Текст книги "Газета Завтра 478 (3 2003)"

Автор книги: Газета Завтра Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Вагон, точно аккумулятор, в мгновение ока зарядился какой-то мощной многовольтовой энергией. Из этого тесного заряженного пространства исходили азарт, неукротимая воля и сила. Она, похоже, охватила всех обитателей. Во всяком случае я это почувствовал, причем явственно – меж лопатками шибанул озноб.

Не знаю, было ли так под Бородином, когда сжималась в кулак народная воля. Но в поволжских плавнях, когда казацкая ватага с воплем "Сарынь на кичку!" летела на абордаж, такое, уверен, было. И под Оренбургом, где гулеванила пугачевщина. И на подступах к Смольному, когда из глоток рвалось: "Даешь!". Единый порыв объединял толпу, и этот сгусток неимоверной силы можно было кинуть в любую сторону. Не важно – куда, не важно – зачем. Главное – вперед, на линию огня, на приступ, на край! Ибо это наша судьба, наша доля и наша погибель...

Дамочка, попавшая наравне со всеми в мощное силовое поле, явно чуждое ей, окончательно сникла. Она ловила ртом воздух и, как рыба, не могла ничего выдавить. На ее счастье раздался сигнал к отправлению. Она облегченно встрепенулась, не зная, как завершить эту придуманную самой затянувшуюся мизансцену. Кинула последний отчужденный взгляд на подопечную, попыталась ревизорским прищуром обвести окружающих, но все это было уже жалко, нелепо, и, почуяв свою дальнейшую неуместность, тем более что и времени совсем не осталось, она ретировалась.

Состав наш тронулся, стал набирать ход. Мысли мои вслед за ним понеслись с севера в южную сторону. И уже другая картина, грозная и величественная, вставала перед моим взором. Вагон и весь поезд, наполненный, как мне виделось, неиссякаемой народной волей, закаленной на студеном ветру и обожженной морозом, представлялся – ни много ни мало – бичом Божиим. Бич этот, грозное орудие в деснице Мессии, взлетал над алчностью, хищничеством, которые ополонили Отечество, над всеми теми, которые развели в Храме торжище.

Ух, какую картину рисовало мне мое сердце! Как оно упивалось мгновениями праведного и долгожданного гнева, как утоляло жажду справедливости!

Наивное и глупое сердце! Чем дальше катил наш поезд, тем все тише становилось мое ретивое, и тем рутинней и будничней – окружающее.

До полуночи оставалось часа полтора. Пора было готовиться к ночлегу. Но на наших дорогах так заведено: сел в поезд – разматывай котомку, клади на стол припасы – все эти крутые яйца, жирную колбасу, лук-чеснок, огурцы-помидоры, соль-перец – и приступай к трапезе. И здесь ни при чем ни режим, ни аппетит. Сел в поезд – явление свое отметь большой жрачкой.

Так случилось и тут. Разворотливее других оказались дембельки. "Нищему одеться – только подпоясаться". Через пять минут после посадки они уже гремели посудой, чокались кружками, стаканами, галдели, гоготали, невпопад громко говорили, как в кубрике, и совершенно не слушая друг друга. Группа медвежьеватых мужиков, облаченных в тяжелую амуницию, заметно отстала от них. Однако вскоре они благополучно рассупонились, разоблоклись, закинув прорезиненные комбинезоны, ватные штаны и бродни либо на багажные полки, либо в рундуки, и тоже стали гоношить ужин. Местом застолья эти пилигримы облюбовали наш отсек. То ли потому, что сидельцев тут было поменьше, то ли сидельцы, то бишь мы, показались покладистее, то ли все дело оказалось в Сергее – он был центром, неким основанием шатра, вот все и пристроились к нему. Правда, действовал Сергей не нахрапом, не волей, он вежливо попросил разрешения, обратившись к зажавшейся в уголок женщине и ко мне. Особа не промолвила ни слова, а я кивнул. Что оставалось делать? Мужики с дороги, к тому же дальней. Как тут не понять? В знак согласия я сдвинул ближе к окну свой "тормозок", а потом глубже в угол сдвинулся сам, давая место на своей разобранной постели этим залетным мужикам.

Их устроилось в нашем отсеке пятеро. Разные по обличью, разные по масти, возраста от сорока до пятидесяти, они чем-то казались схожи. Догадка пришла быстро, следом за двумя-тремя репликами. Это были отставные офицеры, летуны или летная обслуга, а теперь – военные строители.

