Текст книги "Ромен Кальбри"

Автор книги: Гектор Мало

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава V

Господин Биорель встретил меня так необычно, что я понял, почему все считают его чудаком.

Когда я подошел к его дому, он уже стоял на пороге: он заметил меня еще издали и вышел ко мне навстречу.

– Поди сюда! – закричал он, не давая мне опомниться. – Писал ли ты когда-нибудь письма?.. Нет? Не беда! Сейчас ты напишешь письмо твоей маме, сообщишь ей, что благополучно дошел и что Суббота завтра зайдет к ней за твоим бельем. По твоему письму я увижу, что ты знаешь. Войди и сядь здесь.

Он ввел меня в просторную комнату, полную книг, указал на стол, где были чернила, бумага и перья, и оставил меня одного.

Мне гораздо больше хотелось плакать, чем писать письмо. От его сурового обращения у меня заныло сердце; к тому же я был сильно взволнован разлукой с мамой. Но я постарался выполнить его требование. Я перепачкал целый лист бумаги, на котором оказалось куда больше слез, чем чернил. И, хотя это было мое первое письмо, я чувствовал, что одних слов: «я благополучно дошел, а завтра к тебе зайдет Суббота за моим бельем», – недостаточно; однако, как ни бился, так больше ничего и не придумал.

С четверть часа я корпел над этой злополучной фразой, пытаясь к ней что-нибудь добавить, когда мое внимание привлек разговор в соседней комнате. Господин Биорель говорил со своим слугой.

– Итак, мальчик все же явился, – сказал Суббота.

– А разве ты думал, что он не явится?

– Я думаю, что с ним у нас все пойдет по-иному.

– Что же именно?

– Вы, сударь, завтракаете в полдень, а я выпиваю свою рюмочку утром. Будет ли мальчишка завтракать вместе с вами или он будет выпивать свою рюмку утром со мной?

– Какая рюмка? Ты, верно, сошел с ума!

– Черт возьми, откуда мне знать, как надо кормить детей?

– Разве ты сам никогда не был ребенком? Вспомни хорошенько это время и обращайся с мальчиком так, как обращались с тобой.

– Ну уж нет, я не допущу ничего подобного в вашем доме! Со мной обращались прескверно. Если вы хотите воспитывать мальчишку таким же манером, то уж лучше сразу отослать его обратно домой. Не забывайте, что вы кое-чем обязаны этому малышу.

– Ты-то не забывай об этом и обращайся с ним, как полагается.

– Что ж, тогда придется прибавить ему в рюмку немного сахару.

– Ты будешь давать ему все, что сам любил в детстве, а еще лучше – спросишь у него, чего он хочет.

– Ну, если вы начинаете его баловать, то это тоже не доведет до добра.

– А ты знаешь, Суббота, зачем нужны дети?

– Для того, чтобы ломать все, что попадается под руку, и отравлять людям жизнь.

– Но также и для того, чтобы начать нашу жизнь заново, если она не удалась, и добиться того, чего мы не сумели сами.

И, сказав это, господин Биорель вошел ко мне.

– Ты ровно ничего не знаешь, – заявил он, прочитав мое письмо. – Тем лучше: мне не придется полоть, прежде чем сажать. А теперь ступай прогуляйся.

Остров Пьер-Гант был поистине странным обиталищем, и я никогда в жизни не встречал ни одного места, похожего на него.

По форме остров напоминал удлиненный треугольник, самая острая и низкая точка которого отделялась от материка проливом, шириной не более четырехсот метров, и с берега поднимался в виде амфитеатра. Сторона, обращенная к материку, была покрыта зеленью, травой и кустарником, и только кое-где проступили острые верхушки серых гранитных скал. Сторона, обращенная к морю, была оголена, иссушена, выжжена ветрами и морской солью.

Дом, выстроенный на вершине острова, стоял на небольшой площадке, в том месте, откуда расходятся склоны. Это местоположение открывало перед ним широкий горизонт и давало возможность видеть все вокруг как на море, так и на земле, но зато дом был открыт всем ветрам, откуда бы они ни дули. Однако ветры ничего не могли поделать с этим зданием, построенным в 18… году для того, чтобы бороться с высадками англичан и держать связь с береговой охраной, ибо его гранитные стены были толщиной в несколько футов, а крыша могла выдержать даже бомбардировку. Господин Биорель, купив это старое гнездо, пристроил к нему с наружной стороны галерею, что несколько украсило и расширило его, а внутри поставил необходимые для жилья перегородки и двери. Правда, дом не стал от этого ни уютнее, ни веселее, но зато сохранил свое главное качество – остался таким же прочным и непоколебимым, как та скала, частью которой он был.

