Текст книги "Дауншифтеры (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

   Может, и впрямь Господь отвел человека от страшного греха, не дав ему шансов возглавить какое-нибудь Движение, ведущее некую часть человечества в очередную пропасть? Кстати... вы не замечали, что все диктаторы и подавляющее большинство мерзавцев и садистов маленького роста? Так вот: это неправда. Просто, маленькие люди компенсируют свои габариты агрессией. А мерзости творят люди всякого роста. Однако, предположу, что Господь милостив: он определил Ашота в забытую им же (не Ашотом, конечно, а Богом) деревушку и там увлек культом внешнего почитания Своего (Божьего, то есть) образа.

   Наверное, именно благодаря своему максимализму Ашот так и не женился. Женщин было у него много, но характера Ашотова не вынесла ни одна. И у максималистов есть положительные черты, но самая ужасная из них – фантастическая ревность. Тот же Отелло, в принципе, нормальный пацан и даже его жалко (по крайней мере, у Шекспира он не отрицательный персонаж), но ведь в итоге чувак убивает...

   Религиозный фанатизм Ашота – своеобразный вариант сублимации. Ну, это мое предположение. Он хочет любить, но по большому счету, ему все равно, кого или что любить. Или, может, он пока что не встретился с Настоящей Любовью?

   Я знаю, куда Ашот исчезает и куда стремился именно в этот день. Но не скажу, ибо это слишком пошло и жизненно. А я все же пишу художественное произведение.

   Вот, блин, и Юрьев пень

   Бабы (простите уж за вульгарность) – существа интуитивные. У женщин природная задача: сохранение популяции. Порою – любой ценой. Оттого мы и не скатились пока что в тартарары. Хотя историки и утверждают, что большинство войн на земле разгораются именно из-за баб, слабая половина стремится все же к мирному разрешению конфликтов и не слишком приветствует все новое и незнакомое.

   Оно конечно, если обойтись без новизны и познания неведомого, никакого прогресса не будет. На то и мужики созданы, чтобы соваться во все дыры (а потом за это расплачиваться). Не следует забывать: в Новой Москве собрался такой сброд... то есть, люди, убежавшие от цивилизации, антипрогрессисты. Но здесь по большому счету и рулят, простите, бабы. По крайней мере, Маша – из таких. Лидер, та самая шея, управляющая головой мужика.

   – Кто у нас? – коротко спросила она у Путина. Никаких внешних примет на дворе – чистая интуиция.

   Все, капец, подумал Миша: что знает одна женщина – знают все. Хотя, все равно ведь шила в мешке не утаишь.

   – Кто-кто... люди.

   – Я думала, звери. Зачем пустил?

   – Маш, не надо. Не гнать же.

   – Раньше как-то гнали.

   – Другая ситуация была. А тут... да ты, Маш...

   В двери возникла Эля. В Машином халате. Между прочим, прикид сидел как влитой. Разница в возрасте у женщин приличная, а размерчик примерно одинаков. Эля спала глубоко, но не больше двадцати минут, а вскочила опять же движимая интуицией. Лучше бы не вскакивала... Если вы когда-нибудь приходили домой и заставали человека в своей одежде, Машины чувства поймете. Эля мгновенно поняла, конечно, переживания хозяйки – даже несмотря на то что раскалывалась голова – но из чувства противоречия ей захотелось поиздеваться:

   – А-а-а... здрасьте. Ну, мы тут... типа отдыхаем.

   – Оч-чень приятно. То есть... а вы вообще – кто?

   Молодая женщина, проявив дерзость, продолжила игру:

   – Мы-то? Да так... мимо проходили. Что-то не так?

   Маша бросила гневный взгляд на своего Путина. Миша попытался оправдаться (хотя, откровенно говоря, в самой глубине души он искренне радовался конфликту):

   – Ну, это... Мария, люди же устали. Опять же, с неба свалились.

   – С неба, говоришь... Знаешь, что, я пойду, пожалуй, а вы здесь воркуйте... пташки. Вижу, без меня вам хорошо.

