Текст книги "Газета День Литературы 156 (2009 8)"

Всеволод НЕКРАСОВ РАЗГОВОР В НЬЮ-ЙОРК СИТИ ОБ ОДНОМ АНТИСЕМИТЕ

Всеволод Некрасов – легенда русского концептуализма, легенда лианозовской школы, легенда русского авангарда семидесятых годов. Собственно, поэтический послевоенный авангард с него и начинался. Родился он в 1934 году в Москве. Умер в мае этого года. Начиная с 1989 года, вышли в свет семь книг его стихов и статей. Первый легальный сборник в России («Справка») был издан в 1991 году за свой счёт. В 2007 году поэту с формулировкой «За особые заслуги перед русской литературой» присудили премию Андрея Белого. Уже потом, гораздо позже, появился Пригов с компанией, грубо отодвинувшие Некрасова подальше от мировой прессы и издательств.

Я был знаком с Севой Некрасовым много лет. Он приходил к нам домой вместе с художником Эриком Булатовым. Когда-то давно-давно Эрик написал великолепный портрет моей жены, актрисы Ларисы Соловьёвой, она тогда работала в театре Современник. Бывали мы вместе с Севой и в мастерской Булатова. Заходил он и в журнал «Современная драматургия», где я тогда работал. Даже приносил свои статьи о русской драматургии. Увы, не опубликовал, о чём сожалею.

Всеволод Некрасов вполне справедливо позже упрекал меня, когда я попросил дать в «Завтра» его гневную статью о приговщине, которая была помещена лишь в сетевом журнале, – мол, на жареное потянуло, а вот о русских драматургах не стал печатать. Пишет он уже в своём ответе на обсуждение его «Разговора» в мой адрес: «И, наконец, отдельная благодарность за внимание Владимиру Григорьевичу Бондаренко. Думаю, кое-какие конкретные расхождения общего характера с позицией Владимира Григорьевича и газеты „День Литературы“ у нас всё же остаются, найдутся. Боюсь, надеюсь. За приветственные же слова спасибо, но смущает и то, что это, собственно говоря, не первый наш контакт с Владимиром Григорьевичем…»

Далее с присущей ему беспощадностью вспоминает прошлое: «Речь тут вот о чём. В 1986 году в „Просвещении“ вышла наша с Аней книга „Театр Островского“, написанная по материалам рецензий на постановки Островского, увиденные в командировках от кабинета драмтеатров ВТО. Из этой книги издательство сюрпризом для нас выбросило самые существенные главы: о постановке Юрского „Правда – хорошо“ в т-ре Моссовета и главу с названием „Экология искусства“. Это нам не понравилось, и какое-то время пытались мы эти главы-статьи предлагать ещё куда-то. А куда? Подходящих мест, собственно, два и было: „Театр“ и эта „Драматургия“. Т.е. Пархоменко и Бондаренко… Но нет, это не заинтересовало. И вот „Разговор“. Он написан через 20 лет и ставит вопрос о подлой блатной спайке часто под скрытой национальной маркой и гнили, которую блат не разводить не может и развёл-таки как раз за эти 20 лет. Ставит (поневоле) и в общем виде. Эта постановка вопроса и вынужденный, спровоцированный национальный аспект, по всему судя, и вызвали сочувствие и интерес Владимира Григорьевича и показались ему близки „Дню литературы“… Персонально же Владимиру Григорьевичу Бондаренко кроме высказанной уже признательности хотелось бы задать и вопрос: а что, плохо ли было бы „Современной драматургии“ в 86 году в своё время напечатать наши с А.И. Журавлёвой „Экологию искусства“ и рецензию на спектакль С.Ю. Юрского и его же теоретизирования?..»

Увы, прав Всеволод Некрасов, и возможности какие-то у меня были. Так что поделом поэт меня шпыняет за старые грехи. И ведь уже тогда, в восьмидесятые годы, Некрасов чуял проникновение блатных ребятишек в искусство, опошление и классики, и авангарда. Такая блатная «наука естественно стала первым и необходимым инструментом блатных делишек. Чем 20 лет назад только грозилась. Хоть и отчётливо – и это есть в статьях, предложенных В.Г. и В.Г. спокойно откинутых. В своё время... А дальше пошло время уже другое, и становилось оно временем делишек эпштейнов (в нашем деле, во всяком случае) не благодаря ли и Владимиру Григорьевичу Бондаренко? Отчасти... В том числе…»

Не хватало нам жёсткости ни тогда, ни теперь, и авагардист и концептуалист Всеволод Некрасов был куда более принципиален, чем я.

