Текст книги "Без семьи (др. перевод)"

Автор книги: Гектор Мало

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава XIII
Снег и волки

Мне снова пришлось целыми днями ходить с Витали по дождю и по солнцу, по пыли и грязи. Снова пришлось разыгрывать роль дурака на площадях и смеяться или плакать для забавы почтенной публики. Перемена была очень тяжела – ведь к довольству и счастью привыкаешь быстро.

После того, как я прожил два месяца на «Лебеде», мне стало гораздо труднее переносить лишения, я начал быстрее уставать и нередко грустил.

Живя у госпожи Миллиган, я часто думал о Витали. Теперь, живя с Витали, я думал о госпоже Миллиган и об Артуре. Лежа в грязной каморке постоялого двора, я скучал по своей хорошенькой каюте на «Лебеде», вспоминал, как весело мне жилось с Артуром и как всегда была добра ко мне госпожа Миллиган. Неужели я никогда не увижусь с моим другом и его матерью?

Одно только утешало меня: Витали стал обращаться со мной гораздо ласковее, чем прежде. Иногда он даже бывал нежен. И тогда я чувствовал, что он не только мой хозяин, что он любит меня.

Часто мне хотелось обнять и поцеловать его, но я не решался – не из страха, а из уважения к нему. Раньше Витали казался мне совершенно таким же, как все другие, кого я знал. Но пожив на «Лебеде», я стал находить, что в его обращении и манерах было много общего с госпожой Миллиган. А ведь она была «дама»!

Выйдя из Сета, мы в течение нескольких дней не говорили о моей жизни на «Лебеде». Но мало-помалу разговор стал заходить об этом, и его всегда начинал Витали. А вскоре не проходило дня, чтобы мы не вспоминали о госпоже Миллиган и об Артуре.

– Ты, значит, очень любил госпожу Миллиган? – спрашивал Витали. – Да и немудрено. Она была очень добра к тебе. Ты должен с благодарностью вспоминать о ней.

А иногда он прибавлял:

– Так было нужно.

– Что было нужно?

Сначала я не понимал, что он хотел сказать. Но потом я сам догадался, что нужно было не соглашаться на предложение госпожи Миллиган оставить меня у нее. Я не понимал почему, но видел, что и самому Витали было жаль отказать ей. И я был благодарен ему за это.

«А может быть, потом он и согласится», – думал я.

Мы шли по берегу Роны. «Лебедь» тоже плыл по этой реке. Ах, если бы можно было увидеть его еще разок! И, идя по берегу, я внимательно смотрел на каждое судно. Но «Лебедь» не показывался, и я вынужден был отказаться от надежды увидеть его.

Это очень огорчило меня. Тоска моя усиливалась еще и тем, что погода была отвратительная. Наступила осень, и ходить по грязи и под дождем было очень неприятно. Когда мы вечером останавливались на ночлег на каком-нибудь постоялом дворе или в сарае, промокшие до костей, усталые и грязные, веселые мысли, конечно, не шли мне на ум.

Витали спешил поскорее дойти до Парижа. Там он рассчитывал провести зиму, надеясь, что в таком большом городе можно будет часто давать представления.

По дороге мы иногда останавливались в каком-нибудь городке или деревне, разыгрывали наши пьесы и, заработав немного денег, шли дальше.

А погода становилась все холоднее. Как-то утром, когда мы, переночевав в деревне, тронулись в путь, поднялся сильный северный ветер. Это было очень неприятно, но мы радовались, что хотя бы нет дождя. Уж лучше пусть будет ветер.

Однако через некоторое время тяжелые черные тучи заволокли небо, и солнце скрылось. Мы опасались, что пойдет снег.

Когда мы добрались до деревни и вошли на постоялый двор, Витали сказал мне:

– Ложись скорее. Завтра мы выйдем очень рано, чтобы побыстрее дойти до Труа. Будет плохо, если нас в дороге застанет снег.

Сам он не лег, а сел около огня, чтобы согреть Проказника, который сильно страдал от холода и все время стонал.

На другой день я встал до рассвета. По небу ходили тяжелые тучи, и не видно было ни одной звездочки.

