Текст книги "Дауншифтеры (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

   ...Они упали в какую-то яму, вжались во влажный мох. Наверное, когда-то это был партизанский блиндаж. Еще два громких хлопка – теперь уже издалека – и тишина. Более менее отдышавшись, он спросил:

   – Тебя как звать-то?

   – А... ах, разве... уф-ф-ф, это... эх-х-х... аф-ф-ф... важно?

   Она еще задыхалась, ведь бежали они долго и безумно – как зайцы. Женщина, лет двадцати семи, смотрела на него изучающе. Хотя – чего смотреть? Он хотя бы аутентичен лесу: плотные джинсы, кроссовки, толстовка. А женщина – вообще полный абсурд ходячий: ее тело, с намеком на полноту, уже начинающее утрачивать обаяние пышущей флюидами юности, упаковано в синее длинное вечернее платье, с идиотским декольте и нелепыми рюшками на плечах и груди. Собственно, это вся верхняя одежда, она даже босиком – верно, туфли скинула, когда бежали. Ноги жестоко ободраны в кровь, колготки в нескольких местах разъехались... Ей стало неловко оттого, что он на нее пялится, она одернула изрядно загрязнившееся, все в приставших рыжих сосновых иглах, платье (тогда чего сама-то его глазами обыскивала...). Он снял толстовку, подал спутнице:

   – На. Замерзнешь.

   – Даже не надейся... – Ответила она резко.

   Тем не менее толстовку взяла, прикрыла ею плечи. Наконец, и она уняла дыхание, но ей стало зябко, она задробила зубами. Наверное, нервная дрожь, отходняк.

   – Меня Егором зовут. – Он соврал. Сам не понял, почему.

   – Ну, коли так... мужчинка. Тогда я Элеонора.

   – С чего взяла, что я не Егор?

   – Дак, у тебя на лбу написано. А ну-ка...

   Женщина протянула руку, старательно вытерла его лоб:

   – Испачкал, чудак. Какая фиг разница, как нас зовут. Все одним миром... мазаны.

   Когда она двинула голой рукой, от нее пахнуло духами. Такими терпкими, резкими, немного отталкивающими. Эдаким амбрэ себя окропляют молодящиеся старухи. К бальзаковскому аромату подмешивался кислый запах женского пота. Он вгляделся в круглое, почти детское лицо. Курносая, дивчина с раскосыми зенками, эдакая аппетитная баба, блондинка угро-финского происхождения, с трудом скрывающая при помощи косметики свой простецко-деревенский тип. Ну, явно «не его» формат – на улице даже не глянул бы.

   – И что делать будем? – Спросил он, отведя глаза к небу.

   – А что надо?

   – Ну, как... наверное, надо, что ли куда-то идти. К людям.

   – К людям, говоришь... а надо?

   – И куда же еще?

   – В никуда.

   – В никуда из ниоткуда?

   – Ну, типа того.

   – Ты уверена, что они отъе... – он произнес нехорошее слово.

   – Уверенны только мудаки. А ты, чаем, не мудак?

   – А что – похож?

   Она прищурилась, ухмыльнулась:

   – Да нет. Не очень.

   – А ты похожа.

   – На дуру?

   – Нет. На жертву капитализма.

   – Хорошо.

   – Что – хорошо?

   – Что не на жертву аборта. Хотя... У тебя деньги есть?

   Он пошарил по карманам. Улыбнулся почему-то, как блаженный:

   – А ведь все отобрали, с-скоты. – Он обратил внимание, что на указательном пальце правой руки у нее перстенек, а на шее тонкая золотая цепочка с блестящим камушком. – Зато у нас есть брулики.

   – У нас? Ты перегибаешь. Покурить бы, блин. Ты, небось, спортсмен – не куришь...

   – Почти угадала. Не спортсмен, а не курю. Бросил. И тебе советую.

   – Страна советов. Ладно. Пошли, что ль...

   – И ты знаешь, куда?

   – Ну, сказано же: в никуда.

   К лесу задом

   Егор и Эля (условимся, что их все же зовут Егором и Элеонорой) тащились по лесу часа три – очень осторожно, прислушиваясь во всякому звуку. Женщина отказалась одеть любезно предложенные мужчиной кроссовки, гордо ступала босиком. Впрочем, по ее поступи было заметно, что опыт хождения без обуви по пересеченной местности у нее таки есть.

