Текст книги "Дауншифтеры (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

   А, кстати, о Дусе. Он и Ашот вывалились на улицу – драться. Рано или поздно подобное должно случиться. Уж лучше раньше – чего уж тут душевные раны бередить? И не по душе надо бить, а по морде или печени. Так менее больно.

   А, да, за смакованием алкогольной тематики забылось: собственно, Путин зашел к Насте потому что Маша пропала. Выбежала после своего усердного ненавистного моления на улицу, не сказав, куда – и не возвращается. С ней такое бывает, она ж как и все фанатичные диктаторы спонтанна и непредсказуема. Но сегодня ведь – такая странная обстановка...

   Чёрный хамер

   В момент, когда должна была вершиться дуэль, в Новую Москву въехал бронемобиль черного цвета типа «хамер» (специально коверкаю название америкосской фирмы, чтобы подчеркнуть корень слова и обозначить суть события). Масквачи были заняты своей суетою, и не слишком-то обратили внимание на явление. Они и обычно-то копошатся в бессмысленной маете, но на сей раз – такая ситуёвина... драйвовая (простите уж за иностранное модное словечко).

   Гроб на колесах, вихляя (нестандартное шасси не позволяло попадать в колею) протащился по улочке и остановился приблизительно в центре деревни, у развалин сельпо. Дусин дом недалеко от центра, и собравшиеся драться, а так же двое зрителей (похоже, Элеонора с Егором вовсе не собирались их разнимать) замерли и молча, как коровы на слона, пялились на бронетехнику. Ну, это я представил, как домашняя скотина могла бы смотреть на нечто совершенно несвойственное Средней полосе России. Сюда, в этот Богом забытый прекрасный уголок планеты Земля вообще-то не часто заезжают всякие достижения мирового монстростроения.

   Пауза длилась долго, и за ее время парочка беглецов умно ретировалась из поля зрения начинки хамера; Эля с Егором поняли, что все это не случайно. Их исчезновение прошло незамеченным, ибо, пока длилась тишина, к центру деревни подтянулись пара дюжин масквачей. Скучковавшись в группы по несколько человек, люди встали в отдалении от чуда устрашительной техники. Все понимали: наступил очередной акт драмы, и нечто должно случиться непременно. Это как гнойник, от которого невтерпеж избавиться любой ценой.

   Тишь нарушил неожиданно громкий визг громкоговорителя. Хамер начал вещать – причем, так, как это делал на нацистских митингах фюрер:

   – Слушайте внимательно! В вашу деревню пробрались мужчина и женщина. Они нам нужны. Если вы нам их передадите, вам ничего не будет. Мы не желаем вам зла. Но вы должны осознавать, что зло может случиться, если вы не поможете нам. Выдайте нам этих двоих или укажите, где они находятся. Это в ваших интересах. Проявите благоразумие. Нам нужны они, а не вы...

   Масквачи переглядывались, искали глазами своих непрошенных гостей. Да, думали многие, действительно – не было печали, так ЭТИ накачали. Уж не раз гнали пришельцев, не грех и повторить подвиг.

   Бесшумно открылась боковая дверь броневика (умеют ведь делать, сволочи западные!). Из нее высунулась, ну, совершенно лысая башка, отсвечивающая заходящее солнце. На землю спрыгнул поджарый мужчина в черном. В руке он держал оружие, какой-то то ли маленький автомат то ли большой пистолет. Взором хозяина жизни лысый обозрел поле действий и смешным голосом явно осипшего человека произнес:

   – Ну чё, поняли, пейзане?

   Народ безмолвствовал. Не знали, то отвечать, хотя и поняли. Все же Ашот высказался:

   – Я тя узнал, дядя. Там, на дороге в лесу – это ты ведь был.

   – Секёшь, южанин. В Чечне я таких, как ты... Почему все молчат?

   – А что надо сказать? – Вопросил Дуся.

   – Сказать не надо, блондин. Надо сделать. Папа сказал – пацаны взяли под козырек. Н-ну?

   – Не лошадь, чтобы нукать...

