Текст книги "Ищи свой талант"

Автор книги: Геннадий Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Для чего существует пол? Только ли для того, чтобы две разные особи, соединившись, произвели на свет новую особь? Оказывается, нет. Мужской пол, как сейчас некоторые полагают,– «разведчик» вида: он как бы экспериментирует, пробует, отбирает и отбрасывает признаки (способности) и передает отобранное женскому полу – «золотому фонду» вида, более устойчивому и более консервативному. Когда вид попадает в неблагоприятные условия, гибнут более всего мужские особи, обладающие неблагоприятными признаками, но те, кто не вымирает, передают самые благоприятные признаки женскому полу, и вид адаптируется к изменившимся условиям.

Исследования в области профессионального клиринга подтвердили данные биологов: средний мужчина имеет большой разброс способностей – от 85 процентов самообладания и 74 процентов приспосабливаемости к меняющимся условиям до 21 процента медицинской симуляции, тогда как средняя женщина – самообладание 75, приспосабливаемость 65 и, с другой стороны, медицинская симуляция 30.

Что мы, кибернетики, знали об американской серьезной музыке? Оказывается, ничего, пока не прослушали научный доклад-концерт «Американская композиторская школа». О том, как первые переселенцы привезли и долгое время сохраняли средневековые европейские музыкальные стили исчезнувших крестьянских кланов и королевских дворов, и их реликты можно встретить в некоторых современных произведениях. С другой стороны, американские негры не просто принесли африканскую музыкальную культуру, а создали свою собственную, самобытную и внесшую существенный вклад в мировую музыкальную культуру. Негритянский стиль отнюдь не «легкий» жанр, свидетельством чего являются «блюзы» – творчество негритянской городской бедноты, нашедшее отражение в современной симфонической музыке. Взаимовлияние происходит не только в науке, но и в искусстве.

Тайна восковых красок – иллюстрация того, как что-то может быть начисто стерто историей и затем случайно возродиться. Восковые краски знал античный мир и знали инки (еще одно свидетельство в пользу гипотезы об Атлантиде), но потом их заменили другими, менее трудоемкими в работе и забыли не только рецепт, но даже факт их существования. Недавно наш соотечественник восстановил рецепт, поплатившись за это жизнью (восковые краски ядовиты).

Тайна «Железной маски» тоже раскрыта советским ученым, и мы познакомились с ним – молодым кандидатом физико-математических наук. Кто только не брался, за разгадку тайны замка Пинероле, сколько написано романов и поставлено кинофильмов, сколько известных имен связывалось с этой «Маской»! И не такой уж сложный был использован математический метод (даже филологи и медики разобрались в нем). Были сопоставлены документы, даты, имена, и оказалось, что одну и ту же железную маску носило несколько человек, чтобы навсегда скрыть тайну лица, ради которого разыгралась вся история. Имя его... Впрочем, вы сами можете об этом прочитать в издающемся у нас «Французском сборнике».

Не закружилась ли голова у читателя от слишком крутых поворотов? У людей с широким кругозором (не просто дилетантов – «бездомных бродяг») она не кружится. И всякий раз вылетает рой гудящих жалящих мыслей: «Если так эффектно был использован метод, то почему мне не воспользоваться им?»; «Обо всем этом ведь тоже я думал, только в другом плане»; «Страшно интересно! Отчего – не пойму. Терпение: работает мое подсознание».

Это только кажется, что люди бывают «большие» и «маленькие». Просто у «маленького» слишком глубоко зарыты таланты. Отройте их – и он вырастет в своих и в ваших глазах. Найдите для него самую что ни па есть подходящую профессию – и он станет гигантом. Но сделать это надо не слишком поздно.

ВРЕМЯ ПОЖИНАТЬ

НЕ ПОТЕРЯТЬ СЕБЯ

– Папа, мы все решили стать геологами.

– Это похвально. Только вряд ли стоит всем становиться геологами. Ваша дружба еще не сходство призваний. Это вы учтите, когда будете кончать школу.

– А мы и не будем кончать. На курсы геологов принимают уже сейчас с восемью классами.

– Постой, постой. Это не годится. Ты должен окончить школу. Будешь ли геологом или ветеринаром – это твое дело, но средняя школа – обязательно. И не только средняя. Вообще я не слышал, чтобы геологи имели невысшее образование, не говоря уже о среднем. Это, наверное, коллекторские курсы – помощников геологов: ходить за геологом, отбирать образцы пород, писать этикетки, заворачивать и нести. Неплохо для романтики и для тех, кто готовится стать настоящим геологом. Но «вечный коллектор» все равно что «вечный студент». Скажи честно, что тебе надоела школа.

