Текст книги "Выживший. Чистилище (СИ)"

Автор книги: Геннадий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Марченко Геннадий Борисович
Выживший. ЧИСТИЛИЩЕ

 Книга 1. ЧИСТИЛИЩЕ

Глава I

Короткий тычок в солнечное сплетение заставил меня согнуться пополам. Пока я пытался протолкнуть в легкие воздух, мне добавили по почкам, и я, рухнув на пол, едва не отключился. Суки! Знают, куда бить. Еще бы, опыта в подобных делах у этих костоломов хоть отбавляй.

Перед моими глазами оказались хромовые, хорошо начищенные сапоги следователя.

– Так и будем упорствовать, гражданин Сорокин?

Руки его подельников вздернули меня вверх, продолжая удерживать на весу – ноги пока еще плохо мне подчинялись.

– Будешь правду говорить, падла?!

И еще один удар в грудь, после которого я обвисаю в руках своих палачей. На этот раз к горлу подкатила тошнота, и каким-то чудом меня не вывернуло наизнанку. Еще не хватало здесь наблевать, этот гребаный садист может заставить и языком вылизывать все это безобразие. Хотя я бы его, конечно, послал куда подальше, но после этого пришлось бы вытерпеть очередную порцию физических издевательств. А мне и так уже было ой как несладко.

* * *

Как я оказался в столь щекотливой ситуации? В это трудно поверить, но еще вчера я находился... ровно в восьмидесяти годах отсюда. Да-да, вы не ослышались, именно в годах, а не километрах. Потому что в 1937-й я угодил прямиком из 2017-го.

Ефим Николаевич Сорокин, бывший спецназовец-сверхсрочник, повоевавший когда-то во второй чеченской, теперь частный предприниматель... Получается, что и предприниматель бывший.

Как это случилось? Подвела тяга к небу, вернее, к прыжкам с парашютом. Надо сказать, что форму я старался поддерживать и в спецназовском спортзале, на ремонт которого выделил когда-то стройматериалы, и периодически наведываясь в подмосковный аэроклуб.

Я не так давно прикупил себе крыло фирмы 'PD-2'. Симпатичной такой раскраски в цветах российского флага. На этот раз тоже прыгал с ним.

Сиганул из Л-410 вместе с десятком парней и Маринкой – нашей отчаянной боевой подругой. Не стал развлекать себя затяжным прыжком, раскрыл купол на полутора тысячах метров. И тут же меня насторожило, что вокруг никого нет. Ни ребят, ни Маринки, словно все вдруг чудесным образом испарились. Самолет тоже пропал из виду, что было весьма странно – я его покинул менее полуминуты назад, и это все-таки не скоростной истребитель, чтобы так внезапно исчезнуть из виду. Облаков тоже вроде бы прибавилось, хотя погода по-прежнему оставалась солнечной.

Недоумевая, принялся обшаривать взглядом землю, и еще больше удивился, не узрев там ни людей, ни машин, включая мой 'Nissan', где я оставил деньги и телефон, да и вообще местность как-то изменилась. Куда пропал домик, где сидело все руководство аэродрома, включая диспетчера и начальника, и во дворе которого мы укладывали парашюты? Ох, что-то не нравится мне все это!

Приземление прошло нормально, хотя и трава показалась мне выше и гуще, чем была раньше. А неподалеку, привязанная к столбику, паслась буренка, с интересом косящая в мою сторону – что это, мол, за дядька с неба свалился! Интересно, где же люди? Что вообще происходит?

Голова думает, а руки делают. Кое-как затолкал парашют в ранец, и двинулся в сторону Ватулино, как называлась ближайшая к аэроклубу деревня. Она, кстати, тоже странным образом видоизменилась. Никаких современных материалов, некоторые дома вообще крыты соломой. Не успел войти, как был облаян шавками, а какой-то паренек в закатанных штанах с криком 'Шпион! Шпион!' порскнул прочь. Я пожал плечами, гадая, какие еще открытия меня ждут.