   Хочу отметить такую особенность российской истории. Мы, русские (и дружественные народы) ссоримся, ненавидим друг друга, завидуем, унижаем и унижаемся. В конце концов, злоупотребляем самоедством и презрением к своей культуре и истории. Но, когда на нашу землю приходит Большая Беда, мы способны моментально забыть обиды и оскорбления – и мобилизуемся, собравшись в единый кулак. Да, у нас вероятны и власовцы, и бандеровцы, и вообще наружу во всякой войне всплывают те, кому всякая трагедия – мать родна. Нас единит искренняя ненависть ко врагу. В этом и заключается корень нашей Истинной Веры, именно потому нынешние правители разыгрывают козырную карту внешней угрозы (со стороны НАТО, всемирного жидомасонства, врагов православия и прочая), стремясь отвлечь нас от реальных проблем: коррупции и воровства внутри нашего лагеря суверенной охлократии. Я это к чему: масквачи и выдали бы Элю с Егором (или как их там...), и многие уже было морально готовы к тому, да почувствовали они почти мистическую солидарность. И очень не нравится им (нам), когда кто-то что-то диктует. Даже если просто школьный учитель диктует диктант.

   – Понятно, – спокойно пробормотал своим осипшим голосом лысый, – даю дополнительную вводную. Подразумевая, что вы не проявите благоразумие, мы пригласили к себе вашего человека. Покажите.

   Из люка высунулась голова Марии. Ее рот зажимала рука одного из громил, глаза на выкате выражали... да, ничего они не выражали. Это были глаза рыбы, которую внезапно вытянули на берег. Видно, Маша уже и не соображала, что с ней происходит.

   – Это, так сказать, залог вашей сознательности. Женщина будет у нас пока вы не найдете разумный компромисс. Обмен через полчаса. Ясно? – Почти прорычал лысый.

   Миша Путин резко рванулся к хамеру. Его остановил выстрел.

   – У нас правило, – спокойно пояснил боевик, – первый выстрел – в воздух, второй – на поражение.

   По толпе пробежало волною народное «Ох-х-х-х...»

   – Вот так, примерно... – Добавил лысый. – Время пошло.

   Марию утянули в чрево броневика. Боевик стал забираться туда же. И, едва только он готов был оторвать ногу, упакованную в берец, с земли, подскочившая рыжая собака залаяла на агрессора. Лысый ловко развернулся и дал короткую, но частую очередь в сторону пса. Тот заскулил и пал ниц.

   Дверца захлопнулась, и хамер, дав облако белого вонючего дыма, медленно пополз по улице. Когда завеса развеялась, к собаке подбежал Дерябин. Все поняли: это же Найда, его верная охотничья собака. Обычно такая спокойная, умненькая – и что на сучку напало? Дерябин, взяв голову верной подруги, гладил животное по холке. Найда умирала, ее черные глаза-пуговки смотрели на хозяина виновато, они будто говорили: «Хозяин, мне хотелось как лучше, я ведь чувствовала, что он – враг...»

   Дерябин, когда Найда испустила дух, взял животное на руки и молча понес по улице. За ним семенила верная Ксения Александровна. Масквачи отворачивались – а ведь вроде повода для стыда нет. Через минуту люди стали расходиться по домам.

   Хамер остановился на самом краю деревни, возле сарая, бывшего колхозного гумна. Издалека он напоминал боевой аппарат марсиан из «Войны миров» Уэллса. Мрачная громадина, в которой засели агрессоры.

   Дуся с Ашотом вернулись в Дусин дом: если бы они нашли беглецов, они ни за что бы не сдали их врагу. Вот только, не находили, а потому вопрос сдачи-несдачи оставался открытым.

   Настя, Матвеич и Путин собрались в Настином доме. Понятное дело, они бы как раз в случае обнаружения беглецов обменяли бы их на Марию. Хотя, вероятно, не слишком бы и рьяно. Да, Маша – скорее отрицательный персонаж, но это же своя «сукина дочь».

   Между тем, отпущенные полчаса таяли. И совершенно неясно, что собрались творить оккупанты. Как раз это было страшнее всего.

   Несмотря на разнообразие во мнениях, все были едины в чувствах: масквачи унижены, им дали понять, кем они являются на самом деле. А являются они практически никем.

