Текст книги "Газета День Литературы # 148 (2008 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Исраэль Шамир СЕМЬ ТОЩИХ КОРОВ
Пока настоящий кризис – это одни разговоры, но он ещё может прийти. Если крикнуть «Пожар!» в переполненном кинотеатре, то результат может оказаться плачевным – даже и без огня.
У всего на свете есть причины. Нам говорят, что амери-канские банкиры сдурели, надавали дешёвых кредитов, не думая о последствиях, придумали сложные финансовые инструменты, и сами их не поняли. Другие говорят, что они это сделали не по глупости, а от жадности и близорукости – мол, не учли последствий.
Но американские банкиры и финансисты – не дураки, и не близорукие тетери. Предположим, что они знали, что делают. Как правило, если события происходят, они происходят по воле деятелей, а не против их воли. Горбачев и Ельцин ликвидировали СССР потому, что они этого хотели. Гайдар и Чубайс обнулили сбережения и раздали заводы и месторождения своим друзьям потому, что они это хотели сделать. При этом они тоже говорили о кризисе, который сами создавали – для выполнения своих целей. Сейчас в эту увлекательную игру играют большие профессионалы из Нью-Йорка. Если их не остановить, то они выйдут из этого кризиса ещё богаче, ещё сильнее, а нас опустят и загонят в долговую кабалу.
Нечто похожее произошло в древнем Египте. Сначала было несколько лет изобилия и благосостояния, а потом ударил кризис, и простой народ был закабалён на века.
Вы, наверное, узнали библейскую историю Иосифа и фараона, её недавно пересказал Кудрин для тех, кто забыл. Фараону приснился сон: вышли из Нила семь тучных коров, и после них вышли из Нила семь тощих коров, и съели тощие коровы тучных коров (кн. Бытия, 41). Смысл сна был в том, что семь лет изобилия сменятся семью годами засухи и неурожая. По словам Кудрина, притча призывала запасаться впрок на тяжёлое время. Но в библейской истории были нюансы, которые Кудрин опустил, а в них весь смысл повествования.
Библейская притча совсем не о том, что нужно запасать-ся впрок на чёрный день. Министр финансов фараона Иосиф использовал народные сбережения, сделанные за семь лет изобилия, не для того, чтобы поддержать народ в годы засухи, но чтобы всех закабалить и поработить. История имеет обычай повторяться, но на новый лад. Сегодняшние финансисты использовали модель Иосифа, но улучшили её. Иосиф использовал изобилие и засуху, но они устроили и то, и другое. Сначала они открыли шлюзы кредитов и зацепили на удочку многих, а потом закрыли шлюзы и выкатили своё оружие Страшного Суда – семь тощих коров. Только цель осталась той же – поработить и закабалить народ.
Недаром главный архитектор кризиса, Ален Гринспан приносил присягу на Талмуде перед своей учительницей Айн Ранд, сатанисткой и создательницей культа Просвещённого Эгоизма. Стивен Лендман справедливо назвал его Врагом Народа № 1, а Иен Вильямс охарактеризовал роман Ранд как «кошерную беллетризацию Майн Кампфа дамским пером».
Наши талантливые друзья и единомышленники обвиняют в кризисе его технические орудия – деривативы, свопы, ABS, MBS, CDO, CLO и прочие сокращения. Они подробно объясняют, как сработали эти инструменты, как прошла секъюритизация дебиторских долгов или продажа фиктивных активов. Конечно, любопытно найти ответ на вопрос «как», но вопрос «зачем» более актуален.
Каков был генеральный план нового Иосифа и его братьев? На первой стадии они превратили США в гигантский пылесос богатства народов, запустив печатный станок. Советские деньги называли «дере-вянными», но американские деньги, доллары, даже не деревянные – они попросту бумажные. Кроме денег в прямом смысле слова, пошли в ход и облигации. Советские облигации брали через «не хочу», когда не удалось увиль-нуть, но американские – шли на ура благодаря лучше поставленному агитпропу. Русский газ, арабская нефть, японская техника, африканская руда, китайский труд, шведские машины, французское вино – всё ухнуло в чёрную дыру Америки в обмен на долговые расписки.
