рубашке, расстегнутой до пояса. Он настороженно присматривался к Сергею. – Да и не зима сейчас…

– Это верно, – усмехнулся Сергей. – Зимой вам проще. Сунул пушку под тулуп и пошел на работу.

– О чем это он? – все так же хмуро спросил хорек.

– Намекает, – зло догадался молодой.

– На что?

– Ты на что намекаешь? – спросил молодой у Сергея.

– На чистосердечное признание.

– Чистосердечное признание облегчает совесть, зато увеличивает срок, – знающе откликнулся хорек. И наконец поднял глаза на Сергея: – Чего тебе?

– А вот послушай, – ухмыльнулся Сергей. – Приходит крутой к ювелиру. «В натуре, беру золотую цепь на полкилограмма». – «Ну, бери. У меня еще есть». – «Да я сам вижу. Ты, в натуре, переделай ее». – «А как?» – «Ну, как… – замялся крутой. – Ну, переделай… Ну, скажем, это…» – «Да что это?» – «Ну, переделай ее в такую же!»

Плечистый, хоть и выглядел самым глупым, заржал. Но хорек поморщился, как от изжоги, и смех оборвался.

– Мы на гостей не сердимся, – хмуро сказал хорек. – Мы от души принимаем, мы даже угощаем гостей.

И спросил, не глядя на плечистого:

– Есть у нас что-нибудь?

– Вкусненькое?

– Ну, да.

– Так я ж не знаю, любит ли он такое?

– А что сегодня есть у нас вкусненького?

– А вот, – нагло подмигнул плечистый. – Чучело подсадной утки.

– Ну, угости!

С неожиданной резвостью плечистый вскочил.

Схватив с металлической полки тяжелое резиновое чучело, он стремительно бросился на Сергея, но Сергей тоже не потерял ни секунды. Удар ноги пришелся плечистому в колено.

– Ой, блин! Ногу сломал!

– Не скули, проживешь и на деревяшке. А ты, – быстро сказал он хорьку, попытавшемуся вскочить с дивана. – Ты, хорек, сиди на своем месте и не открывай рта.

– Почему?

– Он у тебя похож на козью жопу.

В гараже установилась мертвая тишина.

Понимая, что такая тишина не может длиться долго, что в любой момент она может закончиться всем, чем угодно, Сергей неторопливо извлек из кармана темные очки, бережно опущенные в целлофановый пакет. Все три скина, как зачарованные, следили за руками Сергея. Даже плечистый, сидя на полу и обнимая вывихнутую ногу, перестал скулить.

– Ченч, – деловито предложил Сергей. – Махнемся?

– А что на что? – хмуро спросил хорек, явно догадываясь.

– Ты мне бумагу из деревянного двухэтажного дома, а я тебе очки. Да не просто очки, а со стопроцентной гарантией того, что никто ими больше интересоваться не будет.

– Какие еще очки?

В голосе хорька прозвучала неуверенность.

Он еще пыжился, но была, была в его голосе неуверенность.

Может, он и не осознал еще всю опасность положения, но в общем потихоньку она до него доходила. Наверное, они тут об этих очках и разговаривали. Хорек еще ухмылялся, еще морщился, еще покачивал бритой головой, шутишь, мол! – но губы его пару раз чуть заметно дернулись, а в глазах что-то такое неуверенное затуманилось.

– Какие очки? – переспросил Сергей. – Да ты, наверное, знаешь. Такие темные. И понятно, на них кое-что осталось.

– А что на них осталось?

– А пальчики остались. Слыхал о таком? – Сергей, конечно, не имел никакого представления о прошлых судимостях хорька, но, кажется, что-то такое за хорьком водилось. – Очки, о которых я говорю, я подобрал в одной девичьей спаленке. И при свидетелях, о чем составлен официальный акт, – приврал он. – Так вот, этих очков вполне хватит для ходки на зону. Уж я постараюсь, – честно пообещал Сергей. – А подобрал я очки, повторяю, в одной девичьей спаленке, откуда исчезла нужная мне бумага.

