Текст книги "Пятый сон Веры Павловны"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

Соавторы: Александр Богдан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Держась в отдалении, Сергей осторожно проследовал за веселой компанией на северный перрон. Достаточно быстро подоспели в Тайгу люди Суворова. Сергей их не знал, но они были уверенные и знающие ребята. Он видел, как под ручки весело и без церемоний перевели они Коляна через железнодорожные пути. Наверное, ему что-то вкололи, решил он, не мог Колян опьянеть так быстро.

Переведя Коляна через пути, уверенные ребята бросили его на заднее сиденье джипа. Сергей облегченно вздохнул: джип был украшен томскими номерами. Значит, моя миссия закончена… Странно, подумал он, что я трезв… Сколько я выпил? Стакана два водки. Не меньше.

Покачивая головой, вернулся в ресторан.

– Ну, вот, – обрадовалась официантка. – А товарища развезло, его ваши ребята забрали. Сказали, что вы сейчас придете, а вас все нет и нет. – И замахала руками на Сергея: – Да ну! Какие деньги! Ваши ребята за все расплатились! – По глазам официантки было видно, что ребята расплатились хорошо. – А вещи под столом. Обе сумки. Ваши ребята сказали, что вы сами их заберете.

Сергей кивнул.

Вторая сумка принадлежала Коляну, но он и сомневаться не стал: забрал обе сумки и снова прогулялся на северный перрон, глянул за железнодорожные пути.

Но джипа там уже не было.

Запас общеполезного

Пустой вагон встряхивало.

В тамбуре, за стеклянной дверью курил сильно поддатый мужик.

На нем была куртка из грубого вельвета. Время от времени он морщился и сплевывал на пол. Даже до середины вагона, где устроился Сергей, доносило запах дешевого табака. Впрочем, Сергей не обращал на это внимания. Поставив на деревянное сиденье потрепанную сумку Коляна, он развел молнию.

Он не ожидал увидеть в сумке ничего интересного, но бельгийская электробритва в прозрачном пластмассовом чехле, лежавшая поверх вещей, страшно его удивила. Ну, совсем такая же, как у него самого! А-а-а, – понял он, заглянув в собственную сумку. Оказывается, оставшись в ресторане один, Колян не терял времени.

Из вещей Коляна нашлись в сумке грязные носки, мятая рубашка, немного заношенного белья. И дело не в какой-то там неприхотливости, а скорее в том, что по каким-то причинам Колян не успел воспользоваться украденными у Суворова деньгами. Безденежье, наверное, и вывело его на охоту. Знал, что появляться на железнодорожном вокзале опасно, а вот появился… Ну, что ж, пить и жрать хотят даже убийцы. Не сегодня, так завтра Колян все равно поднялся бы на поверхность. Может, это и хорошо, что он поднялся на поверхность именно сегодня…

Из сумки, отчетливо отдающей грязными носками, Сергей вдруг выловил изящную, карманного формата записную книжку с золотым обрезом и с изящной монограммой ADS.

Теперь все сомнения отпали: машину Философа в начале лета действительно обокрал Колян – записная книжка с золотым обрезом принадлежала Алексею Дмитриевичу Суворову. Как ни странно, столь опасную улику Колян почему-то не выбросил.

Почему?

Польстился на кожаную обложку?

Пожалел потерять золотой обрез, тускловато, по церковному поблескивающий?

Заинтересовался справками и картами, составляющими особый отдел записной книжки?

Справочный отдел действительно был объемен.

Вместе с телефонами и адресами отелей, мотелей, вокзалов и аэропортов многих городов мира, с расписанием рейсов всевозможных авиалиний, таблицами метрических систем и полезными советами на все случаи дорожной жизни, справочный отдел занимал треть всей записной книжки. Здесь можно было получить представление о рейсах главных международных авиалиний, о статусе отелей, наконец, телефоны служб, даже весьма специфических. Здесь были карты Чикаго, Лос-Анджелеса, Нью-Йорка, Сан-Франциско, Вашингтона, Парижа, Стокгольма, Москвы, Пекина. Вряд ли Колян собирался в обозримом будущем посетить один из указанных городов, но записную книжку Философа он почему-то не выбросил, как не выбросил и карту, не вклеенную в книжку, а просто сложенную вчетверо и аккуратно помещенную между страницами.

