Текст книги "Газета День Литературы # 112 (2005 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
В.Б. Как ты относишься к жёсткой критике в свой адрес? Я заметил, тебя критикуют волнами, одно поколение отстрелялось, вдруг за тебя берётся другое. К примеру, та же Анна Козлова, Олег Павлов, Илья Кириллов… Ты спокойно воспринимаешь критику, с определенным юмором. Не уничтожаешь в ответ противника. Но в душе-то кошки скребут?
С.Е. Молодые пусть учатся на мне. Не жалко. Жалко их самих. Илья Кириллов вообще – мой ученик, я очень переживал, когда он заболел. Хотел и сам ему помочь. Пусть обращается. Илья очень талантливый человек. Что касается Анны Козловой, наверное, она искренне считала именно так. Думаю, она не очень внимательно прочитала сам роман о Ленине. Скорее, отклик по теме. Он ей ещё не по зубам. Хотя девочка, конечно, талантливая. Удивительно, но роман о Ленине был распродан мгновенно. Мне один букинист сказал, что книги Есина не сдают в букинистические магазины. Это чего-то стоит. Почему-то мои томики оставляют себе на будущее. Трудно быть в форме, трудно удерживать внимание читателей.
У всех на слуху ещё какие-то привычки ХХ века. Ты сделаешь один раз стоящее, и уже тебя не забудут. Я хорошо помню, как один мальчик написал целый донос на моего «Гувернёра». Потом налетели на «Затмение Марса». Вот Аня Козлова разгромила моего Ленина. Илья прошелся по моим «Дневникам». Думаю, что-то напишут по поводу «Марбурга»… И пусть пишут, я очевидно, с виду – лёгкая добыча.
В.Б. В «Марбурге», конечно же, увидят тебя самого и твои старческие стенания, рефлексию, постоянные мысли о смерти. Тем более, они в романе на самом деле главенствуют. Это твой итоговый роман, и самый рефлексирующий, подводя итоги, ты сам же спрашиваешь: зачем всё это? И нужна ли эта жизнь с её вечными проблемами и переживаниями? Не легче ли умереть?
С.Е. Смерть меня привлекала всегда. …Если ты не задумался о смерти, значит, этот день для тебя прошёл даром. Первая часть романа «Марбург» биографична, но только по фактуре. А наполняется она совсем другим, крайне обобщённым смыслом. И потому ссылки на меня бесполезны. А сейчас я пишу очень озорной роман. Героем романа будет Литературный институт. Заранее жду постные и обиженные лица, не понимающие, что роман-то не о них, о людях вообще. Так и «Марбург» возник из моих постоянных поездок в этот город, с которым мы дружим институтами. Встречи, совещания, симпозиумы, а художественный-то материал копится. Писательство – это же физиологическое состояние. Разбух этот художественный материал, прорвало, я и придумал сразу какой-то сюжет.
В.Б. Ведь это же парадокс, что ты – ребёнок репрессированных родителей, а в университет поступил. И не только ты поступил, но и Бородин поступил, и Золотусский поступил. И далее аспирантура, школа при ЦК КПСС. Может, и обращали внимание, но, думаю, особенно не мешали жить. Это были личные переживания, но они не влияли на твою общественную жизнь. Впрочем, и у меня отец строил на севере железную дорогу отнюдь не добровольно. И построил. И жену там же на севере нашёл. И нас троих нарожал. Помню волнения и шептания родителей, но в своей жизни я никогда не ощущал явного давления, всего того, о чем любят писать наши либеральные оппоненты.
С.Е. Ты абсолютно прав. Советская власть мне много дала. Выучился в университете, не было семейного воспитания. Я учился у знаменитых профессоров. Это сейчас Чупринин с ехидцей пишет: закончил заочно филфак. Мол, не то образование. Или закончил Академию общественных наук при ЦК КПСС. А большего рассадника свободомыслия, чем эта Академия – я не знал.
В.Б. Её закончили и крайние русские националисты, тот же Боря Миронов, и крайние наши либералы.
С.Е. Это потом мне всё в вину поставил Слава Огрызко в своей статье. И то, что отец сидел, и то, что я Академию при ЦК КПСС закончил – во всём виноват. И то, что я «Имитатора» написал – виноват. И то, что он свою статью обо мне назвал «Имитатор», я тоже виноват… Значит, что-то зацепило.