   Вообще, Егор не без удовольствия отметил, что она не капризная, какими обычно бывают огламуренные фифочки. Да и пацанов таких немало... инфантов. По Элиному поведению совсем не было заметно, что ночью они пережили тако-о-ой стресс, что не приведи Боже. Ведь еще относительно недавно эта женщина – да и он, впрочем, тоже – скользила на грани жизни и смерти. А судьба, однако, к ним пока что благоволит... Идти, может, было не так тяжело, но с каждым новым шагом все больше хотелось жрать. Сейчас середина августа, хорошо еще, не жарко, да и комарье не донимает. Но ведь ночью придет холод, ночь под открытым небом – это совсем не в кайф.

   У женщины были несколько иные мысли: «Блин, как достали все эти самцы! Сказать бы этому... чтоб уматывал своей дорожкой. Так небось обидится, каз-зёл. Одежду бы нормальную раздобыть, да сколько-то денег. Уф, я б щас душ приняла, а то чумазая как Гаврош. Не-е-ет, в цивилизацию сейчас нельзя. ОНИ найдут, сволочье эдакое, и все конечности поотрывают. А потом в землю зароют. Живьем – с них станется. Найти бы такое место, где можно пересидеть. А этот... он, если отвертеться от него, попадется, блин, и заложит – как пить дать. Тут надо хитрее...»

   Егор по мере захвата желудком мысленной деятельности становился все злее и раздраженнее. В сущности, он совершенно случайно встал на защиту это дуры, за что и пострадал. Еще вчера вечером у него была обычная жизнь. Да, его занятие не слишком дружит с законом, но до сей ночи жизни его никто не угрожал. Все изменилось в одночасье. Всегда говорится: не рыпайся, не делай резких движений – и все у тебя будет чики-чики. Выпендрился тут... пожалел бабу. Если бы ЭТИ спустили собак – они бы вдвоем давно уже превратились бы в кормовую базу. Но ОНИ почему-то собак не спустили.

   Эля шикнула на него, они пригнулись – и тут же провалились в папоротники. Почти тут же послышались шаги. Шли несколько человек, метрах, наверное, в семидесяти. Люди, мужчины, тихо между собой разговаривали. Расслышать можно было только отдельные фразы: «Достало... придет смена, наконец... а какая фиг разница... шлепнуть на месте – а потом сказать: необходимая оборона... не заливай... не, не уйдут...» Ну, и мат, конечно. Тут кто-то из них воскликнул приказным тоном: «Следы!» Они остановились, затихли. Из папоротников ничего не видно, и пауза длилась слишком долго – почти бесконечность.

   Наконец, один из них произнес: «Может, грибники...» – «Ну-ка...» Послышался металлический лязг – и тишину предосеннего леса пронзили щелчки. Тут же по папоротникам заполосили, сшибая ветви, горячие волны. Эля, вжавшись в землю, смотрела на Егора умоляюще. Что-то пронзило землю возле лица мужчины, вздыбилась земля, комки ударили по лицу Егора. И тишина...

   «Так, на всякий пожарный...» Произнес мягкий голос. Спутники выругались матом – каждый постарался выстроить побольше этажей, а смысл обращения был прост: «Патроны надо беречь, придурок – мы за них отчитываемся...» И шаги стали удаляться. Егор выковырял из земли горячую еще пулю – блестящую, будто новенькую. Задумчиво вертел ее пальцами. Эля прижала палец к губам, давая знак: «Молчи...» И тут Егор чихнул! Звонко, смачно. Земля, попавшая в ноздрю, вызвала нормальную реакцию. Эля в ужасе округлила глаза. Конечно, они все превратились в слух...

   И – о, ужас! – послышались приближающиеся шаги. Егор изготовился к прыжку – ведь и через ветви уже можно было различить фигуру, одетую в черное. Оставалось ему, наверное шагов пять... «Ну, чё там?» – это разведчика окликнул другой бандит. Тот остановился: «Да хер его знает... может, выпь?» – «Заколебал. Выпь ночная птица. Пошли нах – те чё, больше всех надо?» – «А вдруг уйдут?» – «От нас не уходят. Чудак, это Раша, отсюда выход только на тот свет...» – «И для тебя?» – «Для меня – тем более». Шаги начали удаляться.