– А бабки? – встревожился скуластый. – Это дело не просто так. Нам отец Даун обещал бабки.

– Заткнись! – Хорек явно просек ситуацию.

Больше того, он уже просчитал последствия.

– Заткнись! – бросил он плечистому. А Сергею сказал: – Ну, чего ты раскипятился? Сразу ногами бить… – И вытащил из кармана неподписанный конверт без марок: – Эта бумага?

– Она.

– Тогда меняемся.

– Правильное решение, – подтвердил Сергей и осторожно положил пакет с очки на пыльную металлическую полку, туда, где недавно покоилось резиновое чучело подсадной утки. – Передай мне бумагу… Вот так… Сиди, вставать не надо… Вот теперь хорошо, вот теперь чао… И об акте не беспокойся, его я порву, я человек слова…

Прямо из машины, не заходя домой, он позвонил Суворову.

«Алексей Дмитриевич, извини, если не вовремя. Один слушок до меня дошел». – «Что еще за слушок?» – «Говорят, будто были вести от Морица». – «А-а-а… Ты, наверное, о письме?» – Откуда он знает о письме? – невольно подумал Сергей, но Суворов развеял его сомнения. «Если ты о письме, – сипло сказал он, – то позвони Соне Хахловой. Она читала мне письмо по телефону. Думаю, и тебе прочтет». – «Вот я и звоню по поводу письма». – «А что такое?» – «Я только что был у Сони. Пропало письмо». – «Как пропало?» – «Ну, как? Не может Соня найти письмо. Говорит, что валялся конверт на туалетном столике в спальне, а потом исчез. Как ветром сдуло. А у меня вопросы есть» – «Странно, – сказал Суворов. – Будет время, зайди, пожалуйста».

Я зайду, решил Сергей.

Вопросы у него действительно были.

Письмо к девушке Зейнеш

Чыноунiк спазнiуся на работу. Начальнiк запытау, што здарылася. «У жонки былi цяжкия роды. Праз тыдзень усё паутарылася». – «Вы што, лiчыце мяне за ёлупня? – раззлавауся начальнiк. – Вы, мабыць, забылiся, што на мiнулом тыднi казалi тое ж самае!» – «Казау, сеньёр». – «Ды як жа так? Цi вы самi з глузду з`ехали?» – «Не, сеньёр. Справа у тым, што мая жонка – акушэрка».

«Работница i сялянка», № 4, 1989

В Томске я появился утром.

Было жарко, я хотел выпить.

У тебя, прохладная девушка Зейнеш, всегда есть что выпить, но ты бы начала разговаривать, а я этого не хотел. Судьба решила сама: на улице меня перехватил Андрей Ф. Он нисколько не удивился моему появлению в Томске. Подозреваю, что он вообще ничему не удивляется. Молча, не сговариваясь, двинулись мы к родному братцу Андрея Ф., который накануне отправил в отпуск жену и ребенка. Наличными у нас было восемьдесят тысяч Андрея, а на сберегательной книжке у его братца лежали еще сто тысяч инфлянков.

Касса функционировала.

Мы без всякой очереди сняли с текущего счета пятьдесят тысяч.

Кстати, братец Андрея Ф. тоже не удивился моему появлению, зато, глядя на меня, вспомнил, что в каморке музыкантов ресторана гостиницы «Томск», в котором он трудится певцом песен в музыкальном ансамбле, спрятана початая бутылка водки. Вообще-то, сказал братец, кабак сейчас закрыт на спецобслуживание чужестранцев, прибывших к нам в город на какую-то международную конференцию, но сообщение это нас нисколько не взволновало. Нас больше взволновало то, что ключи от служебной каморки братец непредусмотрительно отдал какому-то товарищу по службе.