Так поступали профессиональные банкроты прошлого: набирали долгов, угоняли капиталы подальше и объявляли банкротство. Этот приём недавно использовали в Америке – сначала приватизировали ресурс, например, электричество, а потом привели его к банкротству – как компанию «Энрон» – и заставили народ выкупать долги. На этот раз они загнали в долговую яму массы американцев и англичан, и с помощью их долговых обязательств обобрали весь мир. Сейчас большинство американцев оказались в долгу, но счастливые избранники смогли скупить всё на свете, все земли и ресурсы, и сейчас они спокойно ждут, пока за это заплатят другие. Их планы «спасения экономики» – это продолжение их же планов создания кризиса. Несколько супербогачей разбогатеют ещё больше, а государства и обычные граждане обеднеют, потому что заплатят за всё. Потом они доведут даже самые преуспевающие государства до разорения, и будут править как новые фараоны – или как новый Иосиф от имени фараона.
С этим можно справиться так же, как можно было справиться и в древнем Египте. Египтяне могли сказать фараону и его министру финансов – все собранные урожаи, вся житница страны – наша. Спасибо, что позаботились сохранить, а сейчас сваливайте. Даже и не мечтайте, что мы пойдём в долговую кабалу, чтобы получить наше собственное добро. Но у древних египтян на это не хватило смекалки. Они не знали, как разрулить проблему, а мы знаем.
Не надо помогать богатеям. Эта помощь всегда выходит нам боком. Так, Россия помогла Америке завоевать Ирак – отказавшись от многомиллиардного долга в пользу Америки, и ничего не получила взамен. Помощь в войне Америки с террором не сдержала антирусский терроризм. Помощь пошатнувшемуся Уолл-стриту будет ещё дороже.
Идёт игра в вершки-корешки, в которую ещё играли медведь и мужик. Они говорят, что добро принадлежит им, а долги – нам, а мы скажем наоборот – все долги – это частные долги директоров и олигархов, а всё добро принадлежит народу. Они говорят – добро приватизировать, а долги национализировать. Нужно поступить наоборот: национализировать добро и приватизировать долги. Все долги, сделанные Миллером от имени Газпрома – это личные долги товарища Миллера. Пусть сам разбирается с кредиторами. А состояние Газпрома – это народное. Его не трожь. Все долги трестов, банков и компаний – это личные долги управляющих. С них и взыскивайте.
Так нужно ответить тем, кто нас запугивает: вы заработали, сейчас расплачивайтесь. Вы покупали футбольные команды, дорогих блядей и шампанское, вы надеялись, что мы заплатим по вашим долгам. Вы надеялись забрать наше добро, сейчас мы конфискуем ваше. Нужно конфисковать всё личное и частное достояние олигархов и крупных менеджеров, обнулить их банковские счета, продать с молотка их дома и движимость. Пусть каждый банкир отвечает до последней копейки за долги банка – лично. Запретить банкротство. Разобраться по всей строгости закона с Голдман-Саксом и прочими новоявленными иосифами. Отдать под суд всех, кто довёл экономику до ручки – они знали, что они делают. Вместе с ними, судить и их пропагандистов и агитаторов, наших коллег, которые давали идеологическое оформление преступникам. Повторить брежневские процессы ворюг – но на этот раз в масштабе планеты.
Можно и нужно сделать и далеко идущие выводы. Мистика монетаризма сломлена кризисом. Уже двадцать лет мировая экономика работает худо-бедно и даже стимулирует прогресс без «настоящих» денег, на пустых ничем не покрытых обязательствах и бумажных ассигнациях. Наши деньги – это фантики, но они работают!
Мир может сделать следующий шаг, и выпустить беспроцентные бескредитные деньги, на которых не будут зарабатывать банкиры. Так успешно работали советские «ненастоящие» деньги – пока номенклатура не обменяла их на американские доллары, заодно обогатившись за счёт обобранного большинства. Сейчас американская номенклатура решила применить опыт российских олигархов и обобрать и американцев, и прочее население планеты. Но мы можем теперь использовать полученное горьким опытом знание – рыночная модель победила в соревновании с социализмом, пользуясь краплёными картами. Запад проиграл экономическую войну с СССР в 73-74-м годах, но СССР, увы, отказался форсировать победу.
Не поздно переиграть результат и сейчас – в союзе с народами Америки и Европы.
Евгений Чебалин ЗОНА
ГЛАВА ИЗ РОМАНА «СТАТУС-КВОТА»
– 1 –
Я, сын ARMENIA MAIOR (Великой Армении), пишу письмо маленькому славянину Васе Прохорову.