– Да, надоела.

– Спасибо за откровенность. Но есть ноши, которые приходится в жизни нести. Учиться, воспитывать детей и ухаживать за стариками. Это уж твоя забота – будут ли ноши приятны тебе или нет. Садись, ты задал слишком сложный вопрос, чтобы обсуждать его стоя.

– А чего его обсуждать. Я уже решил.

– Во-первых, серьезный вопрос всегда обсуждается. Во-вторых, пока ты не стал самостоятельным, решаем мы с мамой.

– Вот я и хочу стать самостоятельным.

– Все в свое время. И не надо его торопить. Только дебильные вправе не закончить среднюю школу. Если ты более ловок руками, чем головой, получай аттестат зрелости и иди работай. Но я что-то не замечал особой ловкости в твоих руках.

– А в голове?

– В голове замечаю. Только потому и не ругаю за двойки, что получаешь и пятерки. Пойми, все твои мечты я знаю. Все их не осуществить, но все они требуют высшего образования.

– Неужели нельзя заняться самообразованием?

– Сейчас нельзя. Везде с тебя будут спрашивать диплом, а если его нет, то просто не станут разговаривать. Так уж устроен мир. Признаться, я тоже не был в восторге от средней школы и, пожалуй, от университета – до сих пор чувствую свои пробелы, но все-таки главное они мне дали (среднее и высшее образование), иными путями ты этого не получишь, сколько бы ни читал книг и ни самообразовывался. Так что, дружок, можешь поступать на свои курсы геологов, но школу не бросай.

– Ты не знаешь, сколько туда ездить на электричке.

– Это уж твое дело. Хочешь быть романтиком, надо страдать.

– Ты говоришь «романтик», словно это контрабанда какая-то.

– Нет, отчего же, я сам в душе романтик, но этим словом часто спекулируют. Когда недавно я ездил в Москву на учебу, нам читали курс «Социально-психологические аспекты управления» и рассказывали о социологическом законе – я подробно это записал.

На детей влияют не только их родители, но и родители одноклассников. Если в классе много родителей с высшим образованием, то дети считают само собой разумеющимся поступление в вуз, даже те, у которых родители со средним образованием и не настаивают на получении высшего. Если же в классе большинство родителей имеет среднее образование или ниже среднего, то дети тех, кто имеет высшее, бунтуют и хотят раньше времени бросить школу. Так что ты, сынок, не воображай, будто, поступая против воли родителей, ты утверждаешь свою волю. Просто ты следуешь воле родителей своих друзей.

Об этом разговоре я вспомнил не только потому, что в тех или иных вариациях он происходит в каждой третьей семье. Здесь проявляется важное качество человека, отличающее его от животных, – потребность в значительности: быть не просто человеком, но и Человеком с большой буквы, утвердиться в собственных глазах и в глазах других. Для голодного «райская» жизнь – сытость, для угнетенного – справедливость, для умного – достоинство. И такой жизни человек хочет не на небесах и даже не в пенсионном возрасте, а по крайней мере в обозримом будущем.

Как и все способности, эта способность у разных людей развита в разной степени. Одни довольствуются малым: сознанием того, что произвели на свет детей, собственными руками построили дом, украсили наличники затейливой резьбой. Другие хотят большего: построить множество домов, заслужить славу в районном, областном, всесоюзном, мировом масштабе. Одни еще не проявили свою значительность и в большей или в меньшей мере хотят ее проявить; другие проявили и хотят или не хотят большего.

Эту способность – «Нужду в значительности» определяет ВОЛ. Другие тесты позволяют выяснить, а что именно хочет человек. Социальная ответственность – потребность что-то давать людям, буквально каждому (важное свойство врача, учителя, продавца), необязательно бесплатно и необязательно с пользой. «Бесплатность» оценивается с помощью третьего теста – «Альтруизм»: наслаждение от того, что можешь отдать ближнему последнюю рубашку (последнюю, а не десятую, да к тому же вышедшую из моды). Третье и четвертое качества – «Самооценка» и «Социальная значимость» – говорят о том, как высоко человек оценивает себя и свое служение обществу. Подключим сюда «Люшера», и мы увидим, почему «оранжево-красная» личность хочет получить все именно сейчас, «сине-зеленая» боится потерять то, что имеет, и ждет случая подняться на ступеньку выше, «желтая» согласна быть признанной завтра (и даже после смерти), а «красно-фиолетовую» нужно ласково погладить и сказать несколько приятных слов.