«Это сейчас жучок банальный раздулся в нечто хичкоковское, собрал собратьев и норовит управить новым авангардным русским искусством из университетов Соединенных Штатов Америки. А тогда, чтоб жучка к ногтю взять, не требовалось и В.Г. Бондаренко как одного из вождей Направления. Вполне хватило бы В.Г. Бондаренко просто как компетентного редактора. Было бы, как выражаются логики, необходимо и достаточно. Но именно как один из лидеров – по крайней мере, заметных фигур – известного направления за Всё Высокое и Всё Прекрасное, Истинное и Божественное, В.Г. Бондаренко знал, что все Такое превыше же профессионального, и формализм как „поэтика профессионализма“ (выражение А.Рапопорта) есть вредная ересь. Потому, видно, и не заинтересовался совсем статьями, одним из авторов которых значился поэт формалист-авангардист-модернист Вс. Некрасов…»

Здесь Всеволод слегка перегнул палку, в его совместных с женой Аней статьях об Островском никакого авангардизма не было, и с его поэзией статьи не смешивались. Но тем не менее отношения у нас сохранились, и уже прочитав его боевую статью, публикуемую ныне в газете, я охотно её поддержал. Да и с позицией его я целиком согласен. Пишет Всеволод уже в адрес нынешних блатмейстеров от искусства: «Признаться, не знаю толком: ушёл В.Г. Бондаренко, ушли ли В.Г. Бондаренко, но факт тот, что задачи призван решать стал М.Эпштейн, нетвёрдый явно и в простом-то счёте. Всё сбивавшийся на свой бок... И оттого уходивший таки в масштабность, но явно криво. Сразу по той дорожке, которая и вела и привела к нынешнему криминалу, коррупции, всей Деготи-приготе, нежити и смерти. Смерти искусства, Смерти автора и т.п. блатной музыке. Да, увы. Блатная практика охотно понимает себя и действует как национальная солидарность, только не возглашая этого в открытую. Во всяком случае, до случая. Что таки не радует. Очевидно, не радует это и В.Г. Бондаренко…»

В том нашем разговоре после прочтения мною некрасовского «Разговора…» заговорили мы и о его стихах, о которых я к тому времени собирался писать. Всеволод не верил, что я возьмусь за анализ его концептуальной поэзии и ухмылялся: «И, наконец, особенно, не скрою, впечатлил меня В.Г. в телефонной беседе похвалами моим стихам. Оказывается, они В.Г. даже нравятся. Вот те на. Кто бы мог подумать. И как приятно. И кто бы мог догадаться, что требовалось мне лишь написать статью на ту тему, на которую статья написана, чтоб получить одобрение и стихам... Сугубо закрытое, правда, одобрение, по телефонному проводу, строго у нас охраняемому, как известно, тайной частной жизни. Зато, ведь от много лет действующего литературного критика одобрение. С ума сойти…» С ума никто из нас не сошёл, и после самой открытой публикации моей статьи о поэзии Всеволода Некрасова в газете «Завтра» поэт был явно доволен. Тем более сходились мы и на общей теме – надвигающейся Смерти искусства. Увы, это продвижение минаевско-робско-айзенберговской атаки на искусство продолжается и поныне. Вот уж кто был враг Михаила Швыдкого и его команды (не хуже Саввы Ямщикова), так это Всеволод Некрасов. В вопросах защиты русского искусства у авангардиста Всеволода Некрасова не было расхождений с такими же принципиаль-ными ценителями традиций. Он писал, уже отве-чая оппонентам его «Разговора…»:

"Здравствуй Губайловский

Здравствуй Кублановский

Здравствуй новый русский Новый Мир

Да какой ведь шустрый

Да какой весь ловкий

Да какой весь многочисленный...