Я, Ашот Григорян 84-ый, потомок царя царей Тиграна II Великого, которого знали и уважали римские поэты и летописцы Юстиниан, Плутарх, Вергилий, Тибул, Сенека, Квинтилиан, которого боялись полководцы Лукулл и Гней Помпей – имею к тебе глобальную претензию. И маленькое предложение.
ПРЕТЕНЗИЯ. Клянусь проросшей из тьмы веков «армянской сливой» (prunus armeni-aca), я должен взять с тебя репарацию за геноцид. Три года сельхозаспирантуры мы жили в одной комнате. И все три года ты, на первый взгляд биогенетик, а на самом деле палач, издевался надо мной. Твой храп ночами (так может храпеть лишь племенной жеребец в апогее случки) лез в мой армянский мозг как ржавый гвоздь. Вдобавок ко всему, в спортзале за стеной ты бил ночами по боксёрской груше как кувалдой – с вульгарным гыканьем и кряхтеньем дровосека. И прыгал со скакалкой. Она визжала у тебя котом, которому прищемили яйца. Твоя биологическая злоба к мухам вгоняла меня в шок. Ты мог вскочить как бешеный орангутанг и с рёвом треснуть мухобойкой по столу или по моей руке – чтобы умертвить несчастное насекомое.
Но самым тяжким оскорблением (такое смывают только кровью) был твой ехидный шовинизм к армянскому напитку – коньяку. Я пил коньяк, наслаждаясь ароматом богов. А ты хлестал свою «Столичную» и морщил нос: «Опять клоповник за столом развёл?!»
И я, великий армянин, потомок селевкидов, аршакидов, пройдя трёхлетний ад общения с тобой, не мог дождаться окончания аспирантуры, с которым кончатся мои страдания. Но перед концом учёбы, когда мы защищали кандидатскую, у вас случился бой с Алиевым Кемаль-Оглы за звание чемпиона Юга в тяжёлом весе. Я шёл смотреть на бой с наслаждением: протурецкая горилла должна была убить тебя. Прикидывал: где будем хоронить аспиранта Васю и что я напишу на могильном венке. Азер Оглы был «заслуженный», на голову выше и на 8 килограммов тяжелее тебя. До этого он уложил нокдауном наших мастеров Гарика Аветисяна, Гургена Оганяна и покалечил Возгена Вартаняна.
Весь бой ты драпал от него и защищался – с расквашенным носом и разбитой бровью. Ты измотал гориллу своим драпом. А в третьем раунде поймал момент и весь вложился в хук снизу. Горилла грохнулась в нокаут. Я не забуду, что испытал тогда: национально-исторический оргазм. А он сильней физиологии стократно. Зал бесновался и ревел. Я впитывал в мой армянский геном, в сплетенье хромосом вожделенье от того, как дергаются и елозят по полу волосатые ляжки азертурка, как пялятся бессмысленно его бараньи глаза, как подламываются руки у этого Оглы-еда в попытках встать.
Ты бросил на пол не Алиева. Ты сокрушил двуногих гиен Абдул-Гамида II, Талаата, Джемаля и Кемаля-Ататюрка – создателей МЕЦ-ЕГЕРН (великое злодеяние) ГЕНОЦИДА, всю жизнь питавшихся трупами армян. Их утробы вместили два миллиона наших жизней. Тебя как чемпиона уносили с ринга на руках, азертурка – на носилках. Я, маленький армянин, тогда шёл сзади и, надрывая глотку, вопил, что я живу с великим Васей Прохоровым в одной комнате. И отблеск твоей славы ложился на меня. Я не писал тебе долго. Но появился повод написать: вспомнил про тот бой. В итоге ПРЕДЛОЖЕНИЕ. Вася-джан, приезжай. Я не могу спать без твоего храпа. У меня дома нет мух. Но в комнате, которая уже готова для тебя, я разведу специально этих насекомых: наслаждайся убиением этой дряни. Да, наш коньяк пахнет клопами, а твоя водка не лезет в моё горло. Но дядя, мудрый армянин, подсказал, как сделать для нас общий напиток. Он купит за большие деньги партию клопов у турок (их главный экспорт) и сделает из них настойку на твоей «Столичной». Тогда мы сможем пить из одной бутылки и жизнерадостно блевать на тюркиш знамя: с портретом Ататюрка.