Они и не заставили себя ждать. Появился тот же пацан, с которым рядом вышагивал... Наверное, это все же был милиционер, однако выряженный словно по довоенной моде: в подпоясанную широким кожаным ремнем белую гимнастерку с петлицами в бирюзовой окантовке, в синие галифе, заправленные в начищенные до блеска сапоги, а его гладко выбритую макушку венчала фуражка с красным околышем. Вдобавок из кобуры выглядывала рукоятка револьвера. Они что тут, историческое кино снимают?

Я так и его и спросил, мол, что за фильм снимаете? На что 'ряженый' окинул меня недобрым взглядом, а его рука потянулась к кобуре.

– Кто такой? Документы, гражданин, предъявите.

– Вы извините, товарищ, но документы я в воздух не беру. Я их в машине оставил, и теперь вот не пойму, где машина и куда вообще все подевались?

– Товарищ?! Тамбовский волк тебе товарищ! А ну, руки вверх!

Глядя на направленный мне в грудь ствол модифицированного револьвера системы Нагана, я подумал, что шутка зашла слишком далеко.

– Слышь, мужик, ты хорош дурака-то валять. Кто у вас тут главный? Режиссер не Михалков случайно, может, он продолжение 'Утомленных солнцем' снимает? Так я могу кого-нибудь сыграть...

– Молчать! Руки в гору, сволочь!

Ого, а товарищ не унимается. Вон как рожа покраснела, глаза навыкат, губы дрожат, еще и народ вокруг собираться начал, перешептывания, в которых слово 'шпион' звучало уже несколько раз, я прекрасно слышал. Дурдом какой-то!

Ну ладно, сам напросился. Ничего сложного делать не пришлось. Учитывая, что 'милиционер' стоял ко мне вплотную, я сначала опустил на землю парашютный ранец, затем поднял руки, и тут же зажатым в левой шлемом рубанул по запястью его правой руки, в которой он держал ствол. Револьвер упал в пыль, охнувший вместе с зеваками 'ряженый' потянулся было за оружием, но удар носком кроссовки под коленную чашечку заставил оппонента со стоном свалиться мне под ноги. Я спокойно подобрал револьвер, тут же одна из баб завизжала, и народ кинулся врассыпную. Остался только беззубый старик с потухшей цигаркой во рту, в телогрейке и рваном треухе на голове, несмотря на августовскую теплынь.

'Милиционер' предпочитал лежачее положение, хотя вполне мог, думаю, стоять на своих двоих – не так уж сильно я ему зарядил. Ну и пусть лежит, целее будет. Кстати, револьвер-то небось со спиленным бойком, а если нет, то патроны наверняка холостые. Пиротехника киношная как-никак. Как-то знакомый, без лишний афиши коллекционировавший боевое оружие, давал мне пострелять по банкам из точно такого же револьвера, так что какой-никакой опыт обращения с подобным оружием имелся. Я прицелился в ближайшее дерево, нажал на спусковой крючок, раздался выстрел... и от ствола отлетела крупная щепка. Кто-то снова завизжал, уже с той стороны дома, а я сам от неожиданности едва не присел. Вот же ни хрена себе, вот тебе и холостые!

Единственный, кто сохранял полную невозмутимость, был тот самый старик в треухе. К нему-то я и направился.

– День добрый, отец!

– Ась?

– День добрый, говорю! Дед, это Ватулино?

– Ась?

– Я спрашиваю, это село Ватулино?

– Ась?

– Тьфу ты!

Вот же ведь, тетерев попался. В этот момент я приметил выглядывавшего из-за плетня того самого парнишку, что привел милиционера. Поманил его пальцем.

– Слышь, пацан, это деревня Ватулино?

Парнишка вылез из-за плетня и, ковыряя пальцем в носу, бесстрашно приблизился.

– Ага, Ватулино... Дядь, а дашь револьвер подержать?

– Дам, только сначала патроны выковыряю из барабана.

Ну вот, теперь пистолет без боеприпасов – просто железка. Хотя, может, у 'милиционера' где-то заныканы запасные. Но пока он не рискует дергаться, а я, под его взглядом, в котором смешались страх и ненависть, даю револьвер поиграться парнишке. Не забыв предупредить, что оружие детям не игрушка.

– Слушай, мой юный друг, а что это у вас тут все так вырядились? – придержал я за шиворот собиравшегося удрать мальца. – Кино что ли снимают?