Когда отворяли дверь, холодный ветер врывался в комнату.

– Я на вашем месте не отправлялся бы сегодня в дорогу, – сказал хозяин, обращаясь к Витали. – Того и гляди пойдет снег.

– Я очень спешу, – ответил Витали. – Надеюсь, нам удастся дойти без снега до Труа.

– До него путь неблизкий, – покачал головой хозяин. – Туда не дойдешь за час.

Мы все-таки отправились в путь. Витали посадил Проказника под свою куртку, чтобы ему было теплее. Собаки не чувствовали холода и весело бежали впереди, а я закутался в куртку из овчины, которую Витали купил мне в Дижоне.

Говорить в такой холод было не особенно приятно, и мы шли молча и торопливо, чтобы побыстрее дойти до города.

Времени прошло много, а все не рассветало. Наконец на востоке показалась белая полоса, но солнца не было видно – его закрывали тучи.

Местность была пустынная и унылая. Деревья и кусты качались под порывами ветра, шурша еще оставшимися на них сухими листьями. Ни на дороге, ни в поле никого не было видно; не слышно было ни стука колес, ни ударов кнута. Только сороки прыгали на дороге и при нашем приближении взлетали на деревья.

На севере показалось какое-то белое облачко, оно увеличивалось и приближалось к нам. Это была стая диких гусей, летевших с севера на юг.

Холодный ветер становился все сильнее, и скоро в воздухе запорхали, как бабочки, легкие снежинки. А мы еще не прошли и половины дороги. Но я не особенно беспокоился; я даже думал, что от снега стихнет ветер и станет теплее.

– Мы не дойдем сегодня до Труа, – сказал Витали. – Нужно будет остановиться в первой же деревне.

Его слова обрадовали меня. Скорее бы показалась какая-нибудь деревушка!

Но как ни внимательно смотрел я вперед, я не видел никаких признаков жилья. Дорога, напротив, шла в лес, густой и темный, которому, казалось, не было конца. Нет, на деревню нечего рассчитывать. Но, может быть, перестанет идти снег?

Однако он не перестал, а пошел сильнее. Скоро он уже толстым слоем лежал на земле. Мы тоже были все в снегу, и я чувствовал, как он таял у меня на шее и холодной струйкой бежал по спине. Витали, которому приходилось немного приоткрывать свою куртку, чтобы Проказник не задохнулся, было не лучше моего. Собаки тоже приуныли и жалобно посматривали на нас.

Промокшие до костей, окоченевшие от холода, мы с трудом подвигались вперед. Хоть мы были в лесу, но он нисколько не защищал нас, так как ветер дул нам прямо в лицо.

Наконец он немножко утих, зато снег повалил крупными хлопьями. Время от времени Витали смотрел по сторонам, как будто искал чего-то. Но нигде не видно было ничего, кроме деревьев, ветки которых опускались под тяжестью снега.

А я смотрел вперед, думая, скоро ли кончится лес и не покажется ли вдали деревня. Но трудно было рассмотреть что-нибудь сквозь густую пелену падающего снега.

Положение было неприятное, однако мы не могли остановиться и вынуждены были двигаться вперед, хоть идти было очень трудно и ноги вязли в снегу.

Вдруг Витали поднял руку и показал налево. Я посмотрел туда – на полянке виднелся шалаш из прутьев. Мы свернули с дороги и с большим трудом, то и дело проваливаясь в снег, добрались до шалаша.

Слава Богу! Наконец у нас есть приют. Собаки тоже обрадовались и, вбежав в шалаш, стали валяться, чтобы обсушиться.

– Я так и думал, что тут найдется какой-нибудь шалаш, – сказал Витали. – Теперь снег может падать сколько угодно.

– Пусть падает! – кивнул я.

В шалаше была земляная скамья и несколько больших камней вместо стульев. Но что было для нас приятнее всего в эту минуту – в углу было сложено из кирпичей что-то вроде очага.

Какое счастье! Можно будет развести огонь!

И через несколько минут он уже ярко запылал. Правда, дым, не выходя в трубу, расстилался по шалашу, но мы не обращали на это внимания и радовались тому, что можем согреться.