Самая обыкновенная топографическая карта Кузбасса.

Широкие поля кое-где прожжены, в двух местах испачканы чернилами, тут же карандашом отмечен номер телефона: 384-22-23-521. Яшкино, Тайга, Пихтач, Яя, Анжерка, Мариинск. Неподалеку должны находиться Киселевск, Прокопьевск, Белово, Гурьевск, но они в квадрат не вошли.

Зачем понадобилась карта Коляну?

Может, бывший авиатехник «бомбил» города Кузбасса прямо по карте?

Сунув карту в боковой карман сумки (своей, не Коляна), Сергей раскрыл записную книжку. Совесть его нисколько не мучила. Если я мог пить водку с убийцей, значит, могу заглянуть в чужие записи. Что бы там ни вносил Философ в записную книжку, я имею право взглянуть на его записи.

Открыв бутылку с минеральной водой, он сделал несколько глотков.

Поддатый мужик в тамбуре оглянулся. Может, надеялся, что у Сергея найдется что-нибудь покрепче минералки. Стараясь не обращать внимания на страдальца, Сергей внимательно листал записную книжку, довольно плотно исписанную Суворовым. Наброски к будущим лекциям? Выписки на память? Наметки к задуманной, но так и не написанной статье?

Положительный герой нового времени по Чернышевскому.

Обдумать швейную мастерскую Веры Павловны. Насколько счастливы швеи, освобожденные от власти хозяев? Как меблированы комнаты девушек? Устраивает ли их один и тот же обед – рыба, телятина, рисовый суп? Много ли они читают? Как относятся к детям? Что для них важнее – существенное сокращение расходов на жизнь или те мелкие удобства, без которых невозможна жизнь даже в коммуне?…

Сергей удивился.

Вася ввел меня в коммуну, помещавшуюся в Эртелевом переулке в доме Хрущова. Коммуна эта занимала маленькую комнатку, и членами ее состояли Воскресенский, Сергеевский, Соболев, князь Черкезов и Волков, и тут же проживали две нигилистки, Коведяева-Воронцова и Тимофеева, и все они спали вповалку. Четверо первых были люди модные, потому что отбыли срок заключения в крепости по прикосновенности к делу Каракозова…

Сергей пролистал несколько страниц.

Все же, наверное, наброски к будущей лекции…

Мир Фурье, гармония двенадцати страстей, блаженство общежития, работники в розовых венках, – все это не могло не прийтись по вкусу Чернышевскому, искавшему всегда «связности». Помечтаем о фаланге, живущей во дворце: 1800 душ – и все веселы! Музыка, флаги, сдобные пироги…

Музыка? Флаги? Сдобные пироги?

«…Сережа, я сон видела, – вспомнил Сергей срывающийся голос Веры Суворовой. – Я видела белый, но почему-то мрачный дворец. А во дворце веселились…»

Еще, вспомнил он, Вера Павловна видела Морица.

Ты будешь спать, но я тебя не трону, любовь моя к Отечеству заразна…

Мориц вспрыгнул на стол. По словам Веры, он, как обезьяна, кривлялся и тряс плечами, а в руках держал серебряную чашу на полведра.

Миром правит математика и правит толково; соответствие, которое Фурье устанавливал между нашими влечениями и ньютоновым тяготением, особенно было пленительно и на всю жизнь определило отношение Чернышевского к Ньютону, – с яблоком которого нам приятно сравнить яблоко Фурье, стоившее коммивояжеру целых четырнадцать су в парижской ресторации, что Фурье навело на размышление об основном беспорядке индустриального механизма, точно так же, как Маркса привел к мысли о необходимости ознакомиться с экономическими проблемами вопрос о гномах-виноделах («мелких крестьянах») в долине Мозеля…

А-а-а, вспомнил Сергей.

Оказывается, яблоко Фурье не пьяный бред Коляна.