Ужасные ветры, с которыми приходилось постоянно бороться, как с врагами, приносили, однако, острову много пользы. Благодаря им температура зимой бывала здесь выше, чем на материке, а потому на низких участках, защищенных скалами и осыпями, росли такие деревья и кустарники, которые даже в более мягком климате растут только в теплицах: олеандры, фуксии и фиговые деревья.

В большинстве случаев неровности почвы на острове были природными, но кое-где их создавал искусственно сам господин Биорель, который с помощью своего слуги превратил остров в большой дикий сад. Только восточная часть острова оставалась невозделанной. Сглаженная ветрами и постоянно орошаемая волнами, она служила пастбищем для двух маленьких бретонских коров и нескольких черных овечек.

Но всего замечательнее, что огромные работы по возделыванию земли и разведению сада были делом рук двух человек, без всякой посторонней помощи.

В поселке не раз говорили, что господин Биорель не нанимал батраков из скупости, но когда я узнал его ближе, то понял, что здесь дело было совсем не в деньгах, а в его убеждениях. «Человек должен все делать для себя сам, – частенько говаривал он мне, – и я живой пример того, что это возможно».

Он так широко применял этот принцип, что даже в самых обычных повседневных делах никогда не прибегал к чужой помощи. Мы питались молоком от своих коров, овощами и фруктами из своего сада и огорода, рыбой, пойманной Субботой, хлебом своей выпечки из муки, смолотой на собственной маленькой ветряной мельнице – истинном произведении искусства господина Биореля. Будь остров достаточно велик, господин Биорель сеял бы там столько пшеницы, что ее хватило бы на год. И выращивал бы столько яблок, что из них можно было бы делать запасы сидра.

Чтобы быть справедливым, следует сказать, что Суббота вложил во все эти работы немалую долю труда. Он прошел хорошую школу жизни: был юнгой, матросом, слугой офицера, поваром на китобойном судне и знал толк во многих ремеслах.

Отношения между хозяином и слугой были чисто товарищеские; обедали они за одним столом, и разница в их положении выражалась лишь в том, что господин Биорель сидел во главе стола. Такой образ жизни отличался простотой и благородством, чего я, впрочем, не замечал, живя с ними, но теперь, когда я вспоминаю прошлое, он меня трогает и умиляет.

– Ромен, – сказал мне господин Биорель в первый же день моего прихода, – я не собираюсь делать из тебя ни белоручку, ни нотариуса или врача – нет, я хочу, чтобы из тебя вышел моряк и настоящий человек. Есть много способов учиться. Например, можно учиться играя и гуляя. По душе ли тебе такое ученье?

Его речи показались мне довольно странными, и я только впоследствии понял по-настоящему, в чем заключался их смысл. Меня очень удивило, что можно учиться даже играя, – в нашей деревенской школе так не учились. Но я удивился еще больше, когда мое учение началось, а началось оно в тот же день после полудня.

Я пошел вместе с господином Биорелем гулять на берег; по пути он старался заставить меня разговориться. Мы вошли в небольшую дубовую рощу.

– Что это такое? – спросил он меня, указывая на муравьев, перебегающих через дорогу.

– Муравьи.

– Верно. Но что они делают?

– Они тащат на себе других муравьев.

– Хорошо. Ступай за ними до их муравейника и посмотри внимательно, а потом расскажешь мне, что ты там увидел. Если ты не заметишь ничего интересного, пойдешь туда еще раз завтра и послезавтра; словом, будешь ходить до тех пор, пока не увидишь чего-нибудь примечательного.

Я наблюдал за муравейником целых два дня и заметил, что одни муравьи ровно ничего не делают, в то время как другие работают без отдыха и вдобавок еще кормят этих бездельников.