Собаки улеглись около огня, а через некоторое время к ним присоединился и Проказник. Сначала он осторожно выглянул из под меховой куртки Витали, чтобы узнать, куда это мы пришли, а потом соскочил на землю и, заняв самое лучшее место перед огнем, протянул к нему свои маленькие дрожащие ручки.

Теперь нам нечего было бояться холода, но мы были голодны. К счастью, у Витали нашелся запас провизии: краюшка хлеба и немного сыру. И, увидев эти припасы, мы все очень обрадовались.

К сожалению, порции наши были очень невелики, так как Витали отрезал только половину хлеба, а другую спрятал.

– Я не знаю дороги, – сказал он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Может быть, до самого Труа нам не встретится ни одного трактира или постоялого двора, а потому нужно беречь провизию. И леса этого я не знаю. В этой местности очень много лесов, они тянутся без конца.

Как ни мало мы поели, но это все-таки подкрепило наши силы. К тому же нам было тепло, и мы могли отдохнуть.

А снег все шел. В отверстие шалаша, служившее дверью, было видно, как крупные хлопья падали не переставая. Ветер совсем утих.

Собаки заснули около огня. Мне тоже хотелось спать, так как утром я встал очень рано. Да и гораздо приятнее было спать, чем смотреть на снег.

Не знаю, сколько времени я спал. Когда я проснулся, снег перестал падать, но его навалило так много, что, если бы мы вздумали пуститься в путь, то проваливались бы в него до колен.

Который теперь час? Я не мог спросить этого у Витали – у него уже давно не было часов. Он истратил много денег на штраф, сборы в последнее время были плохие. Кроме того, пришлось купить кое-что в Бордо – в том числе и мою меховую куртку, – поэтому он был вынужден продать свои большие серебряные часы, по которым Капп узнавал время.

– Нам придется пробыть некоторое время здесь, – сказал Витали. – Тут у нас, по крайней мере, есть крыша над головой и огонь.

Я подумал, что у нас нет хлеба, но ничего не сказал.

– Мне кажется, скоро снова пойдет снег, – продолжал он. – Не следует пускаться в путь в такую погоду, не зная к тому же, далеко ли до ближайшей деревни. Лучше переночевать здесь.

Это было, конечно, гораздо лучше.

Витали вынул оставшийся кусок хлеба и поделил его между нами поровну. Куски были небольшие, и мы живо покончили с ними.

Между тем стемнело, и снова пошел снег. Собаки улеглись около огня; я тоже лег и, завернувшись в свою меховую куртку, положил голову на плоский камень вместо подушки.

– Поспи еще немного, – сказал мне Витали, – а когда мне захочется спать, я разбужу тебя. Нужно смотреть за огнем и не давать ему потухнуть.

Я закрыл глаза и в ту же минуту крепко заснул.

Когда Витали разбудил меня, была уже ночь. Снег перестал падать, в очаге ярко горел огонь.

– Ну, теперь твоя очередь, – сказал Витали. – Видишь, сколько я наготовил хворосту? Тебе нужно только подкладывать его и поддерживать огонь.

Сказав это, он лег, прижав к себе Проказника, и скоро по его ровному дыханию я понял, что он заснул.

Тогда я встал и на цыпочках подошел к отверстию, чтобы посмотреть, какова погода. Стало гораздо холоднее. Все кругом было бело, на небе сверкали звезды. Какое счастье, что мы нашли этот шалаш! Что было бы с нами в такую погоду в лесу?

Хоть я ступал очень тихо, но собаки все-таки проснулись, и Зербино подошел ко мне. Должно быть, ему тоже хотелось посмотреть, что делается в лесу, и он хотел выйти из шалаша.

Я сделал ему знак, чтобы он остался. Что за охота выходить на воздух в такую холодную погоду? Разве не лучше лежать около огня? Он послушался, но продолжал поглядывать на дверь.

Я смотрел на снег, покрывавший землю, и мне стало грустно. Я подошел к огню, подбросил хворосту и сел на камень, служивший мне подушкой.

Витали спокойно спал, собаки и Проказник тоже дремали. Хворост ярко пылал, и сверкающие искры взлетали высоко вверх. Некоторое время я смотрел на них, а потом опустил голову на руку и незаметно заснул.