Я жду тебя, Вася-джан. Прилетишь на неделю, клянусь армянскою горою Арарат, – не пожалеешь. Насколько помню, у тебя 56 размер одежды и 44 обуви. Бюстгальтер-лифчик шестого размера найдём тебе здесь. Если ошибаюсь – поправь в телеграмме с датой прилёта. Лететь к нам лучше на орлане белохвостом. С теми, кто летит транзитным рейсом на аистах, потом целая морока: куда девать принесённых младенцев и где шляются их шалавы-матери?
Крепко обнимаю.
Твой Ашот
P.S. Немножко намекну, что здесь имеем: с учётом козлов вонючих, что суют свой нос в чужие письма.
1. Д.п.* T-Timopheevi с ч.хр-м** 20.
2. Уст. к м.р.*** у вышеназванн. д.п. и п. Triticum aestivuml – 3 г. Но есть возможность получить вместо них и остальных д.с.п.**** типа T.Persicum, T.Macha – их аналог с ч.хр-м 32, а главное – с уст. к м. р. и в.т.м.***** 15-20 л.
Это не бред сивой кобылы. Пишу в здравом уме и твёрдой памяти.
–
* Дикая пшеница.
** С числом хромосом.
*** Устойчивость к мучнистой росе.
**** Диких сортов пшеницы.
***** К мучнистой росе и вирусу
табачной мозаики.
« * *
Ашот, в одной связке с Василием, уже лежал метрах в пяти вверху, под каменной грядой, сливаясь в серо-буром, в пятнах, комбинезоне с валунами и россыпью камней меж ними. Свесив голову, подтягивал верёвку, наблюдал за Прохоровым. Тот одолевал крутизну, цепляясь за щели в гранитной скале, волок себя трясущимися руками. Раскрытым, опалённым ртом хватал разреженную пустоту – без кислорода. Почти что в самой глотке неистово рвалось наружу, колотилось сердце, пот заливал глаза. Сквозь сизую пелену в который раз увидел то ли мираж, то ли реальность: в полусотне метров, вознесясь над диким каменным хаосом, стояла на гранитных валунах пятнистая семейка лопоухих гиено-псов, пять особей, сбившихся в стаю. Пушистыми поленьями висели меж задних ног лисьи хвосты. Но в мощном грудном развороте, в массивных челюстях угадывалась волчья хватка, свирепая властность матёрых хищников.
Василий вытер пот, ещё раз глянул – над только что обитаемой грудой валунов пустынно высвистывал ветер.
… Добравшись до Ашота, лежавшего под разлапистым кустом, Прохоров бессильно рухнул рядом, выхрипнул осиплым голосом удавленника:
– Пи-ить… дай пить.
– Остынь. Что, трудовой мозоль мешать стал, чемпион?
– Где родимая мухобойка и обещанные мухи, садист?
– Ещё три дня…
– Через три дня, таких как сегодня, ты похоронишь меня в этих камнях.
– Вай-вай, какие нежные мы стали! Ещё полдня вперёд, два с половиной – вниз, назад.
– Тогда может выживу. А, чтоб тебя!! – Василий охнул, дёрнулся, застыл заморожено.
Скосив глаза, ползучим, медленным движением дотянулся до корявого сучка, торчавшего из куста, сломил его, стал поднимать, готовясь к хлёсткому сметающему удару. Вцепившись в рукав его комбинезона выше голой кисти, расставив рачьи клешни, башкой к нему сидело, пялилось обволосаченное чудище: гигантский скорпион длиной в два пальца. Подрагивал блёсткой синевой на задранном конце хвоста хитиновый крючок.
– Не вздумай! – шипящим гневом хлестнул по слуху Григорян. – Ты эти урбанистские замашки брось: чуть что, сразу за палку!
Он поднял ладонь. Округлой, скользящей синусоидой приблизил её к скорпиону. Нацелившись, неторопливо сомкнул пальцы на буро-чёрном горбике за головой страшилища. Поднял и перенёс его к кусту. Посадил на камень.
– Пандик-джан… ты сильно напугал большого дядю… здесь негде постирать его штаны. Иди, гуляй своей дорогой.
– Откуда в горах эта тварь? – подрагивал в изумлённом возбуждении Василий. – Они же водятся…
– Ну да, в пустыне. В Африке. Pandinus imperator, типичный африканский скорпион, но адаптированный к этому высокогорью, – с заметным удовольствием забросил в разум Прохорова уголь загадки Григорян – пусть жжётся.