   ...Итак, отпущенные полчаса истекли. Хамер широко развернулся и, повалив забор (который впрочем, готов был повалиться сам), медленно пополз вглубь деревни. Броневик не протащился и пятидесяти метров, как из за угла сарая выделились двое людей.

   Один вел другого, держа его за ворот клетчатой рубахи и руку. Очень скоро те, кто рискнул выглянуть из своих лачуг, узнали Дерябина и Элеонору. Народ облегченно вздохнул. Охотник и его добыча встали посередь улицы. Хамер остановился почти вплотную – и снова возникла мучительная пауза. Люди, стоявшие напротив молчаливого железного монстра, казались жалкими букашками.

   Люк отворился – и из него высунулась лысая голова:

   – Хороший мальчик, правильный. А ну, иди сюда, киска...

   – Бабу на бабу... – Коротко заявил Дерябин.

   – Ах, да... конечно. А где мужчина?

   – Будет тебе мужчина. Женщину выпусти, Котовский.

   – Поосторожнее в выражениях. Хотя... – Лысый осознал, что «Котовский» – это комплимент. – Когда будет мужчина?

   – Сначала чейндж – потом дальнейшие переговоры.

   – Это я уважаю. Конкретика. А за сотрудничество – отдельная благодарность. Пока что – устная. Что ж... но сначала мы возьмем ее. Доверия что-то вам все же нет... пейзане.

   – На. Возьми. Получи товар из рук в руки.

   Лысый шустро выпрыгнул. Закинув оружие за спину, сделал три шага в сторону Дерябина и Элеоноры. Едва «Котовский» выставил руку, чтобы притянуть к себе добычу, ее перехватил охотник. Мгновенно Эля скрылась, охотник же, вырвав из-за своей спины винчестер, приставил его к виску лысого, обхватив его шею сзади. Автомат валялся на земле. Он спокойно, тихо произнес:

   – Скажи своим, чтобы выпустили нашу женщину.

   – Ты не совсем понял, с кем имеешь дело, чудак, – ответил боевик, сохраняя хладнокровие, – вас же здесь уничтожат. Всех перебьют, деревню сожгут. Скажи, что ты пошутил.

   – У нас правило. Патроны бережем, в воздух не стреляем, бьем стразу и на поражение. А за Найду ты, оккупант, ответишь. По любому.

   Дерябин свистнул. Из-за того же угла выбежал Егор, схватил с земли автомат. Коротко сказал лысому:

   – А вот и встретились. Кажется, ты назвал меня трупом?

   – Идиоты, – надменно процедил «Котовский», – вы вступили на тропу войны, в которой проиграете.

   – Кто-то объявил войну? – Ехидно спросил охотник. – Да, мы здесь сидели и готовились на ваше светлое добра царство напасть. Прикажи выпустить женщину, Котовский.

   – Ладно. Ты выиграл эту партию. Выпускайте!

   Марию буквально выкинули в открытый люк хамера. Она нелепо распласталась и пыталась чуть не ползти. К ней подбежали внезапно возникшие Путин и Ашот, отнесли в безопасное место, во двор.

   – Ну, – сказал лысый, – условия выполнены. Пушку убрал, а? – Винчестер все еще был приставлен к виску боевика.

   – Ты, верно, знаком с особенностями партизанской войны...

   – Какой-такой войны?

   – Ну, данное слово ты произнес первый. Забыл?

   – Ну, и что дальше.

   Охотник еще раз свистнул. Вышли Дуся и Матвеич, принялись деловито связывать «Котовского».

   – Они чё, шеф, совсем? – Раздался наконец голос из броневика. – Да щас...

   – Стоп! – Приказал лысый. – А вам, идиоты, последнее китайское предупреждение. Кончайте все эти игры. Придет папа – и сделает вам атата.

   – Папа уже не придет. – Солидно ответил охотник. – И мама тоже. Кошка бросила котят. А игры уже кончились. Сейчас ты скажешь своим абрекам, чтобы они уёбывали.

   – А если не скажу?

   – А смысл?

   – У меня приказ.

   – А еще у тебя семья. И не забывай: в настоящим момент ты в плену. И, кстати... соответствуют ли ваши деяния действующему законодательству?