   И Маша ушла. Хлопнув калиткой, и с гордо поднятой головой. Путин только хватал ртом воздух.

   – Батя, – развязано попыталась его успокоить возмутительница спокойствия, – да брось ты. Неприятность эту мы переживем.

   Бесеныш вселился – такое бывает. Перенервничала – и пошла... вразнос.

   – Ты дура или прикидываешься?

   – Да... прости.

   – А ведь это из-за вас.

   – А то.

   – Ты не поняла. Дорога из-за вас перекрыта.

   – Кем?

   – Тебе лучше знать.

   – Значит, обложили.

   – Вы что-то сотворили?

   Эля обмякла, села на крыльцо. В наглую взяла Путинскую сигарету из пачки, закурила.

   -А ты как думаешь, бать?

   – Пустое. Обмануть меня не трудно, я сам обманываться... Просто, достало маленько тут все. Перчику охота. Надеюсь, вы там никого не шлепнули?

   – Даже не обокрали, бать. Честное пионерское.

   – Поймал я тебя, девка. С воздушным шаром – это туфта.

   – Точно. Ну, если мы такую мороку устроили, уйдем.

   – Из нашего дома уйдете – точно. Но в бесконфликтное место вас, однако, пристрою...

   Мария вернулась к товарке, от которой, собственно, шла домой. С утра она выслушивала Настины упования, грузила своей правильной религией, теперь пришло ее время расплакаться. Хорошо все же, когда есть жилетка для плача. Правда, Настя так и не поняла – что за девка и откуда она вообще появилась. Просто натуральный какой-то бред. Оскорбленные люди редко говорят связанно. Настя слушала, слушала, в клубок связать так ничего не смогла, но все же расплывчато резюмировала:

   – Что же, матушка... похоже, пришел к нам Юрьев день.

   Наша Маша

   Мария Антоновна Путина – супруга Михала Сергеича с почти тридцатилетним стажем. Несмотря на то, что является потомственным интеллигентом, она глубоко религиозный человек и вообще... практически – святая. Сильно негативно относится к вере Ашота. В одном маленьком селении должен быть один религиозный фанатик, ну, типа как шаман или жрец, а две матки даже в муравейнике или улье не уживаются – одна обязательно угробит другую. Если та, конечно, не свалит с частью популяции на фиг, и не разроится на новом месте. Понятно, что глупо Бога делить, ведь все мы Его рабы и вообще – мыслящий тростник. Однако, как-то я видел книгу: «История человеческой глупости». Она очень-очень толстая.

   Конечно, Маша с Ашотом не дерутся – свою божественную ревность переживают внутри себя, духовно. Ну, колбасятся иногда словесно, но это же все же только слова. И все знают, что эта напряженность очень даже драматичная, но противоположности неплохо сосуществуют в единстве и борьбе. Потому-то супруги Путины и уживаются. А такие «ковбои духа» всегда будут делить своего «Боливара» – и рано или поздно он их не вынесет. Маша – женщина деятельная, своенравная, но все же верующая, привыкшая во всем полагаться на волю Божью. Одна беда: разуверилась Маша в официальной Православной Церкви.

   Случилось вот, что. Маша была прихожанкой одного из столичных храмов, бывшей сельской церквушки, теперь окруженной многоэтажками спального района. Ее духовный отец, протоиерей Всеволод, имел крепкую семью – пять детишек и матушку Ксению. Матушка – сама благодетель: преподавала в воскресной школе, регентсвовала в приходском хоре (в котором пела и Маша). Даже издавала газету прихода. А с батюшкой приключилась беда: приударил отец святой за одной из хористок семнадцати лет от роду.

   Оно конечно, дело молодое (отцу Всеволоду всего-то было в то лихое время 29 лет), и кто вообще без греха? Но семья-то распалась... Маша ведь исповедовалась у Всеволода, да и отношения (человеческие) были у них неплохими. А тут – как подменили попа. Бес, что ли, вселился...

