Текст книги "Газета День Литературы # 121 (2006 9)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Мимо!
– Спокойно. Бывает, – поощрил дядя Саша. – Первый раз и у меня не получилось.
Я постарался унять дыхание, прицелился... и снова промазал. Волк как смотрел на меня синими глазами, так и остался смотреть.
Нина хихикнула.
Я ничего не понимал. Я взял чуть левее. Промазал.
Взял чуть правее. Мимо.
– Ну-у, ты мазила!.. – засмеялась Нина, доставая из кармашка конфету и начиная ее сосать.
– Сейчас!.. – прошипел я и прицелился в утку. Она большая, желтая, мишень нарисована четко.
Но и пятая пулька ушла в сторону. Звонко щелкнула об стену.
Я стоял, пристыженный своей неудачей.
– Ну-ка мне, – протянул руку дядя Саша. – Дай-ка штук пять.
Продавец протянул руку в другой ящик стола, но дядя Саша крикнул:
– Из этого!..
– Тут больше нет!.. – пробормотал «тирщик».
– Давай-давай!.. или сам зайду возьму!
Не глядя в глаза, хозяин тира протянул ему пульку. Дядя Саша внимательно осмотрел ее, а затем показал мне и Нине, близко поднеся к нашим глазам.
– Видите?
– Что? – не понял я. Я ничего не заметил.
– Они надрезаны сбоку... поэтому летят не прямо. Свинец мягкий.
Продавец страшно испугался, он покраснел, как помидор, он завопил:
– Это мой сын баловался... я убью его... я вам другие сейчас дам.
– Сын, говоришь? – скрежетнул зубами дядя Саша. – Н-ну, хорошо. Поверим, что сын. Давай ему пять штук.
Хозяин тира суетливо подал мне пять свинцовых пулек.
Я, став почему-то абсолютно спокойным, разламывая ружье и заряжая, вогнал раз за разом все пять в мишени. С визгом переворачивались звери и птицы на осях. Нина зааплодировала:
– Молоток! – и протянула мне конфетку в красивой обертке. Потом подала и дяде Саше: – Вы настоящие защитники Родины.
Я забыл сказать, что ее мать – учительница...
Дядя Саша мне подмигнул, и мы заторопились к ярмарке...
Мой дядя мрачнел день ото дня. …Но вскоре я понял, что не только из-за сына горевали дядя Саша с женой. Однажды вечером, на крыльце, докуривая перед сном папиросу, дядя рассказал мне, что случилось у него на работе, в областном центре, где они живут с тетей Алей.
В последние годы он был бессменным начальником отдела кадров треста строителей. На командные места рекомендовал бывших фронтовиков. И руководство треста ему безусловно доверяло. Отношения у дяди Саши с прорабами и бригадирами были как в армии:
– Есть! – говорили коротко, отдавали честь.
– Они были с хорошими усами. – И вдруг дядя Саша сам на себя осердился. – Дело не в усах! Причем тут усы?! «Усы, усы!..» Они были в военной форме, в сапогах. И я поверил... – бормотал он сдавленным голосом. – Поверил, как бабушка мулле! А они... они... воровали, продавали налево цемент... кирпич... арматуру... вот что они со мной сделали! – И дядя обвел шею пальцем.
– Их нашли, посадили? – спросил я.
– При чем тут посадили?! Дом, дом раскололся на улице Ленина... ты только подумай!.. Треснул!.. – И дядя Саша провел в ночном воздухе горящей папиросой перед собой зигзаг: – И кто виноват?! Кто?!
«Они виноваты», – хотел я сказать, но дядя продолжал изливать душу.
– Руководство доверяло мне… партия... а я слепой баран, вот кто я!
Зимой он прислал радостное письмо, в котором через каждое слово стояли восклицательные знаки. Его сын оказался оклеветан дурной женщиной. Один молодой следователь (есть еще честные следователи!) настоял на пересмотре дела. Нашлись свидетели.