– Отлично, – заявил господин Биорель, когда я сообщил ему о своих наблюдениях. – Ты увидел самое главное – этого достаточно. Те муравьи, которые ничего не делают, совсем не больные и не старики, как ты думаешь; они – господа тех, кто работает, а те – их рабы. Без помощи рабов они не могли бы добывать себе пищу. Тебя это удивляет, а между тем у людей часто происходит то же самое. Еще существуют такие страны, где люди бездельничают и кормятся трудами тех, кто работает. Если бы праздность господ объяснялась их болезнью, то все было бы понятно; больные отдыхают, а здоровые трудятся, люди должны помогать друг другу. Но на деле это совсем не так. У муравьев господа – как раз самые сильные и храбрые, наиболее приспособленные к войне. Мы с тобой вместе побываем еще у муравьев и, несомненно, увидим, как они вступают в битвы. В них принимают участие только господа, и их цель – добыть себе новых рабов. А пока ты этого еще не видел своими глазами, я дам тебе прочесть книгу известного ученого, господина Юбера, который описывает одну из таких муравьиных битв, происходившую как раз в то самое время, когда за пятьсот миль от нее шло другое, гораздо более страшное сражение между людьми. Не знаю, имелись ли у людей более веские причины для истребления друг друга, но побоище было ужасное. Я сам остался жив только благодаря счастливой случайности. Мы шли вдоль реки, называемой Эльбой, а на другом берегу, у русских, стояли батареи тяжелой артиллерии; раздавались залпы, но мы не видели разрушений, так как были прикрыты изгибом реки и небольшой возвышенностью. Я шел и думал о том, что сегодня день рождения жены и что он может оказаться последним днем моей жизни, потому что я нахожусь под сильным артиллерийским огнем. Как был бы я счастлив, если бы мог сегодня сам поздравить жену! Вдруг прямо перед собой, в сырой канавке, я увидел кучку прелестных распустившихся незабудок. Не надо думать, что сражения происходят так, как их рисуют на картинках, и что солдаты ходят только ровным строем. Мы шли развернутой цепью и могли двигаться свободно. Несмотря на угрожавшую мне опасность, маленькие голубые цветочки привлекли мое внимание. Я наклонился, чтобы сорвать несколько незабудок, и в тот же миг страшный удар пронесся над моей головой, раздался оглушительный взрыв, и в спину мне полетели сломанные ветви ивы. Мы оказались напротив батареи, и залп ее орудий скосил всех моих товарищей. Если бы я не нагнулся за незабудками, я был бы тоже убит. Не правда ли, я вовремя вспомнил о своей жене? Когда я выбрался из-под груды ветвей, маршал Ней уже заставил замолчать русские пушки.

Под впечатлением рассказа о Фридландском сражении я в тот же вечер начал читать книгу Юбера о муравьиных войнах. Юбер был слеп, но у него был преданный и умный слуга, глаза которого заменяли его собственные, и на основании его рассказов Юбер продиктовал свою чудесную книгу о муравьях и пчелах. Если бы господин Биорель не подготовил меня таким образом к ее чтению, если бы это чтение было для меня обязанностью, а не наградой, неизвестно, как бы отнесся в такой книге мальчик моих лет, к тому же полный невежда. Но господин Биорель сумел вызвать во мне такой интерес, что книга осталась у меня в памяти на всю жизнь, и даже сейчас, спустя много лет, я помню ее лучше, чем книги, прочитанные совсем недавно.

Господин Биорель не очень-то любил книги. Но была одна – и он тотчас же дал мне ее прочесть, – с которой он никогда не расставался. То был «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо. Под влиянием этой книги он устроил свою жизнь на острове Пьер-Гант, где благодаря своей изобретательности и трудолюбию творил чудеса, подобные тем, какие совершал Робинзон на своем необитаемом острове. Оттого-то он никогда не расставался с большим зонтиком и назвал своего слугу Субботой. Только из уважения к Робинзону он не окрестил его Пятницей.

– Ты узнаешь из этой книги, – сказал господин Биорель, передавая ее мне, – как велика моральная сила человека.

Не знаю, существуют ли в мире дети, которые могут без волнения читать «Робинзон Крузо»? Я же пришел от него в полный восторг. Однако должен сознаться, что меня взволновала не моральная сторона книги, на которую указал мне господин Биорель, но прежде всего ее романтика.

Морские путешествия, приключения, кораблекрушения, необитаемый остров, дикари, опасности, неизвестность… У моего «индийского» дядюшки появился серьезный соперник.

В этой книге я как бы нашел поддержку всем своим стремлениям и желаниям. Кто из читателей не ставил себя на место героя Дефо и не спрашивал: «Почему такие приключения не могут случиться и со мной? Почему не мог бы и я сделать то же самое?»

Суббота, знавший так много, не умел читать. Видя, что я не отрываюсь от книги, он захотел послушать о приключениях Робинзона и попросил меня прочитать ему вслух.

– Лучше пусть он о них расскажет, – заметил господин Биорель, – тебе легче будет понять.

Проплавав десять лет на корабле, Суббота приобрел большой жизненный опыт, и потому некоторые вещи вызывали у него сомнения. Но на все его возражения я отвечал: «Так написано в книге».

– Ты в этом уверен, Ромен?

Я брал книгу и читал ему вслух то, что ему казалось неправдоподобным. Суббота внимательно слушал, почесывая нос, и всегда покорно соглашался.