   Между тем, Егор, зажав ноздри, едва сдерживал новый порыв чиха. Выждав минуты две, беглецы ринулись в сторону, обратную той, куда удалились люди в черном. Они бежали, наверное, с два километра. На поляне они бросились в высокую траву. Егор все же чихнул. Элеонора противно, по-поросячьи залилась смехом. Она каталась по траве, покраснев. Это была обычная бабья истерика. Егор, глядя на нее, тоже расхохотался.

   Вскоре они вышли на опушку леса. Перед ними простиралась тихая деревня, растянувшаяся вдоль озера, которое в отраженном свете походило на светящегося змея.

   – Ну, что – будем рисковать? – Спросил он.

   – Надо что-то придумать...

   – Да как обычно: шли, заблудились. Ну, или нас ограбили разбойники.

   – Не сдадут?

   – Ну, тогда давай мы будем разбойниками и наведем здесь свои порядки.

   – А вдруг здесь живут гренадеры?

   – Ну так – пойдем и увидим. А к людям хотя бы где-то выходить все равно придется.

   История Новой Москвы (неподлинная)

   Собственно, достоверной истории деревни не существует – есть собрание мифов, анекдотов и тостов. Такова, если судить здраво, история всего государства Российского. Более-менее достоверную информацию могли бы передать былины, но сказители вымерли аки динозавры, а те поэтические фантазии, которые содержатся в литературных мифах, имеют авторство, причем, создатели бессмертных творений свое вдохновение черпали в личных амбициях, а вовсе не из фольклора, который суть есть поэтизированная народная мудрость. О, как я витиевато написал... надо бы упростить: никто не знает истины, а она в том, что все мы умрем. Все... упростил.

   Принято считать, что Новую Москву основали москвичи, которым посчастливилось мужественно бежать из Москвы Старой в годину первого монгольского нашествия. Если это так, Новой Москве не меньше 860 лет от роду. Солидный срок, хотя в масштабах человечества – мгновение.

   Теперь, когда в живых не осталось ни одного старого москвича Новой Москвы, можно предположить любой закивок истории. А, положа руку на сердце, началась новая, неведомая еще история Новой Москвы, которая к ее старой истории не имеет ровно никакого отношения. В улье сменился пчелиный рой – и это уже са-а-авсем другой улей, ибо традиция прервалась. Первые поселенцы из нынешних дауншифтеров еще общались со старухами, которых позже своими руками снесли на погост, то есть, с НОСИТЕЛЯМИ ПРАВДЫ, и кой-чего знают. Например, о том, что Новая Москва никогда не знала рабства, здесь не было барина и крепостного права. Из-за того что новые москвичи являлись государственными крестьянами, жили здесь бедно, но гордо. Оно конечно, ежели был бы барин или спонсор, может, и разжились бы – и хрен с ней, с волей. Но такая выдалась Новой Москве планида: во глубине Валдайских лесов хранить гордое терпенье, веками борясь со стихиями за право существовать в принципе.

   Лучшая жизнь Новой Москвы совпала с советской властью. Поскольку народ здесь был сплошь голытьба, революцию новые москвичи приняли радостно, и одними из первых в губернии создали коммуну, а после – колхоз, название которого не менялось ни разу: «Красная Москва». В колхозе были стадо, пашня и выгон. А главное достояние – прекрасные луга у озера. Затеяны были клуб, изба-читальня, почта, медпункт, магазин. Теперь всего это нет – добро разбирается на дрова.

   В лесу дров ныне не возьмешь, ибо леса прихватизированы. Москвичам доступна только полоска земли вдоль озера, которое почему-то имеет название «Китежское». Одну половину леса некий хозяин, которого в народе обзывают «Буржуин», огородил колючей проволокой. Говорят, у Буржуина там охотничьи угодья. Другая лесная половина, которую заграбастал хозяин с кличкой «Генерал», ничем не огорожена, но москвачи туда не ходят, ибо по периметру курсируют вооруженные охранники и отгоняют население предупредительными выстрелами. Что там, в собственных лесах делает Генерал, никто не знает. Ходят всякие слухи, вплоть до живодерских, но все они являются лишь поэтическими фольклорными фантазиями.

