Текст книги "Без семьи (др. перевод)"
Автор книги: Гектор Мало
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава VI
Первое представление
Следующим утром мы снова пустились в путь. Дождь перестал, небо было голубое и, благодаря ветру, грязь высохла. Птицы весело распевали, а собаки прыгали около нас. Временами Капи подбегал ко мне, поднимался на задние лапы и лаял. А я понимал, что это значит. «Ободрись, не унывай!» – говорил он мне.
Капи был необыкновенно умен, и я с первого же дня подружился с ним и стал понимать его, хоть он и не умел говорить.
Так как я жил все время в деревне, мне было очень интересно посмотреть на город. Но Уссель со своими старинными домами и башнями совсем мне не понравился. Да мне, впрочем, было не до него. Я все время думал о чудесной лавке, где продаются башмаки.
Наконец мы дошли до грязной жалкой лавчонки и, спустившись по трем ступенькам вниз, очутились в каком-то темном подземелье. Солнце, должно быть, никогда не заглядывало сюда. Неужели башмаки продаются в таком отвратительном месте?
Но Витали знал, куда пойти, и через несколько минут я с восторгом надел кожаные, подбитые гвоздями башмаки, которые были в десять раз тяжелее моих деревянных.
И Витали не ограничился только одними башмаками. Он купил мне все, что обещал: бархатные панталоны, голубую курточку и шляпу. Положим, бархат был сильно потерт, а шляпа выцвела от дождя и пыли, но для меня все это было невиданной роскошью. Да, мой хозяин, вне всякого сомнения, самый лучший, самый щедрый и самый богатый человек на свете!
Я с нетерпением ждал минуты, когда мне можно будет надеть мое новое платье. Наконец мы добрались до постоялого двора. Витали вынул покупки и, к моему величайшему ужасу, обрезал мои бархатные панталоны так, что они могли достать мне только до колен.
Видя, что я с отчаянием гляжу на него, он сказал:
– Ты не должен походить на здешних детей, Реми. Теперь мы во Франции, и я одену тебя итальянцем, а если мы попадем в Италию, что весьма возможно, то ты оденешься как француз.
И заметив, что я все-таки ничего не понимаю, он прибавил:
– Кто мы? Артисты, один вид которых должен возбуждать любопытство. Неужели ты думаешь, что на нас обратили бы внимание, если бы мы вышли на базарную площадь, одетые так, как одеваются здесь все? Конечно нет!
И вот я превратился из француза в итальянца. Панталоны доходили мне до колен, чулки были перевязаны крест накрест красными тесемками, шляпа украшена лентами и шерстяными цветами.
Не знаю, нравился ли я другим, но самому себе я казался великолепным. Мой друг Капи был, по-видимому, того же мнения, потому что, внимательно осмотрев меня, он с довольным видом протянул мне лапу.
Его одобрение было мне особенно приятно потому, что пока я одевался, Проказник уселся напротив меня и передразнивал каждое мое движение. А когда я был готов, он взялся за бока и, откинув голову назад, начал отрывисто взвизгивать, что очень походило на смех.
– Ну, теперь, когда ты переоделся, – сказал Витали, – примемся за работу. Завтра базарный день, и мы дадим наше первое представление. Я взял тебя не для того, чтобы гулять с тобой. Для этого я недостаточно богат. Ты должен работать. А работа твоя будет состоять в том, что ты станешь разыгрывать пьесы с моими собаками и Проказником.
– Но я не умею играть пьесы! – испугался я.
– Вот потому-то тебе и нужно поучиться. Ты, конечно, понимаешь, что не для своего собственного удовольствия Капи ходит на задних лапах, а Дольче прыгает через веревочку. Я специально выучил этому собак, и им приходится много работать. То же самое придется делать и тебе, чтобы разыгрывать с ними пьесы. Примемся же за работу.
Я в то время думал, что работать – это пахать землю, или рубить деревья, или обтесывать камни. Ни о какой другой работе я не имел понятия.