Появляется нужда в значительности в самом раннем возрасте, когда по отношению к родителям начинает действовать установка «У меня неблагополучно – у вас благополучно». Послушайте, как говорят дети: «А у меня...», «А мой папа...», «А у нас дома...»

Когда мама аккуратно разрезает кусок пирога на две равные доли, сестренки болтают под столом ногами и внимательно следят за действиями мамы. Потом одна говорит другой: «У меня такой же кусок, как у тебя, а у тебя нет».

Если появляется установка «У меня неблагополучно – у вас (тоже) неблагополучно», нужда в значительности становится особенно острой и хронической. «У меня благополучно – у вас неблагополучно» – только внутренняя маска, безуспешная попытка обмануть себя и готовность воспользоваться любым суррогатом значительности: унижать более слабых, воровать сначала по мелочам, а потом по крупному счету, попробовать, а потом и злоупотреблять спиртными напитками.

Но даже если первая установка благополучно перейдет в четвертую – «У меня благополучно – у вас благополучно», человек, утолив жажду в значительности, начинает преобразовывать ее в потребность более высокого порядка. Эта потребность растет с раннего юношеского возраста до 50—60 лет по «развернутой спирали»: выше, потом немного ниже, потом еще выше, потом немного ниже...

Выше: до 18 лет. Острая потребность в самостоятельности, независимости, возможности испытать себя во всем.

Немного ниже: 18—20 лет. Заслоняют другие мотивации – кем быть и еще беспомощные творческие желания (потребность в проявлении инициативы).

Еще выше: 20—25 лет. Начало семейной жизни, первый собственный ребенок, начало профессиональной жизни. Только в этом возрасте стоит вывешивать фотографию на доске Почета. Более ранняя слава, если не развращает, то по крайней мере может испортить характер.

Немного ниже: 25—30 лет. Окончательно определяются жизненные цели, приобретаются навыки и появляется творческая отдача.

Еще выше: 30—40 лет. Первый жизненный итог. С этой возрастной точки видно, и чего достиг, и сколько осталось до пенсии.

Немного ниже: 40—50 лет. Первые подступы старости, первые возрастные болезни, потребность в более спокойной, размеренной жизни для накопления навыков.

Еще выше: 50—60 лет. Второй жизненный итог. Самый ответственный и противоречивый, как у подростка, этап человеческой жизни: вершина свершений, появление больших, но уже труднореализуемых возможностей. Особенно колоритно это проявляется у Т-специалистов: столкновение профессиональной молодости с физической старостью, последняя отступает, но ненадолго.

Теперь ниже: за 60 лет. Третий и окончательный жизненный итог, подведение баланса, который почему-то получается с отрицательным сальдо. Так уж устроен человек: он всегда хочет больше того, чего достиг. Последние громы острых творческих желаний, но со скудеющим дождем. Чем страдают пенсионеры, выставляя напоказ формальные свидетельства своих заслуг,– только ли старческими немощами?

Такова жизнь!

Б самом центре Москвы, где Иван III поселил новгородских бояр, а Петр I проложил дорогу из Кремля в Преображенское, сейчас учатся ученые-организаторы. Одна треть из них – Т-специалисты, заинтересовавшиеся проблемами организации и управления наукой. Вторая – ученые, проявившие свои организаторские способности и теперь приобретающие для этого необходимые знания. И третья – ученые-неудачники, остро чувствующие свою незначительность и надеющиеся обрести ее если не в исследовательской, то в организационной работе. Возраст – от молодого до среднего. Острый интерес к личности научного работника и в первую очередь к собственной личности. Они изучают тесты и стараются в первую очередь испробовать их на себе. Разрабатывают профессиограммы и спешат сразу проверить свое соответствие им. Они живой пример того, что значительность чаще всего проявляет профессия.

Проявляется значительность и в пространстве, и во времени.

Больше всего здесь повезло нам, научным работникам. За каждым тянется «хвост» публикаций в отечественных и иностранных журналах, нас многие читают, хотя и не знают в лицо. Но получается парадокс: чем талантливее и гениальнее ученый, тем меньше знают и ценят его современники, тем более оценят его потомки, к которым он адресуется, при условии, что они узнают о нем. Менделеева не избрали академиком, а многие ли из тогдашних академиков заслужили посмертную славу?