– Неа, кина тут нету. К нам в прошлом месяце приезжали кино показывать в клубе, 'Чапаева' смотрели.

Однако... Как-то у них тут все дремуче.

– У вас в клубе телефон есть?

– Ага.

– А где этот самый клуб находится?

– Да вон он!

И пальцем указал на высившуюся за селом церквушку.

– В церкви?

– Это раньше там церква была, а щас клуб.

Все страньше и страньше... Ладно, пойдем разведаем, что к чему. Видно, слава бежала впереди меня, потому что навстречу мне никто не попался, и даже шавки предпочитали облаивать с безопасного расстояния. В кармане джинсов в такт шагам весело позвякивали экспроприированные у 'милиционера' патроны. Я на 'ряженого' не оглядывался, у меня после Чечни развилось чувство, благодаря которому я ощущал направленный в спину ствол. А сейчас это чувство помалкивало.

Джинсы, кстати, не мешало бы простирнуть, от травы остались зеленые полосы. В отличие от некоторых своих коллег по парашютному спорту, я предпочитал обычную 'джинсу' и майку с длинным рукавом, если прыгать приходилось летом. Ну и шлем, само собой, отечественного производителя 'Matrix'.

От околицы до церкви было метров сто. 'Клуб крестьянского досуга имени Демьяна Бедного' – прочитал я намалеванные белой краской слова на красном транспаранте. Возле бывшей церкви о чем-то горячо спорили девица с парнем. Голова девушки была повязана красной косынкой. У парня, одетого в простенький костюм и рубашку с большим отложным воротником, на лацкане красовался значок ОСОВИАХИМ. Я расслышал слово: 'Стреляли', видно, эхо выстрела и сюда донеслось. Увидев меня, бодро вышагивающего со шлемом в руке и парашютным ранцем за спиной, они застыли как вкопанные.

– Здравствуйте, товарищи.

Я мило улыбнулся, всем своим видом выказывая дружелюбие. Если девушка глядела скорее заинтересованно, и ответила тихо 'Здрасьте', то во взгляде парня присутствовало напряжение. Похоже, придется брать инициативу в свои руки.

– Товарищи, мне сказали, у вас тут телефон имеется.

– Ну, имеется, и что с того? – наконец откликнулся обладатель осовиахимовского значка.

– Позвонить бы.

– А вы, извините, кто такой будете?

Снова те же вопросы. Чем я их удивляю, собственно говоря? Это они меня удивляют. Ладно бы, я словно какой-нибудь хронопутешесвтенник провалился лет на семьдесят в прошлое... Постойте-ка! А ведь как ни фантастично это звучит, но многое могло бы объяснить. Я, конечно, читал в свое время и 'Янки из Коннектикута при дворе короля Артура' Твена, и 'Машину времени' Уэллса, но это же просто литература! Красивые, но выдуманные истории о путешествиях во времени! Ладно, сейчас попробуем выяснить.

– Фамилия моя Сорокин, я из Москвы. Прыгал с парашютом, пока летел – все странным образом поменялось. Словно в прошлое угодил.

– Как герой Марка Твена? – округлила глаза девушка.

Гляди-ка, не я один такой начитанный. Но нужно все-таки выяснить мое времянахождение.

– Девушка, будьте так любезны, подскажите, какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот тридцать седьмой.

– Тридцать седьмой?

Нет, я, конечно, ожидал чего-то подобного, но все же ее слова произвели на меня эффект подобно удару обухом топора по голове. Прилетело мне как-то в одной из драк еще до армии, так что было с чем сравнивать. Услышав ответ девицы, я разве что на пятую точку не сел. Это что же получается, други дорогие, я и впрямь сорвался в прошлое аж на... дайте-ка посчитаю... на 80 лет! Ну ни хрена себе расклады! Мать моя женщина, да за что же мне это?!!

– Вам плохо?

– Что? А, это ерунда, сейчас пройдет... А число какое? – поинтересовался я слабым голосом.

– 19 августа, четверг.

У нас в 2017-м это число на субботу выпадает, как-никак в аэроклуб я по субботам и заглядывал. Здесь же четверг, а верить словам девушки повода не было.