   По правилам, да и согласно внутренним христианским законам священник, нарушивший священные узы брака, лишается сана. Отца Всеволода втихую убрали, матушка Ксения с детьми уехала в дальний монастырь, куда-то на Псковщину, и на приход поставили другого священника, в общем-то, неплохого. Прошел год, и тут приходит новость: отца Всеволода встретили во Владимирской области. Там он основал де новый приход, при свежевыстроенном храме в перспективном поселке газовиков. И, что самое неприятное, та сама хористка – аккурат его новая матушка. Ну, ежели жену, с которой ты повенчан пред Господом, можно менять как автомобили, значит, получается – Бога нет? К слову сказать, Путины не венчались. Женились ведь при коммунистах, и даже Маша в ту пору Богу не верила. А теперь... сомневается как-то. Впрочем, с ее точки зрения вера – это полагание на Его волю вне зависимости от того, веришь или как. А разуверилась она по большому счету лишь в системе Божьего служения. Она думала, там святые отцы, а оказалось – бюрократы, лизоблюды и карьеристы. В конце концов, и на этот грех, видно, была воля Божья: людям послано испытание. И ведь есть же такие, кто несет свою искреннюю веру сквозь дебри человеческих слабостей!

   Сама Мария была библиотекарем. Вот, её-то работа как раз в полной мере позволяла постичь, что за зверь такой – человек. Просто, Мария трудилась в абонементном отделе и знала, что народ реально читает. Уж лучше об этом не говорить – не стоит разочаровываться в культурном уровне человечества – а ведь в библиотеку ходят далеко не самые культурно недоразвитые граждане. А если к тому еще добавить воровство... По мере роста цен на книжную продукцию красть стали просто безбожно, причем, придумывали для того изощренные методы. Это ужасно: трудиться в Храме Книги и плохо думать о людях. Вот, с совестью Маша как раз совладала, уйдя из культурного учреждения в никуда. Тому способствовала и заработная плата, которая просто смешна по отношению к арендной мзде за сдаваемую Путиными столичную квартиру.

   Переехать в деревню – ее идея, ведь в городе Миша спивался. А тут он всегда под контролем, да и вроде бы как при деле. У Миши золотые руки – в отличие, кстати, от большинства масквачей, у которых только языки при определенном допущении можно вроде бы назвать золотыми. Хотя, на самом деле, они просто лишь хорошо подвязаны. Миша и плотник, и печник, и жестянщик, и вообще – самоделкин. Все солнечные электростанции в деревне монтировал он.

   Мария пишет рассказы на религиозную тематику и рассылает их по журналам. Обычно рассказы святочного типа – сказки с тяжелым началом и со счастливым концом. Чаще всего в них бедные сиротки обретают веру и духовные силы. Душеспасительное чтиво. Не то, что – мое.

   В Новой Москве она дружит с Настей, а в качестве эксклюзивного развлечения Маша любит иногда поспорить с Ашотом – конечно же, на темы религии. Как правило, споры заканчиваются ссорой и оппоненты не разговаривают по целой неделе. Так как развлечений немного, двое вновь находят друг друга и вновь затевают дискуссию. Это тот самый процесс, в котором главное – общение, которое суть есть величайшая роскошь на Земле.

   Сарафанный тырнет

   Обедали беглецы у Дуси. К нему они, собственно, и переместились на временное пристанище по наущению Путина. Егор и Дуся ровесники, потому мужчины неплохо должны понимать друг друга. Тем более что, кажется, одним миром мазаны. Но, как показывает практика, мать всех наук, идентичность возраста и происхождения – далеко не гарантия дружбы.

   Егор выспался по полной программе, вроде как, сыт, а все равно – зол. В то время как Эля настроена очень даже позитивно. Халат ей пришлось сдать хозяйке, тапочки – тоже, зато на ней Дусины затянутые солдатским ремнем джинсы (мужские, но чистые, новые), клетчатая ковбойская рубашка и настоящие «казаки». Еще бы кольт на бедре и широкополую шляпу для полного завершенья образа, но таковых причиндалов не нашлось.