«Мой Булат чист! как булат! Приезжайте, я вам покажу не алмаз! А покажу его письмо, где он на меня не сердится... Я боюсь пересылать письмо, вдруг потеряется! Он ее любил и не мог сказать про нее... и есть еще письма его друзей. С той женщиной он разошелся. Она отняла у него квартиру, и теперь он в общежитии. Ну и что? Еще получит квартиру. Главное – наш сын такой же честный, как все мы!»
Я был очень рад за своего двоюродного брата.
А потом время побежало быстрее... Я окончил геофак университета, поработал несколько лет в Татарстане и Башкирии, а потом (здесь нефть уже кончается) перебрался в одну из сибирских геологических экспедиций... И вот получаю приглашение на 65-летие дядя Саши.
Я не мог не поехать.
Страна к тому времени уже бурлила. В воздухе веяло сладкой и опасной свободой, в городах по столбам и стенам клеились листовки, народ собирался на митинги, люди хрипло орали друг на друга в мегафоны. Восходил, как новое солнце, Ельцин...
Дядя Саша пригласил на свой праздник двух товарищей по фронту, вернее даже, не по фронту, а по госпиталю, потому что дорогие друзья, с кем он ходил в атаку и ползал в разведку за «языком», в те времена и погибли, а кто дожил до победы, умер от затяжных болезней.
Дядя Саша налил водочки в синеватые рюмки гостям-мужчинам, включая меня, и себе.
– Сын не прилетел, сдают объект... он у меня ГЭС в Индии строит... дочки поздравили... в городе грызут гранит науки... За вас, мои дорогие!
– Может, директора подождем? – негромко спросила тетя Аля.
– Пошел он! – отвечал дядя Саша, горделиво вскинув горбатый нос. Покосился на часы: – Обещал в шесть ноль-ноль – уже семь! Это не по-нашему.
– Может, занят?.. – хотел было поддержать хозяйку дома учитель рисования.
– Найн! – дядя Саша пощекотал рюмкой белые усики-треугольник и выпил.
И раздался телефонный звонок.
– Это он! – хмыкнул дядя Саша. – Всегда чует, где пьют. – И попросил жену: – Побалакай с ним. Обещали премию. А может и орден дадут, наконец. Из шоколада.
Тетя Аля взяла трубку:
– Слушаю. Да, Сергей Николаевич... Что?.. Да, да. – И голос ее все более сникал: – Да. Неужели так? Нет, дома. – И жена протянула мужу черную трубку, прошептав: – Говорит, со склада опять пропал товар.
– Что он мелет? – закипая, схватил дядя Сашу трубу: – Ты чего мне говоришь, директор?! Позавчера проверяли... Что?.. Да... Заперты были. Перерезали?... С-суки.
И почернев лицом, он больше ничего не говорил.
И бросил, наконец, трубку на рычажки.
– Саша, не бери в голову... – забормотал Александр Александрович. – Сейчас такое ворье везде. Ты хоть и главный, не уследишь. Может, твои и наводку дали.
– Много украли? – спросил толстый гость. – А то скинемся? Я-то сейчас практически не употребляю, сын валит лес, деньги есть.
Дядя Саша не отвечал, он сидел во главе стола, заставленного красными и розовыми гладиолусами, съежившийся, жалкий, глядя в скатерть.
Тетя Аля вздохнула:
– С дальних ворот въехали и увезли машину телевизоров и всякой всячины. Это больших денег стоит.
– Не понимаю, – наконец откликнулся виновник тожества. – Там ворота, просто так не открыть. Мы же на территории бывшей ракетной точки. – И вдруг, оскалясь, завопил: – Да что я говорю?! Уже топорами все оборудование вырубили… сам директор рации какие-то на дачу увез... Как может сработать сигнализация, если то и дело нет электричества?! Все на честном слове! Все бывшие военные, с Чечни и Афгана. Предатели! Наркоманы! За щепотку порошка родину продадут!..
Дядя Саша вскочил, впал в неистовство, он рыдал, брызгая слезами вправо-влево. И убежал в спальню. И, было слышно, рухнул там на кровать...
Через пять лет тетя Аля пригласила меня на 70-летие дяди Саши. Он перенес инсульт и, кажется, выкарабкивается. «Приезжай, – писала тетя Аля. – Он часто о тебе вспоминает. Как вы из воздушной винтовки в тире стреляли, изумляя девочек».