По первой накатили в стаканы торопливо, хотя и сдерживались. Ждали, видать, этого момента, тетешкали его в себе, а дождавшись, боялись упустить, и в то же время – не пацанва же дембельнутая – форс держали. Выпили молча, не отвлекаясь, покрякали, похекали, ожидая первого прибоя тепла, нутряного отзыва, а потом заработали челюстями. В ход пошли огромные куски вареной колбасы и ломти ржаного хлеба. Жевали тяжело, трудно, словно выполняли обременительную работу. А уж после первого жора, утоления и расслабления и заговорили.

Оказалось, что они, бригада строителей, работали на архипелаге по контракту. Контракт был заключен на месяц, а их продержали на Новой Земле целых три.

– Как так? – удивился я.

– А вот так, – выпятил небритую челюсть Серега. – Генерал подпись на пропуске не ставит – и баста! А без визы кто выпустит из режимной зоны?!

– Но вы же теперь гражданские...

– Ну и что! – пожал плечами Серега. – Визы-то нет... А визы нет – нечего и рыпаться...

– Да это что – зиндан?

Название афганской тюрьмы вырвалось само собой, неожиданно для меня самого. Но этим мужикам оно оказалось не в новинку. Выходит, бывали и там, где это словцо в ходу.

– Во-во! – тряхнул прядями седеющих волос Серега. – Зиндан и есть. А генерал там – пахан. Законы Большой Земли для него не писаны...

Товарищи его согласно закивали, забубнили, что генерал – сволочь, сулились написать о произволе его в прессу и даже называли столичную газету. Однако говорили, показалось мне, как-то вяловато, не очень убежденно и уверенно. Почему? Может, потому, что расслабились, притушили свой гнев спиртным. А может, наоборот – спалили его еще на новоземельских кострах, ожидаючи долгожданного борта. Так или иначе, но все больше казалось, что они не столько порицают генерала-узурпатора, сколько едва ли не оправдывают его: у него объекты, у него фундаменты-ростверки, а рабочих рук раз-два и обчелся...

Чего тут было больше – всегдашней русской притерпелости, покладистости или просто усталости – не знаю. Но ощущение было странное. Обсуждалась еще одна вариация сказки про Карабаса Барабаса и несчастных кукол. Только участниками ее на этот раз были не сказочные персонажи, а реальные мужики, здоровые, крепкие, сильные, отцы семейств, а Сергей к тому же оказался и дедом...

И еще одно озадачило меня: раз на Новой Земле что-то строят, значит, жди испытаний, а это опять опасность и тревога. Я хорошо помню, когда взорвали водородную бомбу над Новой Землей, хотя о самом факте узнал тридцать лет спустя. Был я парнишкой, играл в тот день на улице. И тут вдруг повеяло чем-то зловещим. Я в страхе схватился за деревце – как сейчас помню, это была рябинка с одной-единственной рдяной гроздью, – и меня стало выворачивать наизнанку...

Мужики снова выпили, в очередной раз предложили мне, но я в очередной раз отказался. Спиртное расслабило их, они окончательно рассупонились, заговорили о доме, о родне. Серега, ближе всех находившийся к замкнутой женщине, обратился к ней с пламенной речью:

– Дорогая! Что у вас стряслось? Отчего вы все время плачете? Объясните, пожалуйста! Вот я из ВДВ, семьдесят восемь прыжков с парашютом, был ранен. Мы же мужчины. Если что – поможем. Кто вас обидел? Поделитесь!

Женщина не ответила, лишь задушевно всхлипнула да еще глубже забилась в свой угол. На Серегу зашикали, замахали руками, дескать, не приставай к человеку. Но он все топорщился, порывался что-то объяснить, пока ему не вставили в руку стакан.

Рядом со мной сидел крупный лысый мужчина, а голосок у него оказался мягкий, к тому же с характерными южными интонациями.

– С Украины? – определил я.

– Оттуда, – кивнул сосед. – Только вся жизнь тут... Амдерма, Заполярье...

Василий, так звали соседа, оказался военным врачом, подполковником запаса. Был и хирургом, и паталогоанатомом, и сшивал, и лечил, и отрезал. Не раз доводилось соскребать со скал остатки человеческой плоти, когда врезались боевые самолеты. А то раз бегунка освидетельствовал. Рванул солдатик из части, на Воркуту ладил, к мамке бежал. Прошел всего десять километров и замерз. Лицо песцы не попортили, лежал ничком, а спину выгрызли.

