Текст книги "Газета Завтра 478 (3 2003)"

Автор книги: Газета Завтра Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Сама территория Венесуэлы занимает почти миллион квадратных километров на севере Южной Америки. На западе граничит с Колумбией, на востоке – с Гайаной, на юге с Бразилией. Основная часть населения сосредоточена в городах на севере вдоль Карибского моря. Это Каракас, Маракайбо, Пуэрто Кабельо, Карупано. Более всего благоволит людям местный климат. Из-за близости экватора здесь почти нет сезонных изменений, и температура круглый год колеблется между двадцатью и тридцатью градусами тепла. На территории страны уживаются самые разные, иногда противоположные, климатические зоны. Горы, равнины и леса, джунгли вдоль Ориноко, вечные снега на центральной части хребта Кордильера де Мерида. Вечная зима на Сьерра Невада, где находится самая высокая точка страны – пик Боливара высотой в пять километров.

Необычайная природа позволяет развивать туризм. На весь мир известны местные пляжи Санта-Фе. Но одним туризмом не проживешь. Венесуэла стремится развивать собственную промышленность, которая в основном сосредоточена на севере вдоль океанских портов. Здесь производят самую разную продукцию: от автомобилей до лекарственных препаратов. На юго-востоке страны на Гвианском плоскогорье разрабатываются залежи бокситов и марганца. В Сыодад Гуяна развивается алюминиевая и сталеплавильная промышленность. ГЭС, перегородившая своей плотиной реку Карони, дает почти три четверти всей электроэнергии в республике.

Сельское хозяйство – производство кофе в долинах Мериды. Помимо этого море дает возможность широкого использования морепродуктов.

Однако, понятно, что главный интерес для экономики Венесуэлы составляет нефть. Нефть – основной источник существования страны, ее хлеб, фундамент ее места в мире, а значит, и основной источник распрей, крови, бед и интриг. Нефть в Венесуэле обнаружили испанцы одновременно с обнаружением самой Венесуэлы. Испанцы брезгливо называли черную жидкость с серной вонью, исходящую прямо из-под земли, "испражнениями дьявола". По громадным по мировым меркам залежам энергоресурсов буквально топтались четыреста лет. Лишь двадцатый век востребовал запасы этой кладовой.

Сегодня Венесуэла занимает пятое место в мире по объемам добычи нефти. И сегодня три четверти национального дохода страна получает от экспорта нефти. А доля нефти в экспорте Венесуэлы – восемьдесят процентов. До забастовки республика выдавала почти три миллиона баррелей нефти в день.

Когда Венесуэла возглавила ОПЕК, США буквально взвыли. Чавес, не стесняясь развернул политику повышения мировых цен на нефть, иными словами, более справедливого распределения благ между участниками всемирного производственного процесса. Уго Чавес последовательно посетил все страны-члены ОПЕК. Не побоявшись окриков и Вашингтона, Чавес посетил и Триполи, и Багдад. Результатом этой тонкой организационной и дипломатической работы, помимо других важных факторов, стало резкое повышение мировых цен на нефть. В 1998 году нефть стоила десять долларов за баррель. Сейчас – тридцать. Такой идейный вдохновитель ОПЕК никак не устраивает США. Это еще одна причина непрекращающихся попыток его свергнуть.

Уго Чавес Фриас родился в бедняцкой семье в глубокой венесуэльской провинции в 1954 году. Наполовину в его жилах кровь индейца, наполовину – негра. Как многие дети бедняков, Уго рано ушел служить в армию. Крепкий, здоровый и упорный, любитель бейсбола, Чавес быстро пошел в гору по служебной лестнице. В Чавесе феноменально уживались нрав вояки-десантника, готового жестко противостоять врагам, с романтикой художника. Чавес писал и до сих пор пишет стихи. В 1982 году он основал тайное подпольное общество офицеров, которое они назвали в честь своего кумира Боливара Освободителя. Оказалось, Чавес и товарищи – отличные подпольщики. Их заговор готовился десять лет, но так и не был раскрыт.

