Текст книги "Газета День Литературы # 60 (2001 9)"

Илья Кириллов ПРИВЫКАНИЕ К «НЕ-ЖИЗНИ»

Состояние современной отечественной литературы настолько сложное, болезненное, что уже невозможен или почти невозможен обособленный художественный анализ вне учета тех настроений, сомнений, надежд, стереотипов, которые образуют так называемый литературный контекст вокруг любой книги, любого автора.

Узнав некоторое время назад о готовящейся к выходу в свет новой книге Валентина Распутина, я предполагал посвятить рецензию анализу ее художественного качества. И вот книга передо мной: прекрасное вагриусовское издание, но говорить о ней мне придется, отталкиваясь от последней статьи Владимира Бондаренко «Сон патриотов».

«Возьмем за аксиому, – пишет мой главный редактор, – что именно наше традиционное направление в литературе способно вернуть читателя к книге, способно объяснить всю народную драму конца ХХ века, дать читателю надежду на возрождение. Где он прочитает такие книги? Какое издательство их напечатает? Какой книжный магазин будет их продавать? Надо признать, что мы сами на данном этапе проиграли войну за мир человека нашим радикальным либералам».

Сон патриотов рождает чудовищ.

Либеральное направление, завоевав подавляющие позиции в российском литературном пространстве, способно сегодня изменить саму структуру этого пространства по своему усмотрению. Внутреннее замешательство оппозиционной культуры, нарастающие идеологические разногласия в ней (наиболее яркими символами этих разногласий могут служить статьи, с одной стороны, «Писатель и власть» Владимира Личутина, с другой – «Красная ласточка революции» Александра Проханова), издательское и социальное бесправие ее представителей вполне могут быть использованы, чтобы ввести эту культуру в ничтожном процентном соотношении в общую систему, вовлечь в игру по своим правилам. Схема, которая была осуществлена в общественной жизни и сделала политическую оппозицию и безопасной, и управляемой.

Не является ли изданная в «Вагриусе» новая книга В.Распутина подтверждением, что события развертываются именно таким образом? В сущности, подобное предположение сделал в финале своей статьи и Вл. Бондаренко, написав, что «наших талантливых писателей могут в ближайшее время приблизить к себе и „Олма-пресс“, и „Эксмо“, и „Дрофа“, и даже буржуазнейший „Вагриус“. Чернуха читателю надоела». Все так, только не в заботе о читателях тут дело.

«Вагриус» и многолик, и однообразен.

Нельзя не признать, что в области издания современной российской литературы это на сегодняшний день безусловный лидер. В середине 90-х здесь была основана серия «современных российских прозаиков», она регулярно пополняется, рекламируется, выдерживается в едином, весьма шикарном полиграфическом исполнении. «Вагриус» выпускает дополнительные тиражи удачливых книг, в том числе в измененном, «карманном» формате.

Любое издание сопровождается жестким предупреждением о защищенных правах автора и издателя.

За всем этим стоит хорошо усвоенный опыт западного книгоиздания. В образе «Вагриуса» не просматривается временщик, напротив, чувствуется, что на российский книжный рынок он пришел как хозяин, и пришел надолго.

За эти годы изданы десятки отечественных прозаиков. «Вагриусу» обязан своей невероятной известностью Виктор Пелевин. За исключением самых первых произведений, именно они издавали всего его вещи. Вложившись в него, сделали ему имя. Впрочем, это единственный, кажется, пример, когда в отношениях с автором «Вагриус» прошел такую дистанцию. Парадоксально, но факт: будучи серьезнейшим конкурентом «толстых» журналов, отнимая у них хлеб, «Вагриус» в своей издательской политике в большинстве случаев полагается именно на первоначальный журнальный отбор, особенно в работе с молодыми, малоизвестными писателями. В обход журналов он публикует только авторов со сложившейся уже репутацией (В.Аксенов, В.Войнович, Л.Петрушевская).

Сей факт требует вопроса: нежелание излишних затрат и риска или неуверенность, неспособность рассмотреть потенциал автора? Именно это обстоятельство отличает «Вагриус» от западных издательств, рискующих, работающих без «посредников». Кстати, В.Пелевин тоже не очень «чистый» пример, все-таки он публиковался еще до «Вагриуса», и уже тогда к его сочинениям сложился определенный интерес. С другой стороны, многое из того, что «Вагриусу» преподносят журналы и что он слепо порой публикует (проза Г.Щербаковой, В.Пьецуха, А.Кабакова, М.Вишневецкой), в перспективе способно уронить его всеми правдами и неправдами достигнутый престиж.

Еще: вагриусовцы пользуются «услугами» только либеральных журналов, сочинениями проверенных авторов «Нового мира» и «Знамени». В.Распутин здесь исключение. Исключение, в котором заинтересованы прежде всего издатели: в несколько изменившихся идеологических условиях такая публикация дает им возможность сделать новые штрихи к имиджу.

И вот, наконец, книга!

Бoльшую ее часть составляют давние вещи: «Последний срок», «Уроки французского», «Что передать вороне», ранний, редкий по силе и красоте рассказ «Василий и Василиса». Среди нового – рассказ «В ту же землю», а также «Женский разговор», «Новая профессия», «Нежданно-негаданно». Рассказ «Изба», о котором я когда-то восторженно отозвался в одном из своих обозрений. Как факт текущей литературы, думаю, он и сейчас вызвал бы у меня подобную оценку.