– Пьеса, которую мы будем играть, называется «Лакей английского генерала». А вот в чем она состоит: генералу прислуживал раньше лакей, которым он был очень доволен. Это был Капи. Но Капи становится стар, и генерал желает взять нового слугу. Капи берется найти его. Но на этот раз лакеем будет не собака, а мальчик, которого зовут Реми.
– Как меня?
– Не как тебя, а это и будешь ты сам. Ты пришел из деревни, чтобы поступить лакеем к генералу.
– У обезьян не бывает лакеев.
– В пьесах бывает. Итак, Капи приводит тебя к генералу, но тот находит, что у тебя очень глупый вид.
– Тут нет ничего веселого.
– А что тебе за дело? Нужно только, чтобы смеялись зрители. А кстати, представь-ка себе, что ты поступил лакеем к какому-нибудь важному господину. Вот и стол, который завтра пойдет в дело. Поди и попробуй накрыть его для обеда.
На столе стояли тарелки и стакан, лежали нож, вилка, скатерть и салфетка.
Я не знал, что с ними делать, и стоял, нерешительно протянув руки и разинув рот.
Витали громко расхохотался.
– Браво! Браво! – воскликнул он. – Отлично! Мальчик, который был у меня раньше, всегда принимал такой вид, как будто хотел сказать: «Видите, как я хорошо разыгрываю дурака!» А ты удивляешься искренне, и выходит великолепно.
– Я не знаю, как накрыть на стол и что делать со всеми этими вещами.
– Это-то и хорошо! Завтра ты уже будешь знать, что делать с ними, но постарайся запомнить, в каком затруднении ты был сегодня, и прими такой же растерянный вид. Если сумеешь, тебя ждет блестящий успех. Итак, ты будешь изображать крестьянского мальчика, который ничего в жизни не видел, ничего не знает, но поступает в лакеи к генералу. И оказывается, что он гораздо глупее своего господина. Понимаешь? Ты должен казаться глупее Проказника – вот твоя роль.
Для того, чтобы сыграть эту маленькую пьесу, достаточно двадцати минут, но репетиция наша продолжалась часа три. Витали заставлял всех повторять одно и то же много-много раз – и меня, и обезьяну, и Капи.
И тут я увидел, с каким терпением и добротой обращается Витали с животными. У нас, в деревне, было не то: там их обычно бранили и били. А Витали за все время репетиции ни разу не рассердился.
– Начнем сначала, – говорил он, когда у нас выходило не так, как он хотел. – Это дурно, Капи, вы невнимательны. Проказник, я вам делаю выговор.
И только. Но этого было вполне достаточно.
– Ну, как тебе кажется, – спросил он меня, когда репетиция кончилась, – привыкнешь ты играть?
– Не знаю.
– Тебе это кажется скучно?
– Нет, весело.
– Тогда дело пойдет на лад. Если ты будешь терпелив и внимателен, то добьешься всего. Сравни моих собак и обезьяну. Обезьяна, пожалуй, и понятливее, и умнее, но она нетерпелива. Она легко выучивается всему и быстро забывает, но работает без удовольствия. Такова ее природа, и я не сержусь на нее. Собаки относятся к делу гораздо внимательнее.
Когда он замолчал, я сказал, что меня очень удивляло его терпение во время репетиции. У нас в деревне очень дурно обращаются с животными.
– Но матушка Барберен была всегда добра к нашей корове Рыжке, – прибавил я.
– И она поступала разумно, – сказал Витали. – Палкой не добьешься ничего, а лаской – всего. Я никогда не обижаю моих животных. Если бы я бил их, они стали бы бояться меня, а страх притупляет понятливость. И уча их, я сам научился кое-чему. Я стал терпелив и постарался исправить свой характер. Каков хозяин, такова и его собака.
Мои товарищи – собаки и обезьяна – уже привыкли давать представления и не боялись. Но я очень трусил. Что скажет Витали, если я плохо сыграю свою роль? Что скажет публика? Эта мысль мучила меня, я долго не засыпал, а когда заснул, то увидел страшный сон. Мне снилось, что мы играем нашу пьесу, а зрители, схватившись за бока, хохочут, насмехаясь надо мной.