Все-таки негоже выглядеть барышней, падающей в обмороки при каждом удобном случае. В глубине души, конечно, теплилась надежда, что я стал жертвой чьего-то грандиозного розыгрыша, но теплилась очень слабо.

В этот момент из черного репродуктора-тарелки на столбе что-то захрипело, после чего диктор – точно не Левитан – с середины фразы начал рассказывать, что на юге и юго-востоке Польши вчера началась крестьянская забастовка. Закончил он сообщением, что установившийся в прошлом году в Испании режим Франко продолжает проводить репрессии против несогласных с диктатурой. Тысячи ни в чем неповинных испанцев брошены за решетку, многие, поддерживавшие свергнутых в результате военного переворота республиканцев, расстреляны... А затем в эфире объявили песню повстанцев из только что вышедшего на экраны кинофильма 'Остров сокровищ', и зазвучало бодрое '...Пусть победно горит надо всеми наш гордый и свободный стяг! Ружья – за плечи, и ногу – в стремя! Кто не с нами, тот и трус и враг!...'

Все это время мы втроем стояли и, словно завороженные, слушали звуки из репродуктора, и только на песне я, наконец, встряхнулся. Не будучи по жизни подвержен приступам депрессии, решил не заморачиваться моральными терзаниями, а принять все как должное и решать проблемы по мере их поступления.

– Товарищи, раз уж меня угораздило так влипнуть, то мне нужно встретиться с кем-то из... вышестоящих начальников.

– Можно пригласить председателя колхоза, товарища Кондратьева, – предложила девушка. – Ой, а вы из какого года к нам попали?

– Оля, ты что, не видишь, это же немецкий шпион, – довольно громко прошептал ей на ухо молодой человек.

– Ой, – снова ойкнула девушка. – Ты думаешь, Олег?

– А ты что, всерьез веришь его россказням про машину времени?

Нет, я на его месте тоже, понятно, не поверил бы. Но поскольку я точно знал, что каким-то чудом угодил в прошлое, то просто сказал:

– Вот вы, товарищ, чушь несете. И знаете почему? Да потому что любой шпион не стал бы прикидываться хронопутешественником. Он бы постарался замаскироваться под обычного советского гражданина, а не ходил бы по деревне с парашютом и в импортных джинсах.

– У нас село, – поправил меня Олег.

– Хрен редьки не слаще, – довольно бесцеремонно парировал я.

Ишь ты, Оля-Олег, свела судьба двух почти тезок. Только одна ко мне всей душой, а второй шпиона подозревает. Опять же, на его месте мне в голову тоже закрались бы аналогичные мысли. Время такое.

А я же со своими знаниями могу предупредить того же Сталина о готовящемся нападении фашистской Германии на СССР 22 июня 1941 года. Главное – добраться до секретаря ЦК ВКП (б) – так, кажется, сейчас называется его должность. Если, конечно, не считать разного рода прозвищ типа Кобы или неофициального титула Вождь народов.

– Стоять! Стоять, сука! Руки!

Опа, снова нарисовался давешний милиционер. Теперь уже, пожалуй, можно и не закавычивать, видно, страж порядка самый что ни на есть настоящий.

– Товарищ Дурнев, у нас тут шпион вроде бы, – пытается вставить реплику Олег.

– Без тебя знаю, – зло отвечает лысый, направляя на меня ствол вернувшегося к хозяину револьвера.

На этот раз Дурнев держится от меня подальше, помнит, чем в прошлый раз закончился неосторожный подход к моей персоне. Ну и пусть с ним. Надеюсь, хватит ума не выстрелить, а сдать 'шпиона' куда следует. Там-то и разберутся, что к чему. Теперь придется как-то встраиваться в существующую модель времени, пытаться выжить в столь интересную и неспокойную эпоху.

По команде милиционера Олег мне скрутил за спиной бечевкой руки, причем так, что я легко мог бы освободиться. Но решил не делать этого до поры до времени. Затем меня обыскали, найдя лишь висевший на шнурочке маленький серебряный образ с моим покровителем – Георгием-Победоносцем.