Разбудил меня громкий лай. Должно быть, я спал очень долго. Огонь потух и тлело только несколько головешек. А лай продолжался. Это был голос Капи, но – странно – Зербино и Дольче молчали.

– Что случилось? – спросил Витали, тоже проснувшись.

– Не знаю.

– Ты заснул и дал потухнуть огню, – сказал он.

Капи продолжал лаять, но стоял около отверстия и не выходил из шалаша. Что же такое случилось?

В ответ на лай Капи послышался жалобный визг: по-видимому, Зербино и Дольче были недалеко.

Я хотел бежать за ними, но Витали положил мне руку на плечо и остановил меня.

– Разведи сначала огонь, – сказал он.

Пока я исполнял его приказание, он взял головешку, подул на нее и помахал ею, чтобы она разгорелась.

– Иди за мной, – сказал он мне. – Капи, вперед!

Когда мы вышли из шалаша, раздался громкий вой, и Капи, бросившись назад, прижался к нам.

– Это волки. Где Зербино и Дольче? – тревожно спросил Витали.

Я не мог ответить на этот вопрос. Собаки, наверное, вышли из шалаша, пока я спал. Неужели их утащили волки? Должно быть, то же самое подумал и Витали – потому-то он так и встревожился.

– Возьми головешку, – продолжал он, – пойдем искать их.

В деревне я наслушался разных ужасных историй про волков. Несмотря на это, я ни минуты не колебался и, взяв головешку, пошел за Витали. Но когда мы вышли на поляну, на ней не видно было ни собак, ни волков, остались только следы на снегу.

– Ищи, ищи, Капи! – приговаривал Витали и свистел, зовя Зербино и Дольче.

Они не откликались, в лесу стояла зловещая тишина, а Капи вместо того, чтобы искать, не отходил от нас и был, видимо, страшно испуган – он, всегда такой послушный и смелый!

Мы пошли по следам, но было очень трудно различить их, и, сделав несколько шагов, мы остановились.

Витали снова начал свистеть и громко звал Зербино и Дольче. Никто не откликнулся. У меня сжалось сердце. Бедный Зербино! Бедная Дольче!

– Волки унесли собак, – сказал Витали. – Зачем ты выпустил их?

Увы! Я не мог ответить и на этот вопрос.

– Нужно поискать их, – сказал я и пошел вперед.

Витали удержал меня.

– Куда же ты пойдешь? – спросил он.

– Не знаю, я буду искать везде.

– Это невозможно в такой темноте и по такому снегу.

Он был прав. Снег доходил нам чуть не до колен, а наши головешки не могли рассеять темноту.

– Собаки не ответили на мой зов, – продолжал Витали. – Значит… они далеко. Волки могут наброситься и на нас, а нам нечем защититься..

Это было ужасно! Потерять Зербино и Дольче, двух товарищей, двух друзей! Для меня это было еще тяжелее, потому что они погибли по моей вине. Если бы я не заснул, то не позволил бы им выйти.

Витали пошел назад к шалашу. Я последовал за ним, поминутно оглядываясь и прислушиваясь; но вокруг ничего не было видно, кроме снега, и слышно было только, как он хрустит под ногами.

Когда мы вошли в шалаш, нас ожидала новая беда. Огонь во время нашего отсутствия разгорелся, и весь шалаш был ярко освещен. И мы с ужасом обнаружили, что Проказник исчез. Одеяльце его осталось около очага, но самого его не было.

Я стал звать его, Витали тоже звал. Проказник не откликался и не приходил.

Что с ним случилось? Куда он девался? Когда мы уходили, он был тут. Значит, он исчез, пока мы искали собак.

Схватив несколько горящих веток, мы вышли из шалаша и стали искать следы Проказника. Их нигде не было видно. Значит, он не выходил из шалаша.

Мы снова вернулись туда, думая, что он спрятался куда-нибудь. Мы осмотрели все, перетрясли хворост, заглядывали в каждый уголок. Проказника нигде не было.

Время от времени мы останавливались и звали его – он не откликался.

– Неужели волки унесли и его! – воскликнул я.