Он вычитал о таинственном яблоке в записной книжке Суворова…

Государство, несомненно, произошло из неизбежной нужды людей во взаимных услугах. (Сергея страшно раздражал поддатый мужик, куривший а тамбуре, часто оглядывающийся и страдальчески сплевывающий прямо под ноги. Никак не вязался мужик со словами Платона.) В самом начале государство могло состоять из четырех или пяти мужчин. Каждый отдавал на общую пользу все свои способности, может отсюда и пошли общественные классы, соответствовавшие трем главным элементам души: мышлению, отваге, чувству. Из первого элемента вышел класс правящий, из второго – класс воинов, из третьего – многочисленный класс работников, добывающих все необходимое для нормального существования. Первый и второй классы автоматически составили группу «стражей» народа. Кстати, чтобы солдаты, обладая оружием, не пожелали произвести нападения на мирных обывателей и отнять у них хлеб и пиво, солдатам ежедневно выдавали жареную говядину и вино…

Это правильно, подумал Сергей.

Кажется, я слышал об этом от самого Суворова.

Ни в какую эпоху, даже в самую спокойную, не рекомендуется держать военных на голодном пайке.

Христианство – как утопическое учение.

Три завета в особенности: о любви к ближнему, о непротивлении насилию, наконец, об уничтожении грешников и отступников.

Первый завет так, к сожалению, и остался всего лишь благим пожеланием, часто повторяемым в проповедях и молитвах, но никем, в сущности, не исполняемым вне узкого круга близких друзей и родственников, а вот истребление грешников и отступников стало со временем чуть ли не главной задачей любой политики, в том числе и политики церкви. Крест стал рукоятью меча…

Сильно сказано, отметил Сергей.

И все же недоумение не уходило: он никак не мог понять, зачем Колян таскал при себе такую улику?

Томас Мор.

Все преступления являются результатом дурных законов и ненормальных общественных отношений. Воры размножаются там, где правители больше заботятся о покорении новых стран, чем о хорошем управлении теми странами, которыми уже владеют, а также там, где привилегированные классы ведут праздную жизнь и обирают население посредством арендной платы или эксплуатации. Народ, доведенный до нищеты превращением пахотных полей в пастбища для овец, непременно переходит на воровство. Сельские рабочие, вытесняемые из деревень, уходят в города, бродят там бессмысленными голодными толпами, и в качестве бродяг попадают в тюрьмы…

Верно, верно, отметил про себя Сергей.

Пока существует частная собственность, пока вся крупная собственность сосредоточена в руках небольшого числа дурных людей, в государстве не может быть справедливости…

И это верно.

Король Утопус сознательно отделил свой счастливый остров от материка, став, так сказать, творцом первого в истории железного занавеса. (Вот, оказывается, как издалека это идет.) На острове Утопия существовало пятьдесят четыре равноудаленных друг от друга города. Ежегодно каждый город посылал в столицу трех старцев на совещания, касающиеся общих дел острова. (Совсем как в нижней палате думы.) Земледельческая семья на острове Утопия состояла из сорока членов и двух прикрепленных к земле работников. Каждыми тридцатью семьями правил филарх. Излишки хлеба и инвентаря отдавались соседям, испытывающим в том нужду. Каждый месяц устраивались народные праздники. Перед жатвой филархи непременно уведомляли городские власти, сколько людей понадобится им в помощь для сбора хлеба. (Кажется, филархи ничем не отличались от бывших партийных секретарей.) Города были похожи один на другой. (Неужели типовыми микрорайонами?)

Сергей поднял голову.

Поддатого мужика в тамбуре снова травило.

Впрочем, отмучившись, он вновь засмолил дешевую сигарету.

Каждые десять лет квартиры делились между жителями Утопии по жребию. Чтобы предупредить возможные заговоры против государства, запрещалось под страхом смерти рассуждать об общественных делах, где бы то ни было, кроме сената и народных собраний. Одевались все одинаково: в кожаные рабочие костюмы, или в более нарядные – льняные и шерстяные без искусственной окраски.

Главным занятием филархов являлся надзор над гражданами.

Кроме филархов, от постоянных работ освобождались только ученые.

А продовольствие среди граждан Утопии распределялось бесплатно, хотя лучшие блюда отдавались при этом правящей верхушке, а так же приглашенным в страну чужестранцам…

Это нам знакомо, покачал головой Сергей.

Часами стояли когда-то в бесконечных очередях за килограммом колбасы и банкой растворимого одесского кофе.