Среди ученых ходит шутка. Есть три вида гениев. Гений первого вида легко добивается признания, и еще при жизни ему надевают венок и возводят на пьедестал почета. Гения второго вида при жизни не признают, а после смерти почитают. И гений третьего вида: при жизни его не признают, а после смерти забудут и никогда не вспомнят.

Р.Плятт назвал профессию актера публичной. Актера знают много, иногда даже слишком много людей и узнают не только там, где приятно, чтобы тебя узнавали. И тогда вырабатывается манера держать себя в жизни как на сцене, украдкой бросая взгляд: узнали? Это оборотная сторона медали, но все-таки, как некоторые утверждают, «приятной» медали. Уходит артист со сцены – его могут легко забыть (общественная память небеспредельна), и даже гениальные актеры порой ничего не оставляют после себя, кроме восторженных, но мало о чем говорящих, отзывов мемуаристов.

Художнику б этом отношении лучше. После него остаются полотна. Его значительность – участие б выставках. Без выставок он не приемлет себя. Он борется за участие в них, переживает отказ выставочной комиссии ему и отказы другим, все выставочные дни проводит в праздничном угаре и еще долго потом живет этим.

Архитектору еще лучше. Я помню, какое впечатление произвели на меня слова знакомой, просто сказавшей: «Этот дом построил мой отец».

Чем более высокий пост занимает руководитель, тем больше людей его знает, и попадает он в положение артиста. Если он директор завода, все связывают облик, гигантских заводских корпусов с его личностью. Но когда-нибудь он уходит, а корпуса, как ни странно, остаются и продолжают жить своей жизнью. Незаменимых личностей нет. Руководитель вообще в смысле значительности находится в особом положении: значительность в нем проявляет должность, пока он ее занимает, и одна из его должностных обязанностей – проявить значительность своих подчиненных.

Вот хрестоматийная «министерская» история. Приходит в учреждение посетитель и спрашивает вахтера, как пройти в нужный ему кабинет. Вахтер очень вежливо, внятно и понятно объясняет. Посетитель благодарит, идет к лифту, потом возвращается к вахтеру.

– Я много хожу по разным учреждениям и министерствам, но впервые узнал, что можно так понятно и кратко давать справки.

Вахтер покраснел (его похвалили):

– Послушали бы вы, как я говорил тринадцать лет назад, когда стал вахтером. Едва я раскрывал рот, как люди начинали раздражаться, а некоторые говорили грубости. Потом я понял, что когда даешь справку, нужно сделать две паузы... Еще требуется дикция.– И вахтер с увлечением стал читать маленькую лекцию о том, как давать справки.

Посетитель внимательно выслушал до конца и сказал:

– Ну теперь я понимаю, что значит квалифицированный вахтер. Если это так, то вы король вахтеров. Позвольте вам за это пожать руку.– Он церемонно поклонился и ушел, а вахтер еще долго оставался в приподнятом настроении, не забыв вечером рассказать об этом жене. В нем проявили его значительность.

Сделаем вывод: значительность проявляет не только публичная или престижная профессия, но и высокая квалификация.

Еще один пример. Идет семейный совет: где сыну-студенту работать на каникулах: в поле, стройотряде или официантом в ресторане? Вам не нравится работа официанта? Может быть, потому, что вы вспомнили неквалифицированных – невнимательных, грубых, неряшливых, нечестных и, следовательно, неспособных официантов, а заодно – посетителей, не все ведь умеют красиво сидеть, есть, говорить и знают, сколько пить. А вот юрмальские (в Латвии) официанты проходили стажировку в дальних странах, многие из них стали победителями на всесоюзных конкурсах, с ними приятно говорить, и ими можно восхищаться.

Среди слушателей школы ученых-организаторов выделяется молодая женщина: скорее полная, чем худая, с непропорциональными формами, лысеющая и с явной щеточкой усов. Но когда она говорит и жестикулирует, эти бьющие в глаза физические недостатки куда-то исчезают. Одни страшатся своих недостатков, тушуются, другие идут напролом, не скрывают их, но рядом ставят свои достоинства – так достигается эффект.