В.Б. А почему сейчас замолчало так много писателей? Не хватило энергии? Оказались ненужными? Особенно в провинции?
С.Е. Тот же Георгий Баженов, чудный прозаик, почему молчит? Что делает? Или публикуется в «Нашем современнике» Михаил Тарковский, невероятной красоты писатель, а его почти никто не замечает. Петр Краснов пишет в своем Оренбурге сильнейшую прозу, я так рад, что сейчас ему решили дать премию «России верные сыны», но ведь о нем никто не пишет в наших столицах.
В.Б. Я искренне рад, что выдвинул его на премию, и моя кандидатура прошла. Но получается, жил бы он в Москве, вернее заметили бы? Писатель должен жить в Москве? Рождаться в провинции, а жить в Москве?
С.Е. Очевидно. Я – москвич. Я люблю Москву – это мой город. Всю жизнь тут прожил, проработал. Еще до боли в сердце люблю Калугу, где прошло моё военное детство, люблю Кострому, которую описал в своей первой повести. Любил Рязань. Это уютные русские города. Сегодня Москва – некий всемирный конгломерат. Чего-то слишком много разного. Как Вавилон. Город настолько стал интернациональным, настолько лишился старых московских корней, что перестал мне быть близок.
В.Б. Может, это и вопрос из прошлого, но нужен ли герой литературе?
С.Е. Не знаю. Могу только сказать, что я своих героев не любил. Так у меня сложилось. Люблю только героев своего последнего романа «Марбург»: и Ломоносова, и Пастернака, и жену профессора Новикова. Безумно люблю собаку, которая была списана с моей. Увы, она умерла, не успев прочитать о себе.
В.Б. Как ты пришел в литературу, были ли учителя?
С.Е. Я был не очень толковым мальчиком, но ходил в какое-то литературное объединение при университете. В университете я впервые услышал имя Пастернака, не знал, кто такая Цветаева. Там было два объединения, одним руководил Николай Старшинов, другим – Павел Антокольский. Я был у Антокольского. Помню, он сунул палкой в меня и ещё в одного Сашу – из этих ребят что-то будет, из других – ничего.
В.Б. А были в жизни события, которых ты хотел бы избежать?
С.Е. Я хотел бы, чтобы всё повторилось так, как было. Даже с самыми большими неприятностями, которые случались.
В.Б. Что бы ты назвал наиболее ценным в своем творчестве?
С.Е. Вспомнил ещё об учителях. У меня был один большой учитель. Это Юрий Васильевич Бондарев. Я был в его семинаре. Он мне тогда дал два или три совета. Я ими пользуюсь до сих пор. Советы очень простые. Он сказал – пиши роман. Прочитал несколько моих рассказов, и сказал – Сережа, эту манеру вы уже освоили… Это был для меня урок на всю жизнь: писатель всегда должен писать что-то новое.
Теперь, о наиболее ценном, что сделал. На мой взгляд, я открыл нового в нашем времени героя. «Имитатор» – это был второй этап. Первый этап – «При свете маленького прожектора». Мальчик, который работал в книжном магазине. Они братья с героем «Имитатора». Но всё-таки, может быть, самое главное, что я написал – это «Дневники». И третье, я полагаю, что мои романы ещё не прочитаны. Я абсолютно уверен, что нашу эпоху будут изучать по тому, что я написал. (Улыбается.)
Сергей Викулов ДОСАДА (заметки на полях книг провинциального поэта)
Юрий Асмолов... Сегодня это широко известный в Курске и совершенно неизвестный в России русский поэт, автор пяти книг стихов. А начинал он, по его признанию, «на развалинах Советского Союза», лет 15 назад, когда «НАШЕ» вдруг стало «МОИМ», положительный герой – отрицательным, а от комсомола, в котором состоял, только «МК» – «любимая газета проституток» (Вл. Бушин), да её старшая сестра «КП».
Не самое лучшее время для начала. Хотя, как сказать... Помните: «Будет буря – мы поспорим и помужествуем с ней».