– Нет, волки не решились бы войти в освещенный шалаш, – сказал Витали. – Они напали на Зербино и Дольче, потому что те вышли; сюда они никогда бы не вошли. Боюсь, что Проказник, испугавшись, выбежал и спрятался куда-нибудь. Это очень беспокоит меня. В такую холодную погоду он наверняка простудится, а для него это смерть.

– Так поищем его еще.

И мы снова начали искать, но так же безуспешно.

– Придется подождать рассвета, – сказал Витали.

– А когда рассветет?

– Думаю, что часа через два или три.

Витали сел к огню и опустил голову на руки.

Я не смел беспокоить его и сидел молча, подбрасывая ветки в огонь. Иногда он вставал, подходил к отверстию, смотрел на небо и прислушивался, а потом снова возвращался на свое место. Он был так расстроен и грустен, что мне тяжело было смотреть на него. Мне было бы легче, если бы он выбранил меня.

Ночь тянулась медленно – казалось, ей не будет конца. Наконец звезды погасли и небо немного посветлело. Холод еще усилился, воздух был совсем ледяной. Бедный Проказник! Уж не замерз ли он? К счастью, снег не шел, небо порозовело и предвещало хорошую погоду.

Как только рассвело настолько, что можно было различить деревья, мы с Витали взяли по палке и отправились на поиски.

Капи теперь уже не боялся, как ночью, и смотрел на Витали, ожидая только его знака, чтобы броситься вперед.

Мы начали искать следы на земле, но тут Капи поднял голову и весело залаял. Мы взглянули наверх. Около шалаша рос высокий дуб, одна ветка которого спускалась до самой крыши. Мы стали внимательно оглядывать дерево и наконец увидели на самом верху съежившуюся обезьянку.

Испугавшись, должно быть, волчьего воя, Проказник выбежал из шалаша, когда мы ушли, взобрался на крышу, а оттуда на дерево и, чувствуя себя в безопасности, не отвечал на наш зов. Бедная обезьянка наверняка совсем замерзла.

Витали несколько раз позвал ее, но она не шевелилась и не подавала никаких признаков жизни. Я решил вскарабкаться на дерево. Мне хотелось хоть чем-нибудь искупить свою вину.

– Ты сломаешь себе шею, – сказал Витали.

– Нет, со мной ничего не случится.

Положим, это было не совсем верно. Толстый ствол был покрыт снегом и местами обледенел; ветки тоже были все в снегу. Поскользнуться было легко, и я мог упасть.

К счастью, я умел хорошо лазать по деревьям. На стволе было несколько коротеньких сучков, послуживших мне ступеньками, и я благополучно добрался до первой большой ветки. Теперь было уж легче подниматься, нужно было только ступать осторожнее, чтобы не поскользнуться.

Карабкаясь на дерево, я все время звал Проказника, но он не трогался с места и только пристально смотрел на меня своими блестящими глазками.

Наконец я добрался до него и протянул руку, чтобы схватить, но он прыгнул на другую ветку. Я полез за ним, но разве мог я угнаться за обезьяной? Она быстро перепрыгивала с одной ветки на другую, и я уже начинал приходить в отчаяние. К счастью, ей, должно быть, надоело это преследование, и она, спустившись на крышу, прыгнула на плечо Витали и спряталась под его куртку.

Теперь, при дневном свете, мы поняли, что происходило ночью. На снегу были ясно видны следы собак, вышедших из шалаша; потом появились следы волков, а затем следы собак исчезли, остались только волчьи, и местами на снегу виднелись пятна крови.

Собаки погибли, их нечего было искать. Нужно было позаботиться о Проказнике.

Витали посадил его перед огнем и завернул в одеяльце, которое я сначала хорошенько согрел. Конечно, следовало бы дать обезьяне выпить чего-нибудь теплого, но у нас ничего не было.

Витали и я молча сидели перед очагом. Но и без слов было понятно, что мы чувствовали. Бедный Зербино! Бедная Дольче! Они были наши товарищи, делили с нами и радость, и горе. А для меня они были друзьями. И сам же я виноват в их смерти! Если бы я не заснул, они не вышли бы из шалаша, а волки никогда бы не осмелились войти в него – они боятся огня.