3 февраля 1992 года подполковник ВДВ Уго Чавес ввел в Каракас танки. В перевороте участвовали сто тридцать три офицера и больше тысячи солдат. Так начиналась первая стадия освободительной революции, задуманной Чавесом и его товарищами, – операция "Самора". Однако операция не удалась. Быстро захватить власть не удалось. Венесуэла скатывалась к кровопролитной гражданской войне. Глубоко верующий христианин Уго Чавес пожертвовал собой, чтоб прекратить бойню. Он сам сдался властям, призвав своих сторонников прекратить стрельбу. Однако этот шаг подполковника никак нельзя было расценить, как капитуляцию. В момент своего задержания Чавес успел заявить в телекамеры журналистов на весь мир, чтоб его товарищи не падали духом и получше готовились к новой попытке переворота.

Через два года Чавеса выпустили из тюрьмы по амнистии. А в 1998 году он с громадным перевесом выиграл президентские выборы. За десантника голосовали почти все бедняки страны.

Уго Чавес – необычный для современной мировой политики президент. Чужд лукавству, не умеет говорить многозначно, намеками, не умеет врать. Всегда по всем вопросам говорит прямо и открыто. Это делает его очень уязвимым для враждебных СМИ. Не надо быть семи пядей во лбу, нет нужды в большом таланте, чтоб дискредитировать Чавеса, подловить его на горячем слове, спровоцировать на резкую фразу. Но такой характер венесуэльского президента вызывает доверие и любовь. Уго Чавес назло общепринятым в начале ХХI века стереотипам, показывает, что и в наше время есть место для совести и чести в политике. В эпоху двойных стандартов, ханжества, демагогии и "нового мирового порядка", тайных интриг и всеобщей продажности, он посмел править по законам рыцарства, истинного христианства. Бросил перчатку мировой империи ростовщиков-банкиров. И сейчас, как скала держит ответный удар.

Чавес создал на берегу океана вольницу, где не действуют законы, приказы США. Не признают власти МВФ или американского ВМФ. Он открыто выступал против нападения НАТО на Югославию и Афганистан. Сейчас он выступает против бомбардировки иракцев. И многие в мире с новой надеждой смотрят на дерзкого "индейца" с Ориноко, бросившего вызов всему тому, отчего уже давно тошнит всю планету – Америке, либерализму, банкирам и спекулянтам. На Руси таких лидеров принято называть "батька". Ему верят, его любят.

Любят, потому что ни он, никто из его команды за четыре года власти не обзавелись счетами в швейцарских банках или на Каймановых островах. Его министры до сих пор живут в кварталах среднего класса, они не переехали в роскошные кварталы, где живут олигархи. Чавес открыл по Венесуэле школы для детей из бедняцких семей. Полтора миллиона детей там бесплатно учатся, бесплатно питаются. Чавес дружит с Фиделем Кастро, поэтому тысячи малообеспеченных венесуэльцев могут бесплатно лечиться на Кубе.

А главное, Чавес уверен в победе, уверен в своем народе, и только в народе видит свою настоящую поддержку. "Мы выигрываем эту нефтяную, социальную и политическую войну. Выигрываем без выстрелов и бомб", – заявил Уго Чавес.

Казалось бы, велик соблазн использовать поддержку армии. Ввести в Каракас танки, загнать нефтяников на работу и заставить их работать. Арестовать и бросить в тюрьмы главарей оппозиции. Закрыть телеканалы, а демонстрантов пулеметами разогнать с улиц. Бог с ним, что может начаться гражданская война. Армия за Чавеса, и войну он выиграет. Так всегда поступают либералы. Так поступил демократ Ельцин в 1993 году, так поступают американцы во всех уголках мира. Буш поступил бы так же, если бы во Флориде так и не посчитали бы голоса как надо. Им, либералам, не служившим в армии, война – игра, шоу.