Радостно, с душой нараспашку встретил Ю.Асмолов перестройку, не видя в ней ничего такого, что противоречило бы его представлениям о жизни. В эйфории новых чувств на бумагу выплеснулось: «И себе не буду лгать: / В эти годы вьюжные / Хочется стихи слагать / Сильные и нужные». В полном согласии с одним из громких лозунгов перестройки («гласность!») он взывал к стихотворцам родной курской стаи: «В себе копаемся, слепцы, / А глубже жизнь копнуть не смеем. / Поем о вёснах, но скворцы / О них споют куда сильнее!» Явно подзадоривал сверстников и показывал личный пример: копал! В пользу перестройки, конечно, потому что верил в неё, как верил тогда ещё и люд деревенский, – в этом он, молодой агроном, убеждался в каждой, в какую бы ни заглянул, избе.
Слушал, – в той и в этой, с надеждой повторяемое: «Уж теперь-то заживём!», радовался переменам, сравнивал: "Так, наверно, в День Победы, / С комом в горле от потерь, / Думали хмельные деды: / «Уж теперь-то... Уж теперь...» Но, увы, надеждам земляков не суждено было осуществиться. Перестройка на глазах превращалась в разгром – до фундамента! – всего, что было построено за 70 лет после 1917 года.
И скоро в тех же избах его, агронома и поэта, всё чаще стали «угощать» совсем другими разговорами:
Говорил мне старик:
– Весь хвораю... Понимаешь ли ты?
– Понимаю.
– Я протопал войну – не одну.
Я пахал – поднимал целину...
А мой внук – оглоед-сатана —
Говорит мне теперь: "Нахрена,
Нахрена, дед, ты кровь проливал,
Нахрена, дед, ты землю пахал"...
И на рынок стащил ордена...
А после этого тревожное резюме поэта: «...С кем ты жить остаёшься, страна?»
На главных площадях городов, на гранитных пьедесталах по-прежнему возвышался Ленин... Рядом, почти у его подножья, тысячерукое, многоголовое чудовище – толпа, скандирующая имя нового «вождя», про которого она твёрдо знала только одно: может хорошо выпить и лечь на рельсы.
Возвратясь с такого митинга домой, поэт хватался за перо и, почти в дневниковом стиле, врубал в заветную тетрадь:
Заварена крутая каша,
Хлебаю порцию свою.
Вокруг всё наше и ненаше:
Я Родину не узнаю.
И страдал, видя, что «НЕНАШЕГО» с каждым днём становилось всё больше.
Наглым, поистине соревновательным образом растаскивалось, разворовывалось народное добро. Новые Остапы Бендеры, боясь, что народ прозреет и возмутится, ударили по его мозгам отроду неслыханными словечками: «приватизация», «ваучер», «дефолт», «менеджер», «рейтинг», и буквально оглушили, оглупили его. Да так, что видя, как выносят из его обжитого дома последние, ещё не распоротые стулья, он не то что не шевельнулся, не охнул даже.
Сам поэт разгадал-таки подлинное нутро приватизаторов: «Хищные люди» – так он озаглавил стихотворение о них:
Как много их сегодня – тыщи, тыщи...
Речами и манерами слепя,
Они находят тех, которых ищут,
Чтоб кинуть, как под поезд, под себя.
В острых социальных конфликтах, тип людей, живущих по принципу «моя хата с краю, ничего не знаю», проявляется особенно зримо. Ю. Асмолов не мог не заметить этого. Заметил и твёрдо решил, что «хата с краю», как символ определённый жизненной позиции, – не для него. «Я хату ближе к центру / Переношу свою!» – заявил он в стихотворении, посвящённом этой теме. И поместил его чуть ли не на открытие первого сборника своих стихотворений («Просинец», 1995 г. Курск), выразив тем самым намерение во всех сценах народной жизни быть действующим лицом, а не зрителем.
С тех пор вышли в свет ещё четыре сборника его стихов: «На крутояре» (1996г.), «Строкой любви и состраданья» (2000г.), «Озимая пшеница» (2004г.), «Письма из деревни» (2005г.). Прочитал их и с радостью отметил: поэт не изменил продекларированному принципу. Он всегда с народом, знает его думы и чаяния; непреклонен в противостоянии унижению его, особенно в социальной и культурной сферах.
Вот он в одном из дальних уголков курщины. Время – начало девяностых. Деревня – кипит...
...Кучкуясь возле ближней хаты
И куря безбожно самосад,
Речи, непригодные к печати,
Мужики, подвыпив, говорят.