Но приехать вовремя у меня не получилось. Прилетел я через полгода, когда дядю Сашу уже похоронили...
По небу неслись бурые тучи, полные снега. Постоял я рядом с тетей Алей на кладбище, тупо глядя на красную жестяную звезду над могилкой.
– Он просил никаких фотографий и никакого каменного памятника. Чтобы как у всех фронтовиков того времени.
Тетя Аля рассказала, что на семидесятилетии был, наконец, Булат, и дочери явились с мужьями.
Довольный дядя Саша покрикивал на своих зятьков, заставил поднимать двухпудовую гирю – и чтобы непременно с неподвижным лицом.
– Жили бы в деревне – дрова бы принудил пилить, – смеялась тетя Аля.
Она вспомнила, как, оставшись без работы, неугомонный ее муж томился от скуки. Когда дети уехали, играл с утра до вечера с мужиками из соседних подъездов во дворе в домино. Щелк да щелк! «Рыба! Ура!..»
– Я вышла его, стала упрекать... с кем сидишь? Тут одни пьянчушки! А он разозлился... схватил двумя пальцами – большим и указательным – край стола и оскалился: «Хочешь, отщиплю – дам как кусочек хлеба. Если моей пенсии мало. Только отстань!»
Потом дядю Сашу снова тряхнул инсульт. Он ослабел, не брился, оброс. Внезапно о нем вспомнили сослуживцы мирного времени – строители и охранники, в газету хорошую статейку написали. А из редакции позвонили и попросили фотографию.
Тетя Аля быстро полистала семейный альбом – увы, все фотографии оказались старые и мелкие. Тогда она настояла, чтобы мужа на дому сфотографировал хороший фотограф. А перед этим пригласила парикмахера Карла Ивановича из соседнего подъезда.
Тот, балагуря (рассказывал про своих многочисленных внучек), намылил старику лицо и махом – заодно – сбрил ему усы.
Когда юбиляр глянул в зеркало и увидел, что «ворошиловских усов» больше нет, он застонал:
– Что ты наделал, парень?! Я не буду без усов фотографироваться!
Тетя Аля воскликнула, пытаясь его развеселить:
– Господи, кто это?! Ты без усов такой молодой! Твои усы мне надоели, как мыши!..
– Что, что ты сказала?!
– Тише, тише... я пошутила...
– Я сказал – не буду без усов!
Карл Иванович, по кличке Карл Маркс, растерялся.
– Ну, давайте я вам приклею обратно... они подержатся...
– Что?! Что?! – зарычал, краснея, дядя Саша.
Тетя Аля миролюбиво предложила:
– Милый Шаех, ну, давай сажей намажу... помнишь, в юности в театр играли... ты мазался...
Дядя Саша в ответ на это предложение зарыдал как ребенок.
– Нет! Без усов не буду!.. Не буду!..
– Хорошо, хорошо, дорогой, – согласилась тетя Аля и договорилась с фотографом, что он снимет ее мужа на фотокарточку через неделю. – У него быстро растет волос, – улыбнулась она. – А лишние я сама уберу.
– Вот это другое дело, – оттаял, наконец, и дядя Саша. Хрипло дыша, он закрыл глаза. – Подождем неделю. Когда-то в школе ждал больше...
В эту ночь тетя Аля вдруг проснулась в половине четвертого, подошла к мужу и, испуганная бледностью его лица, закричала:
– Шаех!.. милый мой!.. Ты умираешь?!
– Еще нет, – пробормотал ее муж. И ей даже почудилась тень усмешки на желтом лице.
– Держись! Мы будем жить! – воскликнула она. – Тебе дать валерьянки?
Муж не ответил. Он смотрел в потолок, словно там видел что-то очень важное для него.
Там в горящей лампочке жужжал раскаленный волосок. Тетя Аля тоже внимательно посмотрела туда, а потом оглянулась на мужа, и вдруг поняла, что он уже умер...
(газетный вариант)
Андрей Шацков НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ
"Куликовская битва принадлежит…
к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их ещё впереди…"
А.А.Блок
ПОСТРИГИ
Пролог
(Монолог Ивана Красного – отца
Дмитрия Донского)
Кому и сколько остается днесь?