Мне было бы легче, если бы Витали отругал меня, даже, пожалуй, побил. Но он не говорил ни слова и не смотрел на меня. Старик сидел перед огнем, опустив голову на руки. Наверное, он думал о том, что мы будем делать без собак. Ведь без них нельзя будет давать представления. На что же мы будем жить?

Глава XIV
Проказник

Небо было голубое, и снег сверкал под лучами солнца. Лес, такой темный и мрачный накануне, теперь ослепительно сиял.

Время от времени Витали просовывал руку под одеяло и дотрагивался до обезьянки, чтобы узнать, не согрелась ли она. Но она не согревалась и дрожала всем телом.

– Нужно побыстрее добраться до какой-нибудь деревни, – сказал наконец Витали. – Здесь Проказник умрет.

Витали завернул обезьянку в нагретое одеяльце и положил под куртку к себе на грудь.

– За этот приют нам пришлось дорого заплатить, – сказал он, показав на шалаш, и голос его дрожал.

Мы пустились в путь, по дороге нам встретился ехавший в телеге крестьянин. Он сказал нам, что через час мы дойдем до большого селения. Это ободрило нас, и мы прибавили шагу, хоть идти было очень трудно, ноги вязли в глубоком снегу.

Наконец, показались крыши селения.

Мы никогда не останавливались в хороших постоялых дворах; они были слишком дороги для нас. Витали обычно выбирал какой-нибудь постоялый двор попроще, на окраине селения или в городском предместье. Там не отказывали в приюте даже таким странным путешественникам, как мы, и брали недорого.

Но на этот раз Витали не остановился на окраине селения. Он пошел дальше и разыскал большой постоялый двор с великолепной золоченой вывеской. В отворенную дверь кухни был виден стол с лежащими на нем кусками мяса, а в громадной печи стояли кастрюли, от которых поднимался пар. Даже на улицу доносился запах вкусного супа, очень соблазнительного для наших пустых желудков.

Витали принял важный вид, вошел в кухню, не снимая шляпы, и, откинув голову назад, потребовал хорошую теплую комнату.

Сначала хозяин постоялого двора, державший себя очень надменно, не удостоил нас внимания. Но величественный вид Витали произвел на него впечатление, и он велел служанке проводить нас в комнату и затопить там печь.

– Скорее раздевайся и ложись в постель, – сказал мне Витали.

Я с изумлением взглянул на него. С какой стати мне ложиться в постель?

– Ну, быстрее же! – нетерпеливо сказал он.

И мне пришлось повиноваться.

На постели была пуховая перинка. Витали подоткнул мне одеяло и накрыл меня перинкой.

– Тебе нужно хорошенько согреться, – сказал он. – Чем жарче тебе будет, тем лучше.

Мне казалось, что было бы гораздо лучше положить в постель Проказника, но я не сказал ничего.

– Ну, что, ты согрелся? – спросил через несколько минут Витали, который все время держал обезьянку перед топившейся печкой.

– Мне так жарко, что я едва дышу, – ответил я.

– Вот это-то и нужно, – сказал Витали и, положив около меня Проказника, велел мне прижать его к себе.

Бедная обезьянка, обычно ни за что не соглашавшаяся сделать что-нибудь не нравившееся ей, теперь подчинялась всему. Она прижалась ко мне и не шевелилась. Теперь ей уже не было холодно, маленькое тельце ее горело.

Витали ушел в кухню и вернулся с рюмкой горячего подслащенного вина.

Он хотел дать несколько ложечек Проказнику, но тот стиснул зубы и смотрел на нас так жалобно, как будто просил не мучить его. И все время высовывал из-под одеяла свою крошечную ручку.

Я не понимал, зачем он делает это, но Витали объяснил мне: еще до моего поступления в труппу у Проказника было воспаление легких; ему тогда пустили кровь, и он выздоровел. И теперь он, должно быть, просил, чтобы его полечили.

Витали был не только растроган, но и встревожен. Уж если Проказник отказался от подслащенного вина, которое так любил, значит, он очень болен.