Поэт, конечно, знает, какие именно речи мужиков «непригодны» к печати, да и сами мужики – тоже, но держа в уме наставления Шустрова (так они называли Шустера – ведущего программы «Свобода слова», говорят, не оглядываясь, демонстрируя своё, не совпадающее с шустеровским, понимание происходящего. Поэту так понятны и так близки разговоры мужиков, особенно по языку, что в стихах порой трудно различить, где говорят они, а где он сам. Словарь деревни Молотычи, в которой жил он у бабки и деда с младенчества (родители продолжали мыкаться по чужим квартирам в городе), растворился с годами в его поэтическом словаре, став самой выразительной его частью. Но всё равно, ещё и теперь ему занятно и весело, как он сам признался, «в деревеньках подкарауливать, словно жар-птиц, коренные слова». И значит – коренные проблемы...
Телевидение – не просто равное чуду достижение XX века, это открывшийся человеку великий божественный замысел проповедовать добро и обличать зло не с амвона, а с небесной башни, и не на свой только приход, а на всё государство сразу, на всех граждан его. Советское телевидение пренебрегло этой возможностью. По глупости ли, сознательно ли – сейчас не будем разбираться. А если порой оно, вместе с радио что-то всё же проповедовало, то делало это, в отличие от «Голоса Америки», к примеру, бесстрастно, вяло, невнятно, не бросая на стол все козыри, бывшие у него на руках.
Результат известен. Ю.Асмолов мужественно напомнил о нём: «Ведь мы разбиты до войны /Почти без пламени и дыма». Понятно, о чём речь: разбиты в войне, которая называется «холодной».
Изменилось ли что-нибудь в этом смысле на нашем телевидении сегодня? Изменилось! В худшую сторону.
Стихотворение Ю.Асмолова, которое приведу ниже, обращено, конечно же, не к олигархам, раскупившим, как породистых лошадей, телеканалы, – к государственным деятелям. Вы...
Неужто позабыли, что молитвы,
Стихи и песни, пламенная речь
Способны разгромить врага до битвы,
Что Слово – Бог, а меч – он только меч.
…………………………………………….
Чтоб не застыть, зимой умеют пчёлы
В клубок сбиваться – люди не смогли.
И ходит ходуном большой наш улей,
И точит лезвие на брата брат,
И жалят, жалят, разроившись, пули,
И правых, и неправых – всех подряд.
Им радостно, сигнала ждущим ордам,
А я тону в безвылазной тоске.
И кажется, что я пишу на мёртвом,
Забытом напрочь всеми языке.
– Великий, могучий! – гордится родным языком каждый русский писатель. Он верит: книга, написанная на русском языке, будет прочитана, произнесённая речь – услышана. Нет веры в это – нет и писателя: перо его ржавеет, стило падает из рук. Задуманная книга, может быть лучшая, остаётся ненаписанной.
Ю.Асмолов свои книги написал. По молодости непоколебимо веря, что они дойдут до мужиков – книги больше частью о деревне – и будут прочитаны ими. Но вот и у него вера эта стала убывать: увидел, что книги, написанные с сочувствием к народу, с пониманием его бед и страданий остаются неизвестными ему. И не только потому, что мал их тираж, а цены высоки. Дело куда серьёзнее: в народе убита потребность в чтении. А что читать-то? – оправдываются люди. Не кто-нибудь – министр культуры объявил по ящику: русская литература умерла. Не удивительно, что в самой читающей когда-то стране, всё чаще встречаются теперь человеки, которые кроме наклейки на бутылке, не читают ничего. Они слушают анекдоты Жванецкого, Петросяна, Винокура, Задорнова и считают себя вполне приобщёнными и к культуре, и к общественной жизни.
Но хуже всего, когда на книги никак не реагирует власть. Впрочем, не только на книги: даже на коллективные письма военспецов, академиков, матерей, оплакивающий детей, погибающих от наркотиков. В горьких раздумьях об этом и родились, я думаю, приведённые выше стихи Ю.Асмолова: «И кажется, что я пишу на мёртвом, / Забытом напрочь всеми языке».
«Страна больна...» – вырвалось однажды, как стон, из груди поэта. За его не ахти какие годы она ужалась и продолжает ужиматься – теперь уже не за счёт бывших республик – за счёт погибших деревень.
Но кто же тогда спасёт её? – предлагает нам задуматься поэт. Хотя что тут думать?