   – У нас закон – тайга, а кто хозяин – знаешь.

   – Понятно. Значит, ежели я тебя... шеф, шлепну прямо сейчас, папа поймет, что приказ не выполнен. Если задание твое противоправное, руководство твоей тайги, подозреваю, в полицию заявления писать не будет. Я ПОНЯТНО ОБЪЯСНИЛ?!

   Последний вопрос Дерябин покричал так, чтобы слышно было ВСЕМ.

   – Да... я понял. Отправляйтесь на базу!

   – Шеф, ты уверен? – донеслось из хамера.

   – Делайте что сказано. Все будет хорошо.

   Броневик медленно пополз задом вон. Масквачи, осмелев, повылезали из щелей и наблюдали отступление машины-агрессора с укором на лицах. Уже на выезде из деревни матюгальник развернувшегося гроба на колесах изрек: «Уроды, ждите – мы вернемся!» Хамер ускорился и смешно завихлял по дороге, все время путаясь в колее. В конце концов, водителю америкосской страхуевины это надоело, он вывернул на луг и, монстр, пуская дымы, понесся напропалую, то и дело проваливаясь в лужи. Вскоре броневик поглотил лес.

   – Надо же, – сказал Егор, разглядывая трофей, – только в кино узи видал. И вправду прикольная игрушка.

   – Ну, ты же понимаешь, вождь, что хорошим для вас это не кончится. – «Котовский» старался держаться нагло.

   – Проблема в том, что все хорошее для нас уже кончилось. Причем, давно. А для тебя, дорогой, кончилось плохое...

   Вышла Элеонора. Она взглянула в глаза пленника и неожиданно ласково произнесла:

   – Зря вы это все. Разве вас не учили, что любовь нельзя купить?

   Никто не понял, о чем она, но лысый, кажется, понял.

   Выход есть всегда

   Четверо оставили Новую Москву перед рассветом, когда солнце, спрятавшееся за горизонтом, едва обозначило синь неба. Позади путников молчаливая гладь озера отражала готовившиеся угаснуть звезды. Впереди уверенно шагал Дерябин, ведя на веревке «Котовского». Физиономия лысого выражала примерно то же, что вчера было написано на Машином лице, когда ту показали народу из люка хамера. Рот боевика был заткнут кляпом, отчего в сумерках он напоминал марсианина. Маша, кстати, вечером после своего вызволения на пару с Матвеичем напилась до положения риз. Стыдно и сказать, чего выделывала.

   Третей шла Элеонора, которую на самом деле зовут Леной (она призналась). Женщина одеты была в те же джинсы и ковбойскую рубашку, поверх еще был накинут плащ цвета хаки – для маскировки и тепла. Последним шествовал Миша Путин с винчестером в руках. Он увязался до кучи и потому что адекватный – чувствует и понимает лес. Ко всему, ему стыдно за супругу, уж лучше в полымя.

   Шли по возможности бесшумно, даже когда ступали по топи. Курить во время марша было запрещено, чихать и кашлять – тоже. Дерябин передвигался по дикой природе как по собственному приусадьбенному участку. Охотник хотя и самый свежий среди масквачей, за год с гаком изучил окрестности настолько, что прознал старые партизанские тропы. А может даже, разведал новые. Нормальный инстинкт российского чиновника: всегда искать пути к вероятному бегству.

   Егор, которого по правде зовут Игорь, остался в деревне. Он будет участвовать в обороне, если экспедиция не успеет выполнить миссию вовремя и эти уроды вновь наведаются в Новую Москву. У него теперь есть любимая игрушка – узи.

   Расчет прост: выйти на ментов и сообщить о беспределе, который учинили новоявленные «хозяева» леса. Лысый – задержанный бандит, которого они ведут в качестве живой улики; если не расколется, ему же хуже. Ежели менты зассут, побоятся лезть в гнездо нуворишей, Дерябин имеет дополнительный ресурс: поднимет старые связи – и всколыхнет эту... олигархию. Полицаи – местные, они и сами ненавидят новоявленных князей. На это и надежда.