   А при коммунистах леса все же являлись общедоступными. Спасибо, что покамест озеро никто не прихватизировал. Хотя, может быть, до этого и дойдут – тенденция налицо. И дорога, связывающая Новую Москву с Большим миром, не перекрыли. А то ведь могли и это... приграбастать. С них, Буржуинов и Генералов станется. А это – дорога жизни во всех смыслах, ибо других путей из Новой Москвы нет – кругом чащобы да болота.

   Старые обитатели Новой Москвы вымерли вот, почему: когда развалился Советский Союз, в первую руку подсуетились злодеи: сняли со столбов все провода, несколько десятков километров. И деревня осталась без света и связи. Настал капец колхозу, а это ведь прежде всего рабочие места. Если кто-то заболевал – снаряжали гонца на лошедЕ – и он мчался в рай... центр. Ежели в рай... больнице имелся запас горючего, в Новую Москву выползала скорая. Как правило, даже если обстоятельства складывались удачным образом и медики таки добирались до Китежского озера, больной уже отдавал душу Господу. Старики, вымирали, а их дети и внуки, давно обосновавшиеся в городах, продавали по сходной цене дома москвичам из Старой Москвы. Почему-то потомки новых москвичей не испытывали нежных чувств к своей малой родине и от отчих гнезд избавлялись с легкостию. Это странная загадка – должно же быть хотя бы какая-то... любовь к отеческим гробам.

   Вот, не знаю, как и назвать-то нынешних обитателей Новой Москвы. Они же все из Старой Москвы, и «новыми москвичами» их вряд ли обзовешь. Тем паче, связи своей с родиной они не рвут, регулярно туда катаются, причем, на личных авто – получать квартплату за сданное жилье. Да и прописаны они в Первопрестольной, а посему имеют все столичные льготы. А пожалуй что, они «москвичи в квадрате». Но я хочу их назвать «мАсквачами», и вот, почему: сам я родился и провел лучшую часть своей жизни в Старой Москве, причем, в ее историческом центре. В те времена еще не были в ходу слова «гастарбайтер» и «мигрант»; зато, имелись все же приезжие, так называемая лимита. Старые москвичи пришельцев именовали «мАсквАчами». Это звучало приблизительно как «дЯрёвня». Нынешние жители Новой Москвы по сути – пришельцы. Вот такая... формальная логика. Но мистическая связь между прежними новыми москвичами и нынешними масквачами все же есть: как тогда бежали от ига, так и ныне бегут от такового. Древняя беда называлась «татарьем», а вот современную напасть трудно одним словом-то обозвать. Если люди бегут из Старой Москвы, значит, какое-то иго все же есть.

   Все нынешние старые-новые масквачи обеспечили личную энергонезависимость, установив солнечные электростанции. Да и вообще этот анклав у озера Китежского – своеобразная маленькая страна, население которой гордиться своими стабильностью и спокоем. Да, ареал их обитания узок, но ведь у дауншифтеров есть преимущество: экономическая независимость и личная свобода. С тем и живут. Все – доклад об истории Новой Москвы окончен.

   Заливают

   – ..Это ж главная прелесть нашей деревни – что у нас нет ни мобильной связи, ни тырнета, да и вообще никакой связи нет. Меньше знаешь – лучше спишь. Неужто прям с неба в наши благословенные края?

   – Ну, да. Попали в слой атмосферы с активным движением потока – и понесло. Тащило всю ночь, а, когда снизились, наконец, корзина-то чирк-чирк по кронам, перевернулась – мы выпали. Это ж как балласта лишиться – шар опять взмыл... и ку-ку. Ну, а нам повезло: листва смягчила падение.