И я был ужасно взволнован, когда следующим утром мы вышли с постоялого двора и отправились на базарную площадь, чтобы дать там представление.
Впереди, выпрямившись и откинув голову назад, важно выступал Витали и играл на дудке. За ним следовал Капи, на котором верхом сидел Проказник в костюме английского генерала – в красных панталонах и мундире, обшитых галуном, и в шляпе с длинным пером. Затем шли на почтительном расстоянии Зербино и Дольче, а я замыкал шествие.
Резкие звуки дудки разносились далеко и возбуждали любопытство жителей. Они выбегали на улицу или останавливались в дверях, а оставшиеся дома торопливо открывали окна.
Дети побежали за нами, к ним присоединилось несколько крестьян, а когда мы дошли до площади – у нас набралось уже достаточно публики.
Сцена была устроена в одну минуту. Мы привязали веревку к четырем деревьям. Таким образом получился четырехугольник – это и была наша сцена.
Представление началось с разных забавных штук и фокусов, которые проделывали собаки, но я даже не видел, что они делали, и все время со страхом повторял в уме свою роль.
Помню только, что во время представления собак Витали играл уже не на дудке, а на скрипке – то зажигательные танцы, то нежные и грустные песенки.
Вокруг нашей веревки теснилась громадная толпа, и когда я оглядывался, видел бесчисленное множество устремленных на меня глаз.
После первого отделения Капи взял в зубы деревянную чашку и, встав на задние лапы, стал обходить «почтенную публику». Если кто-нибудь не давал ничего, Капи останавливался и, поставив чашку на сцену так, чтобы ее не могли достать, клал лапы на грудь скупого зрителя и тихонько хлопал по его карману.
Публика разражалась хохотом.
– Ишь ты, какой ловкий! Он знает у кого водятся денежки! – кричали восхищенные зрители.
И скупому приходилось раскошеливаться.
А Витали в это время, не спуская глаз с чашки, наигрывал на скрипке веселые песни.
Обойдя публику, Капи вернулся, гордо неся полную чашку монет. Наступила наша очередь играть – моя и Проказника.
– Многоуважаемая публика! – сказал Витали. – Сейчас будет разыгрываться великолепная пьеса «Лакей английского генерала». Я не унижу себя, расхваливая вам ее заранее. Советую только одно: протрите глаза, откройте уши и приготовьте руки для аплодисментов.
То, что Витали называл великолепной пьесой, было в сущности пантомимой, то есть такой пьесой, где артисты только делают жесты, но не говорят ни слова. Кроме пантомимы мы и не могли бы ничего сыграть: Проказник и Капи не умели говорить, а я был не в состоянии произнести ни слова от волнения.
Для того же, чтобы зрители лучше поняли содержание пьесы, Витали время от времени давал объяснения.
Играя на скрипке какую-то воинственную песню, он объявил, что сейчас выйдет английский генерал, разбогатевший в Индии. До сих пор его слугой был Капи, но теперь он пожелал иметь лакеем не собаку, а человека – средства позволяют ему эту роскошь.
Ожидая своего нового лакея, генерал прохаживался взад и вперед, куря сигару. Мало-помалу он начал выказывать нетерпение. Он таращил глаза, кусал себе губы и сердито топал ногой. Когда он топнул в третий раз, Капи подал мне лапу и подвел меня к генералу.
Тот, увидев меня, с отчаянием поднял руки. Как? Так это и есть его будущий лакей? Проказник подошел ко мне и некоторое время презрительно оглядывал со всех сторон, пожимая плечами. Его ужимки были так забавны, что публика громко хохотала. Все видели, что он считает меня дураком, да и сами зрители были, по-видимому, того же мнения.
Осмотрев меня, генерал сжалился надо мной и велел подать мне завтрак.
– Генерал думает, – объяснил Витали, – что мальчик поумнеет после того, как поест. Посмотрим.
Я сел за стол, на котором стоял прибор и лежала салфетка.