– Верующий? – поинтересовался Дурнев.

Я промолчал, не посчитав нужным отвечать на этот вопрос. Милиционер, впрочем, и не настаивал.

Затем был усажен в телегу, которой 'рулил' молчаливый мужик, и под конвоем Дурнева препровожден в райотдел НКВД. Дорога заняла чуть больше часа.

Местный начальник по фамилии Козлов с виду казался довольно дружелюбным, хотя первым же делом поменял веревку на наручники – прообраз наручников будущего, из которых, впрочем, освободиться было не менее проблематично. С интересом меня расспросил, кто я и откуда, поинтересовался, во что это я одет, полюбопытствовал насчет марки конфискованных у меня парашюта с запаской и шлема, хмыкнул, покачал головой, все зафиксировал, при этом не выказав какого-то удивления, словно каждый день ему приходится общаться с путешественниками во времени. Затем велел своему помощнику вывести меня в коридор.

– Может, в кутузке посидит?

– Там битком, нечего с ворюгами и алкоголиками нары делить, – высказался Козлов. – Тем более, я так думаю, недолго ему у нас куковать.

В коридоре на лавочке в рядок сидели какие-то понурые граждане, для которых я не представлял интереса. От нечего делать стал прислушиваться к происходящему за дверью. Сюда доносился только глухой бубнеж начальника, четко я расслышал лишь последнюю фразу:

– Так точно, товарищ Реденс!

Ни о чем не говорящая фамилия. Вот если бы прозвучало 'товарищ Берия'... Как-то некстати вспомнился стишок, который я пробормотал вслух:

'Сегодня праздник у ребят,

Ликует пионерия!

Сегодня в гости к нам пришел

Лаврентий Павлыч Берия!'

По-моему, там было продолжение, что-то про Мингрельца Пламенного, только я его не помнил. Да и тычок конвоира в плечо дал понять, что не время для стихотворных потуг. Как раз в коридор выглянул начальник отдела.

– Сидите? Это хорошо.

После чего снова скрылся в кабинете. А примерно через час, когда солнце уже клонилось к закату, во дворе раздалось тарахтение. Сквозь запыленное окно можно было разглядеть, что это черная 'эмка', в которой я без труда опознал классический 'воронок'. С переднего пассажирского сиденья выбрался перехлестанный ремнями чекист с планшетом на боку. На заднем сиденье я разглядел еще двоих, которые покидать автомобиль не собирались. Проходя мимо по коридору, вновь прибывший бросил на меня загадочный взгляд, после чего скрылся в кабинете. Через минуту вышел, застегивая планшет, вместе с местным начальником.

– Кулемин, отконвоируешь задержанного в машину товарища Шляхмана.

Значит, этот крутой перепоясанный и есть Шляхман. Меня усадили на заднее сиденье, промеж двух амбалов, от одного из которых несло смесью табака и чеснока. Хорошо хоть наручники догадались перецепить спереди, иначе я бы всю поездку ощущал серьезный дискомфорт. В багажное отделение закинули вещдоки. Шляхман ограничился лишь одной фразой: 'Поехали', и затем всю дорогу до Москвы молчал. Это молчание и его, и его подручных меня слегка нервировало. И было оно таким гнетущим, что я даже не сделал попытки завязать разговор.

Ну а что дергаться раньше времени? С моими показаниями этот крендель наверняка ознакомился, ничего нового я ему не скажу. А так-то меня интересует, что со мной будет дальше, а так же то, как обстоит дело в будущем без меня. Прежде всего, с моим бизнесом. В качестве наследника я еще год назад указал своего сына, который переходил на 3-й курс МГУ. Почему не жену? Потому что ее нет, разбежались мы четыре года назад, после того, как я ее застукал на месте преступления. Вернее, в постели с чужим мужиком. Что удивительно, таким задохликом, что даже мараться об него не стал, просто пинками выгнал на январский мороз в чем мать родила. А жене сказал, что не жена она мне больше. Тот задохлик, кстати, в ее жизни, насколько я знаю, больше не появлялся, но со своими вполне еще товарными внешними данными и моими отступными она нашла себе какого-то бизнесмена, и сына, зараза, увела с собой.