   Дуся все время при деле – деловой такой мужик. Участвует в пустой, ненужной беседе – а сам черенки для лопат (или сельскохозяйственных орудий типа граблей) шкурит. Ради уважения к делу присоединился и Егор, но у него получается плохо и медленно – мало практики. Само собою, сарафанное радио уже разнесло по деревне две новости – про пришельцев и заслон. Дуся мудрый не по годам: вопросами на тему что, как и почему постояльцев не мучает. А вот цепочку с бруликом в качестве гонорара за приют, между прочим, взял. У-у-у... кулак-дармоед, подумала Элеонора, когда тот положил украшение в карман – она была уверена, что откажется. Впрочем, Эля не сквалыга, она легко расстается с тем, что достается в легкую. Уж столько в своей такой кривой жизни она уже отдала...

   Егор пропустил всю эту мишуру с человеческими разборками во дворе Путиных, и не слишком понял почему их выперли из того дома. Миша утром предложил беглецам целую комнату, а Дуся сказал: спать будем все вместе, в горнице, другие помещения все равно заняты под склады. А начхать: Егору не верится, что другого выхода из Новой Москвы нет, он надеется после ночевки свалить куда-нибудь... в приличное место. С Элей или без нее – еще не решил. Он вдруг обнаружил – и даже испугался своей мысли – что относится к женщине как... к сестре. Вот, не нравится она ему (как женщина), а что-то в ней такое родное. Может, это подсознательное: в детстве у родителей всегда сестричку просил. А они не подарили.

   И на доме Дусином, и на хозяйстве лежит печать основательности. Все по уму, по порядку, и ничего не валяется просто так, как это зачастую в сельских домах бывает. Одно слово: Хозяин. Или бирюк. Но это уже второе слово. Мужчины мрачно дрочат черенки, женщина – возбужденная, раскрасневшаяся – воркует:

   – Странная у вас деревня. Никогда такой не видела. Живете здесь как зомби какие-то, сами себе не рады. – Эля немного раздосадована, что Дуся запретил ей курить в доме. Да и не любит она смолить в одиночестве, социальное все же существо эта (якобы) Элеонора. Курящая женщина в кругу правильных мужиков, явных апологетов здорового образа жизни, – картина явно не Репина. Сигареты формально обменяны на синее вечернее платье. Путин надеется, прикид с плеча незнакомки умаслит Машино эго. Кстати, зря.

   Егор краешком глаза любуется естественностью поведения своей невольной соратницы-сеструхи: его цепляет, насколько она проста и естественна. Наверняка, думает он, девка из глубинки, городские все – с заморочками.

   – Деревня как деревня, – не слишком охотно отвечает Дуся, – только она уже труп. А все, кто сюда временно заселился – случайный народ. Недоразумение.

   – Я заметила. Но ты-то, кажется, не такой.

   – Так сложилось. А миром мы все мазаны одним. Москвою пришибленные.

   Кстати, беглецы пока еще не знают названия селения, что у озера Китежского, а посему слово «Москва» не вызывает двоякости толкования.

   – Москва, Москва... – Эля вдруг явит раздражение. – Прям у вас она колом поперек башки встала.

   – А ты сердишься. – Егор почувствовал: ему нравится то, что эта женщина способна злиться. – Значит, правда не на твоей стороне.

   – Правда вообще ни на чьей стороне – она сама по себе. Или ты считаешь, у тебя монополия. А ты, мастер, чё думаешь? – Эля так называет Дусю. Егора, кстати, никак не зовет. Точнее, он для нее – «эй». А Егор обращается к ней: «коллега».

   – Это смотря ты о чем, красавица. – Дуся шкурит, глаза опустил к долу, улыбается эдак... кротко.

   – Да все о том же. Москва – как центр вселенной. Начертили тут... глобус Москвы и думают, все светила вокруг строем ходят.

   Дусю почему-то передернуло. Он бросил черенок на пол, вскочил, резко подошел к окну, вгляделся в происходящее на улице, изрек:

   – Специально тут дефилируют. Вы популярны. Это хреново радио уже весь эфир заполонило новостями о вас. Аж воздух в струнку – чтоб лучше волны разносились. Москва... – Дуся, конечно, Новую Москву подразумевает. – Да, здесь все исполнено зависти и амбиций, как и везде. Человек человеку волк, и всяк старается встать поверх другого. Али я неправ, Егор?