Человек, который по роду профессии часто видит смерть, рассказывает о ней просто и буднично. Так говорил и Василий. Но при всем том равнодушия в его словах не было: чувствовалось, что эти ранние трагические смерти застряли не только в памяти, но и в сердце.

А еще оказалось, что военный эскулап в недавние поры занимался наукой. Больше того, даже кандидатскую писал.

– А тема? – поинтересовался я.

Он не ответил, а стал рассказывать, как отловил детенышей росомахи и поместил их в клетку.

– Зачем? – не понял я.

– А наблюдал. Как себе поведут в неволе.

– Ну и...

– Росомаха-мать ночью клетку перегрызла и увела... Железную клетку!.. Представляешь?..

Я понимающе закивал. А Василий хохотнул:

– А я опять их увел, щенков...

– Зачем? – опять не понял я.

– Ну как – зачем? Для опытов. Для кандидатской. Потом брошюру написал...

– А она?

– Росомаха-то? – понял эскулап. – Опять перегрызла. И опять увела.

– Природа, – оценил я.

– Инстинкт, – уточнил эскулап.

Я машинально перевел глаза на боковушку – там сидели разбурканные Денис и Даша – и вздохнул:

– Инстинкт...

Свет в вагоне померк. Это был сигнал отбоя. Но спать, похоже, мало кто собирался. Не могли уняться мои подопечные. Даша то порывалась лечь, то вставала и брела следом за Денисом курить. Похаживали туда-сюда флотские дембельки, мерцая бицепсами с наколотыми на них якорьками. Да и мужики-строители то отрывались от стола, то куда-то уходили, то опять возвращались. Блуждания всех были бесцельны или мало мотивированы. Единственно, кому действительно требовалось пройти из конца в конец вагона, была женщина с младенцем. Время от времени она направлялась к титану, чтобы набрать кипятка. Белый свитер ее беззащитно мелькал в вагонной кутерьме. Но каких трудов ей стоило пробиться, а тем более оградить младенца, которого она не смела оставить одного!

Момент, когда кончается русское застолье и начинается обыкновенная пьянка, уловить невозможно. А уж почуять, когда той пьянке придет конец, – и подавно.

Я забрался под одеяло, вытянул ноги, насколько позволяли сидельцы да шатуны, но уснуть, конечно, не мог. Донимали шум, голоса, вскрики. Но, казалось, того больше мешали запахи. Из тамбура накатывали волны табачного дыма. Со столов несло пролитым пивом и водкой, подмокшим хлебом и рыбой. С пола, из-под рундука, шибало горечью вековой сажи. Вдобавок ко всему в соседнем отсеке стало тошнить старуху. Это была одна из тех особ, которые до старости причепуриваются, ярко крася волосы, губы и глаза. Облик ее лично у меня не вызывал симпатии, в лучшем случае – снисхождение. Каждому возрасту, по-моему, должен соответствовать свой образ. Но сейчас-то дело было не в том.

– Что с вами? – окликнул я ее, поднявшись с рундука. Нечем помочь – так хотя бы посочувствовать. Но старуха, похоже, даже не расслышала. Она только повела мутными глазами да помотала крашеными кудерками.

Чего ее так выворачивало, не знаю. Может, съела чего, может, запахи эти донимали, а может, качка вагонная расшатала ее вестибулярку. Только старуха опять подхватилась и в который уже раз потрусила в тамбур. Потрусила, но не успела и расплескала докучную муть где-то посредине прохода. Проводница не то заругалась, не то скомандовала что-то. Старуха поспешно потянулась к вехтю, что лежал наготове возле туалета, и принялась подтирать за собой.

Очередной пробег старухи в очередной раз вызвал гомерический хохот дембелей. Пьяные, они были дураки дураками и ржали и реготали по малейшему поводу. Одергивать, увещевать их было уже бесполезно. Они на миг притихали и тут же снова взрывались с неистовой силой.