Однако, поступив в универ, Димка решил жить отдельно, хотя вроде бы отчим относился к нему неплохо. Во всяком случае, так мне докладывали мои люди, поскольку с бывшей я не общался, а сын в силу возраста с родителями не откровенничал, разве что с бабушкой. Ну а я стал оплачивать ему съемную квартиру в Кунцево, причем на год вперед. Мой адвокат Жорик по идее человек проверенный, все бумаги тем более были заверены у нотариуса. Но что-то грызла меня какая-то жаба, что-то не давало покоя...

А вот и Москва! Теперь-то я не сомневался, что угодил в прошлое, такие декорации даже Сергею Бондарчуку было бы не под силу организовать. Многие здания и улицы были знакомы, но попадалось достаточно и незнакомых строений. Немало улиц было закатано в асфальт, но хватало и булыжных мостовых, а одна из улочек оказалась покрыта досками. А на Ленинских горах вместо высотки МГУ, в которой через восемь десятилетий будет учиться мой сын – скопище деревянных построек.

Мысли вновь вернулись к родным и друзьям, оставшимся в 2017-м. За думами я не заметил, как уже в сумерках мы завернули во двор страшного в эти годы дома на Лубянке.

– Выходи, – вернул меня в действительность толчок локтем в бок.

Меня отконвоировали в какое-то подвальное помещение без окон. Из всей обстановки – стол с лампой, привинченный к полу ножками табурет, и стул для следователя. Меня усадили на табурет, освободили руки, и мелькнула мысль, что все еще, быть может, образумится. Шляхман устроился напротив, распластав перед собой чистый лист бумаги и вооружившись пером. Рядом лежал протокол, написанный Козловым, включая опись конфискованного имущества.

– Фамилия, имя, отчество, дата рождения?

– Послушайте, вот же у вас же есть мои показания, которые конспектировал начальник райотдела, зачем же повторяться...

– Фамилия, имя, отчество и дата рождения? – с нажимом и раздельно повторил следователь, не поднимая глаз от бумаги.

– Сорокин Ефим Николаевич, 12 декабря 1980 года.

– То есть вы продолжаете настаивать на том, что попали к нам из будущего? – теперь уже взгляд направлен мне в переносицу.

– Да, продолжаю. А вы что, не верите? Я же могу рассказать, когда на нас немцы нападут...

– Молчать! Я тебе, гнида, слова не давал. Отвечать на конкретные вопросы!.. Итак, вы настаиваете, гражданин Сорокин, что родились в 1980-м году?

Как он ловко с 'вы' на 'ты' переходит и обратно, только что ярился, и тут же снова воплощение спокойствия. Ай да Шляхман!

– Да.

– Громче!

– Да, я родился в 1980-м. Вы меня что, всерьез за шпиона принимаете?

– Рыков, – кивнул Шляхман своему помощнику.

В следующее мгновение мне прилетела такая мощная оплеуха, что, лишь вцепившись пальцами в табурет, я избавил себя от падения на холодный пол. В голове гудело несколько секунд, а затем во мне поднялась волна такой ненависти, что, невзирая на возможные последствия, я резко вскочил и зарядил апперкот не ожидавшему такой ответки Рыкову. Подручный следователя кулем осел на пол, а сам Шляхман уже судорожным движением расстегивал кобуру.

– Да ты... Ты что, сука! Я же тебя, гнида, на месте расстреляю!

– Расстреливай, – выдохнул я. – Да только и до тебя очередь дойдет, как до многих твоих подельников. А на том свете я уж тебя достану, не сомневайся.

– Петров! Петров, мать твою!

Металлическая дверь распахнулась, и в проеме возник второй амбал, также вооруженный револьвером.

– Одень на него 'браслеты'!

Я молча протянул руки вперед. Сопротивляться против двух вооруженных людей было бессмысленно. Вернее, уже трех – Рыков понемногу приходил в себя после моего нокаута, шаря непослушными пальцами по кобуре.

– Руки назад, – рявкнул Петров.

Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Завел руки за спину, на запястьях тут же защелкнулись наручники. К этому времени Шляхман малость успокоился. Вернув пистолет на место, и заложив большие пальцы рук за ремень, он остановился напротив, буравя меня своими бесцветными глазенками.