   И Лена, и Игорь признались, что произошло позавчера, почему они бежали и отчего на них была устроена охота. Мне не хотелось бы сейчас затевать новую историю, чтобы раскрыть все обстоятельства. Тем более что историй на самом деле две – мужчина и женщина вляпались в беду своими путями, которые пересеклись как бы случайно (подчеркну это «как бы»).

   Русские ленивы и нелюбопытны. Если бы не следопытская натура Дерябина, никто бы не прознал секретных путей из Новой Москвы. Очень часто мы опускаем руки и попустительствуем жулью, не веря, что справедливость таки восторжествует. А зря – они ведь нас так и будут пожирать. Так же мы не хотим искать выход потому что не верим в его возможность. Как вы поняли, все упирается в вопрос веры. Масквачи поверили в то, что вместе они – сила. Да, надо будет помокнуть в болотах – но куда-то они выйдут точно.

   Когда пробирались возвышенностью, через сосняк, лысый глянул наверх – и обмер. Все посмотрели туда же. В тишине над их головами плыл огромный золотой шар. Его освещало восходящее солнце; на самом деле шар был желтого цвета, но в лучах светила объект волшебно золотился.

   – У, у-у-у... – Промычал пленный.

   – Да-а-а... вот это пу-пырь! – Заметил Миша.

   – Воздушный шар. Вишь – корзина внизу. – Пояснил Дерябин.

   – Унесло, наверное... – Предположила Лена.

   Шар медленно уплыл на Восток, к свету. Путники двинулись дальше. Лес просыпался, и все больше животных заявляли о себе различными звуками. Что же принесет грядущий день?

   2012 г.

  – Тоже Москва. Но немного другая...

   ...Эти двое начали пить еще до того, как поезд отъехал от московского перрона. Первые три часа они бухали просто так. После им стало скучно и они стали уговаривать выпить с ними меня. Продолжалось это часа два (я действительно не хотел) и за это время я узнал, что они – отец и сын и едут они на рыбалку на Валдай, причем для этой цели сыном куплен дом в деревне. Вели они себя, мягко говоря, по-барски и возражений просто не понимали. Дошло до того, что старший, уже пенсионер по возрасту, уговорил попробовать лично им приготовленную настойку на кедровых орехах. Выпили раз, второй, – и сын, поглядев на меня проникновенно, изрек:

   – Ну, что, пьешь, жрешь на халяву, а я с этого что буду иметь?

   Это Россия, ее национальное достояние. Если кто-то считает, что такой «отдых» – норма, думаю, ошибается. Эти двое – типичный образец людей, которые едут на Валдай оставлять свои деньги, за которых хотят взять ВСЁ. Времена туристов-романтиков, к сожалению, кончаются. Сын ушел курить, отец разоткровенничался и сказал, что ни за что не оставил бы свою бабушку, и к черту всю эту «рыбалку», но сына боится оставить одного. Запьет – и сам себя не помнит...

   На одной из станций, где перецепляли тепловоз, юные мажорные пассажиры закидывали пивными бутылками мирно пасущихся коз. Да, не пастораль. Разбегайся, козы и телки, Москва отдыхать едет!

   ...По пути в деревню Москва мне рассказали такую историю. В селе Забелино, что на берегу прекрасного озера Пено, администрация называется «Чайкинской» потому что в одной из деревень, Руно (она стоит на реке, признанной «географическим» истоком Волги) приписанной к сельсовету родилась партизанка-героиня Великой Отечественной Лиза Чайкина. Имя этой девушки носит главная улица в Пено; там же, в райцентре есть музей в честь нее. Фашисты ее схватили, зверски пытали а потом прилюдно расстреляли на берегу Волги. Свидетели потом рассказали, что девушка приняла смерть с гордо поднятой головой и даже успела сказать: «Женщины! Скоро придет наша победа! Скоро взойдет наше солнышко...» (на расстрел согнали пеновских женщин).

   Так вот: несколько лет назад родную деревню героини сожгли. Туристы. Не по злобе, по глупости. Зажгли траву и не заметили как огонь перекинулся на избы. Сгорели 6 домов из 7. И, что любопытно, слов жалости по поводу потерянной деревни Руно я не слышал; ох, сколько таких тверских, костромских, вятских и прочих деревенек бесславно канули к Лету...