Сказать тебе нечего, так и помолчи лучше, новый русский Новый Мир. Пока.С недовысокохудожественностью же чистой воды недоразумение. Ещё бы: конечно, это не стихи. Кель иде, как, говорят в Париже. Текст и не художественный вообще, в этом смысле и не притязает, скорее функциональный. Деловой. Конкретный. Вынужденный текст..."

Думаю, нашим читателям будет интересно узнать про столь требовательное отношение к поэзии и её принципам одного из лидеров русской поэзии ХХ века.

Владимир Бондаренко

Я принимаю поздравления. Мне про меня сообщили тут кое-что интересное. Интересную новость. Оказывается, я, Некрасов Всеволод, антисемит. Как бы даже известный антисемит. Да откуда сообщили – из Нью-Йорка.

Позвонил Вагрич Бахчанян и рассказал, какой был у него разговор с женой художника Лама. О жене художника Лама понятия не имею, кто она, что она. А вот жена художника Лама, услышав от Бахчаняна мою фамилию, зареагировала немедленно и бурно: – Кто? Некрасов Всеволод?.. Так это же антисемит известный!.. Все знают – а ты что, не знал?..

А может быть: «Вы что же, не знали этого?..» Как именно обращалась жена художника Лама к Вагричу Бахчаняну, в точности не скажу. Но за смысл сказанного женой художника Лама Бахчаняну, думаю, вполне могу поручиться. Иначе, не будь там такого ясного и интересного смысла, просто не стал бы Бахчанян Вагрич и звонить мне аж с той стороны глобуса. Как и многие, я очень ценю Бахчаняна как автора, ценю хорошие наши с ним отношения, но перекидываться через океан последними сплетнями и пересудами – нет у нас с ним таких обыкновений. Чего нет, того нет. Вообще звонил мне Вагрич Бахчанян до своего последнего приезда в Москву этим летом, дай Бог, если тому назад лет пять. Или я – Вагричу. Но что Вагрич всё-таки позвонил – спасибо Вагричу. Действительно, пустяки-сплетни это только на вид.

В этой связи как не вспомнить…

А не кажется ли вам, что у вас собралось как-то много одинаково звучащих фамилий?..

Знаменательная вопросительная тирада Льва Алексеевича Шилова на «Лианозовских вечерах – 91» в Литмузее на Петровке, обращённая персонально ко мне. По случаю того, что я подробно отвечал на вопросы и недоумения публики – на всякий ой и ах, да как же так мы этого всего не видели, не слышали раньше... Старался отвечать подробней и конкретней, называя фамилии и не затрудняясь, действительно, звучанием, к примеру, Гройса, Минкина, Бунтмана или Эткинда и даже созвучием тех же Эпштейна с Бакштейном, как, впрочем, и Бажанова с Барабановым. Звучанием Кедрова или Рассадина... Так вот: не кажется ли...

Ну... Раз так, то не кажется ли вам, что это у вас собралось как-то многовато одинаково звучащих фамилий одинаково себя ведущих субъектов? Одинаково сомнительным образом... Чтоб не сказать – возмутительным. По-блатному, проще сказать, ведущих себя, совершенно по-наглому... И со мной себя так ведущих, и не мной одним; во всяком случае, похоже себя ведущих – прямо-таки на удивление...

Я только бы не стал говорить «У вас собралось...» Но ведь «у вас» – это сказали, простите, Вы, Лев Алексеевич. А мне остаётся только повторить за вами.

Но всё равно «У вас собралось» странный оборот для таких обстоятельств. Почти как «вы зачем тут собрались...» или «Да как у вас хватило...» и т.п. Нет уж, нет уж – не у меня. Чур. Я их не собирал. Как раз не я собрал... Только не я. Представляете, в приличной компании кому-то кто-то пеняет строго так, благородно: – А не кажется ли вам, Луп Александрович, что многовато как-то собралось комаров у вас на лысине?.. (Мух... Чёрт-те кого. Но раз собрались – пусть уже на вас и сидят. Отдыхают, гуляют, кушают. Пьют. А гонять их тут – тем более, хлопать – такого в нашем благороднейшем обществе порядочный человек себе не позволит. А иным-прочим не позволим тут МЫ)...