Что нужно делать с этой салфеткой? Я растерянно смотрел на нее, а потом развернул и хотел в нее высморкаться. Генерал покатился со смеху, а Капи, в отчаянии от моей глупости, повалился на спину и поднял вверх все четыре лапы.
Заметив свою ошибку, я снова взглянул на салфетку и, немножко подумав, свернул ее и надел на шею, как галстук. Снова хохот генерала и отчаяние Капи. Так продолжалось до тех пор, пока, наконец, генерал не прогнал меня и не уселся за стол сам.
Уж он-то умел управляться с салфеткой! Как ловко просунул он ее кончик в петлицу мундира и расправил на коленях! И как изящно отламывал он кусочки хлеба и осушал стакан вина! Зрители хлопали и смеялись, но восторг их достиг крайней степени, когда генерал, закончив завтракать, потребовал зубочистку и принялся чистить зубы.
Раздался гром аплодисментов, и представление закончилось с блестящим успехом.
– Какая умная обезьяна! И какой глупый мальчик! – говорили все.
По дороге на постоялый двор тот же комплимент сделал мне Витали, а я чувствовал себя уже настолько артистом, что с гордостью выслушал его слова.
Глава VII
Я учусь читать
Хотя труппа синьора Витали состояла из замечательных артистов – я говорю про собак и обезьяну, – но они играли одно и то же, а это надоедало публике.
Витали давал обычно три-четыре представления в одном месте, а потом уходил в другое. Поэтому мы пробыли в Усселе только три дня и снова пустились в дорогу.
– Куда мы идем? – спросил я Витали.
– А ты хорошо знаешь страну? – поинтересовался в свою очередь он, не ответив на мой вопрос.
– Нет.
– Так зачем же ты спрашиваешь, куда мы идем?
– Чтобы узнать.
– Что именно?
Я растерянно смотрел на дорогу, не зная, что сказать.
– Разве узнаешь ты что-нибудь, – продолжал он, – если я скажу тебе, что мы идем к Бордо, а оттуда к Пиренеям?
– А вы знаете эту местность?
– Я здесь никогда не был.
– Как же вы узнаете, куда мы идем?
Витали некоторое время молча смотрел на меня.
– Умеешь ты читать? – спросил он.
– Нет.
– А книги ты видел?
– Да, я видел книги, с которыми ходят в церковь. Там напечатаны молитвы и есть хорошенькие картинки. У них еще кожаный переплет.
– Значит, ты понимаешь, что в книге можно напечатать молитвы?
– Понимаю.
– Но ведь в них можно напечатать и кое-что другое. У меня есть книга, в которой описывается Франция. Люди, бывшие здесь раньше меня, описали в этой книге все, что видели тут. И когда я читаю ее, то узнаю страну так хорошо, как будто видел ее своими собственными глазами.
Я вырос настоящим дикарем. Слова Витали открыли мне, хоть и смутно, что-то новое, чего я никогда не слышал и о чем не думал.
– А трудно выучиться читать? – спросил я.
– Трудно, если голова тупая, а еще труднее, если нет охоты.
– Я не знаю, какая у меня голова, – признался я, – но охота будет, если вы захотите поучить меня.
– Ну, там увидим. Время у нас есть.
Время у нас есть! Почему бы не начать теперь? Я думал, что стоит мне только открыть книгу, и я сейчас же узнаю, что в ней написано.
На другой день, когда мы шли по дороге, Витали нагнулся и поднял дощечку.
– Вот книга, по которой ты будешь учиться, – сказал он.
Смеется он надо мной, что ли? Но он смотрел серьезно, и я снова взглянул на дощечку. В ней не было ничего особенного, это была самая обыкновенная деревяшка.
– Вы смеетесь надо мной? – спросил я.
– Нет, мой мальчик. Нехорошо смеяться над тем, кто хочет учиться. Видишь вон там вдали деревья? Когда мы дойдем до них и сядем отдохнуть, я объясню тебе, как можно выучиться читать без книги.