Василий откинулся на спину, прикрыл глаза. Ныли, отходили от бешеной нагрузки ноги и поясница. Давненько он не насиловал свою плоть в таком нещадном спринтерском броске: переведённые ночью через границу с Турцией, почти сутки они поднимались к сакрально, сахарно блистающей вершине Арарата.
– Ашот, – не открывая глаз спросил Василий, – ты в самом деле где-то раздобыл этого монстра – донора дикоросов? 36 хромосом, почти 20-летняя устойчивость к фитопатогенам… бред сивой кобылы… в природе нет ничего подобного у эгилопсов… у самого пырея, чемпиона сорняков, пределы: 28 хромосом и 7 лет.
– Значит расшифровал письмо.
– Обижаешь, – Прохоров усмехнулся. – Сами разрабатывали скоропись для лекций. Но в наш гадюшник спецнюхачей в НИИ ты сунул головёшку. У них свернулись набекрень мозги. Ко мне за разъяснением им сунуться нельзя. И они задолбили ректора: что значат все эти: «T.Timopheevi», «с ч.хр-м и в.т.м.», где мои груди для лифчика, на каком таком орлане я полечу, и каких младенцев приносит в Армению аист. Знаешь, что он им ответил?
– Ну?
– У автора письма активная фаза вялотекущей шизофрении.
– Ай, молодец!
– У них шерсть дыбом: генетик – и шизофрения? Такого быть не может.
Ректор в ответ: у либерал-образованцев – сплошь и рядом. Поэт Кручёных всех стихоплётов как кувалдой в лоб своей «поэмой»: ДЫР БУЛ ЩИЛ – и прочая абракадабра. Малевич намалевал «Чёрный квадрат», и вся холуйская обслуга визжит в экстазе: «Мировой шедевр!» И все они считались нормальными, все при деле.
– И что, после этого отлипли?
– После отмашки. Им кто-то дал отмашку.
– Мой дядя в Ереване.
– А кто он?
– Зам председателя КГБ Армении. На их запрос выдал про меня синхрон с мнением вашего ректора: вялотекущий шизофреник со сдвигом в национализм.
– Вот это новости! – Прохоров поднялся, сел, с изумлением вглядываясь в Григоряна. – Так вот откуда у нас всё: оружие, провод через границу, снаряжение и сопровождение до Арарата…
– Как на научнике на мне, само собой, давно поставлен крест. Но быть матёрым торгашом не возбраняется. Поэтому я большой торгаш в Ереване, Вася-джан. И у меня большие деньги на всякие полезные дела.
– А может… ты ещё кто… кроме торгаша?
– Много будешь знать, некрасивым станешь, – лениво потянулся всем телом Григорян.
– Я опять к твоему дикоросу…
– Я же сказал: дойдём до места – всё увидишь сам.
– Дикорос пшеницы в этих горах…
Вкрадчивый нарастающий стрёкот прервал его. Прильнув к ботинку Прохорова, подняв над ним точёную башку, покачивалось черно-блёсткое змеище – в руку толщиной.
– Не дергайся, – неторопливым шёпотом сказал Ашот. Сложил трубочкой губы, издал вибрирующий свист. Свист прервался. Набрав в грудь воздуха, пустил человек в змею воздушную струю. Стрёкот стихал. Маятниковое качание почти угасло.
– Ползи, Беггадик-джан, своей дорогой – негромко попросил Хозяин горы. Поднял ладонь, качнул ею в сторону змеи. Та опустила голову с точёной, ясно прочерченной стрелой, стала стекать в расщелину между камнями. Лаково-чёрный зигзаг её полутораметровой протяжённости истаял в каменном крошеве.
– Твою-у-у-у диви-и-изию… – выплывал и не мог выплыть из потрясения Прохоров. Настоянная на веках гипнотическая властность ползучего гада, облучавшая его, ослабевала, отпускала.
– Какого чёрта эти твари липнут ко мне?!
– Ты извини их, Вася-джан, но твой нашатырный пот поставил на уши всю фауну на этом склоне. Такой химической отравы давно сюда не заползало.
– Что это была за кикимора?
– По-африкански Беггаддер. Bitis Atropos – чёрная шумящая гадюка. Водится в горных районах и на побережье Африки. И на горе Килиманджаро.
– А здесь как оказалась?
– Как скорпион. Как кобра Каперкаппел. Как Strix flammea – сова сипуха обыкновенная, как Upupa epos – удод. И все из Африки.