   – Я уже это слышала. От других людей.

   – Хозяин, люди разные. Зачем всех под одну гребенку-то? – Егору не хочется размусоливать всю эту философию, но эдакую мизантропию приветствовать претит. – Коллега не даст соврать: мы-то с ней не волки. Или похожи?

   – Эфир донес еще и про кордон. Нас тут в загоне заперли. Вопрос: зачем?

   – Мастер, – нежно, насколько позволяет состояние, отрубила Эля, – все вилами по воде писано. Мы-то с ним при чем?

   – Как минимум, разворошили гнездо. А там – скоро посмотрим...

   – Видно, тебя, мастер, сильно жизнь-то пришибла.

   – В Москве все, как ты, красавица, говоришь, пришибленные – и озверели по полной программе. Других здесь не водится.

   – И что – таки все звери?

   – Хуже. Человеки.

   Дуся, жаждущий мести

   Дуся Зацепин – молодой мужик лет приблизительно тридцати. Одинок, да и по виду своему – патентованный бобыль. Один из немногих в Новой Москве держит скотину, а точнее, пять коз. Молоко не дает, а продает. Эдакий барчук – хваткий и корыстный. Руки-ноги есть, и Дуся продает их направо и налево: рубит дрова, косит бурьяны, чинит заборы и крыльца, чистит печи. На все работы установлена такса. Надо сказать, божеская. В долг не работает – таков его принцип.

   Никуда не выезжает, и есть подозрение, что жилья в городе у Дуси нет. Оттого и его корысть. Все в Новой Москве живут за счет сдачи в аренду московских квартир. Похоже, Зацепину сдавать нечего. Странное имя: Дуся. На самом деле его зовут Дмитрием, но своего имени он шибко не любит. Почему откликается на столь обидное прозвище, большинству непонятно. Но некоторые – в курсе.

   По некоторым сведениям, в Москве у Дуси был большой бизнес, вроде бы связанный с брокерскими делами. Дуся иногда выпивает (скорее, всего, это не алкоголизм, а средство снятия напряжения) и по пьяни кой-чего рассказывает. Так вот, ежели верить хмельным исповедям, Дусю круто кинули партнеры. Под залог Дусиной недвижимости взяты были кредиты, но коллеги свалили с баблом в Израиль. Дуся пытался спасти фирму, но все равно прошел через уголовное преследование и получил срок заключения. Там он, собственно, и приобрел столь немужественное погоняло. Дуся явно не пидор, здесь что-то другое. После выхода на свободу, как говорится, с чистой совестью, уехал сюда, в сельскую местность и попытался обрести душевный покой. Жить сложно, все же чувак молодой и с амбициями. А с покоем – еще сложней.

   Во многих смыслах он таковой нашел. Но не простил своих хитрожопых обидчиков. До сих пор вынашивает планы мести; останавливает только то, что Дуся боится попасть по рецидиву на зону вторично. Ему там не очень-то уютно, видно пришлось. Ну, мало кому хорошо взаперти. Однажды Дуся обязательно отмстит, у него кредо такое: расплачиваться по счетам надо обязательно. Каждый раз по окончании сельскохозяйственного сезона думает: поеду в страну жидов – и рассчитаюсь. Но не едет. Козы держат, да и вообще... сугубо городской по происхождению человек оказался крестьянином по духу.

   Вот, говорят, в каждом русском человеке – по крайней мере, в его генотипе – сидит смерд. Некоторые склонны считать, мы по сути своей рабы. Нет, смерд – это человек, живущий и работающий на земле. А рабство у него только одно: он зависим от личного хозяйства, которое нельзя бросить – вроде бы как грешно. Вся история России по сути своей – это возникающие время от времени сумасшедшие, пытающиеся простого человека от земли оторвать и бросить в какое-нибудь горнило. Это они русского человека прозвали «смердом» – потому что он Матерью Сырою Землею пропах.