   Факты – штука нелицеприятная. Последняя до Рудо деревня, которая сгорела в этом крае, была сожжена в 1941-м фашистами. Называлась она Ксты и немцы, перед тем как сжечь деревню, расстреляли всех ее жителей. Кому-то эта параллель покажется некорректной, но как поспоришь с фактами?

   ...История Москвы темна и непредсказуема. Память москвичей простирается не так далеко, как хотелось бы, всего лишь во время помещиков и холопов, от которого осталась сундучного вида трехэтажная Троицкая церковь на погосте Отолово, что в пяти верстах от Москвы, да местечко под названием Баринов сад, что на берегу озера со странным названием Ордоникольское. У южной оконечности названного водоема (говорят, настолько глубокого, что никто так и не смог достичь его дна), на холмах и разлеглась Москва.

   В Троицкой церкви, что на Отоловском погосте, еще недавно имелся священник, да вынужден был он уехать: приход уж слишком мал. Да и вообще москвичи живут небогато, что, впрочем, выгодно отличает этих москвичей от тех.

   Ведь за что в сущности не любят тех? За сытость, за чванство, за заносчивость. Впрочем такие черты присущи жителям других мировых столиц. А на отношениях между Центром и провинцией построена вся мировая культура вообще – в том смысле, что все лучшее, начиная от гениев и заканчивая хлебом насущным, рождается на периферии, в столицах же все это чахнет и проедается. А ведь проблема-то в чем? А всего лишь в распределении: ежели сидит дядька в столице и решает, кому-сколько, значит, найдутся такие, кому мясо из щей и перепадет. Здесь, в этой Москве нет старшего даже на ферме, а значит все по совести, по справедливости.

   Сами москвичи называют свою весь «Красной Москвой», что является продолжением рабского мышления апологетов крепостного права. «Красной Москвой» именовался всего лишь здешний колхоз, от которого осталось великое богатство – молочно-товарная ферма. В паспортах москвичей в графе «место рождения» четко написано: «д. Москва». Были всякие укрупнения, «Красную Москву» нарушили, присоединили к совхозу, центральная усадьба которого расположена в селе Ворошилове, а ныне от всего этого в бывшем громадного хозяйства, охватывающего несколько десятков деревень, осталась только ферма в Москве. Отступать теперь им некуда – позади Москва...

   А древнюю историю Москвы никто бы не узнал, если бы не пытливые исследования краеведа из поселка Пено (райцентра) А.Д. Кольцова, который нашел, что Москву основали беженцы из городка Москвы, того самого, который теперь является столицей России. Случилось это после нашествия монгольских орд на Русь в 1238 году. Места эти, на отрогах Валдайских год, были дикими и не обжитыми, изобиловали медведями, волками и прочими опасностями. Что характерно, с тех давних пор жизнь Москвы изменилась несильно. Дороги (в нормальном понимании этого слова) в Москву нет до сих пор, дикие лиса так и остались дикими, а из примет цивилизации в Москве осталась только одна: сельповский магазин.

   Любопытен говор москвичей, певучий, акающий и с мягкими окончаниями слов. Вероятно так разговаривали москвичи эпохи Ивана Калиты.

   Такой же мягкий говор у «мэра» Москвы, точнее, московского старосты Ивана Александровича Степанова. У него есть обязанности, но нет прав, что сильно подрывает саму суть должности. До сельсовета, реальной власти (в Ворошилове), идти пешком 13 километров, а потому пенсионер Степанов на собрания туда не ходит. Зимой под тяжестью снегопада часто рвутся провода, отчего Москва на месяцы (!) остается без света, так сельская администрация все равно не имеет средств восстановить энергоснабжение. Старосте в таких случаях остается лишь ждать со всеми, когда доблестные энергетики прорвутся сквозь сугробы до них.

   И в эдакой ситуации особенно выигрывает московская ферма, которая по уровню механизации находится даже не в XX, а XIX веке. Дело в том, что здесь до сих пор применяется ручная дойка, а молоко хранится не в холодильнике, а в колодце. Случилось это в 70-х годах прошлого века: вроде бы установили машинную дойку, да доярки встали на дыбы: расценки стали ниже, а потому механизмы бросили, а за пару лет детишки растащили их на игрушки.