   Это Егор выдумал такую легенду про воздушный шар. Якобы он инструктор, Эля – пассажирка. Мужик (представился Мишей) смотрел на парочку иронично – то ли изображал недоверие, то ли у него манера такая. Он выдал Эле тапочки, халат, она уже умылась, привела себя в порядок, обработала ссадины на ногах. Как минимум женщина уже на благоухала столь отвратительно, а смотрелась как обыкновенная деревенская молодуха – такая, пышущая здоровьем и излучающая флюиды. Михал Сергеич Путин их (не флюиды, конечно, а гостей, хотя...) накормил, отпоил чаем. Вообще говоря, он был рад новым людям – все же какое-то развлечение. Масквачи здесь уже порядком поднадоели, все с заморочками и вообще – зануды. Выражая живое участие в судьбе парочки, попавшей в беду, Путин предлагал даже отвезти на станцию. Эля отвертывалась:

   – Ой, нам бы хоть денек отдохнуть – так, блин, измотались, что аж мочи нет. А там уже и дальше двинемся. Если все будет нормально. Ну, куда я такая исполосанная, – женщина кивнула на свои ноги, – стыдоба...

   Миша задумчиво посмотрел на ноги, выразил сомнение:

   – Ну, так ведь о вас беспокоятся, небось. Ищут.

   – И пускай поищут, – парировал Егор, – сами виноваты, что страховку не привязали. Им же урок, в следующие разы тщательнее будут.

   Беглецы зашли не в первый, крайний двор деревни, а третий, который выглядел менее ухоженно и богато. Это закон жизни: богатые – вредный народ, они-то как раз сдадут с наибольшей вероятностью. Бедные – тоже говно, а лучшие люди – середняки. Они надежные. Вот и угодили к Путиным. Надеюсь, им повезло.

   Михал Сергеич, внимательно изучив сладкую парочку, ёрнически вопросил:

   – Вам вместе постелить – или как?

   – Или как! – резко ответила Эля.

   – Ну, как знаете...

   От предложенной платы в виде золотой цепочки хозяин, изобразив обиду, отказался. Все-таки, их запустили в одну комнату, а не развели по разным. Две скрипучих железных кровати по сторонам узенького пенала – промежуток не больше метра. Зато, мягкие перины и пышные подушки. И он, и она не могли заснуть. Эля в наглую курила, лежа – выпросила сигареты у хозяина. Все не могла насытиться никотином... Разговор подогревала она:

   – Долго мы так протянем-то?

   – До утра. Потом надо отбрёхиваться.

   – Ладно. Отбрехаемся. Странный какой-то хозяин. Не деревенский.

   – Я заметил. Дачник.

   – Слушай, а если мы... – Эля оглянулась на мужчину. Он вовсю, сладко сопел. Вот тебе и «если». Женщина вертелась и никак не могла расслабиться, чтобы заснуть. Избяной запах – пересохшей хвои, мышиного помета, мха, ладана, прелого пера – хорошо ей знаком, он почти что пьянит. Но как давно все это было! Уже ничего не вернуть, да и смысла нет. Та жизнь канула в пустоту, в иное измерение.

   Эля встала, нерешительно вышла в сени. Дверь наружу была раскрыта. Хозяин, небритый мужик вида рассеянного, потерянный какой-то, но с хитринкой, сидел на ступеньке покосившегося крыльца и курил, держа в левой руке пепельницу – консервную банку. Эля присела рядом, поежилась. Тоже закурила, зачала беседу, стараясь говорить как можно ласковее:

   – Чудная ваша деревня. Не пойму, отчего, но как будто чего-то не хватает.

   – Не спится? – Будто не слыша, спросил хозяин.

   – Ну, да.

   – Чудная, говоришь... Ты же городская.

   – И что?

   – Откуда тебе знать сельскую местность, чтобы судить, что чудное, а что нет?

   – Тоже правильно.

   – Деревня как деревня. Красивая только.

   – А я поняла, в чем дело.

   – То есть?

   – Уже утро кончилось, а жизни нет. Никто не работает. А ведь дома по виду – жилые. Чё – все дачники – и съехали?

   – Да нет... в основном, спят. Здесь обычай полуночничать, а утром отсыпаться.

   – Круто. Бомонд, что ль?

   – Да нет. Болтологи.

   – Не поняла...

   – Ну, болтологией занимаются. Философы.

   – Да, блин. Попали.

   – Это точно.

   – И вы – тоже?

   – А куды денешься. С волками жить... по ихним правилам выть.

   – Прям волки.

   – В каком-то смысле – да. И здесь тоже человек человеку – волк. Так – случайность собрала в одном месте разный сброд – вот и...