– Выпей вино и не вставай с постели, – сказал мне Витали. – Я пойду за доктором.

Я тоже любил сладкое вино и с удовольствием выпил его; но от него мне стало еще жарче.

Витали вернулся очень скоро с господином в золотых очках. Это был доктор.

Опасаясь, что он не пойдет лечить обезьяну, Витали не сказал ему, кто болен. И потому доктор, увидев на постели меня, красного, как пион, подошел и приложил мне руку ко лбу.

– Прилив крови, – сказал он и покачал головой с видом, не предвещавшим ничего хорошего.

Испугавшись, что он пустит мне кровь, я поспешил объяснить ему, в чем дело.

– Я не болен, – возразил я.

– Не болен? Мальчик бредит, – сказал доктор.

Не ответив ничего, я поднял одеяло и показал на Проказника, который лежал, обняв меня за шею.

– Вот кто болен, – сказал я.

Доктор попятился и обернулся к Витали.

– Обезьяна! – с негодованием воскликнул он. – Так вы приглашали меня лечить обезьяну, да еще в такую погоду!

Он повернулся и пошел к двери.

Но смутить Витали было нелегко. Он остановил доктора и стал рассказывать ему, как нас застал на дороге снег, и как Проказник, испугавшись волков, влез на дерево, просидел на нем до рассвета и сильно простудился.

– Конечно, это только обезьяна, – в заключение сказал Витали, – но это наш товарищ, наш друг. Разве мог я доверить ее ветеринару? К тому же натуралисты находят, что обезьяна по своему строению ближе всего подходит к человеку.

Кончилось тем, что доктор отошел от двери.

Пока Витали говорил, Проказник несколько раз высовывал свою ручку из-под одеяла.

– Видите, как умна эта обезьяна! – сказал Витали. – Она догадалась, что вы доктор, и протягивает вам руку, чтобы вы пощупали ей пульс.

Доктор наконец соблаговолил подойти к кровати и осмотреть Проказника. Он сказал, что у обезьяны воспаление легких и, взяв ручку, которую она доверчиво протягивала, пустил ей кровь. А Проказник даже не пискнул, так как знал, что это поможет ему.

Доктор прописал лекарство, велел ставить горчичники и припарки и ушел.

За бедной больной обезьянкой стал ухаживать я. А она понимала, что я стараюсь помочь ей, и с благодарностью смотрела на меня.

Весь мой капитал состоял из пяти су; я купил на них леденцов, чтобы облегчить сильный кашель, мучивший Проказника.

К несчастью, вместо того, чтобы облегчить его страдания, я еще больше усилил их. Проказник понял, что при кашле я даю ему кусочек леденца, и стал кашлять нарочно, рассчитывая получить лакомство. И от этого его кашель еще усиливался.

Увидев, что он притворяется, я перестал давать ему леденец. Но это не поправило дела. Проказник приподнимался на постели, хватался руками за грудь и кашлял изо всей силы, так что под конец начинал уже задыхаться на самом деле.

Как-то утром Витали сказал мне, что хозяин постоялого двора требует денег, и что если он заплатит ему, то у нас останется только пятьдесят су.

Чтобы выйти из затруднения необходимо было дать представление и сегодня же вечером. Но как же мы будем играть без Зербино, Дольче и Проказника? Мне это казалось невозможным.

Однако Витали все-таки разыскал залу, написал и расклеил афиши, купил на свои пятьдесят су свечей и разрезал их пополам, чтобы в зале было светлее. Мне было видно в окно, как он то уходил, то возвращался к постоялому двору.

«Что же мы будем играть?» – тревожился я.

Скоро я узнал это. Барабанщик в красном кэпи остановился около дома и, великолепнейшим образом пробарабанив, прочитал нашу программу.

Витали не поскупился на обещания. В представлении будут принимать участие «известный во всем свете артист» – это был Капи – и «всемирное чудо – молодой певец», – всемирным чудом был я.

Цена местам не была назначена. Витали обращался к великодушию зрителей, надеясь, что они оценят искусство артистов и щедро вознаградят их после представления.

Когда раздался барабанный бой, Капи весело залаял, а Проказник приподнялся и прислушался: они оба поняли, что это значит.