   Кстати о детях. Юных москвичей в Москве двое, и оба – дети доярки Светланы Добролюбовой, 15-летний Игорь и 13-летняя Люда. А всего населения в Москве – 20+2 человека. «+2» – это супружеская пара дачников, которые, впрочем, дюжину лет живут в Москве постоянно, отчего их условно приняли в семью москвичей. «Условность» заключается в том, что деревенские никогда по-настоящему не признают горожан за своих, даже если те будут пить столько же, сколько и в деревне.

   Непьющих (исключая детей) в Москве всего трое: жена «мэра» Анна Павловна, Валя Троицкая и дачница Алла. Из этого не следует, что остальные не просыхают, тем более что работники фермы закодированы. В данный момент в запое лишь один человек, остальные – в трудах. Но в сущности нужно констатировать: Москва – селение пьющее крепко. Но по-божески. В Ворошилове, по местным меркам «центре цивилизации», пьют вообще черт знает что, отчего только в этом году от употребления спирта сомнительного качества (его распространяют некие серые личности, приезжая из города на микроавтобусе) откинули копыта восемь человек. Москва еще держится на устоях и пока (тьфу-тьфу-тьфу!) москвичи в лапы спирту не даются. Они даже принимают жертв зелено-черного змия на реабилитацию и перевоспитание: в доме «мера» живет брат его жены, которого они взяли из Ворошилова. После распития неизвестной жидкости у него отнялись ноги.

   С ностальгией здесь вспоминают бывшего руководителя совхоза по фамилии Фалинский, который был добрым барином, хотел организовать переработку на ферме, и вообще любил крестьян. Жаль, поголовье в его правление сильно сократилось (коров перерезали) и теперь дойное стадо в Москве – всего 34 головы (с телятами – 62). Это еще ничего: частное стадо в Москве – всего 2 коровы, 2 лошади и 7 овец. Одна корова, овцы и лошади принадлежат пожилому москвичу Александру Дмитриевичу Виноградову, но и он при первой же встрече предложил мне, постороннему человеку, купить у него хотя бы одну лошадь – трудно стало содержать скотинку. Вторая корова принадлежит «мэру», точнее, его непьющей жене.

   А доброго Фалинского семь лет назад застрелил киллер. В Москве. Не в этой, а в той. И здешние москвичи склонны причислять убиенного к мученикам, пострадавшим за правое дело, хотя, как говорят, убили его как раз было какое-то «левое».

   Ни телефона, ни почты, ни автобусного сообщения с райцентром в Москве не имеется. Не так давно умер в Москве 40-летний мужик, тракторист из Ворошилова. Ему стало плохо с сердцем, а вызвать скорую не смогли. Повезли трактором через лес и в пути он умер. Наверное, от тряски. А посему в Москве предпочитают не болеть, зубы выдирают сами себе, а умирать не торопятся.

   Есть в Москве только две отрады. Первая: совхозная лошадь Чайка, которую содержат все вместе за то, что она опахивает огороды. Ее в честь героини Лизы Чайкиной так назвали. Вторая: райповский грузовик, который, невзирая на снега и прочие непогоды дважды в неделю, как швейцарские часы, привозит в Москву хлеб и продукты. Вчера, например, привезли арбуз на 4 кило. Думали, думали женщины скинуться, купить его и потом разделить на кусочки. А, пока кумекали, проезжал через Москву лесовоз, лесорубы арбуз и купили. Слишком долго в Москве запрягают...

   Работоспособных (не пенсионеров и не детей) в Москве всего шестеро и все они трудятся на ферме. «Мэр» Степанов когда-то был бригадиром и командовал всей экономикой Москвы (которая, собственна и была сосредоточена вокруг коровника). Теперь никто ничем не руководит, даже директор из Ворошилова на ферме старается не появляться (боится, что ее раздерут на куски доярки, считающие, что им мало платят), но анархии здесь нет. Хозяйство функционирует как самозаводящийся механизм.