   – Случайного в мире не бывает. Да вы и не похожи. На волка-то.

   – А на кого – тогда?

   – Думаю, на человека все же.

   Михал Сергеич

   Семья Путиных – песня, конечно, своеобразная. Особо, конечно, досталось по жизни Михаилу Сергеичу. Когда он еще был относительно молод, пришел к власти последний генсек, двойной тезка Путина, Горбачев. Ну, и Миша (все же будем его звать так) выслушивал. В смысле, разные мнения. У нас почему-то имя очень много значит, и на тезок и однофамильцев знаменитостей переносят все свои... чувства. На первом этапе деятельности первого и последнего президента эсэсэсэра Миша выслушивал эдакие пожелания: «Давай, Михал Сергеич – сломай всю эту систему, даешь перестройку, гласность, новое мЫшление и все такое!» Но, по мере исчезновения продуктов и промтоваров из советских магазинов тон обращений менялся. Все больше Миша принимал на себя гневных отповедей типа: «С-сука, если сделаешь по восемь – все равно мы пить не бросим, если будет двадцать пять – будем Зимний брать опять!» Он понимал, конечно, что является всего лишь громоотводом. Но легче от этого не становилось.

   Душой отдохнул в эпоху Ельцина. Оно конечно, НИИ проблемфутбола (так в шутку именовали научно-исследовательское учреждение сами сотрудники – на самом деле оно именовалось НИИ классификации информации и кодирования) гикнулось при Борисе Николаиче медным тазом. Мишин отдел занимался разработкой технологии микрофильмирования. Так бы и возились с пленками, но грянула цифровая эпоха – и микрофильмирование выродилось в мертвую ветвь научно-технического прогресса. Получилось, полжизни Миша Путин отдал пустоте. А ведь он кандидат наук, доцент кафедры обработки информации и все такое. Теперь в здании НИИ проблемфутбола с одного боку ресторан, с другого – прачечная, а по центру – коммерческий банк.

   Когда пришел к рулю униженной и оскорбленной державы Вова Путин (кстати, Мишин ровесник), Миша тоже выслушивал слова одобрения и голоса надежды. Эдак похлопывали по плечу и напутствовали: «Давай, Владимир Владимирыч – сломай всех этих Абрамовичей и Вексельбергов, не дай державе впасть в жидомасонское иго!» По мере развития президентской карьеры Вовы Путина характер обращений к Мише Путину несколько менялся. Миша слушал всякое: «Чечню замирил – молодец! Но зачем, скотина Кавказ кормишь – ни же ненасытные!» – «Вот, ты типа патриот и все такое... А почему твои дочери в Италии живут?» – «Ты тут звездоболишь про подъем экономики, а заводы у нас закрываются. Хватит губить страну!» – «Правда, ты Саакашвили мстишь за то, что он тебя обозвал карликом?»

   Ну, и все такое в подобном роде. Миша не карлик, он самого что ни на есть среднего росту. Дочь у него есть, она замужем за военным и сейчас чадо на Северном Урале. Та комната, в которую заселили наших беглецов, предназначена для дочери и зятя. Но они все не едут, не едут.

   Ну, а сам смысл переселения в глушь... В общем, достало все это Мишу – в смысле, гибель российской науки и техники, переставление страны на рельсы наживы – и он отчаялся. Был период глубокой депрессии и даже длительного запоя. Практически, спасли Новая Москва и жена Маша. Деревню нашла Мария Антоновна. Да, домик старый, построенный еще при Сталине (тогда Новая Москва зажила – и всем колхозом, помочами, ставили новые дома, по всей грамоте, с нижними венцами из лиственницы, как говорится, на века), но прочный – и наверняка Путиных переживет.

   Если бы не Маша, Миша спился бы и здесь – потому что ничего не хочется делать, а паузы чем-то надо заполнять. Ну, хотя бы в глуши мало поводов для расстройства. В настоящий момент, когда Миша с неожиданной гостьей беседуют на крыльце, Маша отсутствует: она в гостях у Ксении, здешней товарки. Мария, чувствуя особую свою миссию, старается поддерживать оставшуюся одинокой женщину. Такая она... миссионерша.