Мы скоро дошли до деревьев и, сбросив на землю мешки, сели на траву. Обезьяна в одно мгновение взобралась на дерево и стала раскачиваться на ветке, а собаки улеглись около нас.
Витали вынул нож, отрезал от доски тоненькую планку, обстругал ее с обеих сторон и разрезал на равные квадратики.
Я не спускал с него глаз, но все-таки не мог понять, как я буду учиться по ним читать. Ведь тут нет листиков бумаги, как в книге, нет и черненьких значков.
– На каждом из этих квадратиков, – сказал Витали, – я вырежу завтра ножом одну букву азбуки. По ним ты заучишь буквы и станешь составлять из них слова. А потом будешь в состоянии читать книги.
Скоро все мои карманы были набиты квадратиками с вырезанными на них буквами, и я быстро запомнил их. Но складывать из них слова было гораздо труднее.
Вместе со мной Витали стал учить азбуке Капи. Пес, конечно, не мог называть буквы: Витали сам называл их, а Капи выдвигал носом квадратики, на которых они были вырезаны.
Сначала я далеко обогнал Капи, но у него память была лучше моей: то, что он однажды заучил, он не забывал никогда. И так как пес был очень внимателен, то не делал ошибок.
А я ошибался довольно часто, и Витали не раз говорил:
– Капи выучится читать раньше.
И Капи, как бы понимая слова хозяина, с торжествующим видом махал хвостом.
– На сцене хорошо быть глупее собаки, – добавлял Витали, – а в жизни стыдно.
Эти замечания задевали меня за живое, и я изо всех сил старался перегнать Капи. И когда он еще учился складывать свое имя из разложенных перед ним букв, я уже принялся за книгу.
– Теперь ты умеешь читать, – сказал Витали, – хочешь поучиться разбирать ноты?
– А если я буду разбирать ноты, я сумею петь?
– А тебе хотелось бы?
– Да. Я знаю, что петь так хорошо, как вы, я не могу. Но мне все-таки хочется научиться петь.
– Тебе нравится мое пение?
– Очень нравится. Соловей поет хорошо, но вы еще лучше. Когда вы поете, мне становится то грустно, то весело, мне вспоминается матушка Барберен, я вижу ее и наш дом. Хотя я и не понимаю слов, ведь они итальянские.
Мне показалось, что на глаза Витали навернулись слезы. Я остановился и спросил, не огорчили ли его мои слова.
– Нет, мой мальчик, – растроганно сказал он. – Ты не огорчил меня. Напротив, ты напомнил мне мою молодость, когда мне так хорошо жилось. Я научу тебя пению, и так как у тебя доброе сердце, то тебе тоже будут аплодировать, будут плакать, слушая тебя и…
Он вдруг замолчал, и мне показалось, что ему тяжело продолжать этот разговор. Но почему – я, конечно, не мог понять. Узнал это я гораздо позднее.
На другой день Витали нарезал новых квадратиков, провел на каждом по пять линий и вырезал на них ноты. Когда все было готово, начались уроки пения, которое давалось мне так же трудно, как грамота. Витали, необыкновенно терпеливый с собаками, давая уроки мне, часто выходил из себя.
– С животными сдерживаешься, так как знаешь, что это животное, – восклицал он, – но ты же, право, уморишь меня.
И он театральным жестом поднимал руки и потом сразу опускал их. Проказник, передразнивавший все, что ему казалось смешным, перенял и этот жест. А так как он почти всегда присутствовал на моих уроках, то мне было ужасно обидно, когда он, заметив, что я остановился, поднимал руки и сразу опускал их, хлопая по бедрам.
– Даже Проказник смеется над тобой! – говорил в таких случаях Витали.
Наконец дело пошло на лад, и я сумел пропеть песенку, которую Витали написал на листе бумаги. На этот раз он не поднял рук, а потрепал меня по щеке и сказал, что если я буду продолжать так, то сделаюсь хорошим певцом.