Кажется, антисемитизм – последнее прибежище негодяя. Очень может быть. Уверенней сказать трудно: не хватает настоящего опыта – сам толком вроде не бывал ни тем, ни другим. Антисемитом – уж никак лет 50 верных. Очевидный же свой собственный опыт говорит: шантаж антисемитизмом – любимое прибежище к ногтю взятого Айзенберга Миши, Миши Эпштейна, Иоси Бакштейна. Бори Гройса, Лены Курляндцевой, Серёжи Пархоменко, Лёвы Нусберга, Маратика из Кишинева и многих и многих. Хотя едва ли последнее. И вряд ли последних… Как это ни грустно.

Вы хотите – возитесь, делайте себе какую-то там поэзию, искусство. А Миша Айзенберг – он будет делать прямо стратегию. Где Миша – штаб. У Миши – масштаб. Место Миши – на крантике. У заслонки. Кого куда: кого придержать, кого выпустить. Миша знает. Так Мише сам Бог велел. А кто ещё? Спросите у Миши. Миша – из кафе «Арфа». Миша избран, мобилизован и призван. Высший Мишин кайф – это когда у какого-нибудь лодыря из журналья выскочит фразочка: кого тут нет, тех нет и в русской поэзии. В смысле, кого нет в Мишином наборе. В Альманахе. Вообще – кто не указан им Мишей. Самим, что ли, ещё тут возись, разбирайся... И иностранные лодыри-халтурщики не меньше наших ценят, когда им экономят время, мышление и понимание для действительно серьёзных случаев ихней жизни... Меня в такой русской поэзии, во всяком случае, нет давно, прочно. Навеки, видимо, раз уж до сих пор не случалось быть ни в «Синтаксисе» (Париж, 70-е; в московском 50-х как раз был), ни в «Континенте», ни в «Новом Мире», ни в «Октябре», «Знамени», в издательствах НЛО, ОГИ – ну везде, во всех-всех местах, заклятых этим заклятием. Вот сколько много-много раз меня нет в русской поэзии. Собственно говоря, меня в ней не бывает... А вы говорите «Миша». Что Миша? По сути, рядовой член. Рядовой член сообщества. Шахер махер альманахер.

«Это потому, что я еврей», – соригинальничал Миша. Нет, Миша. Это потому, что ты прохиндей и знал, что делаешь, когда запускал приготу и напускал приготы в сговоре с какой-то театральной дрянью. Всего лишь.

А вообще, если на антисемитизм теперь, оказывается, надо брать анализы и проводить тесты на выявление – иначе же его обнаружить не удаётся – то и не надо проводить тесты. По крайней мере, про себя скажу – тогда и не стоит трудиться, а можно уже прямо сейчас, если кому так хочется, и правда писать меня, скажем, прямо в эти самые антисемиты. Если кому-нибудь так как-то удобней. Почему-то отраднее. Уж если можно про тебя пустить слух, ты – антисемит...

Одно сомнение: не пришлось бы тогда днём с огнём выискивать неантисемитов, про-семитов или как там их называть – во всяком случае, среди лиц с нормальным слухом, зрением и умственным уровнем. Не исключая, кстати, и многих лиц еврейской национальности...

У дьякона Кураева, неглупого человека, статья так и называлась: «Как делают антисемитом». Едва ли, думаю, важна уж так техника, технология – как именно делают. Нет – это интересно, конечно, но всё-таки существеннее, что таки да: делают ведь... Зачем? Кто их знает. Что ли для интересу... Реальный антисемитизм: «Бей жидов», «Дави евреев», «Евреи – вон из страны», «Евреи – в Израиль» – не то, не то. Тот же Макашов на всех экранах – как-то не так увлекательно. Где тут разгуляться высшей нервной деятельности...

Я – 53 года выпуска, мне и всем кругом серьёзно вправило мозги дело врачей. Антисемит я вроде не был, а насчёт колорадских жуков и космополитов хохмили охотно, казалось, и евреи. А что делалось на самом деле – это до меня станет доходить уже после марта 53-го, особенно через литературу-искусство. И лет, думаю, с 15 потом, если не 20, я был большой еврей по убеждениям – опять же, как и многие кругом люди.