У кинорежиссеров есть одна слабость: выставлять напоказ страдания своих героев – в больнице, в тюрьме, в плену. И появляется штамп: поджатые губы, нахмуренный лоб, печальные глаза. Однако всякие страдания кратковременны: известие о смерти близкого человека, операция без наркоза, трагедия в театре. А жизнь продолжительна, и, даже если она до невыносимости трудна, люди находят моменты улыбнуться, пошутить и побеждают своей значительностью. Черчилль польстил американцам, сказав, что они умеют смеяться и воевать и одно и то же время. А разве наши солдаты разучились смеяться, взяв на себя основные тяготы войны?

Нормальный человек – в психическом, нравственном отношении – всегда обретет свою значительность (надо только ему в этом помочь). Ненормальный (врачи в этом случае говорят «анормальный») обретает значительность в психической болезни, или навсегда теряет ее, кончая жизнь самоубийством, или пользуется суррогатами значительности.

Стоит длинная автобусная очередь. Подъезжает долгожданный автобус, но останавливается не в начале очереди, а впереди или сзади: очередь комкается, люди бегут, толкаются, раздражаются, трещат от напряжения двери, а шофер – смотрит. Это он сделал ненарочно, не рассчитал, задумался о чем-то своем? Нет. Он воспользовался суррогатом значительности. Это не тот водитель, который не стесняется объявлять остановки, делает это мастерски и открывает только что закрывшуюся дверь, увидев бегущего человека. Он тоже смотрит и ловит благодарный взгляд, проявляющий его значительность (без всякого суррогата).

Не кажется ли вам, что между американским президентом, миллиардером, который не думает стать президентом, но имя которого носят ледяная вершина в Антарктиде, университет и благотворительный фонд, и туристом, оставившим надпись на историческом памятнике «Ося и Киса здесь были», есть нечто общее?

НЕ ПОТЕРЯТЬ ДРУГИХ

Скорпион почти не шевелился, но кругом царил переполох.

Полупроснувшиеся люди суетились, трясли свою одежду, из которой больше ничего не выпадало. Постепенно остывали. Смотрели на часы. До завтрака оставалось еще два часа. Повар в соседней юрте только начинал разводить огонь.

– Мужественная женщина,– сказал Володя.

– Как всегда, ты делаешь двусмысленные комплименты. Женщина должна быть женственной.

– Женственные женщины дома сидят и не ловят скорпионов.

– Это смотря где дом...

– Мальчики, да замолчите вы! Забыли, что ваши перепалки до добра не доводят.

Женя был единственным зрителем этой сцены, где каждый исполнял привычную ему роль. Так далеко на юг он не забирался, и появление скорпиона больше обрадовало, чем испугало его.

После завтрака они с Володей сразу же пошли им запад от юрт, по отполированному каменистому ложу пустыни. Кое-где из-под земли вырастали белые гранитные великаны, ив отсутствии прямых линий мир воспринимался, как в кривом зеркале, таинственным и неземным.

– Ну, продолжай,– напомнил Володя,– ты же знаешь, что значит жить в центре Центральной Азии.

– Еще бы! Но всего не расскажешь, а потом я что-нибудь еще вспомню. Ну так вот, Таня вышла замуж за Джафара. Толя узнал, погоревал и уже, говорит, женился. Ты осуждаешь?

– Почему осуждаю? Но Жанна, она ведь за тем хребтом. И ничего не знает.

– Узнает, тоже перетерпит. Да, еще Вера разбилась на Кавказе. Ну, еще наш знаменитый мотоциклист защитил диссертацию. Первый. Представляешь?

– Постой, помолчи немного.

– Но ты же требовал новостей.

– Нет, я о другом... Вот когда ходишь по этому лунному ландшафту... или лежишь с открытыми глазами в юрте. В углу шуршат молодожены, а Рудольф крутит одну из неразбившихся пластинок...

– Где это в юрте ты нашел углы?

– Не придирайся. Я думаю, что мы нарочно уходим в мир минералов и горных пород, чтобы не думать о людях, потому что не знаем, как вести себя с ними. Мы живем здесь как раки в садке – покидаем садок только во время маршрутов. Молодые кричат, старые ворчат. Мужчины грубые, женщины хитрые. Ты знаешь, Павел Иванович и Валентина Федоровна не живут вместе уже почти год, а у них в России ребенок. Теперь она чаще и маршрутах с Арнольдом. Я говорю ему: «Подлец, почему ты не женишься?», а он ухмыляется: «Могу и жениться».