Для Уго Чавеса, истинного вождя народа, ценна каждая жизнь. Как десантник, он лучше оппозиционеров понимает, что такое оружие, и что такое смерть и война. Поэтому "диктатор", "милитарист", как его называют либеральные СМИ, Уго Чавес до сих пор не применил оружие на улицах Каракаса. Как и десять лет назад, готов рисковать собой, лишь бы избегнуть кровопролития. И его личный риск велик. Отточены механизмы Гааги, США навострились выкрадывать лидеров разных стран. Вашингтон с удовольствием расправится с Уго Чавесом, отомстит ему за то, что по сравнению с ним все лидеры НАТО выглядят отвратительно и безлико.

Что может помочь Венесуэле и ее президенту пройти по лезвию бритвы? Изгнать воров и не скатиться в гражданскую войну? Только вера в себя, вера Чавеса в народ Венесуэлы, в память великого Боливара.

АПОСТРОФ

Даниил Торопов

21 января 2003 0

4(479)

Date: 21-01-2002

Author: Даниил Торопов

АПОСТРОФ

«Синий диван». Журнал под редакцией Елены Петровской. М.: Модест Колеров и «Три квадрата», 2002. – 176 с.

Под этим загадоЧно-изЯщным названием скрылся новый интеллектуальный проект. Еще не вышел дебютный номер – в философском и околофилософском сообществе пошли слухи о том, что первый окажется и последним, то бишь продолжения не будет. Сейчас, правда пессимистические разговоры несколько утихли – готовятся второй и даже третий номера журнала.

Беглое знакомство с "Диваном" человека, что называется со стороны, может несколько разочаровать. Ибо журналу не хватает интриги, провокации, вызова. Скрыта и цель издания – еще один журнал философов, ну и что? Однако вводные пояснения интеллектуального менеджера проекта философа Елены Петровской дают понять, что глобальных задач перед "Диваном" не ставилось”. "Синий диван" – журнал заметок и размышлений, неоконченных или подобранных фрагментов… "Синий диван" умышленно фрагментарен и предположительно постоянен – мы надеемся возобновлять сюжеты, обсуждать культурные явления и неторопливо продвигаться дальше. Наш журнал для тех, кто не привык спешить". И вместе с тем, устанавливая такое спокойное и неторопливое отношение, "Диван" претендует на актуальность, своеобразное освещение современных явлений. Значительным достоинством журнала можно назвать его доступность, открытость потенциально более широкому кругу читателей, чем иные известные философские проекты от разношерстного "Логоса" Анашвили и строго – специального "Логоса" Чубарова-Никифорова до сектантского "Кентавра". Кругу "своих" у "Синего дивана" еще предстоит формироваться. Однако все задатки у российской публики для этого есть. Привет Линчу от Обломова.

Сам журнал состоит из четырех разделов. Первый и, наверное, наиболее важный посвящен анализу событий 11 сентября и ситуации, сложившейся в мире после. Четыре текста, вызывающие противоречивые оценки, и соответственно неравномерный интерес. Наброски Жан-Люка Нанси из "Либерасьон" ноября 2001 года под названием "Сакральность и массовая смерть". Любопытное, но порой несколько наивное и банальное исследование состояния Америки (не сочтите за наглость) американского философа Сьюзен Бак-Морс, выполненное в характерном для запада лево– либеральном ключе. К тому же некоторые выводы Бак-Морс фактически совпадают с тем, что еще несколько лет назад писал, например, Зиновьев.

В этом разделе меня больше привлекла статья сотрудника Института США и Канады Эдуарда Баталова, разумно выводящего 11 сентября из бури, пронесшейся в конце восьмидесятых – начале девяностых "по просторам Евразии" и горький и мрачный текст американца Джонатана Флэтли "О логике глобального зрелища".

Остальные блоки вполне предсказуемы, однако традиционность форм не сказывается на качестве.

Качественные работы отечественных корифеев философии и культурологии С. Неретиной и Э. Надточия плюс фрагмент одного из последних текстов Вальтера Беньямина "О некоторых мотивах у Бодлера" во втором блоке. Сама работа Бодлером далеко не ограничивается, а опубликованные отрывки исследуют "понятие времени и своеобразие временного ритма современности".