Потушить синий огонь, в котором гибнут деревни, может только власть... Но она тушить этот огонь не собирается. По крайней мере, местная... О первой книге поэта со стихами подобными приведённым выше, в Курске было сказано: «Сквозит политикой...» Был повод вздрогнуть и исключить «политику» из подготовленного к печати второго сборника. Но тогда что бы осталось? Ю.Асмолов не пошёл на это. Ведь политика если поставить её перед зеркалом, – это жизнь народа, а он в народе, как капля в океане. В предисловии ко второму сборнику поэт не оправдывается перед критиками – утверждает:
«Может ли поэт не интересоваться этой зубастой, огнеопасной каргой – политикой?» – И отвечает: не может, потому что «он – не соловей, петь лишь о любви – не получится... При любой власти, при любом политическом строе, видя горе и боль, поэт горюет и скорбит. Ведь поэзия – не „восторг любви“, но, в первую очередь, сочувствие».
Потом к этому эпитету он добавит ещё и другой: «сострадание». И вынесет его на обложку подготовленной к печати следующей книги – «Строкой любви и состраданья». Итак: поэзия, по убеждению Ю.Асмолова, сочувствие и сострадание. Кому? Ясно: народу. Способен ли выразить эти чувства «соловей», пусть даже и курский? Размышления на этот счёт ворвались вот в эти строки: «Но поневоле – видит Бог – /Я стал газетно-злободневным: /Средь окаянных дней не смог /Остаться кротким и душевным».
Не смог. И не казнился этим.
Для поэта-Гражданина при постоянной включённости в жизнь вопроса, о чём писать, не существует. Его сердце чутко отзывается на всё, что происходит в стране, оно бьётся в том же ритме, что и большое сердце народа. «Пишу о том, что вижу» – заявил он в одном из новых стихотворений. Заявил, то ли оправдываясь заранее перед власть предержащими за «политику», то ли извиняясь перед критиками-эстетами за откровенную приземлённость своих творений. «Пишу – что вижу»... А видел он такое: «Кругом шинки, шарашкины конторы, /А на полях – пырей и зверобой...» Не менее тяжкими думами угнетена его душа после посещения могилы друга, убитого в Чечне: «Там сердцу тяжело, /Там – тьма крестов и звёзд... /Всё ёжится село, /Всё ширится погост».
Жуткая картина. Тем более, что это не о войне – о нашей «мирной» жизни... Кто-то скажет: драматизирует поэт. Но мог ли он в данном случае выразиться помягче?.. Просмотрите хотя бы в течение одного-двух дней подряд такие программы телевидения, как «Чрезвычайное происшествие», «Петровка, 38», «Криминальная Россия» и вы скажете: не мог. Трупы, кровь – лужами – на асфальте, на сиденьях автомашин, на лестничных площадках... Даже во время предвыборной суеты, когда каждая минута ТВ-времени на вес золота, этим программам честь и место. Замечают ли господа, чьи фамилии в бюллетенях для голосования, засилие этого бесконечного бандитского сериала на экранах ТВ?
Нет, им не до того: они на финишной прямой к вожделенному думскому (а может быть и более высокому) креслу. В стихотворении «Пробка» – рассказ об одном из таких:
Нет ни проезда, ни объезда,
Куда ни кинь, – повсюду клин.
В наш город маленький, уездный
Большой столичный прибыл чин.
И он сегодня троном бредит.
Видать, его не гложет стыд,
Что вот один он только едет,
А всё – буксует и стоит.
Ю.Асмолов хорошо знает, почему «буксует», например, деревня. Не в последнюю очередь, потому, что слишком яростной и затянувшейся оказалась алкогольная атака на неё, приуроченная к «перестройке». Не смогла деревня отразить эту атаку, полегла костьми, во многих случаях буквально.
«Самогонку» (по-курски – «косорыловку») деревня с позволения «царя Бориса», вот уже лет пятнадцать в открытую производит сама, не понимая, что тем самым накачивает мускулы своему смертельному врагу Зелёному Змею. Об одной из жертв змея поэт рассказывает с подробностями очевидца:
«...Бедный пропойца /Стал незрячей, плаксивей и злей... /Но всё туже сжимает кольца, /Присосавшись, Зелёный Змей!..»
После разгрома Советского Союза Россия стала «суверенной», «независимой». Обыватели утешились. Но не улеглась тревога за судьбу Отечества в душе поэта: «Я вижу: новые тевтоны/ На Русь мою идут в поход./ Разбиты первые заслоны/ И наступает наш черёд».