– Та стая лопоухих псов или волков, что нас сопровождает…
– Дикая африканская собака. Помесь гиены с псами.
– Давно всё это здесь?
– Не очень. Веков сто с лишним.
– Ты можешь не морочить мне голову? Причем здесь Африка и Арарат?
– Скоро увидишь сам.
– Что я должен увидеть?
– Тс-с-с… тихо. Не перебивай.
– Чью-у-у пи-и-и-ить! – кокетливым фальцетом позвали сверху.
Прохоров вскинул глаза. На дальней ветке куста в полутора метрах над их головами сидела серо-бурая птица, чуть больше голубя. Лимонно-жёлтые пятна, как адмиральские эполеты, распластались на её плечах. Роскошно длинные крыла, отороченные белыми каёмками, уютно скрещивались за спиной.
– Пить-пить ци-чьють! – малиновым посвистом озвучилась крылатая гостья.
– Иди ты! – удивился Ашот. – А далеко?
– Пить ци-ци чьть-чьють! – прикинув, отозвалась птаха.
– Не врёшь?
– Цици-пью-пють!! – подпрыгнула, всплеснула крылами пришелица.
– Ну извини. Уговорила, – стал подниматься Григорян. Спросил Прохорова: – Медку с горячим чаем не желаете, ваше графуёвое высочество?
– Шутить изволим, Григорян? Я пол-Армении отдам за эту роскошь.
– Россию отдавай, вашему Хрущу не привыкать. С Арменией мы сами разберёмся. Подъём, отдавало.
Адмиральско-эполетный летун порхал впереди. Опередив на несколько шагов, он садился на валун иль куст и поджидал.
– Ашот, нас что, действительно ведут куда-то? – обескураженно спросил придавленный всей этой чертовщиной Прохоров.
– Тебе ж сказали – к мёду.
– Вот этот шибздик?
– Indicator sparmanni. Обыкновенный медовед.
– Конечно, тоже африканец.
– Само собой. Любимец суахили и всех туземных племён от Сенегала до Мыса Доброй Надежды. Там много диких пчёл.
– И этот Индикатор водит их к диким гнёздам… зачем?
– За угощением. Туземцы забирают мёд и оставляют Индикатору лакомство: соты с личинками пчёл. И этого он ждёт от нас.
… Расщелина в скале облеплена была зудящим роем пчёл. Ашот достал из рюкзака резиновые перчатки, накомарник. Обезопасив руки и лицо, залез по локоть в продольный зев пчелиного гнездища. Жужжащий вихрь клубился, лип к его рукам и голове. Василий, спрятавшись за камень, опасливо следил за экспроприацией. В двух метрах на кусте подёргивался возбуждённо, исходил нетерпеливым писком медовед.
Они оставили ему на камне сотовый ломоть, нафаршированный пчелиными личинками. Ашот нёс сотовый кус на лопухе, его янтарная благоуханность втекала в ноздри, пятнала зелень.
– Сэр Григорян, – позвал Василий, – вы смотритесь здесь махровым спикером в палате лордов. Признаться, впечатляет… но… мы же проходимцы. Здесь Турция, а мы шатаемся по ней, как по своей квартире… абсурд какой-то.
– Проходимец ты. А я – хозяин. Мы здесь хозяева три тыщи лет.
– Вы что, древней Османской империи и Англии с её палатой лордов?
– Дремучее дитя, их ещё не было в зародыше, и не существовало Рима, когда Аргишти, сын Менуа, в восьмом веке до новой эры построил Эребуни – столицу цивилизации Урарту: со своими городами, крепостями, ирригацией и клинописными сказаниями о предке, прародителе всех армян.
– О ком?
– Пра-пра-правнуке Ноя Хайке.
– Насколько помню, у Ноя были сыновья Хам, Сим и Иафет.
– Отцом Хайка был Форгом, дедом Фирас, прадедом Гомер, пра-прадедом Иафет, пра-пра-прадедом – сам Ной.