Тут взбеленилась Даша. Старуху ли она пожалела или у нее началось похмелье – не знаю. Только вскочила с постели, встала посреди прохода, едва-едва прикрытая какой-то юбчонкой, и принялась во все корки честить и костерить эту распущенную, охмелевшую от вольницы матросню. Из девических уст густо сыпануло матом. А личико юное исказилось скандальной, если не сказать стервозной, яростью. Матерщину в свой адрес матросаны пропустили мимо ушей – они сами поливали через слово. А вот определение "дебилы" вынести не пожелали, хотя в тот момент заслуживали и не такого. И тут началось! "Якорьки" кинулись в атаку, особенно рассвирепел один из них, маленький и щекастый. Между ним и Дашей сунулся Денис. Он что-то бубнил, пьяно размахивая руками, и то окорачивал Дашу, то увещевал своих коллег-дембелей. Только проку от этого было немного. Ему доставалось и от нее, и от них. Тогда в бучу, чтобы дать укорот молодняку, кинулись бывшие отцы-командиры.

На сей раз я ни во что не вмешивался. Глядя на эту безобразную, но такую типичную расейскую сцену, только горестно вздыхал: "Господи! А ведь это и есть "русский бунт". Вот таков он теперь и есть, "бессмысленный и беспощадный. Вот куда ныне уходит русская корневая воля!"

Вызванная, видимо, проводницей появилась милиция. Общими усилиями мужиков-строителей и блюстителей порядка буяны были разведены. Дашу повалили, и она укрылась одеялом. Дениса силой взгромоздили на верхнюю полку. А дембелей развели по их штатным "кубрикам". Потихоньку все улеглось, хотя с трудом верилось, что на этом все и закончится.

Я снова лег. Из окна нещадно дуло, и, дабы за ночь не прохватило, повернул подушку к проходу.

Ходьба и шатание вскоре возобновились, правда, не в той мере, что прежде, однако докучало это не меньше. Я укрылся с головой, но все время был настороже, остерегаясь, как бы кто-нибудь из шатунов, тот же Серега, не сел на голову, а Денис не сверзился сверху. На душе было тоскливо. От эйфорической картины разящего поезда-бича не осталось и следа. А рассвет, казалось, никогда уже не наступит.

Вагон наш последний болтало из стороны в сторону, точно и его раскачала пьяная стихия. А вслед за вагоном, повторяя все его шараханья, металось воспаленное сознание. И чудилось уже, что это не вагон на железнодорожной ветке, а последний необорванный листок бьется на ледяном космическом сквозняке.

Забылся я под утро. Однако скрип и скрежет металла не оставляли меня и в забытьи. Они насквозь пронизывали обессиленное существо. Казалось, разрывается все – и мои связки, и этот адский вагон, и сама твердь. Больше того! На каком-то особенно крутом повороте передо мной разверзлась бездна. И в эту бездну стали обрушиваться люди – все те, кто совсем недавно проходил перед моими глазами: и бритый Карабас, и погранец, и ветхая нищенка, и тот юноша в сюртуке, исполняющий романс, и Денис, и Даша... Я закричал и, верно, от этого крика очнулся и разлепил глаза. Но Боже мой! То, что открылось моему взору, было продолжением. Уже и тут, наяву, я увидел падающую женщину. Это была мать с младенцем, оба в белом и чистом. Она срывалась с плоскости прохода и вот-вот вместе с дитем должна была соскользнуть за кромку...

Так увиделось в первое мгновение. Сердце, намятое муторной дорогой, стонало и плакало, чуя непоправимое. В смертельном ужасе я оторвал от подушки голову, почти вскочил. И тут...

Тут словно свет в сумраке забрезжил. По проходу вагона, который напоминал поле угасшей битвы, шла, обходя раскинутые руки и ноги, молодая женщина. На руках ее покоился младенец. А она, мать, была тихая, спокойная, все понимающая и все прощающая.

Архангельск

ПИВТОРЫПАВЛО И ДРУГИЕ...

21 января 2003 0

4(479)

Date: 21-01-2002

ПИВТОРЫПАВЛО И ДРУГИЕ...

Уже ставшее привычным место сбора, как сказал бы граф Хортица, независимых умов клуб "Морисвиль" провел альтернативную встречу Старого Нового года. В программе значились: презентация нового клипа "Запрещенных барабанщиков" на песню "Миллион долларов США", гадание на варениках и концерт.