   За примерами из истории далеко ходить не надо. Большевики пришли к власти на лозунге «земля крестьянам – власть народу» (ну, там еще и «заводы рабочим»). И смердов, выживших в горниле – в колхозы. После пришли эти... ну, которые за демократию и гласность. Они ту же песню давай петь: «Раздадим, мол, землю народу и все такое!» А в итоге земля досталась новым помещикам типа Генерала, которым свободные люди не нужны, а нужно тупое быдло. Ну, и давай его, то есть, нас воспитывать в духе «у кого нет миллиарда – пускай идет в жопу». Вот – воспитали, здрасьте.

   Конец Света – начало Тьмы

   Во всяком обществе рано или поздно возникают апокалипсические настроения. Даже наука такая есть – эсхатология. Обычно такие периоды совпадают с моментами социальной усталости – когда некая идея, управляющая данным человеческим стадом, входит в кризисное состояние. Это только кажется, что нами руководят какие-то дядьки или тётьки – может быть, даже из высшей расы или жиденькой масонской ложи. На самом деле, мы руководимы Идеями.

   Есть мнение, что человечество по большому счету делится на тех, кто осознает, что за коротенький промежуток времени, что тебе отпущен на Земле, надо вкусить всех радостей жизни, и на тех, кто еще этого не осознал. И это тоже своего рода Идея, называемая в разные эпохи гедонизмом, эпикурейством, обществом потребления, мещанством, чревоугодием, блудом etc. Якобы подспудно мы все такие... слабенькие на мораль и склонные к потребительству. Я не согласен с этим: на самом деле есть и третья группа лиц – те, кто придумывает некий более высокий смысл (в качестве оправдания за наши дурости) и насаждает в обществе некий Культ. Чаще всего культы увядают. Иногда – расцветают. Но в конечном итоге Культ, как и всякий живой организм, накрывается медным тазом. Или – чугунным.

   В Новой Москве именно что существует Культ. И он в тот момент, когда в сие маленькое общество брошены были мои герои, вошел в стадию кризиса. Они думают, что верят в Бога. На сомом деле, они верят в идею Дауншифтинга, то есть, существованию за счет ренты себе в удовольствие. Последнее никто не отменял, однако, себе в удовольствие живут и крокодилы. Ежели рассудить строго, человек тем и отличается от других существ, что делает нечто не только для себя, родного или своей популяции, но и вообще... в смысле, для того, чтобы себя обессмертить. И не только обессмертиться в плане продолжения рода – потомство приносят и троглодиты. Хочется оставить о себе память, вписать свое имя в скрижали человечества.

   Другой вопрос – Герострат ты, Гитлер, Леонардо или Коперник. То есть, конструктивны твои социальные и творческие потуги или наоборот. Есть умники, утверждавшие, что при Адольфе Шикльгрубере и дороги строились, и народонаселение росло, и появился народный автомобиль. И вообще дядька любил собачек, а, если бы в свое время умники не раскритиковали бы его картины, из Адольфика вырос бы не диктатор, и художник. Я это к тому, что все мы делаем что-то хорошее и плохое. И у каждого из нас свой капитал с уникальным соотношением светлого и темного. Характерно, что мы зачастую творим сознательное зло, в конечном итоге принося добро или наоборот (о чем еще говорил Гетевский Мефистофель). Может быть, религии не врут, что потом все положат на весы и будут судить. Но человеческий суд – тоже не последнее дело. И мы обычно свою жизнь кладем, чтобы наработать доказательную базу для обоих Судов.

   А обитатели Новой Москвы в сущности отказались от хорошего и плохого. Они вообще выпали из общечеловеческой трагикомедии и живут сами по себе, без каких-либо обязательств. Нельзя сказать, что они де овощи: в отличие от растений у них есть Идея. Которая, как уже было сказано, пришла в кризисное состояние. И, кстати, польза от них есть: дауншифтеры предоставляют в аренду столичную жилую площадь пассионарным иногородним или инородцам, которые движимы Идеей завоевания Москвы. И ведь завоевывают! Сволочи... Потому что как крокодилы умеют двигаться только вперед и пожирают все, что оказывается у них на пути. Конечно, Идея амбициозного провинциала тоже рискует войти в фазу кризиса. Но это са-а-авсем иная история.