– Не тянешь ты на вялотекущего шизоида, – глянул искоса Прохоров. Горькая зависть полоснула по сердцу: сидела в армянине, соратнике по науке, глубинная этнопамять. По опыту знал: спроси практически любого русака, увенчанного докторской степенью в его НИИ, – кто из арийских предков возводил Москву иль Новгород, иль Киев, кто строил Аркаим, кто разгромил хазар на Белой Веже, где странствовал и впитывал в себя познания Иисус до тридцати лет, кем был, какую веру исповедовал Иоанн Креститель до крещения Христа, и что за письменность и мифология блистали на Руси до офанфаренных Кирилла и Мефодия, спроси – и будет пялиться на тебя остепенённый, как баран на новые ворота. Поскольку постаралась чужая антигуманоидная банда сколь можно безнаказанно обкарнать, обгадить великую историю ведической Руси и заменить её тухлой белибердятиной вечных изгоев.
– Ложись! – вдруг пригнул к земле Василия Ашот: где-то неподалеку хрипло кашлянул, взрычал матёрый зверь. Ашот сунул соты на лопухе Прохорову. Ползком стал взбираться по крутому склону, сливаясь с валунами. Застыл на острозубой гранитной перемычке, с минуту вглядывался вниз. Ударил кулаком по камню. Спина его подёрнулась. Ощутил Прохоров всей кожей – ругается Григорян калёным непечатным слогом. Ринулся Ашот вниз пятнисто-серой кошкой, снижаясь рваными зигзагами меж каменюк. Не останавливаясь, дёрнул Прохорова за руку, выцедил:
– Идём! – Лицо армянина оцепенело свирепой и гадливой маской.
… Они взбирались по зыбким, осыпающимся уступам, цепляясь за кустарник. И Прохоров в паническом изнеможении ощутил: ещё две-три минуты такой гонки и он рухнет на камни замертво. Ашот стоял вверху. Прильнув к гранитной трёхметровой громадине, он запустил руку в расщелину за валуном по самое плечо. Что-то дёрнул на себя. Упершись в округлость глыбы плечом, надавил на камень, скользя по осыпи ногами. И Прохоров впитал в раздёрганность сознания непостижимое: валун с тяжёлым хрустом стал разворачиваться вокруг своей оси.
Ашот спустил на Прохорова сверху нетерпеливый шип:
– Ты можешь порезвее шевелить своим научным задом?
Он втащил соратника за руку на площадку рядом с собой. Протиснулся в разверзшийся проход, втянул Василия. Упёрся плечом в камень. Глыба встала на место.
Во тьме вёл Григорян Василия за собой, сворачивая в стороны круто и внезапно: вздымающийся маршрут в кромешном гроте был пройден им, скорей всего, не раз.
– Ашот…
– Стоять! Здесь ничего не трогай. Вопросы потом.
Чиркнула зажигалка, выхватив из тьмы искрящуюся, будто облитую глазурью стену. В неё впаялись два бронзовых старинных трёхсвечника. Ашот зажёг их. Они стояли под двухметровым, отблескивающим слюдяными блёстками, сводом. Стена с подсвечниками ощетинилась железно-коваными штырями. На них висели автомат, винтовка с оптикой, ракетница. И арбалет с колчаном, полным стрелами. Жирно маслилась на корпусах оружия смазка.
– Ашот, ты хочешь, чтобы у меня поехала крыша?
– Василий-джан, ты можешь рот не раскрывать минут пятнадцать? – спросил Григорян.
Он вламывался в предстоящее дело с неукротимой торопливостью. Шагах в пяти от них упиралась в потолок четырёхногая стремянка. Ашот снял арбалет, извлёк тряпицу из колчана. Снял смазку с дуги арбалета и приклада. Напрягшись, натянул тетиву. Уткнул оперённый задок стрелы в неё, шагнул к стремянке. Рядом с ней свисал с потолка трубчатый цилиндр с глазками окуляров и ручками.
– Можешь подглядывать, – кивнул на окуляры Ашот. Он поднимался по стремянке. Добравшись до верха, разогнулся, упёрся головой в свод грота. Свод продавился и разъялся щелью: брезент, окрашенный под камень, зиял прорехой. Ашот просунулся в неё по пояс, втащил за собой арбалет. Прохоров двинулся к свисавшему цилиндру – по виду перископу. И ощутил в руках помеху: брусок пчелиных сот истекал янтарным соком, пятнал лопух, сочился с него нитями на пол. Василий огляделся, пристроил лакомство в гранитной нише, выдолбленной в стене. Взялся за ручки перископа, прильнул глазами к окулярам. Навстречу взору скакнул величественный вздыбленный хаос камней и скал: граниты, гнейсы, острозубое рваньё базальта в щетине низкорослого кустарника – набрякло всё рубиновым окрасом позднего заката.