   Капкан

   Элеонора ушла в дом. Егор все так же дрых – и впрямь без задних ног (и почему так говорится?). Она повертелась, повертелась – и сама не заметила как провалилась в дрему. Если бы кто-то увидел, как она нервно подергивается во время сна, насколько разнообразна мимика спящей женщины, наверняка подумал бы: совесть явно не чиста. Но никто не глядел на двух спящих людей, по которым гуляли солнечные зайчики.

   Между тем к дому Путиных тихонько подъехала ярко-красная мазда третья, эдакий помидор на колесах. Умеют эти азиатские товарищи делать бесшумные движки. Из машины вышел невысокий поджарый чернявый мужчина среднего возраста. Он не церемонясь открыл калитку, быстрым шагом дошел до крыльца и обратился к Мише Путину:

   – Слушай, тут вот, какое дело... дай закурить.

   – Ты ж не куришь, Ашотик...

   – Щас... надо сосредоточиться. Закуришь тут! – Чернявый сделал несколько затяжек, сел, вскочил, совершил по двору несколько кругов... какой-то, понимаешь, холерик. – Не знаю, как и сказать... В общем, мы тут в мешке. И мешок веревочкой-то взяли – и перевязали.

   – Ты сам-то понял, чё сказал?

   Чернявый кинул окурок, растоптал, бросил пылающий взор на Путина, и, жестикулируя, продолжил свой бред:

   – Да я-то понял, а ты пока что не понимаешь и это беда. Закрыли нас – вот ведь как.

   – Кто?

   – А вот этого я не понял. Вот, смотри. – Чернявый приподнял голову, показав на шее синяк. – Я пытался проехать, мне надо очень, а они меня, вишь, лупанули, не знаю, сколько провалялся-то.

   – Ладно, понятно, что ничего не понятно, Ашот. Валяй-ка, все по порядку выкладывай...

   И Ашот рассказал. На дороге жизни есть такой участок, где насыпь на болоте (говорят, ее сотни лет отсыпали – каждый едущий в Новую Москву брал с собою камень и укреплял дамбу), и там Ашота остановили вооруженные люди в черном, человек пять или семь. Масквачи наслышаны о людях Генерала (но на относительные свободы масквачей Генерал никогда не покушался, и серьезных конфликтов не было) и вышел спросить: «Какие проблемы, мужики?» А один из них, одетый во все черное, сказал: «Мы не мужики тебе, и вообще вертай назад и своим скажи: дорога заблокирована. Проезда нет».

   Ашот полез в бутылку: «Мы же в свободной стране, у нас свобода передвижения и как бы не имеете права...» Один из боевиков и сказанул: «Послушай, черножопый, не вякай о правах. Сказано: проезд и проход закрыт. Вали отсюда взад» – «Но я же по делам еду, и вообще... кто вы такие, чтобы...» Договорить не успел. Удар в шею вырубил гордого масквача. Когда очнулся, людей в черном не было, из машины исчез только мобильный телефон (по нему Ашот связывается с нужными людьми, когда попадает в зону видимости сети). Бандиты пропали. Он не решился продолжать путь, вернулся в деревню.

   – ...Задачка... – Неопределенным тоном протянул Миша. – У тебя версии есть?

   – Может, какая спецоперция? Беглых преступников, например, ищут...

   – Беглых, думаешь... – Путин не стал говорить о своих гостях. Надо сообразить, вообще говоря, что за ситуация такая. Вроде парочка на криминальную не похожа. – А если они и сами – банда какая-нибудь? Или диверсанты...

   М-м-мда... жили себе мирно – никого не трогали. А тут – бац! – два странных события. Пришла беда – отворяй ворота?

   – Когда выезжал и деревни, две фигурки в лесу мелькнули. – Ашот остыл, сел рядом с крыльцом в позе хача (еле зека), – может, к нам приблудились – а?

   Вообще, в Новую Москву нередко забредают. Или заезжают. Думают: дорога сквозная. Ради них Дуся даже указатель поставил на въезде:

   «Поселение Новая Москва. Край Света, дороги дальше нет»

   Путин уже не один раз пожалел, что принял парочку. Скучно было – хотелось общения со свежими людьми. Надо было сразу сказать, что здесь тупик. У Миши тоже есть машина, шевроле-нива. Он ее бережет, в сарае, переделанном под гараж держит. Вот, повез бы сейчас, нарвались бы на заставу (ну, вряд ли Ашотик сочиняет) – тогда досталось бы, может, и ему. То место, где Ашота грубо завернули, специфическое: такая топь, что и пешком мимо дамбы не пройдешь. Если бы Миша захотел бы заблокировать деревню, он дозор выставил бы именно там.