   ...В Настином доме собрались Маша, Ашот и Матвеич. Обсуждают сложившуюся ситуацию. Дело в том, Матвеич недавно вернулся из леса: там ему в легкую накостыляли и сказали, чтоб из масквачей никто в лес больше не совался. Такое и раньше случалось (абреки Генерала жестоки), но на сей раз эти уроды велели всем сообщить: пусть сидят по домам и покамест не рыпаются – ко всем придут и разберутся. Новость шокирующая, раньше масквачи как-то уживались с помещиками, ареалы обитания – пусть и сильно неравномерно – но делили. Матвеич никогда далеко не ходил, он осторожный и умный. Сейчас же произошло нечто страшное, и с этим согласны все.

   Матвеич впервые оказался в такой ситуации: раньше его никто не бил. Человек он пожилой, нервы расшатаны, переживает. Настя же здесь, в Новой Москве – хозяйка своеобразного мини-маркета, торгующего преимущественно самопальным спиртным типа шнапс. Самогон она «палит» сама, причем, умело настаивает на клюкве, пустырнике, зверобое, землянике и прочих народных средствах. Матвеич хватанул грамм сто пятьдесят, смачно крякнул – и у него отлегло. Настин товар шестидесятиградусный, двойной перегонки и с пропусканием через угольный фильтр. Пойло что надо – не хуже заморского виски. Тем, кто считает, что алкоголь – зло, я завидую, ибо у них крепкие нервы. На мой взгляд, цэдваашпятьоаш – чудесное средство в стрессовых ситуациях, не случайно в старину его называли «водой жизни». А все наши проблемы только от передозировки.

   Ашота никто не приглашал – он завалился в Настин дом потому что такой же как и Матвеич пострадавший. Чернявый бубнит своей скороговоркой:

   – Я и говорил, что засада на нас, и это спланировано. О, Господи – и за что нам беда-то такая.

   – Не поминай всуе, и вообще... чего ты как баба, ой да ой. – Маша по своему обычаю все время входит с Ашотом в Пике. – Ясный пень, эти двое – причина. Чё делать – есть предложения?

   – А я не в курсе, в лесу был. – Матвеичу хорошо, он бы еще долбанул соточку и на боковую, но знает: Настя не нальет. А потому проявляет таки интерес к делу. – В чем шум?

   – Да занесло тут... ветром. – Маше не хочется распинаться перед пьяным стариком.

   – Появились в деревне двое, – все же нисходит до пояснения Ашот, – похоже, сбежали откуда-то...

   – Ну так, в милицию сообщите...

   – Уже не милиция – полиция.

   – Ах, да... полицаи бл...

   – Не сквернословь, батя, – Матвеича все батей зовут, – ну, ведь те, в черном... твои-то тоже такие?

   – Да вроде... хотя, я толком и не разглядел.

   – Ну, так они вроде как не полицаи вовсе. И как мы сообщим, если не выпускают?

   Анастасия брошенная

   Люди с превеликим трудом сходятся – но с какой легкостию разбегаются! Наверное, бывает и наоборот, но в своей жизни такого не встречал. Все больше приходится дело иметь с быстрыми проводами. Наверное, не очень мы любим лишние слезы. Бывает, повторно и в третий раз возвращаешься. И в моей жизни такое бывало. Процесс мучительный и тонкий. Но, понимая, что нет ничего в этом подлунном мире хуже одиночества, мы жертвуем амбициями ради прощения. Настин муж пока что, видно, до понимания простой истины не дорос.

   Он вернулся в Первопрестольную, поселился в одной из комнат квартиры, которую Суздальские (у Анастасии фамилия – Суздальская) сдавали – и продолжил свой жестокий запой. Постояльцев (приличных славян из Волгограда) пришлось выгнать, во вторую комнату мужик запустил хачей. Настя хитрая, она как ответственный квартиросъемщик должна по идее разобраться в ситуации и пресечь беспредел. Но она не торопится, думает: может, само рассосется – то есть муж одумается и попросится под ее крылышко яко блудный сын (детей у Суздальских, кстати, нет). Зря (я и про отсутствие детей и про русскую надежду, что все само устаканится). Такие дела длятся годами, а то и десятилетиями – «пока смерть не разлучит».