– А наш цветочек-то оказался с шипами, – задумчиво протянул он, покачиваясь с пятки на носок и обратно. – Кто же ты такой, Ефим Сорокин? Что не наш человек – понятно. Наш человек не будет ходить в иностранной одежде, да еще и с иностранным парашютом в цветах царского флага. И по-нашему как ловко шпарит. Где ж это тебя языку-то так хорошо обучили?

– А я думаю, товарищ Шляхман, он из этих... из бывших, – подал голос Петров.

– Верно мыслишь, Петров. Судя по возрасту, вполне мог быть каким-нибудь кадетом, воевать на стороне белых, а потом сбежать во Францию от справедливого наказания. Ну а затем его завербовали и забросили на бывшую родину... Так на чью разведку работаем, гражданин Сорокин?

Я хранил гордое молчание. Ну а что толку доказывать, я свою версию уже озвучил. Не хочешь верить – дело твое.

Короткий тычок в солнечное сплетение – и я ловлю ртом воздух.

– Так и будем упорствовать?

Ну а дальше по отработанной схеме... Что ж не покуражиться над беспомощным человеком? Когда тело уже ломало от боли, меня усадили на табурет и предложили снова покаяться, признавшись в подготовке покушения на товарища Сталина. Подняв глаза на Шляхмана, я плюнул ему в лицо:

– Да пошел ты!

Тут же на меня вновь обрушился град ударов, и на этот раз после крепкой плюхи по затылку носком сапога я все же отключился. Очнулся на полу от вылитого мне на голову ведра ледяной воды. Все та же комната, все те же лица. И очередной приступ сдерживаемой тошноты. Похоже на легкое сотрясение мозга.

– Гляди-ка, какой упорный, – разминая пальцы, удивлялся Шляхман. – Ну, у меня и не такие кололись. Сегодня мне некогда с тобой возиться, гнида, а завтра мы продолжим.

– Куда его, в 'нутрянку'?

– Слишком много чести, чтобы во внутреннюю тюрьму сажать. Пусть в 'Бутырке' обживается, с уголовниками и прочей политической швалью. А завтра я приеду на допрос, и ты все у меня подпишешь, сучонок!

Снова 'воронок', дорога до Бутырской тюрьмы словно в тумане. Стемнело уже окончательно, на Лубянке я провел порядка двух часов. Пришел в себя, когда меня перед заселением в камеру принялись обыскивать, заставив догола раздеться и не стесняясь даже заглядывать в задний проход.

– Это что? – ткнул надзиратель в образок на моей шее.

– Это мое распятие, Георгий Победоносец.

– Верующий? – второй раз за день услышал я этот вопрос.

– Умеренно.

– Серебро?

– Подделка, – сказал я, направляемый внутренним чутьем.

– Все равно придется снять, раз уж даже шнурки положено сдавать.

Ну не драться же с ними! Один хрен изымут, только еще и синяков наставят. А оно мне надо?

– Только не потеряйте, – предупредил я, снимая Георгия.

– Не боись, он больше тебе, может, и не пригодится, – оптимистично хмыкнул надзиратель.

Затем с меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали фас и профиль, а врач провел поверхностное освидетельствование, составив на меня медицинскую карту.