Если кто-то хотел навестить родственника, живущего в другом городе, он должен был получить специальное разрешение филарха. Снабженный грамотой счастливчик ехал в город на волах, которых вел невольник…

Ну, конечно! Куда без невольников?

Удивление все сильней охватывало Сергея.

Жан-Жак Руссо считал, что следует искать такие формы общежития, которые могут эффективно защитить и поддержать каждую отдельную личность. При этом отдельные граждане, вступая в связь с остальными, должны всегда зависеть только от самих себя…

Трудно не подписаться под такой мыслью.

Тот, кто пытается изменить основной закон и ввести в повседневную жизнь частную собственность, должен быть незамедлительно приговорен к заключению в гробовой камере на кладбище. Имя такого человека навсегда вычеркивается из списка граждан, а его семья получает другую фамилию…

Ничто не ново под Луной.

Было, оказывается, все было.

И отнимали родовые имена. И заключали в гробовые камеры. И высаживали на северные острова – разутых, раздетых, поскольку…

…все законы окончательны и неизменны. Они высекаются навечно на колоннах или на специальных пирамидах, поставленных на площадях каждого города. В уже принятых законах нельзя изменить ни единого слова.

Сергей непонимающе поднял голову.

Что за черт? Почему все это называют счастливым утопическим государством?

Отложив записную книжку, он некоторое время следил за мелькающими огоньками в ночной темноте. Он никак не мог по-настоящему сосредоточиться. Скажи мне кто-нибудь, что однажды я буду пить водку с убийцей Веры Суворовой, разве бы я поверил?…

Бабеф утверждал, что земля должна принадлежать всем.

Если отдельный человек присваивает себе какую-то вещь, это должно считаться кражей общественного добра, так же, как любое право продажи, ибо это разделяет членов общества. Точно так же нетерпимо превосходство талантов и технических знаний, поскольку оно служит плащом для прикрытия всяческих покушений против равенства граждан. По разному оценивая стоимость тех или иных видов труда, легко обидеть хороших работников. Нелепо и несправедливо более высоко оплачивать те занятия, которые требуют большего образования и особенного напряжения мыслей, ведь вместительность человеческого желудка от этого не делается больше. Все, созданное гением, принадлежит обществу, а не гению, а умственное образование, если оно неравно распределено между гражданами, должно считаться преступным, поскольку дает умникам легкую возможность угнетать и эксплуатировать всех остальных.

Никому богатства, но каждому – достаток…

Вполне здравый лозунг.

Ученики Сен-Симона ввели в обиход другой замечательный принцип: каждому по способности, но каждой способности – по ее силам…

Разумеется, усмехнулся Сергей.

Правда, у идиота, не обремененного никаким образованием и не отличающегося при этом никаким таким особенным напряжением мысли, желудок все-таки может оказаться куда более вместительным, чем у гения.

Ночь…

Смутные огни за окном…

Воздух, отравленный вонючим дымом…

Роберт Оуэн родился в 1771 году в Шотландии.

В одиннадцать лет от роду его отдали лондонскому купцу, работая на которого, он проявил необыкновенные качества управленца. Уже девятнадцати лет от роду стал директором большой прядильни. Там его заметили и взяли на другую фабрику – совладельцем. За два года Оуэн навел на фабрике порядок и дисциплину и добился поразительных производственных результатов.

Необычным оказался и созданный Оуэном «Справедливый банк обмена труда».

СБОП приобретал у торговцев изделия, исходя из оценки качества по количеству часов затраченного на изготовление изделия труда. Разумеется, СБОП быстро перегрузился бесполезным балластом и рухнул…

И это знакомо, вздохнул Сергей.

Утопизм Оуэна ярче всего проявился в создании коммунистических колоний. Самая известная – Новая Гармония – была основана в 1825 году в американском штате Индиана на земле, купленной Оуэном вместе с неким Уильямом Маклкромом. Оуэн всерьез считал, что именно в Новой Гармонии проявится совершенство созидательной коммунистической идеи, что именно здесь она проявит себя и завоюет, наконец, весь мир…

Ну да.

Перманентная революция.

В колонию отовсюду стекались люди.