   Проблема в том, что Настин муж запил (хотя, и нежестоко) еще в Новой Москве. Трудно не спиться, когда у тебя в доме самогонная фабрика. Настя устроила свое производство шнапса вообще-то для дохода. А слабость супруга – побочный эффект. Вот, пустила козла в огород...

   По большому счету, если бы не Настя, то еще кто-нибудь. Во всяком селении должны быть дурак (блаженный) и точка, где в любое время дня и ночи можно взять бухло. И дурак, и самогонщик деревню спасают. Вот, не совсем ясно, кто в Новой Москве блаженный дурак. Иногда такое впечатление складывается, что – все. А винокуренного заводика за глаза хватает и одного.

   Здесь, в Новой Москве Суздальские прожили в прямом смысле душа в душу пять лет. Пока он не сбежал. Ну, ладно там – с бабой какой-нибудь. Или с парнем (и такое случается). Нет – убёг в одиночку и с одной, видимо, целью: вырваться из этого анклава, вернуться к обычной жизни городского отщепенца. М-м-мда... каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу. Или отказывается от таковых. Алкоголизм ведь не цель, а средство ухода от правды жизни. И ведь так получается, что правда горька. Это я сейчас вообще говоря обрисовал фундамент русского пианства.

   Анастасия с мужем были первыми масквачами – это они открыли Землю Обетованную. У мужа в Новой Москве корни – супруги приехали жить в дом его деда. Никто и подумать не мог, что убежит – посмотришь на пару: ну, чисто два сапога! Но так, видно, устроена человеческая натура: все самое сокровенное прячется у человека внутри. Ну, кто Настю заставлял разводить свой заводик зелья?

   И вот, получайте: деревенский по происхождению муж квасит в городе, а сугубо городская жена зависла в деревне, и ей здесь, между прочим, нравится. Хотя, ежели рассудить... а все же они – одна сатана. Ведь на поверку-то все вокруг пития дурманящего крутится. Это как преступность и правоохранительные органы, волки и овцы, ангелы и демоны. Единство и борьба противоположностей, диалектика мироздания.

   Настя очень глубоко переживает случившееся, буквально готова под землю провалиться от стыда за то, что образцово-показательный муж всех святых вынес (в фигуральном смысле). Но ни разу не задалась вопросом: а, может, она сама очень даже немало усилий приложила к тому, чтобы случившееся случилось? Да еще Маша подзуживает: на все Божья воля, Бог дал – Бог взял... И все что Бог не делает – это к лучшему.

   Хотя, существуют и иные мнения. Например, о том, что Господь не дает, а дарует, и уже в нашей воле: отказаться, принять дары, прилагать усилия к тому, чтобы дары не стухли, не убежали. Легко, конечно, рассуждать, но по жизни мы обычно неспособны распознать истинную ценность того или иного дара, или хотя бы понять, от Бога ли дары или от кого еще. Вот, как я разворчался...

   Иван Матвеич, лесной король Лир

   Еще один одинокий волк. К тому же, преданный родными детьми. У Матвеича крупное богатство: пятеро детей. А внуков и не счесть, имеется даже два (пока) правнука. Вот это «богатство» и выпихнуло деда в деревню, в глушь, выплюнуло как здоровый организм инородное тело. Считается, что в старости мы расплачиваемся за грехи молодых лет, и, если от тебя отказываются дети, ты сам заслужил сей «дар». Однако, жизнь вовсе не линейна и даже не двухмерна. По последним научным данным, у жизни восемнадцать измерений, а скорее всего их даже больше. Мы чувствуем все измерения, но в сфере нашего понимания только три из них. У некоторых – два, а то и одно. Я это к тому, что мы обычно уверены, что все у нас оЄкей в трех измерениях, это еще не значит, что так же в пятнадцати других. А потом удивляемся: и за что на досталось все это...