В третьем разделе Зара Абдуллаева прощается с киноэпохой "Догмы", а глава "Ad Marginem" Александр Иванов поясняет стратегию издательства.

И, наконец, неизбежный блок рецензий. Он невелик – всего четыре рецензии. Однако выбранные для анализа книги дают понять, что этот раздел журнала преследовал не цель – дать порезвиться рецензентам, а скорее уточнить некие фундаментальные установки "Синего дивана". Некоторые из них и вызывают живое возражение. Остановлюсь на тексте молодого философа школы Валерия Подороги, Ильи Нилова. Нилов критически разбирает книгу немецкого "консервативно– революционного" мыслителя Фридриха Юнгера о Ницше (а через нее всю "правую" интерпретацию творчества гениального философа). К слову, работа Юнгера действительно далеко не идеальна, чрезмерно поэтична. Но Нилов, как убежденный сторонник "левого" (не в смысле сегодняшнего российского политического языка, разумеется) прочтения Ницше, фактически отказывает в любой иной возможной интерпретации. Что, на мой взгляд, очень неправильно. За отсутствием места, я не буду приводить аргументы "консервативных революционеров", а остановлюсь на мудром и вполне компромиссном суждении Дрие Ля Рошеля (кстати, "правого"): "Само собой разумеется, что о политическом влиянии Ницше можно говорить лишь ясно осознав серьезные недоразумения, с которыми связана идея всякого влияния такого рода. Ницше – поэт и художник. Его учение многолико и иносказательно как учение любого художника. Это учение всегда будет уклоняться от полного присвоения его людьми какой-то одной партии и одного времени…В одной и той же философской доктрине, как показывает нам история, могут найти точку опоры люди противоположных политических взглядов. Разве не было гегельянцев правых и левых? Могут быть ницшеанцы правые и левые".

Ждем выхода следующего номера.

«И ЗВЕРЬE, КАК БРАТЬЕВ НАШИХ МЕНЬШИХ...»

Анна Серафимова

21 января 2003 0

4(479)

Date: 21-01-2002

Author: Анна Серафимова

«И ЗВЕРЬE, КАК БРАТЬЕВ НАШИХ МЕНЬШИХ...»

На нашей лестничной клетке поселился щенок, увязавшийся за соседским мальчиком на улице. Собачонок знал несколько команд, на нем был ошейник, что свидетельствовало о том, что некогда он был хозяйским, но оказался почему-то на улице.

Щенок забежал за мальчиком в подъезд, непущенный в квартиру, улегся на коврике и решил, что это – его новый дом. Попытки вывести его на улицу ни к чему не приводили: он находил дорогу обратно даже от школы, куда бегал провожать подростка, и проскакивал с заходящими в подъезд.

Взять его к себе соседи, живущие в коммунальной квартире со страдающим аллергией человеком, не могли. Ну и живи бы он на площадке. Но против такого постояльца стала категорически выступать привезенная из деревни старушка – мать одной из жиличек. Деревенские обычно по-доброму относятся к скотине, но эта зло ругалась и требовала забрать его к себе или вышвырнуть из подъезда.

– Чем он вам мешает? – удивляемся. Щенок не лает, не гадит, поскольку его выгуливают, спокойно лежит на коврике или радостно пляшет-танцует, приветствуя всех, кто его кормит. Тем более такие злость и неприязнь удивительны, что старушка ходит к ближайшему магазину побираться, т.е. рассчитывает на милосердие и сострадание, ведь от черствых, жестоких людей подаяния не дождешься.

Когда она в очередной раз начала ругать мальчика, вынесшего щенку еду, я не выдержала:

– Ну почему вы не хотите проявить жалость к этому, по сути, ребенку, щенку? Сами вы именно на жалость и милосердие рассчитываете, стоя у магазина.

Бабушка возмутилась:

– Что вы меня с собакой сравниваете?! Я не от хорошей жизни туда пошла.

– Но и щенок не от хорошей жизни поселился на бетонном полу. У вас крыша над головой, вы в тепле, благодаря хорошим людям, и в сытости. И он нуждается в помощи. От вас ничего не требуется. Оставьте его просто в покое.