Среди них были истинные мечтатели, но не мало было и таких, кто смотрел на счастливое предприятие Оуэна всего лишь как на чудачество богатого придурка. В итоге в Новой Гармонии сошлись представители самых разных общественных классов, профессий, нравов. Никто никому не обязан был объяснять причины своего появления в колонии, поэтому очень скоро Новая Гармония превратилась в котел самых неистовых страстей. В уставе, подготовленном Оуэном, для определения сути нового общества указывался трехлетний подготовительный срок, но слишком энергичные колонисты уже на следующий год провели в жизнь конституцию, категорически утверждающую в Новой Гармонии коммунизм. Отныне вся законодательная власть предоставлялась общему собранию колонистов, а исполнительная – рабочему совету из шести человек. Роковые последствия подобного управления проявились очень быстро и далеко не лучшим образом. В результате колонисты сами попросили Оуэна вернуться к власти и восстановить разваливающийся порядок.

Порядок Оуэн восстановил, но некоторые недовольные члены колонии потребовали раздела колонии на несколько независимых общин.

Спасая колонию, Оуэн дал Новой Гармонии новую, уже четвертую конституцию. По этой конституции все колонисты разделялись на членов временных, на членов с испытательным сроком, и на основное ядро из двадцати пяти человек. Только эти двадцать пять человек могли принимать в колонию новых членов, а за собой Оуэн оставил право вето на все важнейшие решения и право верховного руководства, пока более трети членов общины не признает того факта, что колония способна к самоуправлению.

Но и это не принесло ожидаемых результатов.

Оуэн вынужден был согласиться на создание нескольких раздельных общин, хотя ни само разделение колонии, ни шестая, ни вскоре последовавшие за нею седьмая и восьмая конституции не могли уже спасти Новую Гармонию. В результате ее развала возникли две общины: Маклерия, которую составили сто пятьдесят самых консервативных членов бывшей колонии и Feiba Peven (нечто вроде названия конкретной географической широты и долготы того места, где располагалось поселение), которую заселили самые энергичные, а потому склонные к загулам землепашцы. А год спустя Оуэн вообще разбил землю на участки, отдав их в аренду колонистам – на десять тысяч лет за очень низкую плату. Правда, с тем условием, что жизнь на полученных участках должна развиваться только по коммунистически…

А Суворов ведь бывал в штате Индиана, вспомнил Сергей.

Интересно, пытался ли он выяснить, как сложились судьбы потомков тех первых членов Новой Гармонии?…

Даниил Ро, священник, создал общину из людей образованных и зажиточных. На участке земли неподалеку от американского города Цинцинати бывшие его коллеги пахали землю и выращивали свиней, бывшие купцы косили траву и возили в тачках навоз, а дамы, до того никогда не занимавшиеся кухней, старательно готовили пищу в общей столовой. Тянулась эта идиллия шесть месяцев. Затем колонисты рассорились и вернулись к прежним занятиям.

Франциска Райт, богатая шотландка, в 1825 году приобрела две тысячи акров пустующей земли под городом Мемфисом (штат Теннесси). В ее общине чернокожие воспитывались и работали вместе с белыми мужчинами и женщинами и во всем между ними соблюдалось равенство…

Оуэн…

Даниил Ро…

Франциска Райт…

Глядя в темное окно, Сергей пытался представить лица этих энергичных и, наверное, неординарных людей, но некие туманные черты, возникающие на грязном подрагивающем окне вагона, размазывались, превращаясь в рожу поддатого мужика, все еще дымящего в тамбуре.

По Шарлю Фурье цель существования человека – счастье, заключающееся в полном достатке, как внешнем, так и внутреннем. Чтобы достичь этого, каждый должен создать для себя такие условия, которые позволят ему развить и удовлетворить все естественные влечения…

Ну, кто спорит?

Только известно, что чтение даже самой справедливой конституции еще ни одному человеку не заменило ужин.

Шарль Фурье считал, что, раскрывая свет прекрасных коммунистических идей, создавая для колонистов соответствующие условия для жизни, можно достаточно быстро получить поколение поистине новых людей – чистых, честных, трудолюбивых, неуклонно стремящихся к совершенству.