Подумав, мы пошли за ключом к руководителю ансамбля барабанщику Артуру Г. Николаеву. Идя, веселые, потные, все понимающие, обладающие определенной суммой и не менее определенной перспективой (как минимум, початая бутылка водки), мы встретили на проспекте им. В. И. Ленина Б. Г. Привалихина, видного сибирского миротворца. Миротворец выглядел заезженным, потому что только что вышел из дикой сибирской тайги, где had a good time с какими-то америкосами. Глядя на нас, миротворец сказал, что болеет от жары, что находится в ошизевшем состоянии, что скоро уедет в Америку навсегда (о, эта исконная мечта белорусского, великоросского, малоросского и многих других русских народов!). Мы немного поболтали о делах, деликатно похохатывая и признаваясь друг другу в том, что рады нас видеть. Как ни странно, миротворец умудрился спросить, где я так долго был, или точнее, где это я так долго отсутствовал, но вопрос никого не заинтересовал. Прямо как в анекдоте. «Рабинович, тебя таки хоронят!» – крикнул еврей бедному Рабиновичу, которого несли в открытом гробе, и который курил. «Я знаю», – откликнулся Рабинович. «Но ты же живой!» – «А кого это тут колышет?»

Когда мы расстались с миротворцем, я сказал: «Сегодня мы будем иметь анабазис, то есть, сегодня мы не только надеремся, но и приключений себе на жопу найдем». Я сказал это потому, что не люблю пить просто так, ради употребления крепкого напитка внутрь, и давно пытаюсь развивать пьянку во что-то веселое. К тому же, я давно не пил, да и вообще приключения мне нравятся в основном бескровные и бесплатные.

Шипя от жгучего солнца, мы добрались, наконец, до вышеназванного кабака, где забрали из служебной каморки початую бутылку водки, купили еще одну и соленых огурчиков на базарчике рядом, и пошли, палимые солнцем, вдруг странно и горячо озадаченные известной пионерской проблемой: а где, собственно, пить? (Братец Андрея Ф., несмотря на обладание изолированной комнатой, почему-то не хотел пить дома). Все было так ужасно выжжено солнцем, что по дороге к центру города я опять подумал, а не завернуть ли нам к тебе, прохладная девушка Зейнеш, но вовремя вспомнил, что ты всегда говоришь много и умно, а значит, у тебя мы не словим кайф. И мы шли все дальше, купив попутно химической газировки и хлеба – заботились о закуске. Зашли в одно более или менее прохладное место, но там обломилось, и пришлось-таки идти к братцу, где все вдруг оказалось на удивление хорошо – то ли братец зря паниковал, то ли именно паникой обеспечил нам хорошую карму.

Выпив под музыку и беседу полторы бутылки тепловатой водки, мы почувствовали себя решительно посвежевшими, и так же решительно ступили на стезю анабазиса, то есть, купили еще две бутылки. В «Славянском базаре», куда мы ненадолго заглянули, братец чуть было не остался совсем, потому что какие-то кореша ни с того, ни с сего предложили ему шестидесятилетнюю девственницу, потенциальный партнер которой куда-то загадочно пропал. Впрочем, в самый ответственный момент несчастный все-таки появился, и братец снова присоединился к нам, и мы, наконец, сделали то, чего, будучи трезвыми, старались не делать: весело абонировали прогретый солнцем таксомотор и, развеселые, поехали в гостиничный ресторан, где как раз завершался банкет, организованный для участников международной конференции. Там веселье царило во всю. Там наши ученые братались с чужестранцами. Там танцы и песни звучали из динамиков, а на эстраде энергично стучал в барабан Гена Власов – устроители конференции постарались иметь хороший band для своего банкета.