В другом стихотворении он отваживается на прямой разговор с Президентом; перечислив беды, свалившиеся на деревню в результате либеральных реформ, сообщает ему, о чём думают, реформированные мужики. Тревожней всего – об одном: «А вдруг опять?!» Раны, нанесённые войной, всё ещё болели, а силы убывали: «Мира в мире и нет – лишь условный;/ Истомились без залпов стволы./ Устоим ли, коль грянут, Верховный,/ Если в щепки разбиты тылы?»
В раздумьях об этом родился на редкость выразительный и впечатляющий образ России – не вчерашней, а сегодняшней: «Русь – дитя./Она опять одна./У обрыва возится, играя./»Отойди от края!""
Знаю, что столичные поэты и поэтки («ЛГ» недавно вбросила в литературный обиход это словечко) снисходительно, а подчас и высокомерно смотрят на "провинциальных (с иронией) «гениев». А я вот об одном из них – всерьёз. «Из личных симпатий» – кто-то подумает. Нет, с Ю.Асмоловым я пока даже не знаком. «Тогда, может быть, из желания прослыть первооткрывателем нового литературного имени?..» Но и это не так. Открытие уже состоялось. Ю.Асмолов открыл себя сам! Курские писатели, издатели и «любители поэзии» безоговорочно подтвердили это. Открыл пока не на всю Россию...
Ю.Асмолов – не просто талантливый поэт. Он – поэт-Гражданин! В сегодняшней России «Гражданин» в приложении к поэту звучит не только уважительно, но и гордо! Впрочем, как и к простому человеку, работающему на возрождение России – тоже.
Никогда не думал, что придётся употребить это тяжёлое, по мне, слово возрождение, полное смутной надежды на выздоровление и продолжение жизни, применительно к могучей ещё вчера России.
Умопомрачительный зигзаг в своём движении сделала Россия: сама, своими руками убила принадлежавшую ей славу первопроходца в общественном развитии и победителя во Второй Мировой войне, вместо шага вперёд сделала шаг, а может и два, назад. Это очевидно даже тем, кто глядит на нас, якобы, со стороны. Внушают нам: дескать, сами вы, своей беспечностью, своей неповоротливостью, своим пьянством, наконец, довели Россию до «края», на себя и пеняйте. Ю.Асмолов не отвергает с порога этих обвинений, но... Впрочем, предоставлю слово самому поэту:
Как много нас, не выровнявших спин,
Теряющих терпенье только спьяну...
Мне слышится доклад:
– Мой господин!
В России всё идёт пока по плану.
Чей это план, что и к какому сроку в нём запланировано, поэт не сказал: не захотел повторяться, так думаю. «Бог с ней – с разваленной системой,/ Раз развалилась, знать слаба... /Но жить с оглядкою на Сэма?!/ Ужель нас эта ждёт судьба?»
Народ страшится такой судьбы. И это понятно: Русь уже знала её. И запомнила, как самую чёрную страницу в тысячелетней своей истории. Прошло почти три века, пока она, поумнев, собралась с силами и вышла на поле Куликово, чтобы разорвать цепи иноземного ига.
Поэт-патриот не мог не вспомнить сегодня об этом событии: «Право жить на свете в полный рост/ Вместе отстояли люди русские./ А теперь? Всё кобелю под хвост?»
Грубо, конечно. По-мужицки. Но ласковых слов на подобные случаи народ не припас... А эти, ставшие поговоркой, означают одно: народ не смирится с жизнью не в «полный рост», «с оглядкою на Сэма» и на кого там ещё – претенденты на эту роль могут найтись.
Я радуюсь появлению в русской поэзии ещё одного талантливого поэта, главным содержанием поэзии которого является народная жизнь, а главным чувством – любовь к народу, сочувствие ему и сострадание. Радуюсь и тому, что он, такой, в провинциальной России не один. Уверенно и мужественно, в некрасовской традиции работают в поэзии Ольга Фокина (Вологда), Леонид Корнилов (Подмосковье), Николай Денисов (Тюмень), Евгений Гусев (Ярославль). Это только те, творчество которых я знаю...
О провинциальной России враги её, русофобы, говорят: лапотная Россия. Патриоты: глубинная Россия. Я бы добавил: коренная, подлинная Россия – главная кладовая русского языка, высокая башня русского национального характера, ещё не облетевший сад русской национальной культуры.
Поэзия Юрия Асмолова – подтверждение тому.