Соответствующие условия, считал Фурье, могут быть обеспечены в особом промышленно-земледельческом обществе, которое он назвал фалангой, или фаланстером. Это община, состоящая из групп людей, работающих по заранее определенному плану, и равно делящих все радости и невзгоды жизни. Жить члены такой фаланги обязаны в одном здании. Труд является необходимостью – без различия пола и возраста, а лучшим стимулом труда для членов такого общества должно являться соревнование. Соответственно, конкуренцию колонистам заменяет добровольное соперничество, а вместо множества торговых лавок создается единый оптовый склад. В принципе, фаланга Фурье должна была полностью ликвидировать всех посредников – этих подлых паразитов общества. Ну, а лучшие работники фаланги должны были поощряться почетными венками, вымпелами, знаменами…

Сергей обалдел.

Оказывается, и это мы уже проходили!

Общая ошибка людей, считал Фурье, заключается в том, что они хотят последовательно, постепенно, а значит слишком медленно получить все те блага, которые нужно вводить в жизнь коллективно и сразу.

Желание совершенствовать цивилизацию Фурье считал неправильным.

Единственная задача любого социального гения, считал Фурье, – искать выход из уже существующей цивилизации. Ни добро, ни красота не совместимы с цивилизацией. Я прихожу к мысли, писал он, что прямое безумие – улучшать строй цивилизации какими бы то ни было новшествами…

Сергей покачал головой.

В 1841 году супруги Джордж и София Рипли купили двести акров плодородной земли под Бостоном и создали там свободную организацию под названием «Земледельческое и воспитательное заведение». В Брук Фарм, как оно было названо, жили и трудились семьдесят человек. Труд соответствовал способностям и наклонностям каждого члена, но вознаграждался одинаково.

К сожалению, эксперимент тоже не продлился долго: однажды из-за простой неосторожности дом колонистов сгорел. Мгновенно выяснилось, что огонь пожрал не просто дом и надежды колонистов, еще он пожрал их доброжелательность и энергию…

Так бывает.

В 1843 году в штате Нью-Джерси убежденные последователи Шарля Фурье создали известную «Северо-Американскую фалангу». Они построили общий дом, на реке соорудили мельницу, занялись различными ремеслами и земледелием. Выше всего в «Северо-Американской фаланге» оплачивался неприятный и утомительный труд, но пища работникам отпускалась только из общего котла. Поскольку большинство членов фаланги составляли люди образованные, то часы досуга они занимали чтением, дискуссиями, музыкой, пением, танцами и другими подобными развлечениями. В итоге «Северо-Американская фаланга» просуществовала почти двенадцать лет.

Другая фаланга – Висконсинская – просуществовала шесть лет.

К крушению ее привели не столько материальные трудности, сколько непрекращающиеся споры между сторонниками индивидуализма и коммунизма. Утешением для членов Висконсинской фаланги стало только то, что, расходясь, каждый ее член получил по сто восемь процентов от когда-то вложенного в дело капитала…

Сергей поднял голову.

Вагон подрагивал, сбавляя скорость.

Человечество исключительно богато талантами, считал Шарль Фурье.

В принципе, каждый ребенок одарен от природы способностями, которых достаточно для того, чтобы сравняться (естественно, при условии постоянного совершенствования) с Гомером, Шекспиром или Ньютоном. А на каждые восемьсот человек, считал Фурье, приходится один очень крупный талант. Если тридцать шесть миллионов, составляющих население Франции, разделить на восемьсот, окажется, что в одной только Франции существует сорок пять тысяч человек, способных сравниться, скажем, с тем же Демосфеном или Сократом. Можно представить, каков будет при гармоничном развитии приток знаменитых во всех областях людей, если только одно лишь население Франции сразу дает их столько. Когда государства земного шара, считал Фурье, будут полностью организованы, а население планеты достигнет состава в три миллиарда, на каждое поколение будет приходиться по тридцать семь миллионов поэтов, равных Гомеру, по тридцать семь миллионов ученых, равных Ньютону, по тридцать семь миллионов драматургов, равных Мольеру, и так далее…

Поддатого мужика в тамбуре опять травило.

Ему явно не посчастливилось попасть в число тех, кто мог стать новым Гомером или Ньютоном. Но травил он поистине гомерически, гораздо дальше, чем видел, как сказал один по настоящему крупный талант.

Вот Басандайка, отметил Сергей.