Думаю, что в основном и я сейчас тот же, пятый пункт считал и считаю безобразием, и поскольку от нас с Аней где-то что-то зависело (от Ани побольше, от меня совсем мало-редко, но бывало), мы с ней вполне сознательно этот пункт старались если учитывать, то с обратным знаком. Идеологию «Памяти», гг. Глазунова, Палиевского и упражнений в истреблении не нашего духа – в тех же литературе-искусстве – терпеть не могли (и не можем), чего и не прятали (не прячем). Но всё-таки евреем по идее сейчас меня уже назовёшь вряд ли.

И осложняться, и добавляться что-то тут, действительно, стало. Постепенно и не в сфере общих теорий и идеологий, а от собственного конкретного опыта. Защитив диссертацию в 67-м, Аня работала в журнале «Русская речь», где начальство пыталось гнуть профессионально русскую линию и получало постоянный тихий и дружный отпор от большинства в редакции (кстати, русского по национальному составу). Возни и нервов это, однако, стоило. И получать не менее постоянные поплевывания в адрес не тех или иных конкретных подписей в журнале, и только за то, что ты в ней работаешь, получать от лица как бы передовой общественности, со многозначительной мимикой и богатой жестикуляцией, причмокиваниями, подмигиваниями и кивками на сплочённость и могучесть: – Эт-то тебе неспроста-а!.. Зна-ай наших! – постепенно надоедало больше и больше.

Мне наблюдать – и то надоедало. И даже тем более надоедало: я тогда как раз варился в каше каких-то дел с там– и самиздатом и дел с детскими редакциями, где, хоть ты что, не мог уже сколько лет напечатать свои стихи, сперва любезно туда приглашённые... Случалось и сталкиваться кое-с кем из тех, кто поплёвывал, и мне не требовался микробиологический анализ слюны, чтоб знать, чего на самом деле стоят эти плевунчики.

А это – по сути, только начало самостоятельного опыта. Прошло пять, десять, больше лет, и пришлось признаваться самому себе, что честно-начисто-искренне внимания не обращать на национальность – так не выходит. Хотелось бы. Но не получается. И вряд ли тут один я виноват. Конечно, речь не о каких-то процентных нормах – предписанных или самодельных. Просто о рефлексе настороженности, который, хочешь – нет, упирайся – не упирайся, а не может сам по себе не вырабатываться при такой жизни. Лучше, если его меньше – это понятно. Но меньше его будет только при обоюдных усилиях – и это понятно не меньше.

А, смотрю, из еврейской общественности до сих пор многие, похоже, считают единственной нормой безусловный рефлекс 50-х: – В сторонку, в сторонку – дорогу еврею!.. Почему? Еще спрашивает... Антисемит!

И за последних лет 10-15 такой стереотип особенно окреп и утвердился по немецкому примеру. Немецкий пример, ничего не скажешь, серьёзный и видимо благодетельный – для немцев. Рефлекс: – А, Холокост?! Хенде хох! просто сформировал новую немецкую жизнь, сформировал на зависть и на удивление. Но нам пример годится вряд ли. Жизнь у нас всё-таки другая, и всё-таки другая была. Наверно, хуже в целом, но в частностях – когда как. Да, у нас тут было много чего плохого и по этой части. Сталин был, был 5-й пункт, а раньше черта оседлости, была борьба с космополитизмом, и было дело врачей, но Холокоста тут всё-таки не было. Тут было другое. А потому и хенде хоха того не получается. И вряд ли получится – в обозримом будущем. Кто тут от общественности – не взыщите.

Холокоста не было, а вот революции – да. Были. И неплохо запомнились. Из типовых сокрушений о былой якобы святости русской дореволюционной интеллигенции. «До революции антисемитизма стыдились, как дурной болезни...» – сокрушается известный писатель, Илья Григорьевич Эренбург. До революции стеснялись, и что стряслось, и куда подевалось... Писатель тёртый весьма, но в упор не видит странность: смех, уж какие загадки – революция же и стряслась... Нет, что ли?.. С бешеным швондерством на всех уровнях. От ЦК-ЧК до быта-обихода. В «Окаянных днях» есть сцена с натуры: брюнет в пейсах дырявит царский портрет собственной башкой и орёт из рамы: – Теперр я – царрр!!! Монархист Бунин в панике – не из-за портрета царской особы, а что же с дураком этим будет, кто теперь царь... Не тут прямо, так за углом, спустя какое-то время. Да ведь если бы только с одним этим дураком...