К сожалению, кинопроектор клуба приказал долго жить (товарищи, если у кого есть лишний, – помогите, Родина вас не забудет), поэтому клип пришлось лицезреть с небольшого телевизора. Количество желающих увидеть видеотворение популярного коллектива было велико, посему демонстрацию пришлось повторять – с первого раза клип увидели лишь благоразумно заранее пробравшиеся вперед. Сам ролик рассказал о печальной судьбе простого человека, поехавшего крышей на почве стремления к богатству, выраженному в зеленых бумажках заокеанского производства. Главную роль исполнил вокалист "Барабанщиков" Виктор Викторович Пивторыпавло. Кстати, сам Пивторыпавло высказал весьма скептическое отношение к возможности ротации клипа на каналах нашего телевидения. Будем надеяться, что скепсис музыканта окажется чрезмерным. Остроумный и тонкий ролик на хорошую песню разбавил бы отстойный репертуар россиянских телеканалов. (В крайнем случае, надо будет подождать до осенней предвыборной кампании – клип отлично бы смотрелся как ролик оппозиционной партии).

А далее было ритуальное поедание вареников под сорок градусов. А на границе Нового года начался концерт "Запрещенных барабанщиков". И под аккомпанемент хорошей музыки присутствовавшие – от бритых активистов ультраправых организаций до снобов-эстетов окончательно вошли в 2003 год. До встречи в "Морисвиле" в наступившем году.

А.С.

ПОЛНЫЙ ВПЕРЕД!

21 января 2003 0

4(479)

Date: 21-01-2002

ПОЛНЫЙ ВПЕРЕД!

24 января в 16.00 перед зданием Московской прокуратуры (ул. Новокузнецкая, 23) состоится театрализованный митинг в защиту русских деятелей культуры, подвергшихся преследованиям по политическим мотивам. Участвуют: Паук (Троицкий) и активисты национал-большевистской партии.

ИСКОМАЯ РУСЬ ЮРИЯ ШМЕЛEВА

21 января 2003 0

4(479)

Date: 21-01-2002

Author: Евгений Дмитрук

ИСКОМАЯ РУСЬ ЮРИЯ ШМЕЛEВА

В любом виде искусства, в любом жанре есть своя линия преемства. Она существует объективно, помимо прихоти критиков и полуденных грёз художников. Эта линия проявляет себя за счёт предельных достижений творчества. Мастер – тот, кто достигает этой предельной высоты и двигается дальше. Россказни о "множестве путей" – миф, которым оправдывают своё прозябание паразиты и бездарности. В XX веке их расплодилось такое количество, что публика стала терять вкус к настоящему искусству.

Между тем, оно никуда не пропало. Не понизилось в цене. Просто о нём гораздо меньше стали говорить. Ведь мастера – это не так называемые "публичные люди". Они не нуждаются в каком-то ином "промоушене" кроме собственного творчества. И, откровенно говоря, им просто тошно среди жадных и пошлых выскочек, которые с недавнего времени величают себя "элитой".

Поэтому выставка картин Юрия Шмелёва "Искомая Русь", развёрнутая галереей "Южный Крест", явление отнюдь не "элитарное", а скорее народная. Чтобы оценить мастерство этого уникального русского живописца, совершенно не обязательно зубрить книги Кандинского или Адорно. Однако, чтобы достичь его требовались десятки лет кропотливой работы, не говоря уже о врождённом таланте, которым Юрий Гаврилович наделён от Бога. Сегодня Шмелёв – крупнейший художник в жанре историко-религиозной картины. Об этом свидетельствует прежде всего его знаменитый цикл "Основатели Руси", куда входят и признанные исторической наукой лица (Князья Владимир, Дмитрий Донской, Митрополит Илларион, Иван Фёдоров) и непризнанные (Апостол Андрей) и те, значение которых намеренно преуменьшается (архимандрит Василий Щековицкий, воевода Добрыня Ядрейкович). О некоторых из них наша газета уже писала в 2000 году (№№ 31,35). Это археологически-точные реконструкции, которые выполнены при этом в технике старых мастеров Нидерландов и Испании.

Кроме этого цикла представлено программное полотно Шмелёва "Остановитесь на путях ваших…" – многофигурная аллегория исторического пути христианства и мировой цивилизации. Впервые выставлено также несколько аллегорических сцен – "Поединок" и "Схватка", где в полной мере проявился талант художника как анималиста и баталиста. Много места уделено пейзажному жанру, в котором Шмелёв также следует классическому пути.

Выставка проходит с 22 по 9 февраля в Государственном выставочном зале "На Каширке" на ул. Академика Миллионщикова, 35, проезд до метро "Каширская" (кроме понедельника и вторника). В четверг и пятницу с 12 до 18 часов по заявкам проводятся коллективные экскурсии с участием профессиональных историков (заявки по телефону 112-1161).