Держась с достоинством, мы прошли в зал, и с этого момента я действовал, повинуясь исключительно инстинкту. Как будто чья-то рука властно взяла меня и повела, беспечного, сквозь бесконечный вечер, сквозь бесконечную ночь. Тем более, что после шампанского мне стало совсем легко и весело, как, наверное, и должно быть человеку, попадающему в прошлое из своего будущего. С громадным фужером в руках я бродил по душному залу и доброжелательно беседовал с разными чужестранцами, постоянно забывая самые распространенные английские слова. Известного западного философа Тимоти Фроста (я не раз видел его портреты в научно-популярных книжках) в приватной беседе я ласково назвал Тимкой Отморозком. Тимоти тайного смысла имени не понял, но все равно беседа ему понравилась.

Обходя наполовину пустующие столы (хозяева или уехали, или курили на свежем воздухе), я сливал в громадный фужер красные и белые вина и шампанское, поминутно этот коктейль прихлебывая. Коктейль ровно ложился на немалое количество выпитой перед тем водки и действовал бодряще. С фужером в руках я выбрел наконец на улицу, где рассказал малознакомым японцам о том, что I am a Siberian wrighter und schriftsteller. Молчаливый Андрей Ф. и его говорливый братец в это время действовали по каким-то своим чисто индивидуальным планам, поэтому наши пути ни разу не пересеклись. Очевидно, подсознательно мы успели заключить конвенцию, как дети лейтенанта Шмидта, и каждый старательно окучивал только свой огород; встретились мы только возле «Икарусов», долженствовавших отвезти разотдыхавшихся ученых в Академгородок. Я допил фужер до дна и широким жестом пригласил всех своих многочисленных собутыльников в автобус. Одновременно я шмякнул фужер о бетонную кромку газона. Потом многие удивлялись, как это нас вообще пустили в автобус, но лично я больше есть изумлений, как это нас из автобуса не выкинули на полном ходу грубые томские эфэсбэшники – видимо, они сами капитально были под шофэ, или попросту попали под наше беспощадное обаяние.

В Академгородке началась следующая серия анабазиса.

Началась она с высадки у высоких ступеней гостиницы «Рубин», которую построили отцы ТФ СО РАН, чтобы не зависеть от города в приеме ученых гостей со всего мира. За время поездки братец молчаливого Андрея Ф. успел подружиться с ученым западным немцем и обзавелся его написанным нетвердой рукой адресом плюс начатой пачкой «Marlboro». Сам же Андрей Ф. мчался сквозь бесконечную ночь, лелея под твердой рукой бутылку водки, которую мы взяли с ресторанного столика, и положили в непрозрачную сумку. Он, как всегда, молчал, а я пытался беседовать с неким бородатым и капризным забугорным мэном. Правда, теперь это был уже не Тимка Отморозок, а совсем другой, зато даже более крупный – физически. Слушать ему меня было так мучительно, что свои переводческие услуги нам предложил крепкий русский товарищ, скорее всего, сотрудник ФСБ – белая рубашка, красный галстук, и совершенно не запоминающееся лицо.

На душном крыльце гостиницы «Рубин» тусовка продолжилась. Ученые интенсивно прощались, целовались, обменивались матрешками, научными секретами, закрытыми микрофильмами и пенковыми трубками, но я уже действовал автоматически, то есть сразу прошел внутрь гостиницы. Никто меня не остановил, и зря, потому что в общем-то я ничего не хотел. Просто чувствовал пьяное добродушие: вот приехали в гостиницу – надо войти. Я и вошел – спокойный, лохматый, посасывающий сок из тетрапака с родины Афродиты, где-то прилипшего к моим рукам. Естественно, в солнцезащитных очках, это круто. Гостиница довольно высокая, а внутри у нее пусто, то есть коридор идет квадратом, а в провале вниз – зимний сад, а в провале вверх – стеклянное перекрытие.

Довольно мило, отметил я про себя И забрел в какой-то номер.

В номере никого не было, хотя на столе и в креслах валялись всякие вещи.