Старушка разобиделась, нажаловалась своей дочери, что я назвала ее собакой… Мне же такая людская психология непонятна: эксплуатирующие лучшие человеческие качества, рассчитывающие на них, не готовы проявить эти качества даже в малой степени к другим нуждающимся и попавшим в беду. Т. е. свои горе и беда – это да, а чужие – ерунда.

Кстати говоря, большое количество на улицах бездомных собак, за наличие которых нас обвиняют в жестокости и черствости (в чем только нас в последние годы обвиняют все, кому не лень. Как, например, в "геноциде чеченского народа", который за годы этого "геноцида" увеличил свою численность в два раза…).

Но возвращаюсь к теме заметки. Стаи бездомных псов на наших улицах не свидетельствуют ли как раз об обратном – о доброте и отзывчивости людей? Поясню, почему я так думаю. Конечно, какое-то количество собак попало на улицу из домов, откуда они были выброшены, но число их незначительно. Подавляющее же большинство четвероногой уличной братии на улице и родилось, и выросло. Т.е получало достаточное количество еды, чтобы и выносить щенят, и их выкормить. А те в свою очередь доросли до взрослых псов, тоже чем-то питаясь. Но собаки не кошки, в мусорный бак за едой запрыгнет не всякая. И естественной пищи в неестественной для животного среде обитания – городе – для них, по сути, нет. Стало быть, их подкармливают в той или иной форме люди: кто всем домом заботится о дворнягах во дворе, кто на рабочем месте подкармливает бездомных бедолаг.

Как-то в мясном отделе очень пожилая женщина передо мной брала дешевые сосиски. И как бы оправдываясь за недорогую покупку, объясняла продавцу:

– Сама я мясо уж давно не ем. Как все подорожало, так денег не стало на него хватать Вот и отвыкла – привыкла без него обходиться. Но хожу через сутки сторожить. А возле будки у нас пес хромой поселился. Мы его с напарницей подкармливаем. Он меня и провожать, и встречать ходит: схожу с автобуса, а он уже сидит на остановке и ждет. Как тут без гостинца придешь? Да еще и, как откормился, подружку привел. Так что двое подопечных у нас. Того и гляди, приплод принесут.

Человек отказывает себе в мясном из-за дороговизны, но покупает его бездомному псу! В какой еще "человеколюбивой" и "гуманной" стране граждане на такое способны?

И обратите внимание: собаки не шарахаются от людей, не боятся их – стало быть, не были обижаемы. А стоит на какой-нибудь лестничной клетке появится бездомному псу, как тут же возле него возникает посуда со снедью, кости. Все его подкармливают, несмотря на явные неудобства от такого поселенца. И в конечном итоге кто-нибудь, бывает, забирает его домой, как стало и с нашим щенком, "одомашненным" соседями с другого этажа.

Кстати, бригады по отлову бродячих псов приезжают по вызовам жильцов. А если собаки спокойно живут на одном месте, – значит никто не вызывал сюда отстрельщиков для расправы.

Так что большое количество бездомных собак на наших улицах – признак, скорее, людской доброты и сострадания. Ну а когда собака кого-то укусила – тут порой тоже нелишне знать: кто кого первый тронул…

ДО СТАНЦИИ «НОЧЬ»

Михаил Попов

21 января 2003 0

4(479)

Date: 21-01-2002

Author: Михаил Попов

ДО СТАНЦИИ «НОЧЬ»

Из Мурманска я уезжал под вечер. Вагон мой располагался в хвосте состава, да не просто в конце, а был самым последним. Хорошо хоть купе-отсек оказалось ближе к началу.