– Просто вы друг другу порядочно надоели. Вас нужно рассортировать и рассадить. Люди, как минералы, не могут соседствовать с кем попало. А так вы главные ребята, только чудные немного. Как сегодня утром.

– Будешь чудным. Ты не знаешь усталости от напряжения почувствовать что-то ползущее по телу.

Они уходили все дальше и дальше от юрт, которых совсем уже не было видно. Их сопровождали грифы – на почтительном, но всегда одном и том же расстоянии. В черных блестящих глазах можно было читать что угодно: любопытство, насмешку, предостережение.

– Почему мы стали геологами? Из любви к природе, к приключениям или презрения к домашнему уюту? Вот стукнет всем под сорок, как Клавдии Алексеевне, когда и семью заводить поздно, и в маршруты ходить тяжело. Что тогда? Почему нам постоянно внушают: главное – работа и коллектив, семья тоже важно, дети хорошо, а разводиться плохо? Да разве это семья: он здесь, она там, а дети неизвестно где...

– Ну если убрать эмоции, то в общем ты прав. Мы не знаем, почему мы стали геологами. Нас не учили в школе и в университете законам жизни в семье и в коллективе. Мы даже не знаем, как управлять людьми, хотя почти все из нас становятся начальниками. Правда, я думал, почему ботаников учат ботанике, а геологов геологии, и только. Но, может быть, это и неплохо; мы подумаем, другие подумают, третьи – и все осознают свое невежество. Как король понял, что он голый. И людоведению наших внуков будут уже учить, и все станут счастливыми.

– Спасибо, утешил. Постой, а правильно мы идем?

– Конечно, правильно, вот растрепанный гриф был все время слева от нас...

Этот разговор происходил приблизительно за десять лет до того, как обыватели уяснили себе разницу между психиатром и психологом, и за двадцать лет до того, как Женя стал социальным психологом в одном из НПО.

Научно-производственное объединение на востоке Москвы. Тысяча разных людей, которые почти все знают друг друга. Здесь, как в фокусе, сконцентрировались события научно-технического развития последних двух десятков лет, все противоречия между надоевшим и непривычным, верой, интуицией и анализом.

Отрасль из малоактуальной вдруг превратилась в слишком актуальную. Объединили несколько узкопрофильных институтиков и заводиков и назначили директора – не ученого, не инженера, а чиновника – человека доброго, скромного и податливого. Бывшие директора, «киты» в своей науке и на своем производстве, превратились в заместителей директора; каждый продолжал заниматься своим делом, ни с кем власть не делил, в работу директора не вмешивался и на его должность не претендовал. Так получился симбиоз.

Появились деньги. На деньги стали закупать новое оборудование. Но было жалко, и не было формальных оснований расстаться со старым. И возникла ситуация, когда по улице разъезжают автомобили всех марок, всех времен, только что сошедшие с конвейера и готовые вот-вот развалиться на части. То же самое случилось с корпусами: старое не разрушали, а расширяли, пристраивали к нему новое, и еще новое строили отдельно. Получилось странное смешение архитектурных и художественных (точнее, антихудожественных) стилей и функциональных назначений.

Но труднее всего пришлось людям – сотрудникам этого конгломератного объединения. Смешали вместе рабочих, техников, лаборантов, инженеров и научных работников.

Один из заводиков был чисто женским. Создали его во время войны, с большим трудом укомплектовали кадрами – специальные уполномоченные объезжали подмосковные школы и вербовали девушек, окончивших в 1943 году десятилетку. Так образовалось предприятие – молодежное и женское.

Потом оказалось, что это еще и вредное производство. Вопрос разбирали серьезно и порешили: повысить молодым женщинам зарплату, ежедневно выдавать молоко, сократить рабочий день; ввели диспансеризацию – принудительный профилактический медицинский контроль, увеличили продолжительность отпуска (во время отпуска – бесплатное санаторное лечение). В результате никто не ушел и никто не пришел вновь работать на это предприятие.

Быстро наступил срок выхода всех на пенсию, и оказалось, что никто из молодежи не хочет здесь работать: слишком запущено производство – устаревшая технология, низкая культура труда. Стали копаться в причинах. Причин оказалось две.

Первая: не было заявлений об увольнении. А ведь каждое заявление – сигнал: все ли у нас обстоит благополучно, почему человек уходит, хорошо это или плохо, почему где-то ему предлагают лучше, а мы предложить не можем (или не хотим)?