Всем премудростям я выучился, конечно, нескоро. Мы занимались целые недели и месяцы. Ведь уроки бывали у нас не каждый день, как в школе, а лишь когда у Витали случалось свободное время.
У нас и без того было много дел. Мы должны были переходить с места на место, давать представления, повторять роли с собаками и обезьяной, готовить себе завтрак и обед. Только после всего этого начинались уроки, чаще всего, когда мы останавливались на отдых. Мы усаживались под деревом, и я раскладывал квадратики на траве или на дороге вместо стола.
Постоянное движение на открытом воздухе принесло мне большую пользу. Я окреп, стал сильнее, привык много ходить не уставая и не бояться ни холода, ни ветра, ни дождя.
Глава VIII
По горам и по долам
Мы путешествовали по южной Франции и обошли несколько городов.
Когда нам попадалась по дороге деревня, которая казалась не очень бедной, мы останавливались и делали все нужные приготовления для того, чтобы торжественно вступить в нее. Я причесывал Дольче, одевал Зербино, приклеивал пластырь на глаз Капи для роли старого ворчуна и надевал мундир на Проказника. Одеть обезьяну было нелегко. Понимая, что ей предстоит работать, она вырывалась и проделывала разные уморительные штуки, стараясь помешать мне. Тогда я звал Капи и с его помощью справлялся с Проказником.
Когда все приготовления были закончены, Витали брал свою дудку и мы торжественно входили в деревню.
Если к нам сбегалось много народу, мы давали представление. Если же нельзя было надеяться на хороший сбор, шли дальше. Только в городах мы останавливались на несколько дней, и тогда по утрам я был свободен и, взяв с собой Капи, бродил с ним по улицам.
Витали всегда охотно отпускал меня.
– Тебе приходится путешествовать по Франции в такие годы, когда другие дети учатся в школах, – говорил он. – Пользуйся случаем, вглядывайся в то, что видишь, и ты многому научишься. Если что-нибудь покажется тебе непонятным, обращайся ко мне и спрашивай. Может быть, иногда я буду не в состоянии ответить на твой вопрос – я, конечно, не считаю себя всезнающим, – но что могу, то объясню. Ведь я не всегда показывал ученых собак и знаю кое-что другое, кроме умения представлять почтенной публике Капи, Зербино, Дольче и Проказника.
Долго переходили мы с места на место, останавливались то в деревне, то в городе. Местность, по которой мы шли, была очень однообразна и непривлекательна. Обработанных полей было мало, всюду рос мелкий кустарник, и нигде не было ни реки, ни ручейка, ни пруда.
Через некоторое время эта бесплодная местность перешла в прекрасную зеленую долину. Тут мы стали чаще останавливаться и давать представления, так как сборы были хорошие: где земля плодородна, там население богато.
Однажды, переночевав в маленькой деревушке, мы отправились дальше. Долго шли по пыльной дороге между виноградниками, потом поднялись на холм, и вдруг перед нами открылось чудесное зрелище.
Широкая река огибала холм, на котором мы стояли. А за рекой показались крыши и колокольни огромного города, они доходили до самого горизонта. Сколько домов! Сколько труб! Из некоторых, очень высоких и прямых, поднимались клубы черного дыма, который стелился над городом, как туман. На реке и вдоль набережной стояло множество судов с высокими мачтами, парусами и разноцветными развевающимися флагами. До нас доносился глухой гул, звон железа, удары молотков и грохот телег, проезжавших по набережной.
– Это Бордо, – сказал Витали.
Мне, не видевшему до сих пор ничего, кроме деревень и маленьких городов, Бордо показался каким-то волшебным, сказочным городом. Я остановился и стал осматривать его. Но скоро все мое внимание обратилось на суда, и я уже не спускал с них глаз.
Некоторые из них, распустив паруса, тихо плыли по течению; другие поднимались вверх по реке; иные стояли неподвижно. Были тут и суда без мачт и без парусов, но с высокими трубами, из которых валил дым.
– Сейчас время прилива, – сказал Витали. – Некоторые суда вернулись из плавания – это те, у которых окраска полиняла. А другие еще только отплывают. Те, которые стоят неподвижно, бросили якорь, а вон те суда с трубами – буксирные пароходы.