– Раз так написано в книге – значит, правда. Однако странно: я бывал в Африке, но никогда не видел, чтобы львы подплывали к кораблю и нападали на него. Впрочем, чего не бывает!

Суббота большей частью плавал в северных морях; он хорошо помнил свои путешествия и в благодарность за мои рассказы много рассказывал сам.

Однажды их корабль затерло льдами, и им пришлось зимовать на севере; целых шесть месяцев жили они, занесенные снегом. Более половины экипажа осталось лежать под снегом навсегда. Собаки, и те подохли, но не от холода или недостатка пищи, а от отсутствия света. Если бы хватило масла, чтобы поддерживать огонь в плошках, они бы остались живы. Рассказы Субботы были почти так же интересны, как и приключения Робинзона, но иногда они тоже казались мне неправдоподобными.

– Это где-нибудь написано?

Суббота признался, что он этого не читал, но зато видел собственными глазами.

– Подумаешь, какая важность, что не написано! – говорил он.

Все эти разговоры, понятно, не пробуждали во мне желания жить спокойной оседлой жизнью. Мама, видя, как некстати поощряются мои природные наклонности, что ее очень тревожило, решила поговорить с господином Биорелем.

– Дорогая моя, – ответил он ей, – я верну вам мальчика, если вы считаете, что я толкаю его на неправильный путь. Но вы не переделаете его характера; он из той породы людей, которые стремятся к невозможному. Я вполне согласен с вами, что такие люди редко бывают счастливы, но зато они способны совершать великие дела.

Дети обычно неблагодарны, и я в то время без сожаления расстался бы с островом Пьер-Гант, и вот по какой причине: господин Биорель изучал крики птиц – ему казалось, что у птиц есть свой особый язык; не знаю, был ли он прав или ошибался, но он даже составил к нему словарь. Он хотел, чтобы я научился птичьему языку, но я в нем просто ничего не понимал. Вот почему у нас частенько возникали недоразумения: он сердился, а я плакал. Однако этот словарь был весьма любопытен, и теперь я сожалею, что запомнил лишь несколько слов. Господин Биорель уверял, будто он научился свободно переводить все, что может сказать птица. Например: «Я хочу есть», «Там птица», «Прячьтесь скорей!», «Совьем гнездо», «Начинается буря». Но я тогда был слишком мал и глуп и не мог поверить, что животные способны разговаривать. Мы понимаем музыку, хотя в ней нет слов, отчего же ее не могут понимать и птицы? Разве музыка не родилась из их пения? Собаки, лошади и другие домашние животные понимают нашу речь, отчего же господин Биорель не мог понимать птиц?

Мама, смущенная ответом господина Биореля, не посмела настаивать, и я продолжал свое обучение птичьему языку.

– Позднее ты убедишься, насколько полезно знать то, что тебе кажется сейчас смешным, – говорил он мне. – Твоя мать боится, что ты станешь моряком, да и я вовсе этого не желаю. В пятнадцать лет с радостью идут на морскую службу, но в сорок ее часто оканчивают с отвращением. Однако у тебя страсть к путешествиям, своего рода семейное призвание, и тебе надо устроить жизнь сообразно с этим призванием и с желанием твоей матери. Я хотел бы подготовить тебя к путешествиям в малоизвестные страны, чтобы ты мог обогатить свою родину открытием новых видов растений и животных и ревностно трудиться для науки. Это куда лучше, чем быть матросом и, подобно странствующему торговцу, всю жизнь перевозить кофе из Рио-де-Жанейро в Гавр и парижские изделия из Гавра в Рио-де-Жанейро. Если мое желание сбудется, ты сам увидишь, как пригодится тебе все, чему я тебя сейчас хочу научить.

Но эта прекрасная мечта, к несчастью, так и осталась мечтой. Не знаю, смог ли бы господин Биорель своим разумным и благородным воспитанием сделать из меня такого человека, какого ему хотелось, но наши занятия внезапно оборвались как раз тогда, когда они были особенно важны для меня, ибо я уже начал кое-что понимать и извлекать пользу из уроков этого превосходного человека. Вот как это произошло.

Обычно я всюду сопровождал господина Биореля, но случалось, что он отправлялся на шлюпке один на остров Грюн, расположенный в открытом море, в трех милях от Пор-Дье, чтобы на свободе послушать там крики птиц.

Однажды он уехал, когда я еще спал, и мы были очень удивлены, что он не вернулся к обеду.

– Он пропустил утренний прилив, – сказал Суббота, – и вернется с вечерним.

Погода стояла хорошая, море было спокойно; казалось, не предвидится никакой опасности. Однако Суббота почему-то немного встревожился.