   Миша сторонник спокойной жизни, ему не надо на жопу приключений. Случись что – он парочку бы сдал. Был такой случай года три назад: забрел в Новую Москву мужичок, так здешние его не приняли, сказали: «А вдруг ты беглый...» И впрямь: с зоны откинулся. Его очень быстро менты потом повязали. Чуть собаки не разодрали мужичка. А здесь... с панталыку сбило красивое платье женщины. Здесь, вообще говоря, таких молодых нет – приятно, что в доме красавица. По возрасту, кстати, почти Мишина дочь.

   – ...Понятно... Ты какой-то другой стал, Ашот.

   – Станешь тут. Позарез надо в город, а тут... ну, ладно. Ты понял? Пойду, другим скажу...

   И энергичный маленький человек ускакал со двора. В калитке чуть не столкнулся с Машей, только успел выпалить скороговоркой: «Михал Сергеич все скажет...»

   Ашот, хохлокавказец

   Ну, совершенно странная фигура. Начать с того, что непонятной национальности; по виду типа южанин с гор, но утверждает, что на Кавказе не бывал никогда. Фамилия у Ашота явно не кавказская: Мелько. В Новой Москве давно, один из первых масквачей. Одинокий – и неизвестно, была ли у него жена и есть ли дети. Часто надолго пропадает – на неделю, а то и на две. Исчезает внезапно, объявляется неожиданно.

   Очень набожный – вплоть до того, что у себя в огороде часовню выстроил. Христианин, но непонятно, какого толка. Явно не католик, не православный и не протестант. Вероятно (так думают все масквачи) сектант. Никто не видел его молящимся или хотя бы крестящемся. Фанатик таинственного покроя. Хотя, довольно общительный и темпераментный. Любит отвлеченно говорить о Боге и о страхе Божьем. Но в его пламенных речах больше философии или поэзии, нежели веры.

   О себе рассказывает обильно, но путано, из-за чего совершенно невозможно нарисовать картину его судьбы. Из прошлого ясно только, что Ашот был когда-то образованным человеком, чуть не профессором. Именно потому, кстати, в дружбе с Михалилом Сергеичем – ведь оба бывшие ученые мужи. Теперь у него в доме нет ни одной нерелигиозной книги. Как-то в его речах проскочило, что из науки и высшей школы ушел после того как в его ВУЗе технической направленности открылась кафедра теологии. Смешение естественной науки и веры чем-то задело профессорскую душу – и Ашот посчитал себя оскорбленным.

   Но вот парадокс: до «оскорбления» Ашот являлся атеистом. Невоинствующим, скорее, классическим ученым скептиком. После такового – превратился в религиозного фанатика.

   Вот, я написал: «был образованным человеком». Такое бывает: из храма Науки человек перемещается в храм Бога. Наоборот, кстати, не бывает. Случается, из храма Бога бегут в гламур или в тусовку (пример – Иван Охлобыстин). Но в науку не бегут. В голове Ашота почему-то не умещается представление о бытии как о соединении всяческих начал. «Или Бог – или Наука». Есть такие люди, которые обязательно настроены на Войну – желательно всего со всем. Максималисты грёбаные, из них получаются революционеры, за громкими и красивыми идеями прячущие парадигму Большой Крови во имя Большой Идеи. Конечно, формально они этого не хотят, но, когда приходят к пониманию того, что противников твоей идеи необходимо давить как клопов (ибо их идеи умирают только с физической смертью носителей), они снисходительно закрывают глаза на беспредел со стороны любителей безнаказанно убивать. Репрессии устраивают обычно не вожди, а садисты при вождях, которым в сущности, не важно, кто отдает приказ на зверства. Главное для них – получать удовольствие от реальной власти (ибо реальной властью во все времена обладали не лидеры, а серая масса, непосредственно угнетающая людей).