Сколько новых слов! Я закидал Витали вопросами и, когда мы подошли к мосту, он не успел ответить и на половину из них.
До сих пор мы останавливались в городах ненадолго, и после трех-четырех представлений публика уже не интересовалась ими. Но Бордо был большим городом, и мы могли, переходя из квартала в квартал, давать по три-четыре представления в день, каждый раз все новым зрителям. И тут нам не кричали, как иногда случалось в маленьких городах:
– Ну, опять то же самое! Это уже надоело!
Из Бордо мы отправились по дороге к Пиренеям.
Через некоторое время нам перестали встречаться на пути виноградники, луга и сады – вокруг были только сосновые леса да вереск. А потом и леса исчезли, и перед нами открылась волнообразная равнина, поросшая вереском и дроком. Она тянулась до самого горизонта, и казалось, ей нет конца.
– Вот ланды[4]4
Л а́ н д ы (от галльск. landa «пустошь») – плоская, местами заболоченная низменность на юго-западе Франции.
[Закрыть], – сказал Витали. – Нам придется пройти миль двадцать или двадцать пять по этой пустыне. Соберись с силами, и пойдем поскорее.
Чтобы идти, нужно было собраться не только с силами, но и с мужеством – чтобы совладать с невыразимой тоской, которая охватывала душу в этой бесконечной пустыне. Когда я впоследствии плавал по океану и вокруг не было ничего, кроме неба и воды, мне всегда вспоминались ланды и тоже становилось грустно.
Мы продолжали идти вперед, и, когда я машинально осматривался по сторонам, мне казалось, что мы кружимся на одном месте – до того однообразны были ланды: все тот же вереск, те же дрок и папоротник, нежные листья которого колыхались от ветра, как волны.
Изредка нам встречались небольшие сосновые рощи, но они не делали эту местность красивее. Все ветки с деревьев были срезаны до самой верхушки; вдоль стволов шли глубокие разрезы, из которых текли, как слезы, капли смолы. И когда ветер пробегал по такой роще, слышался какой-то жалобный стон, как будто бедные изуродованные деревья жаловались на свою судьбу.
Витали сказал, что к вечеру мы дойдем до деревни, в которой и переночуем. Однако вечер приближался, но никаких признаков жилья все не было. Я ужасно устал. Когда же наконец покажется эта деревня!
В надежде на скорый ночлег мы прибавили шагу, а потому устали еще больше. Даже Витали утомился и присел на краю дороги.
Но я, вместо того чтобы сесть рядом с ним, решил взобраться на холм, поднимавшийся неподалеку от дороги, и посмотреть, не покажутся ли огоньки на равнине.
Я хотел взять с собой Капи и позвал его; но он до того устал, что притворился, будто не слышит меня. Так он поступал всегда, когда ему не хотелось повиноваться.
– Ты боишься идти один? – спросил Витали.
Его слова задели меня. На самом деле я совсем не боялся и один отправился на разведку.
Уже наступила ночь. Луны не было, и только звезды слабо мерцали в темном небе; легкий туман поднимался над землей.
Идя вперед, я осматривался по сторонам. Все в этом тумане принимало какой-то странный вид. Приходилось долго вглядываться, чтобы убедиться, что вот это дрок, а это кустик папоротника. Издали они казались какими-то фантастическими живыми существами.
Мне пришло в голову, что другой на моем месте, пожалуй, и испугался бы таинственных призраков – недаром же Витали спросил, не боюсь ли я. Но я не чувствовал ни малейшего страха.
По мере того, как я поднимался на холм, папоротник и вереск становились все выше – иногда они даже поднимались над моей головой, и я проходил под ними.
Наконец я очутился на вершине холма и осмотрелся – нигде не было ни одного огонька. Всюду было темно, и со всех сторон меня окружали какие-то странные тени, которые, казалось, протягивали ко мне длинные руки.