После чего мне вручили изжеванный матрас с подушкой и тощим одеялом, кусок хозяйственного мыла, алюминиевые тарелку, ложку и кружку, сменившими уже Бог знает какого по счету владельца, и препроводили в камеру, скудно освещаемую забранной в сетку лампочкой. Вытянутое помещение, заканчивавшееся зарешеченным оконцем, было рассчитано от силы на 25 подследственных, здесь же толпилось, пожалуй, больше полусотни бедолаг. Они тут в пересменку что ли спят? Кто лежит прямо на полу, кто сидит, кто просто стоит... Небольшой свободный пятачок только возле параши, занавешенной какой-то тряпкой, рядом ржавый умывальник, из такого же ржавого крана капает вода. Черт, еще и вонь! Пахло немытым телом и, как мне показалось, смертью. Не смрадом разложения, а предчувствием близкого финала, который вроде бы и запаха не имеет, но именно так же пахло в том сарае, куда меня, раненого, затащили чехи. Хотел я тогда, чтобы в плен не попасть, последнюю пулю оставить себе, но так уж удачно появилась передо мной оскаленная рожа какого-то ближневосточного наемника, что я не без удовольствия нажал на спусковой крючок поставленного на одиночные АКМ. И с не меньшим удовольствием наблюдал, как на лбу бандита появляется красное пятно, а затылок взрывается красными брызгами, перемешанными с кусками черепа, волосами и мозговым веществом. Затем достал нож и собрался дорого продать свою жизнь, но пуля в плечо нарушила мои планы. Кость, к счастью, не задело, рана оказалась по большому счету пустяковой, но меня повязали и отконвоировали в этот аул, в сарай, где держали пленных срочников.

Вот тогда, оказавшись вместе с такими же бедолагами, я сразу почувствовал запах смерти. Люди знали, что их ждет. Периодически одного из них выводили во двор и перерезали глотку, снимая все на видеокамеру. После чего отделяли голову от туловища, держали за волосы перед объективом видеокамеры, и говорили, что так будет с каждым, кто пришел на их землю с оружием. А останки сами же пленные и закапывали. Обычно брали двоих, вручали им лопаты и под конвоем отводили в ближайший лесок, хотя это скорее можно было назвать зарослями.

От срочников я узнал, что их сдал чеченам их же командир, полковник Ивановский. Приказал по рации защищавшим блок-пост парням сдать оружие, мол, он договорился с чеченским командиром, что их не тронут, если они позволят пройти отряду боевиков. Не тронули... Только в плен взяли и теперь вырезают, как баранов, поодиночке.

– Лучше бы я весь рожок в них выпустил, да там бы и полег, – с бессильной злобой говорил сержант Рюмин, глядя в одну точку остекленевшим взглядом. – Не хочу подыхать вот так, с перерезанной глоткой.

После одной из таких казней меня, уже более-менее оправившегося от раны, и как раз этого сержанта повели закапывать очередной обезглавленный труп. Мы же его и тащили – я ухватил тело подмышки, а Рюмин за ноги. Лопаты нам вручили уже на месте захоронения.

Лопаты были штыковыми, и заточены прилично, а учитывая, что у меня имелись кое-какие навыки владения разными видами холодного оружия, я управился без лишнего шума. Слишком уж самонадеянными оказались наши конвоиры. А затем мы с Рюминым, вооруженные трофейными автоматами, вернулись к стоявшему на отшибе аула сараю и выкосили немногочисленную охрану. С одним, впрочем, раненым мною в бедро, я немного пообщался. Выяснилось, что полковник Ивановский давно уже сотрудничает с полевыми командирами, и за то предательство с блок-постом получил на свой заграничный счет 5 тысяч 'зеленью'. Выслушав показания, я, сильно не заморачиваясь, прирезал боевика так же, как он резал наших парней. Разве что голову оставил на месте. Не тащить же этого калеку по горам в качестве живого свидетеля.

Ну а освобождать пришлось только двоих – остальных к тому моменту чехи уже пустили в расход. Вот так, вчетвером, мы ударились в бега, и спустя два дня блужданий по горам вышли к Аргуну. В тот аул на следующий день отправился хорошо экипированный отряд, а насчет предателя доложили куда следует, надеясь на справедливое расследование. Каково же было мое удивление, когда через месяц в списке награжденных боевыми орденами и медалями я обнаружил фамилию полковника Ивановского! После этого я понял, что не хочу иметь никакого дела с армией, которой командуют продажные полковники и генералы, и уволился на гражданку.

И вот сейчас я вглядывался в лица тех, кто были современниками моих деда и прадеда, и видел в их глазах безнадегу. За редким исключением – эти люди еще надеялись, что все с ними произошедшее в последние дни – всего лишь ошибка. Что ТАМ разберутся и отпустят, да еще, возможно, принесут извинения.

– Опа, новенький, – крикнул кто-то из задних рядов.

Лица практически у всех равнодушные, лишь некоторые посмотрели в мою сторону заинтересовано.