Да наконец: 18 из 20 советских первых народных комиссаров – евреи под псевдонимами – так всё-таки: было это, или не было этого? Это же никакие не тёмные предания, не обряды, не каббалистика-мистика, не кровь христианских младенцев, не бредни, короче, а либо факт, либо нет. Не факт. Так как всё-таки? Или это клеветнический факт, как ляпнул где-то когда-то какой-то, говорят, партдеятель?..

Или заикнись чуть, тронь, и тут же произведутся из этого мировые интриги-заговоры против русского народа – либо сверхъестественная сверхгениальность народа еврейского: кому же де и комиссарить так народно, как не им, так, как они комиссарили... Разве? А попроще не может быть объяснений? Например, объяснить нахальством, напором действительно почти сверхъестественным, но никак не скажешь, чтобы невиданным. Да ещё в специфической среде, революционерской, где наверх понятно, кого выпрет. Нахалы из революционеров – нахалы в кубе, нахалы из нахалов. Хоть напором и понятным: вспомнить то же дело Бейлиса, погромы, ту же черту. Но какие уж тут загадки, тайны...

Или так уж неуместно, невозможно поминать этот счёт – 18:2 – в год 60-летия победы над Гитлером и освобождения Освенцима? Статья вообще-то писалась раньше. Но не в этом дело. 60, а не 59 лет ликвидации Освенцима – это значит, что мы на год дальше от Освенцима. Дальше, а не ближе. Значит, на 1/60 убавилось резона, ссылаясь на Освенцим, закрывать тему для обсуждения. А вовсе не прибавилось. Если вообще считать Освенцим таким резоном. Тем более, что тема именно эта: а как бы нам без освенцимов? Без холокостов, без октябрьских переворотов, раскулачиваний и т.д. и т.п.

(Слушайте, и какая такая волна антисемитизма прокатилась вдруг по всему миру, и особенно затронула Англию, Францию?.. Что за занимательная география? Отлично помню шутки-анекдоты – почему нет антисемитизма в Англии? Потому что англичане сами умные, и им не обидно, что евреи – умнее... И вот откуда ни возьмись – оказывается, и в Англии он, антисемитизм... И волна какая-то, и по всему миру. Весь мир, чёрт бы его побрал, изволите видеть, шагает не в ногу... С чего бы это вдруг? Поиски причин явления по всему миру – задача заведомо малореальная. Не проще ли попробовать всё-таки поискать, пошарить на другом конце? Не в том ли дело, что традиции национальной консолидации, консолидированная экспансия, какой ни будь она понятной, исторически обусловленной, не может в конце концов не беспокоить сообщества, внутри которых она ощутима. Пусть мягкая сравнительно экспансия, так и реакциям на неё ещё пока, слава Богу, как будто далеко до освенцимов и погромов. Но напор давний, достаточно стабильный, и любая реакция на него, похоже, 60 лет вызывает в свою очередь стереотип повышенной нервозности: а Освенцим?.. Stop talking! Раньше-позже, а прорвётся же и усталость от этого.

Тем не менее, наверно, правы те, кто бьют тревогу, издают призывы. Только не вредно бы призывы обращать к обеим сторонам.

Насчёт русского хамства известно. Давно, хорошо и, видимо, справедливо. Эта милая черта, знаем, осложняет, бывает, отношения и с Россией-страной, и к России-стране, и к русским как к нации, и со многими русскими как с личностями.

А вот про еврейское нахальство было что-нибудь где-нибудь?.. Это с одной стороны. С другой – и кто ж его не знает, кто на свете живёт...