Я, не глядя, залез в первый попавшийся мешок. Там лежал фотоаппарат, явно не отечественного происхождения, а на столе вызывающе поблескивала кучка импортной мелочи. «Здесь живет чужестранец!» – подумал я проницательно. И подумал: «Может, украсть чего?» Об обратном выходе я в тот момент как-то не думал, но брать ничего не стал.

Ведомый Провидением, я вышел в коридор, где заметил идущую к лифту стройную женщину с цветами в руках. Улыбаясь, мы вошли в кабину лифта и поехали наверх. Там я пытался помочь донести цветы до ее номера, неразборчиво бормоча что-то по-английски, но женщина от моей помощи отказалась. Специально для тебя, прохладная девушка Зейнеш, подчеркиваю: во всех своих действиях во мраке той ночи я ничем не руководствовался. Я вообще ничем не руководствовался. Меня просто мотало, как осенний лист, в любой момент я был готов поддаться любым порывам.

Незаметно я попал на самый верхний этаж и побрел по душному периметру коридора. Именно там я узрел задумчивую гирлу, смотрящую вниз на растения. С десяти шагов от гирлы глаз нельзя было оторвать, а с трех – уже можно. Я, понятно, прибился к ней и стал рассказывать на выразительном английском языке, что я есть гость большой международной конференции из Канады. Почему-то меня привлекла именно эта страна. Может потому, что там до сих пор существует конная полиция. Понимала ли меня гирла, я не помню. Помню только, что она, несомненно, являлась самой обыкновенной томской теткой, даже скучной при этом, хотя, хоть убей, не могу объяснить, зачем она там стояла? Разговаривая с гирлой, я все более и более переходил на русский, объясняя это тем, что в свое время тщательно учил русский язык, только плохо его помню.

Потом гирла куда-то безнадежно пропала и я одиноко двинулся вниз.

Где-то на уровне третьего этажа, устав, я снова толкнул первую подвернувшуюся под руку дверь, и она открылась.

Я вошел.

Свет горел.

На кровати спал одетый мужчина лет сорока трех с седоватыми усами, немножко похожий на известного западного философа Тимку Отморозка. Я добродушно толкнул его в плечо и сказал: «Хай!», от чего усатый проснулся и вскочил с испуганным видом. Я немедленно сообщил ему, чтобы он донт э фрейд и так далее, но, поскольку сам не знал, чего от него хочу, то замолчал. Тогда он сам начал говорить и я узнал, что он действительно не Тимка Отморозок, и даже не брат Тимки Отморозка, а просто хороший чужестранный химик, а зовут его Пол, и что он из Флориды, и что жена его – полячка, а сам он немного знает по-русски. Далее, правда, все немного запуталось, потому что я пытался продолжить разговор по-английски, а Пол – по-русски. При этом чужестранный химик никак не мог понять, кто есть я. Сначала он думал, что я есть служитель отеля, и долго извинялся за то, что уснул, не погасив свет и не закрыв дверь. Я его успокоил, сказав, что я не есть работник отеля и это все ерунда. Потом он стал думать, что я рашен фарцовшчик, но и в этом я смог его переубедить. Впрочем, даже на английском языке я говорил уже с трудом. В конце концов, Пол дал мне русско-английский/англо-русский словарь системы покетбук производства США, которым я и пользовался, подбирая нужные слова И вот, ханни, представь: темная ночь, горит небогатый свет, сидят на диване два ёлупня пьяных (чужестранец тоже хорошо поддал на банкете) и беседуют со словарем! Пол спрашивает: как я попал в его номер? Что, дескать, френд, дверь была открыта? А я отвечаю: нет, френд, дверь была закрыта. А он спрашивает: как я тогда открыл ее? Пришлось вывести придурка-химика в коридор и показать, как я открыл ее, толкнув дверь рукой. И объяснить при этом, что я могу так открыть любую незапертую дверь. И тут же доказал это на примере соседней двери, которая, как это ни странно, тоже не оказалась запертой.