   Одна из доярок, Анна Степанова, пашет как Стаханов, приходя к коровушкам затемно, в 4 утра. Правда, так же она и пьет. Если уходит в запой – то по-русски, отчаянно, забыв про коров и Бога. В таких ситуациях ей помогает муж. Вторая доярка, Светлана Добролюбова, уводит в запой реже, и даже в этом случае на забывает подоить. К тому же ей помогают сын и дочь.

   С детьми – проблема. Светлана – не местная, ее сюда пригласили с тем условием, что детей будут возить в школу (в Ворошилово). Обманули. И второй год дети не учатся вообще. Игорек – парень бойкий, считай, телята полностью на нем, да и Люда доит с любовью. И все-таки жаль, что юные москвичи не имеют возможности получать знания. В конце концов, двумя грамотными больше, или меньше, – государству не убудет. Думаете, я смеюсь? Нет, плачу. Сволочное у нас государство, ежели всем наплевать.

   Светлана, в отличие от своей напарницы, постоянно выглядит усталой, невыспавшейся. Ей бы удрать из Москвы, да в ее родной деревне Лугово работы нет вообще никакой.

   Но Бог с ними, с детьми. Светлана радеет скорее не за них, а за московского пастуха Александра Яковлева. 43 года мужику, и статен, и высок, и... в общем, одна беда: застенчив Сашка и до сих пор не женат. Светлана лично попросила за пастуха – может, захочет какая-нибудь женщина стать москвичкой? Сам Сашка, мужик молчаливый, солидный и в кодировке, только одобрительно кивал, когда доярка его расхваливала. И вправду: может, есть такая?

   А ныне Москва живет новыми веяниями. На Валдайскую возвышенность приходят новые «баре», люди богатые и энергичные. Один из таких помещиков, которому здесь дали кличку «Спортсмен», значительную часть леса (аккурат на пути из Москвы в Большой Мир) огородил сеткой-рабицей и устроил внутри трассу для авторалли и маленький зоопарк. Второй, нареченный кличкой «дядя Сэм» (он увлекается медвежьей охотой), забором свои земли не огородил, но в Москве меня предупредили, чтобы на север я не ходил: там охрана с автоматами и могут запросто шлепнуть. Думаете, я шучу? Вряд ли... На Москву наступает капитализм, причем, в том виде, которым нас пугали еще при Горбачеве – это когда кругом заборы и везде незатейливые надписи: «Private».

   Сейчас москвичи в некотором недоумении. Минувшей весной они продали управляющему имения «Спортсмена» свои совхозные паи, по 5 гектар. Сумму называть не буду, так как деньги были уплачены неофициально, скажу только, что кое-кто на вырученное купил телевизор или стиральную машину, кое-кто уже все пропил. А дети, приехавшие из городов сказали: «Дураки, вас кинули...» Старики заметили, что их паи все равно были на бумаге, а «Спортсмен» обещал помочь совхозу. Вон, ваучеры были – те совсем пропали, а тут хоть бытовую технику на паи приобрели...

   Но после, когда горячка прошла, задались вопросом: «Продали землю... а не продали ли душу дьяволу?..» И хочется по-гоголевски спросить: «Куда ты несешься, Москва?» (по странному совпадению в Москве аккурат живет тройка лошадей). А она только промычит своими худосочными коровами с годовым надоем в 1.300: «Не пойму-у-у-у-у-у!!.»

   И все-таки доярка Добролюбова, как козырь в карточной игре, выложила самый существенный московский козырь: «Разве в той-то Москве на две тысячи проживешь? А у меня свой теленок, поросенок, при молоке всегда...»

   ...Дачники, Владимир Иванович Красуцкий и его супруга Алла – москвичи в квадрате. Дело в том, что они были жителями той Москвы и однажды сбежали из нее в эту.

   Красуцкий работал на Центральном телевидении и был не на последнем счету. Здесь он стал просто Володей, часто уходящим в глубокий (но непродолжительный) запой, вызывающий сочувствие даже у знающих в этой напасти толк местных. Теперь, занятый делом, а именно благоустройством нового дома, так как у старого рухнула прогнившая крыша, он снова становится Владимиром Ивановичем.