Но как прекрасно все-таки, что вышла эта книга, наиболее полное собрание старых и новых произведений писателя! Ибо не по разрозненным журнальным публикациям должно складываться мнение о литературном творчестве. В данном случае, правда, объединение под одной обложкой прежних и новых вещей сослужило автору скорее дурную службу: их уровень слишком разнится.

Принято говорить о глубоком психологизме В.Распутина, и с этим обстоятельством трудно спорить. Следует сказать также об исключительной этической одаренности его как художника. Этические конфликты являются самым важным движущим началом в его творчестве, только в этих случаях сюжет получает плодотворную почву для художественного осуществления, подлинную психологическую подоплеку. Только тогда произведение обретает внутреннее единство, завершенность. Припомнить в этой связи можно «Последний срок» и «Живи и помни», «Василий и Василиса» и «Век живи – век люби», даже «Уроки французского». В других произведениях, не несущих в себе подобного напряжения, теряется внутренняя логика, как следствие – путается сюжет и психологические переживания, казалось бы, достаточно изощренные, ситуацию не спасают.

Психологизм В.Распутина – общее место во всех рассуждениях о писателе, но забывают, что этот психологизм в основных своих выводах вторичен, это плод внимательного чтения. В отдаленные, действительно малоизведанные закоулки человеческой души он предпочитает не вторгаться или делает это крайне редко. Впрочем, именно такая попытка предпринимается в рассказе «В ту же землю» (1995), неожиданный пример, когда В.Распутин готов идти до конца. Но какая вместе с этой решимостью скованность в художественных образах! Нечеткость координат, точнее, сознательный отход от этической логики в данном рассказе влечет крайнюю неуверенность художественную. Психологизм ради психологизма как самостоятельная литературная задача не для Распутина, в отличие от многих западных авторов.

Напротив, настоящим внутренним единством и художественной силой наполнена «Изба» (1998). Здесь В.Распутин прежний, писатель-этик, писатель-"деревенщик".

Наряду с рассказом «В ту же землю» есть в книге и другие, призванные отразить современность. В них, правда, он уже никаких психологических поисков не предпринимает, но присутствует все та же моральная растерянность, диктующая художественные изъяны: сюжетные сбои, языковую неряшливость. Сплошь и рядом он сбивается в этих рассказах на очерковость. Особенно отчетливо это видно в затянутой и какой-то полой внутри «Новой профессии» (1998). Бледный, жалкий образ главного героя Алеши Коренева – единственное, чем запоминается рассказ. Множество таких людей сейчас встречается в жизни. Это «лишние люди», в прямом смысле слова ставшие таковыми после чудовищной социальной ломки, произведенной в России. Как в жизни, в литературе к ним испытываешь ту же щемящую сердце жалость. К тому же никогда не исчезает возможность превратиться в одного из них. «Еще недавно он верил, что вот-вот должно что-нибудь произойти, что непременно вытащит его из этой комнаты и из этой жизни и поместит в приличное положение, но проходили месяцы и месяцы и ничего не менялось. … На деньги, заработанные сегодня, Алеша мог бы, наверное, купить новую лежанку и не мучаться по ночам, задирая ноги, как в гамаке. Но менять в своей комнате ему ничего не хочется. Конечно, это не жизнь, но, украшая эту не-жизнь, он никогда из нее не выберется».

Взгляд скорбный, лишенный малейших иллюзий по поводу того обновления, которое обещает людям новый уклад. Как и прежде, В.Распутин привержен в своем творчестве чувству любви, жалости, долга, но ныне эти ценности скорее декларируются им, нежели воплощаются художественно. Новая эпоха вовсе не закалила писателя морально, и ни о каком «духовном твердении» (эти слова, сказанные им о новейшем творчестве Вл. Крупина) в его случае говорить не приходится. И самой горькой иронией выглядит та «компенсация», которую теперь В.Распутину предоставляет судьба, включая его в созданный неведомыми проектировщиками новый пейзаж русской литературы. Дело ведь не в том, что автора приближает к себе издательство иного идеологического направления, где его выход к читателю всегда будет жестко дозирован. Проблема в том, что предпринимается еще одна попытка, и небезуспешная, компрометировать самую идею иерархии в литературе и духовной жизни страны. Наряду с «объяснением народной драмы конца ХХ века» (Вл. Бондаренко), которую дают в «Вагриусе» В.Пелевин и В.Войнович, В.Пьецух и Г.Щербакова, будет представлена и «версия В.Распутина».

Что ж. Не станем умалять его прежних заслуг в русской литературе, они действительно исключительны. Лучшие произведения В.Распутина навсегда останутся символами ее своеобразного расцвета в 60-70-е годы. Странным является лишь то обстоятельство, что последние полтора десятилетия в новую совершенно эпоху духовного и художественного упадка мы ждали еще одного Распутина, книги которого не уступали бы первому. Но для этого, для соответствующего ответа на вопросы новой эпохи воистину нужно было родиться вновь. Мы же априори вознесли его образ на ту художественную и духовную высоту, которая в принципе должна была принадлежать другому художнику – или не принадлежать никому. Признаемся хотя бы сегодня в этой нашей общей ошибке.