Всего лишь полустанок, не Висконсин, не Брук Фарм, не Мемфис, не Новая Гармония. Впрочем, тоже община. В Томске такие крошечные личные наделы земли называют мичуринскими участками. Хозяева их в поте лица взращивают различные злаки, но исключительно для себя. Почему-то в стране бывшего воинствующего коммунизма, идея коллективизма не дала нужных всходов.

А собственно, где коммунистические идеи процветали долго?

Та же «Пенсильванская группа» просуществовала всего восемнадцать месяцев. «Мирное сообщество фурьеристов» ожидала столь же быстрая кончина. «Фаланга Лоресвилль» – восемь месяцев… Это только Великий Кормчий мог утверждать: нам все равно, сто лет или тысяча…

Стефан Кабэ родился в Дижоне в 1788 году.

Закончил юридический факультет. Утопические взгляды изложил в известной книге «Путешествие по Икарии», опубликованной в 1840 году. Икарийцы имели общее имущество, у всех были одинаковые права и обязанности. На основании постоянных статистических исследований каждая община икарийцев получала определенное число предметов, нужных для общественных нужд. (И это нам известно, удивленно отметил про себя Сергей. Ничем нас, похоже, не удивишь.) Промышленное и сельскохозяйственное производство Икарии было полностью централизовано, все излишки продукции сразу сдавались на общий склад, откуда граждане в любое время могли бесплатно получить все необходимое. Ну, а если вдруг каких-то запасов на всех не хватало, нужное можно было получить в порядке очереди…

Что ж, может, это и справедливо.

Лица, неспособные к труду от рождения, не должны были получать меньше других, так как умственная или физическая слабость человека чаще всего происходит не по его вине. Только некоторым поэтам Икарии разрешалось публиковать свои произведения, да и то с позволения специального цензурного комитета. (Несовершеннолетний инвалид Венька-Бушлат, не способный ни к какому к полезному труду, наверное, прижился бы в Икарии, усмехнулся Сергей, а вот поэту-скандалисту пришлось бы в Икарии туго… А странно все-таки… Ведь именно поэты мечтают о счастливом коммунистическом будущем…) Произведения, признанные лучшими, рассылались во все Икарийские библиотеки, но если такие произведения оказывались вдруг обесцененными вновь появившимися, они предавались немедленному сожжению, чтобы своим существованием не распространять в обществе заблуждений. Для ученых строились институты и лаборатории, но и ученые обязаны были представлять свои труды на контроль своим более опытным коллегам. Все книги, написанные до эпохи коммунизма, в Икарии были уничтожены. А девизом икарийцев стал: «Один для всех и все для одного!»

Прямо как у мушкетеров.

Главной системой верований в Икарии являлась государственная религия, однажды и навсегда установленная на общем собрании священников, ученых, писателей и учителей. Икарийцы предпочитали жить полной жизнью на земле, они не надеялись на лучшую жизнь на небесах. Их нравственные ограничения сводились к трем заповедям: люби ближнего своего, как самого себя, не делай другим людям зла, которого не желаешь себе, и, наконец, старайся делать другим людям такое добро, какого хотел бы для себя…

Сергей хмыкнул.

Такие средства познания, как диалектический материализм, необыкновенно напоминают недобросовестные рекламы патентованных снадобий, врачующих сразу все болезни…

Поддатого мужика снова травило.

Закрыв записную книжку, Сергей сунул ее в сумку.

Наверное, Суворов обрадуется возвращению записной книжки, подумал он, хотя непонятно, что, собственно, такого необычного в этих записях. Почему он так хотел их вернуть? Истории утопий и разного рода коммунистических колоний посвящены самые разнообразные труды. Впрочем, Суворов потому, наверное, и прозван Философом, что всегда любил обращаться к масштабным и красивым идеям. Правда, к Коляну, или к этому поддатому мужику, курящему в тамбуре, или к слепому мануальному терапевту или к пассажирам электрички все они не имеют никакого отношения. Они как обратная сторона Луны – рассуждай, как хочешь, все равно ничего не видно…

Электричка, дергаясь, тормозила.

Зажав рот рукой, поддатый мужик дергался в тамбуре.

Сквозь мутное стекло Сергей разглядел освещенные окна серых хрущевок, выстроившихся по левую сторону железнодорожных путей – тесные, дряхлые, густо заселенные руины не доведенного до конца большого коммунистического эксперимента…

Приехали.