Подумайте: уже и Солженицын – антисемит... Как смел писать «Двести лет вместе», как смеет и заикаться хоть о винные откупах... Когда уже лет 15 в обороте-обиходе кругом слышно: страна рабов, потомки холопов, правнуки крепостных – и ничего. Внуки комиссаров вполне-таки себе смеют...

«Варвары. Дикое скопище пьяниц...» Стоп. Минуточку. Тогда уж позвольте: – А шинкари – лучше?..

Что на это ответишь? Разве только Антисемит – естественно... Ну, если это не называется нахальство...

А ведь как всё просто на самом деле. Просто нации – ни для дискриминации, ни для преференции. Пойдёшь от одного – придёшь к другому...

Если я начну здесь рассказывать обо всех своих друзьях-евреях, о евреях, кому не могу не быть благодарен, наконец, о евреях, которые на моих глазах реально, а не по блату, делали и сделали-таки наше другое искусство – бок о бок с русскими, украинцами, армянами, грузинами, татарами, прибалтами, санкт-петербуржцами, угро-финнами, индуистами, монголоидами и даже кое-кем из испанцев, не говоря уж про немцев, – будет долго и будет странно. Уже потому, что это я, собственно, и пытаюсь делать всё это время...

Достаточно сказать, что просто собственным реальным существованием в пространстве доступных публике текстов, вопреки всему плотному, вполне нешуточному литературному блату-криминалитету, всей наглой блатной приготе, я на 9/10 обязан Елене Наумовне Пенской и Александру Шаевичу Левину. А ещё и Михаилу Семёновичу Шейнкеру обязан, и Владимиру Соломоновичу Библеру. И чете израильтян Гробманов. И, конечно, не одним им. Не говоря про Леонида Ефимовича Пинского. Которому обязан не один я, а и большая часть лианозовских – хотя бы аудиторией. И отборной – по тем временам...

Короче, не стоит рассказывать мне, какие отличные бывают евреи и кроме Мандельштама. Замечательные… И Пастернака. И Сатуновского. Или Тышлера. Или Рабина. Я это и сам могу рассказать. И рассказываю, как умею. Но на этом кончить не получается. На этом как-то разговор не кончается. А своим ходом идёт и дальше.

Мне-то чего-то казалось, что антисемитизм – это когда евреи (армяне, татары) – они такие-то и такие-то. И с ними надо так-то и так-то...

По-моему, евреи разные. Да и все – разные. И так-то и так-то – вот этого ни с кем не надо. А со всеми надо одинаково. Обыкновенно. В принципе ясно.

Евреи есть, а еврейского вопроса нет – наверно, лучше бы всего. Как у классиков. Так ведь хорошо было классикам: еврей и русский = Ильф и Петров. И никакой мрази.

Но мразь-то – вот она. Кстати, не то чтобы уж мононациональная. Да и революции бывали не национальные же буквально. Другое дело – кого на вид выперло... И национальный менталитет, характер – материи вообще спорные, тонкие. Национальный темперамент – кто шустрик, а кто мямлик – с этим проще, и само по себе вроде бы ни для кого не обидно. И шустрик – когда хорошо, когда плохо. И мямлик – когда плохо, когда хорошо.

Еврей бойчей, видней – тут спорить трудней. Часто ему в плюс, но, знаете, не всегда. То самое, про что говорится: на всех свадьбах жених, на всех похоронах – покойник. Но трудно не замечать стараний на этих достойных похоронах забыть настрого, просто запретить помнить, как непринужденно на той свадьбе колотили посуду...

Бойчей-видней-шустрей, пускай и способней – слушайте, но неужели настолько?.. До сплошной уже, полной-плотной почти исключительной видимости в экспертных сообществах... При таком якобы подавляющем перевесе умов-талантов просто же понять невозможно, как тут и жили до… Особенно до 17 года... Нет – ну как? Цыганский хор, русский балет, еврейская экспертиза – национальные промыслы...