В полусотне метров на узкой, едва приметной среди камней тропе дёргались двое турок с автоматами. Нетерпеливой и опасливой досадой насыщено было их топтанье: двое, истекая паникой, звали третьего.
Закинув автомат за спину, третий – молодой и резвый, метался по осыпи средь валунов. Замахивался крючковатой палкой и бил ею по камням. Какая-то невидимая Прохорову живность спасалась бегством от погони погранца. Турок, вихляясь туловом, попал-таки по цели. Остановился, бросил палку. Нагнулся, стал что-то поднимать. Поодаль, почти сливаясь с камнями, за ним наблюдала стая. У вожака, готового к броску, стояла дыбом шерсть на загривке, светились рафинадной белизной в оскале зубы.
Василий видел в перископ лицо охотника, блаженно-хищный охотничий азарт на нём. Турок разогнулся, вытянул руку. Из кулака свисало блёсткое, полутораметровое веретено змеи. Оно подёргивалось в судороге издыхания.
– Шакал… тебя ещё не научили, как вести себя на склонах Масиса!
Шипящий клёкот от Ашота канул вниз, к Василию, застрял в его ушах калёной стружкой. Младой и резвый турок, между тем, развернувшись к старшим, потрясал увесистым, уже затихшим гадом… Беггадиком?! Тем самым?
Негромко, хлёстко цокнуло над головой Василия. Оторопело выдохнув, увидел он: воткнувшись в турко-зад, торчала из него оперённая стрела. Истошный вопль пронизал рубиновый закат над Араратом, шарахнулся по скалам эхом. Оно просочилось в грот через гранитность потолка. Не смея двинуться и выронив змею, безостановочно орал охотник на гадюк.
Ашот спускался по стремянке. Точёная изящность спущенного арбалета отблескивала надменным, свершившимся возмездием. Последнее видение впиталось в память Прохорова: двое, треща игольчатыми огоньками из автоматных стволов, бежали к раскоряченному третьему. В заднице которого дрожало оперение стрелы, проросшей из тьмы веков: армянская стрела всегда торчала из задов завоевателей – Парфении и Рима, арабов и сельджуков, османов, персов, селевкидов.
– Конец кина, – Ашот с настырной мягкостью оттёр Василия плечом от телескопа. Взявшись за ручки, опустил его на метр к полу. Пояснил: – угробят пулей оптику – возни на месяц.
– И что теперь? – Прохоров подрагивал в ознобе.
– Не больше, чем всегда, – сцедил усмешливо Ашот, – пригонят вертолёт с десантом. И те прочешут весь этот участок. Для вида расстреляют пять-шесть рожков по скалам, по камням. И уберутся с мокрыми штанами.
– Так уже было?
– Много раз.
– И что, ни разу не наткнулись на этот схорон?
– На нём топтались. Гадили от страха. Но ни одна ищейка ничего не обнаружила. Здесь мы хозяева. И сделано всё по-хозяйски.
– Где… здесь?
– От армянской границы до места назначения, куда идём, ведёт запретная для них Зона трёхсотметровой ширины. Им разрешается пересекать её строго по тропам. Рысью! Сойти с тропы для турка пограничника – значит стать дичью для охоты. Они уже познали, чем всё заканчивается за пределами тропы: стрелою или пулей, укусом скорпиона или гадюки. Иль нападением собачьей стаи.
– И турки терпят это на своей территории?
– В конце 1916 года младотурки устами своего главаря Талаата сказали американскому послу Маргентау: «Армянского вопроса практически не существует!»
Потом Талаат добавил: «Но окончательно мы его решим, когда Ротшильды, Рокфеллеры, Шиффы решат руками Троцкого русский вопрос».
За пятнадцатый-шестнадцатый год кемалисты истребили полтора миллиона армян в геноциде. Пятьсот армянских монастырей, церквей, соборов было разрушено. А в двадцать первом году троцкисты примкнули к геноциду: подписали с турками договор в Карсе. По этой проститутской местечковой бумажонке Армения потеряла области Карса, Ардагана. И гору Арарат – священную для нас и человечества. К её вершине поднимались поклониться АЛТАРЮ, ПРИБЫВШЕМУ ВЫСОКОЙ ВОДОЙ, мой дед и прадед. Тогда наши вожди диаспоры сказали младотуркам: вот эта Зона была и останется нашей.