В отсеке, когда я определился с местом, находилась одна-единственная пассажирка. Это была молоденькая темно-русая девчонка. Она сидела справа, на боковушке. Парень, который шел за мною следом не глядя на номера, опустился рядом. Точнее будет сказать "запал", как выражается сейчас молодняк: запал в отсек и запал на девчонку. Судя по бойкой речи, парень был под хмельком, а судя по тому, что стал извлекать из карманов кожанки пиво, он еще не достиг желаемого состояния. Они с девчонкой живо обменялись репликами, тут же познакомились – он Денис, она Даша, – стали прихлебывать пиво, втянули в разговор и меня. Я представился – не будешь же держаться букой, тем более что дорога неблизкая, больше суток ходу, – однако от подробностей все же воздержался.

Поезд меж тем тронулся. Чтобы переодеться, я отправился в дальний тамбур. В самом последнем отсеке расположилась молодая женщина. Она сидела на крайней скамейке, а на коленях у нее покоился младенец. Ребенок гулил, пускал пузыри, а молодая мама, склонившись к нему, тихо улыбалась и что-то ворковала. Белый свитер женщины, чистое убранство младенца казались какими-то слишком нарядными и даже беззащитными в сумраке старого, разбитого вагона и особенно этого последнего отсека.

Облачившись в спортивный костюм, я потоптался маленько в тамбуре, поглядел в самое последнее вагонное окно, за которым, истончаясь, убегали назад рельсы и вернулся на свое место. В купе за этот промежуток произошли существенные перемены. Юная парочка переместилась с боковушки к большому столу. А на столе, помимо пива, появилась фасонистая бутылка водки, более того – бутылка эта уже была почата. Я бросил неодобрительный взгляд: это же не дома на кухне... Денис перехватил его, сделал просительно-повинную мину, отчего стал похож на молодого – с широкой до ушей улыбкой – телевизионного пародиста. Что мне оставалось делать? Махнул рукой – черт с вами! – но от предложения поддержать застолье наотрез отказался: не хватало еще мне, взрослому дядьке, с молодяшками выпивать.

Так ехали мы втроем часа три. Денис с Дашей похлебывали пиво, чередуя его с водкой, и то и дело уходили курить. Смесь спиртного и табачины была адская. Я пытался предостеречь их, образумить. Да где там! Человек – существо непонятливое, оно даже на своих собственных ошибках не учится. А уж чтобы послушать совета... Да в юные лета...

Время от времени мои спутники разделялись: то Денис куда-то уходил, то Даша меняла орбиту. И тогда остававшийся открывал мне какие-то свои житейские подробности.

Денис оказался моряком, отслужил три года на большом надводном корабле, недавно подписал контракт на продолжение службы, а сейчас ехал на побывку к сестренке да матушке. Тут, естественно, возник вопрос об отце. Отец ушел, когда мальцу было года четыре. Тосковал ли? Конечно. Однажды к матери пришел ухажер. Что-то в облике показалось родное. Кинулся в ноги: "Папа!" А это оказался дядя Володя. Так объяснила бабушка. Она прижала внука к себе и заплакала. Дядя Володя стал бывать часто, он приносил сладости, гладил малыша по головке, и ребенок привык к нему. Но однажды... Однажды произошло обратное. Раздались тяжелые шаги, донесся мужской голос. Малец с криком кинулся в прихожую: "Дядя Володя!" А это... оказался папа. Было горько и всех жалко. Папа потоптался, поворошил его волосенки и ушел. Может, только навестить приходил, а может, и мириться. Но с того дня больше не появлялся. Остался только его подарок – большой строительный конструктор. И все. Строителем Денис не стал. Поступил в Северодвинский втуз и даже проучился три года, но на дальнейшую учебу не хватило денег, и его забрили. Стал служить на корабле, используя свои навыки компьютерщика. Об отце вспоминал, но не часто.

Теперь парень ехал домой не только к маме, но и к маленькой сводной сестричке.

– Пойдем с ней в "Детский мир", скажу: выбирай, что хочешь. На что покажет, то и подарю. Даже если все деньги отдать придется.

Вот такую историю я узнал от Дениса. А потом также по частям выслушал историю и Даши. У Дениса многое из детских горестей перегорело и остыло, а у нее, восемнадцатилетней девчонки, все еще тлело-шаяло.