Вечером господин Биорель тоже не вернулся, и Суббота не пошел спать, а отправился на вершину острова и разжег там громадный костер из валежника. Мне очень хотелось остаться с ним, но он строго приказал мне ложиться в постель.

Под утро, еще не начало рассветать, как я уже вскочил и побежал к нему. Он ходил взад и вперед перед костром, который вздымал большие языки пламени; иногда Суббота останавливался, прислушиваясь. Но, кроме слабого плеска моря, ничего не было слышно. Изредка раздавался вдруг глухой шум, шорох крыльев, и птица, потревоженная светом костра, вылетала из пещеры и в испуге бросалась прямо в огонь.

Наконец на востоке забрезжил неясный свет.

– Не иначе как с ним что-то случилось, – сказал Суббота. – Придется взять лодку у дяди Госсома и поехать на остров Грюн.

Остров Грюн состоял из груды гранитных скал, там никто не жил, кроме морских птиц. Мы быстро обследовали его со всех сторон, но нигде не нашли следов ни господина Биореля, ни его лодки.

В Пор-Дье все были встревожены, потому что, несмотря на чудачества старого господина Воскресенье, его очень любили. Такое исчезновение было совершенно необъяснимо.

– Должно быть, он перевернулся, – говорили одни.

– Тогда бы лодка нашлась!

– Ее могло унести в море…

Суббота ничего не говорил, но по целым дням не покидал берега. Во время отлива он уходил далеко вслед за морем и осматривал на пути все скалы. Иногда по вечерам мы с ним оказывались за пять-шесть лье от Пор-Дье. Он по-прежнему молчал и никогда не упоминал имени господина Биореля, но, встречая рыбака, спрашивал с тревогой:

– Ну как, ничего нового?

И рыбак, прекрасно понимавший, что означал этот краткий вопрос, отвечал:

– Ничего нового.

Тогда, видя, что мои глаза полны слез, Суббота ласково хлопал меня по макушке и говорил:

– Ты добрый мальчик, Ромен! Да, ты славный парнишка!

Через две недели после непонятного исчезновения господина Биореля из Нижней Нормандии приехал некий господин Беррье. Он приходился господину Биорелю внучатым племянником, больше у старика не было родных.

Подробно расспросив нас о происшедшем, он нанял в Пор-Дье двенадцать человек и велел им тщательно обследовать берег. Поиски продолжались три дня: на третий день вечером господин Беррье велел их прекратить, объявив, что они бесполезны, так как господин Биорель, несомненно, утонул, а тело его и шлюпку унесло в море во время отлива.

– Откуда вы это знаете? – воскликнул Суббота. – С чего вы взяли, что он погиб? Лодку могло унести в море, даже если она и не перевернулась. Мой господин, вероятно, высадился у берегов Англии и, может быть, завтра уже вернется домой.

Суббота высказал свои предположения в присутствии людей, производивших розыски. Из уважения к его горю никто ему не возражал, но рыбаки не верили, что господин Биорель жив.

На следующий день господин Беррье позвал нас с Субботой к себе и объявил, что мы ему больше не нужны. Дом будет заколочен, а нотариус позаботится о животных до тех пор, пока их не продадут. Суббота просто задохнулся от возмущения и не мог произнести ничего вразумительного в ответ. Потом, повернувшись ко мне, сказал:

– Собери свои пожитки, Ромен, мы сейчас же уйдем отсюда.

Покидая остров, мы встретили на дороге господина Беррье, и Суббота подошел к нему:

– Сударь, хотя вы по бумагам и числитесь племянником моего господина, но я не признаю вас его родственником. Вы совсем на него не похожи. Даю честное слово матроса!

Было решено, что, пока Суббота не подыщет себе жилища в поселке, он поживет у моей матери. Но прожил он с нами очень недолго.

Всякое утро он уходил на морской берег и продолжал поиски. Так длилось около трех недель, а затем как-то вечером он объявил, что завтра покидает нас и уезжает на острова, расположенные у берегов Англии, а может быть, даже и в Англию.

– Видите ли, – сказал он, – я знаю одно: море ничего не оставляет у себя. А если оно ничего не вернуло, то, значит, ничего и не взяло.

Мама пыталась заставить его подробнее рассказать о своих планах, но Суббота не прибавил ни слова.

Я проводил его до катера, на котором он уезжал, и поцеловал на прощание.

– Ты добрый мальчик, Ромен, – сказал он мне. – Не забывай заходить иногда на остров Пьер-Гант и давать черной корове горсточку соли. Она тебя очень любила.