Не видя ничего, указывающего на близость жилья, я стал прислушиваться. Не донесется ли до меня какой-нибудь звук – мычание коровы или собачий лай?
Сдерживая дыхание, я несколько минут стоял, напрягая слух, и тут дрожь пробежала по моему телу, мне стало страшно. Чего я испугался, я и сам не знал. Должно быть, тишины и уединения. Во всяком случае, мне стало жутко.
Вдруг вдали показалась какая-то высокая тень, послышался шорох сухой травы. Я старался уверить себя в том, что это представляется мне со страху, что эта тень – дерево, которого я не заметил раньше.
Но почему же шуршит трава? Ветра нет, значит, кто-то идет по ней. Кто же? Эта высокая черная тень, приближавшаяся ко мне, не могла быть человеком. Должно быть, это какое-нибудь животное, какого я никогда не видел раньше, или гигантская птица. Одно было несомненно: это страшное существо с необыкновенно длинными ногами двигалось быстрыми прыжками. Оно, наверное, увидело меня и спешило ко мне.
При этой мысли мои ноги сами понесли меня к Витали.
Как ни странно, спускаться с холма было гораздо труднее, чем подниматься на него. Я натыкался на кусты папоротника и вереска, зацеплялся за них и то и дело вынужден был останавливаться. Высвободившись из веток очередного куста, я со страхом оглядывался назад: странное существо было все ближе.
Спустившись с холма, я побежал быстрее, потому что здесь не было кустов и росла только трава.
Но как ни быстро я бежал, чудовище прыгало быстрее; мне уже не нужно было оборачиваться, я чувствовал его у себя за спиной. Задыхаясь от страха и быстрого бега, я собрался с последними силами и, добежав до Витали, упал около него. Собаки вскочили и громко залаяли.
– Чудовище! Чудовище! – повторял я.
Но тут за лаем собак я различил громкий смех Витали. Он взял меня за плечо и заставил обернуться:
– Ну, что же тут страшного? Посмотри сам.
Его смех еще больше, чем его слова, привел меня в себя, и я взглянул в ту сторону, куда он показывал. Преследовавшее меня существо было тут, но теперь оно неподвижно стояло на дороге.
В первую минуту я все-таки вздрогнул и с ужасом взглянул на него. Но теперь рядом был Витали и три собаки, поэтому я ободрился и пристально посмотрел на чудовище.
Животное это или человек? Туловище, голова и руки были у него такие же, как у людей. Мохнатая шкура делала его похожим на животное, а таких двух тонких ног, длиной чуть не в сажень[5]5
С а́ ж е н ь – старинная мера длины, равная примерно 2 м.
[Закрыть], не было ни у кого. Кто же это, наконец?
Вероятно, я еще долго думал бы, стараясь разрешить этот вопрос, если бы Витали не спросил у чудовища:
– Не подскажете ли, далеко до ближайшей деревни?
Если его спрашивают, значит, он человек. Но вместо ответа я услышал то ли смех, то ли птичий крик. Значит, это животное.
А между тем Витали продолжал расспрашивать его. Как странно! Ведь все же знают, что хоть животные иногда и понимают нас, но отвечать не могут.
Каково же было мое изумление, когда это необыкновенное существо вдруг заговорило и сказало, что никакой деревни поблизости нет, а есть только один его шалаш. Он пастух и пасет овец.
Если он говорит, то почему же у него такие ноги? Мне очень хотелось подойти поближе и осмотреть их; но хоть великан и не казался злым, я все-таки не решился на это и, взяв свой узелок, пошел за Витали.
– Теперь ты видишь, что бояться было нечего? – спросил он меня.
– Но я и теперь не знаю, кто это. Разве здесь есть великаны?
– Да, люди всегда становятся великанами, если ходят на ходулях.
И он объяснил мне, что жители ланд пользуются при ходьбе ходулями, то есть длинными палками с поперечными дощечками для ступней. Без этого они часто проваливались бы чуть не по пояс в болото или песок.
– Вот так они и превращаются в великанов в семимильных сапогах и пугают трусливых детей.