Год назад Даша окончила школу, и едва не в день выпускного родители ее развелись. Причем как? Не традиционно: отец ушел к другой, а дочь осталась с мамой – мать бросила их, уйдя к другому. Уже год они прожили с отцом вдвоем. Как прожили? По-разному. Отец – частный извозчик, у него старая "Волжонка", целый день на колесах. От измены жены, от тоски и непонимания запил, едва в серьезную аварию не попал. Но спиртное, оказывается, полбеды. Вскоре "подсел на колеса", а потом стал колоться. Вот где беда-то пришла...

Приткнувшись мне под бок, словно пичуга под стреху, Даша бормотала что-то тихо-тихо. Чем она отвадила отца от наркоты, я так и не понял, но на шее у нее разглядел свежий шрам.

В очередной свой приход из курилки Даша поведала мне еще одну тайну. У нее есть друг, причем старший, он бизнесмен, да не просто старший – ровесник отца. Мать о нем знает, Даша делилась, но о возрасте "бойфренда" не ведает и она. А отец – тот вообще ни о чем не догадывается.

Господи! Что за сволочное время! Девчушка, которая едва оперилась, едва оторвалась от светлых образов Татьяны и тургеневских барышень, попала в содержанки к распутному современному нуворишу. За что? За что и почему?

– Ты не пей больше, Даша, – сказал я в очередной раз без особой надежды. – Смотри, какая стала... Ты же красивая, а сейчас лицо опухло, подурнело...

Я сказал тихо, но она услышала и неожиданно согласилась.

Пока Даша устраивалась на ночлег, я подобрал сумочку, которую она поминутно теряла. В этой сумочке, по ее словам, лежали "баксы", которые она везла сестре, а в таком состоянии, до которого она дошла, не то что сумочку – голову потерять было можно. И чтобы этого не произошло хотя бы с деньгами, я запихал ее сумочку в рундук.

И за Денисом нужен был глаз да глаз. Его тоже развезло, свою кожанку, в которой, судя по всему, находились и документы, и деньги, он бросал где ни попадя. В очередной раз я подобрал его одежку и положил ее на верхнюю полку. Запропастится кожанка – и не видать тогда ему сияющих при виде подарка глазенок сестренки.

Так потихоньку нянькаясь то с Денисом, то с Дашей, я стал было собираться на боковую, посчитав, что никаких перемен до утра уже не произойдет. Но тут в вагоне за считанные минуты все решительно переменилось. На какой-то станции, кажется Оленегорск, потянуло вдруг сквозняком, а потом, точно опавшей листвы ветром, надуло народу.

Напротив меня села какая-то заплаканная до невнятности лица женщина. Точнее ее, окаменевшую от неведомого горя, посадила другая – сестра или родственница. Возвышаясь посередине купе, эта родственница строго измерила моих юных спутников взглядом – те с появлением новых людей заметно оживились и даже поднялись, – однако внимание свое остановила на мне. То ли потому, что я был старший, то ли, на ее проницательный прищур, выглядел верховодом и закоперщиком, но глаза ее уперлись именно в меня, а указательный палец – в сосуды. Денис, худо-бедно привыкший к флотской дисциплине, этот командный жест воспринял беспрекословно – в мгновение ока стол был чист. Властная особа удовлетворенно кивнула, однако процедура наведения надлежащего порядка на этом не закончилась. Рука ее, облаченная в лайковую перчатку, поднялась на уровень лица, а указательный палец, как нечто самостоятельное, проделал туда-сюда амплитуду метронома:

– И чтобы у меня никаких банкетов!

Нет, это была не сестра и даже не дальняя родственница. Как я мог ошибиться? Ни лицом, ни облачением эта особа с горемычной женщиной совершенно не вязалась. Либо это была опекунша, либо представительница какого-то ритуального агентства, либо посреднической конторы, которая занимается куплей-продажей недвижимости – тех нажитых десятилетиями безупречного труда квартир и родительских усадеб, где так безоблачно начиналось детство... Таких новообразований сейчас пруд пруди. Они делают деньги и на радости, и на горе. Юридически безупречные и внешне представительные, эти службы являют собой символ нового времени. А формула нового времени, увы, не нова: все продается и все покупается – "и жизнь, и слезы, и любовь".