Обезьяна даже вскочила было с постели, но я удержал ее. Ей хотелось, чтобы я принес ее генеральский мундир, красные, обшитые галуном панталоны и шляпу с перьями. Она складывала руки и с умоляющим видом смотрела на меня, а когда я не исполнил ее просьбы, рассердилась.

В это время вошел Витали и сказал, чтобы я взял арфу и все нужное для представления. Услышав знакомые слова, Проказник схватил за руку Витали и обратился со своими просьбами к нему.

– Ты хочешь играть? – спросил Витали.

– Да, да, да! – ответил, хоть и без слов, Проказник.

– Но ведь ты болен, мой маленький Проказник.

– Нет, нет, нет!

Но взять с собой обезьяну, несмотря на все ее просьбы, было невозможно: это значило осудить ее на верную смерть.

Я положил в печку самых толстых поленьев, чтобы она топилась подольше, завернул Проказника в одеяло и, расцеловав его, ушел вместе с Витали.

По словам хозяина, нам необходимо было собрать по меньшей мере сорок франков. Но разве это возможно? Нам ни за что не заплатят столько денег.

В зале все уже было приготовлено, оставалось только зажечь свечи. Но Витали решил зажигать их не сразу, а когда соберется побольше публики, чтобы их хватило до конца представления.

Публика мало-помалу собиралась, но ее было очень немного. Делать нечего – пришлось осветить залу и начать представление.

Я вышел и, заиграв на арфе, спел две песенки, но публика приняла меня холодно, только немногие аплодировали мне. Это привело меня в отчаяние. Ведь я пел для бедной больной обезьянки! Мне так хотелось тронуть зрителей и заставить их заплатить побольше. Однако несмотря на все мои старания, это мне не удалось: публика явно не считала меня «всемирным чудом».

Успех Капи был гораздо больше моего. Ему много аплодировали, а когда он закончил, зрители не только захлопали в ладоши, но и начали стучать ногами.

Наступила решительная минута! Капи взял в зубы чашку и стал обходить зрителей, а я в это время плясал и думал, удастся ли ему собрать сорок франков. Тревога сжимала мне сердце, пока я улыбался публике.

Мне пришлось плясать долго, потому что Капи не торопился. Если кто-нибудь не давал ему денег, он, как всегда, останавливался и начинал хлопать зрителя по карману. Наконец он вернулся, и мне можно было остановиться. Я и Витали взглянули на чашку – она была далеко не полна.

– Мы исполнили нашу программу, – сказал Витали, – но так как свечи еще не догорели, то я спою несколько романсов. После этого Капи еще раз обойдет публику и, может быть, те зрители, которые не могли найти своих карманов в первый раз, будут теперь половчее. Я попрошу их приготовиться заранее.

Никогда еще, казалось мне, не пел Витали так, как в этот вечер. Его пение так сильно подействовало на меня, что я забился в уголок и заплакал. Сквозь слезы я видел, как сидевшая в первом ряду дама начала аплодировать изо всех сил.

Эта была не крестьянка, а настоящая дама, великолепно одетая. Рядом с ней сидел мальчик, очень похожий на нее лицом, должно быть, ее сын.

Когда Капи собирал деньги, эта дама, к моему удивлению, не дала ему ничего, но сделала мне знак, чтобы я подошел к ней.

– Я хотела бы поговорить с твоим хозяином, – сказала она мне.

Меня удивило, что такая важная дама хочет говорить с Витали. Было бы гораздо лучше, если бы она вместо разговоров положила что-нибудь в чашку Капи. Однако я все-таки пошел к Витали и передал ему ее слова.

Попутно я заглянул в чашку Капи: там было еще меньше денег, чем в первый раз.

– Что нужно от меня этой даме? – спросил Витали.

– Она хочет говорить с вами.

– Мне не о чем говорить с ней.

– Она ничего не дала Капи. Может быть, она хочет дать ему что-нибудь теперь?

– Так значит, ей нужен Капи, а не я.

Однако он все-таки пошел. Я и Капи последовали за ним.

В это время к даме подошел лакей в ливрее и остановился около нее. Витали тоже подошел и поклонился, но очень холодно.