Коллектив – это живой организм. Когда-то он рождается, когда-то достигает расцвета, когда-то должен умереть. Кстати, бессмертных коллективов не бывает, но разные категории коллективов имеют разные сроки жизни. Когда же коллектив переживает пору своего возрастного расцвета, его жизнеспособность обеспечивается обновлением кадров. Не очень сильным, ибо тогда все работники чувствуют себя временными, нет никаких авторитетов и никаких традиций. И не очень слабым, ибо тогда авторитеты превращаются в идолов, традиции закосневают, и средний возраст членов коллектива угрожающе растет.

Вторая причина – в подавляющем большинстве коллективов складывается более или менее «демократичная» обстановка: нельзя прямо сказать директору, что ты о нем думаешь, но можно это довести до его сведения косвенно. Здесь же действовал принцип: «Что тебе, государство зря деньги платит и такие льготы дает?» И любой непорядок, потери времени и материалов воспринимались как само собой разумеющееся. Как же дошли до такой жизни?

Да потому что в министерстве была естественная текучесть кадров и никто не замечал, что производство со слишком слабой текучестью деградирует. Потом в министерстве мрачно шутили: «Эх, тряхануло бы Москву землетрясение и разрушилось здание завода, мы бы бульдозером площадку расчистили, новые фонды получили, новое здание построили, новое производство наладили. А вот модернизировать старое: не знаешь, с какой стороны подойти».

К счастью, стали создавать объединения, и женский заводик объединили.

Когда производство объединяют с наукой, производство становится опытным. Рабочие учатся смотреть на цех как на гигантскую лабораторию и думать не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем плане. Техники учатся работать вместе с лаборантами, а инженеры начинают ревниво относиться к научным работникам. Эта ревность приводит к сотрудничеству: вместе с научными работниками инженеры ставят эксперименты, пишут научные статьи, получают авторские свидетельства, читают лекции в вузах и институтах повышения квалификации.

Не сразу руководители объединения постигли истину, что ни один исследователь не тратит па исследовательскую работу 100 процентов своего рабочего времени, но для стопроцентной эффективности нужно, чтобы он решал не одну, а несколько научных проблем, ездил на другие предприятия, участвовал в конференциях и преподавал.

Что касается чистых исследователей, то они оказываются далеко не «чистыми». Условно их можно разделить на три группы: разработчиков, экспериментаторов и теоретиков.

Разработчики тоже экспериментаторы, но одновременно и технологи, и непосредственно от них зависит, будет ли хорошо работать заводское оборудование и выпускаться качественная продукция. Признание их значительности: запатентованные стайки, приборы и способы производства. Они работают с уникальными материалами, могут тратить большие деньги, по находятся под сильным контролем плана и министерских комиссий.

Экспериментаторы тоже разработчики, но в основном способов и методов, а не приборов. Они чуть больше ученые и любят ограждаться от разработчиков терминами: «разработки» и «исследования». Они не только патентуют, но и публикуют статьи, обладая тем счастливым преимуществом, что в отличие от теоретиков могут что-то показать, но так же, как теоретики, не любят вмешательства в свои дела. Поэтому контроль над ними проблематичен и ограничивается требованием туманных отчетов о конкретных методах.

Но самые одиозные – теоретики. За ними уже ничего (никого) нет, они не терпят даже формального вмешательства, ничего не могут показать и пишут только статьи. Эта противоположность разработчикам сразу бросается в глаза: теоретики любят больше писать, чем читать, больше говорить, чем слушать, они говорят то, что думают, и ничего не скрывают. Экспериментаторы за глаза называют их «шизиками», «не от мира сего», по завидуют оригинальности их мышления, глубине абстракций и, главное, полной свободе ходить на работу и делать когда и что вздумается, ловят бросаемые ими идеи и подвергают экспериментальной проверке.

Сначала теоретиков решили объединить в одну группу и навязать им такой же распорядок дня, как и всем. Но оказалось, что теоретики связаны с самыми различными экспериментальными подразделениями и если приходят на работу, то околачиваются в самых разных местах. Постепенно пришли к мысли не отделить, а распределить их. Это уменьшило напряженность отношений между экспериментаторами и теоретиками, и экспериментаторы стали приобретать вкус к теории. Администрация выиграла еще и тем, что чаще стала использовать теоретиков в качестве консультантов и экспертов, и, может быть, поэтому их стали чаще видеть на работе.