Догадка моя подтвердилась незамедлительно. Опекунша склонилась к подопечной и опустила на ее безвольно лежащие на коленях руки пластиковую – с какими-то бумагами – папку.

– Слышите? – повторила она, выходя из трудового наклона. – Ни-ка-ких!

Взгляды наши пересеклись. На каких ролях эта особа обреталась в своей фирме, понять было нетрудно: ясно дело, не на первых, хотя и облачена была в дорогую долгополую дубленку. Но хватка, но навыки, но слог проистекали, конечно, оттуда, из того алчного, ненавистного мне мира.

Казалось бы, все: проводила подопечную или клиентку, как было поручено, доставила до этого задрипанного вагона – на другой у фирмы, естественно, не хватило денег – и – адью! Ведь все уже "сдоено", все "окучено". Так нет! Своим хищным носиком она почуяла добычу. Материальной выгоды не "светило", зато "моральные" дивиденды "наклевывались": ведь здесь можно было покуражиться, покомандовать, благо никто в этом затрапезном вагоне ее, видную businesswomen, не одернет.

Она была проста, как членистоногое, как инфузория-туфелька, как амеба. Так твердило мое опаленное внезапной ненавистью сердце. Где-то на краю сознания мерцали возражения: да, может, она вовсе не та, за которую ты ее принимаешь, подумаешь, папка с документами! Разве это доказательство? И потом, с чего ты решил, что она и ей подобные просты, ведь так близко и столь явно ты с ними не соприкасаешься? Но сердце упорствовало: для того, чтобы почуять вонь, не обязательно лезть в выгребную яму, а таких фигур, за лощеным обликом которых скрывается алчная и хищная сущность, видано было уже немало. Сердце упорствовало. Больше того – взывало к действиям, дескать, доколе можно терпеть, пора на место ставить эту зарвавшуюся особу. Зов был решительный. Я уже было поддался на него. Но тут по вагону мазнул свет маневрового тепловоза, который выхватил лицо женщины, сидевшей напротив, и я смолчал, я не смог выдавить ни слова.

Вся эта сцена была мимолетной. Это я теперь ее разлагаю на цепочку ситуаций. А на деле это происходило быстрее, чем два-три касания в поединке боксеров.

Тут по проходу застучали конские подковы, не иначе – грохот пошел, как от кавалерийского эскадрона. Это в вагон стала втягиваться череда экипированных по-зимнему мужиков: на них были полушубки, "канадки", непроницаемые комбинезоны и унты. Один из них, небритый и долгоносый, завалился в наш отсек и сразу, не скидывая огромного рюкзачины, который застрял меж верхних полок, запротягивал каждому руку:

– Сергей! Сергей! Сергей!

Фирменная особа рукопожатием вновь прибывшего не удостоила. Зато мгновенно переключила на него свой фельдфебельский прищур. Существо, пахнущее дикой природой – свежей рыбой, а то и зверем, – было явно неуместно для ее выступления. Мы, аборигены, выглядели в ее глазах и зрителями, и податливо-послушными исполнителями, этакие безмолвные куклы-марионетки, а тут – стихия. Тем более, что в воздухе завитало и место, откуда Сергей и его спутники свалились, – Новая Земля. Оценив ситуацию, она живо изготовилась для очередной менторской тирады, эта фраза, казалось, уже каталась на ее языке. Но тут в вагон хлынула новая волна пассажиров. На гребне ее ворвалась стая "альбатросов" – мореманов-дембелей. Судя по возгласам, они тоже были с Новой Земли. Деловая дамочка заметно стушевалась – открывать еще один фронт ей явно было не под силу. Я молча ликовал, но при этом не скрывал злорадной усмешки: "А ты что хотела, милочка? Чтобы оттуда, с ледовой верхотуры, свалились твои офисные, пахнущие дезодорантами, мэны?"