Понятно, что судьба народа – до недавних времён вечного гостя – не простая. Но так или иначе, не менее понятно, что не могла такая судьба не вырабатывать навыков повышенной национальной солидарности. Может быть, оно даже и заслуга, но ведь и проблема. Как не быть тут проблеме. Ну и что – и кругом проблемы. И люди умные с ними как-то справляются. И кто же умные, как не евреи? Наверно. Наверно, так. Но на всякого мудреца... – на умных свои ловушки. Именно на ум ум и ловится. Экспертное сообщество составляется как: по господствующему мнению, по общему пониманию. Верно? Вроде так, если в общем виде. В основном. И разве не бывает, что друг дружку понимают легче и скорей, чем предмет? Чем сам объект экспертизы... Дело житейское... Причём могут как бы и не замечать этого. Общее согласие и общее мнение – почти что одно и то же... Не всегда это легко различимо, не всегда различимо охотно. И для таких заговоров не нужны, не обязательны буквально заговоры, сговоры. Не обязателен и голос крови – это уж совсем дело тёмное. Достаточно: навыков простой, как мычание, солидарности для не очень щепетильных; а для более аккуратных – незаметной как бы механики навыка солидарности экспертного сообщества. Зачем голос крови – всего лишь общий глас. Плюс известный общий интерес. Он механике не помеха. Махинациям – на вид пусть и не очень большим. Для начала. Но не сбивайте общий глас: он и сам собьётся достаточно уверенно. Сообщество – это ведь только так говорится красиво. Сообществу ещё сложиться надо. А в этих кодлах действуют законы толпы на похоронах Сталина. Паники и ажиотажа. Престижа и дефицита. Закон ничтожества множества – такое множество всегда меньше единицы и потому хочет её подавлять и поглощать. Множества, как суммы не плюсов, а минусов. Не лучших качеств. Тут шустряк вертится и вертит. И если шустряк ещё и не полная дрянь, то живо ей станет. Придётся, а не то не удержится. И кодло станет быдлом. Понятно, под самыми актуальными-передовыми знаменами-именами и терминами.

Вот отчего продули выборы? Не от нахальства дурацкого?

– Да, я люблю женщин... Как в лужу... глядел. Известно, откуда пагуба – с Запада... Ну и где на Западе, в какой стране после такой кляксы 40-летний тинейджер держался бы ещё на плаву – вплоть до самого эффекта выборов... В Амстердаме?.. Новом Орлеане?.. Про капитализм они учили по книжкам, где много было громкой музыки про конкуренцию, где выживает сильнейший, и прочий Боливар, которому не снести больше одного... Но можно и без политики. Политики хватает и в нашем деле, литературе-искусстве. Вполне достаточно. И свелась эта политика, если брать в общем итоге, к провокации.

Попросту к параду уродов. Приготе. Светлому образу писателя Ерофеева Виктора в ящике, ключ от ящика в кармане хоть и г-на Швыдкого... К ДУРДОМОСТРОЮ как якобы альтернативе домострою. Ясно, лучше уж домострой... И чья тут провокашка? Если копнуть... Не домостроя ли?

Сообществ же и я навидался. В нашем-то деле... Не стоит говорить, что их нет. Есть, как не быть. Хотя их видеть не принято. Ладно, пока не будем.

И просрались же с треском эти экспертные сообщества в случае хотя бы с Олегом Васильевым, да хоть и Всеволодом Некрасовым... И что – мне теперь не сметь и называть этих экспертов по фамилиям, если они Бегак, Либет, Минкин, Гройс, Бакштейн, Эпштейн, Ингольд, Эткинд, Гельман, Пархоменко, Курляндцева и т.д., а не то сразу антисемит Вс. Некрасов? Рехнулись, господа просемиты – или как там вас, общественность? Соображаете, какой антисемитизм – нет, уже без дураков, реальный антисемитизм – накликаете раньше-позже себе и всем на голову – нет, не из-за Вс. Некрасова, а из-за такой вашей политики? Элементарно блатной. По-наглому.

Говорят, Россия – литературоцентричная страна. Если так, и дрянь же дела, опять же, в самом центре России. Так – не так, а нашему брату, чьё дело, так или иначе, она самая, литература, – ему приходится быть литературоцентристом хошь не хошь. Хотите – считайте это профессиональным заболеванием. Так вот, между нами, литературоцентристами, говоря, дела-то ведь – дрянь действительно. Начисто пропал рефлекс: – А по лапе?.. Без него же в нашем деле – никак, никуда.