Опять ветра заводят перебранку,
Принесшие с Востока злую весть
И с запада – гнилую лихоманку.
Я думаю: "Чудны твои дела,
Господь, пославший эту завируху".
Но мы дружиной сядем у стола
И ножиком источенным краюху
Развалим, сыну в детскую ладонь,
Нацедим сыть, чтоб пил единым махом.
Расти, сынок, души не охолонь,
Не опогань её пустяшным страхом
.
Половую не чти отца завет:
В тиши степей опарой зреет время,
Когда затмит стрелами белый свет,
И ты с порога вденешь ногу в стремя!
Когда приходят поры осенин,
В соитье губ сладка предзимья горечь…
Каким ты станешь в эти годы, сын,
И вспомнишь ли о нашем уговоре?
Не позабыв о тяжести вериг
Очелья Мономахова убора…
Как гулок голос княжеской крови
В миг пострига, средь суетного хора!
I. ПРЕДСТОЯНИЕ
(Август 1380 года)
Этот август, нарушивший сонный покой,
Разогнавший ветрами полынными одурь…
Слышишь, вороны грают за Доном-рекой?
Видишь, мутят сомы под обрывами воду!
В малахае упрятав и лоб и глаза,
Отгоняя докучного слепня камчою,
Нависает над Русью степная гроза.
Полыхает огнем горизонт кумачово…
Но всё ближе гремит путевой бубенец.
Весь в пыли и дорожной невысохшей грязи,
С волчьих бродов несется усталый гонец,
Упредить о нашествии Дмитрия-князя.
Этот август тебе, как и осень к лицу.
Это чувство тревоги до боли знакомо.
Слышишь, звезды стучат, словно дождь по крыльцу?
Видишь, тропы уводят до Дона от дома!
Утоли мне печаль, и тоску утоли.
Одари на прощанье узорчатым стягом.
Чтоб в серебряных росах легли ковыли,
Под размашистым, конного воинства шагом.
И пока над Россией звенят стремена,
Да пребудет одна у России потреба:
Чтобы вдосталь хватило на все времена
Благодатного, вольного, синего неба!
II. СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ
Сорит ветер ольховыми серьгами,
Матереет на озере гусь.
Вот и хлынула ордами, Сергие,
Беспросветная осень на Русь.
За распахнутой настежь околицей,
За Непрядвой и Красной Мечёй,
Азиатская злобная конница
Табунится степной саранчой.
К мудрецу, не покрытому митрою,
На последний отцовский погляд
Благоверного князя Димитрия
Лебединые кони летят.
Где-то там, за болотными хлябями
Полыхает заутрени свет.
Вот и принята схима Ослябею.
Надевает клобук Пересвет.
Звон набата прольется со звонницы,
Распугав по кустам вороньё.
Князь с игуменом молятся Троице
Во бревенчатом храме Её.
И заветное знание Сергия
Возвещают святые уста:
"Разорвутся ордынские вервии!
Будет Русь от поганых чиста!!!"
Над Москвой, деревами – калинами
Отражаясь в затонах реки.
Вспыхнут стяги, молодки за тынами
Закричат, провожая полки.
И пятная дорогу подковою,
За Коломну, за Дон, на рыси
Рать на поле идёт Куликовое.
Вековечное поле Руси!
III. ВОСЬМОЕ СЕНТЯБРЯ*
В разломе клубящихся туч.
Неистово красен и ярок,
Горит обжигающий луч –
Ушедшего лета огарок.
Опять кулики надо мной
Спешат на заветное поле,
Где ханской повитый чалмой,
Бодрится Мамай на престоле
Велением властной руки:
Подняты бунчужные стяги,
Гарцуют степные стрелки,
Оружны наемные фряги…
Но паче врага торжества,
И паче столетнего страха,
Священный канон Рождества,
И смертная, внапуск, рубаха.
"Во первых семь дней сентября
На Дон собиралися вои…"
Скакали, коней торопя.
Шагали росистой травою.
Во первых семь дней сентября
Мне ночью неладное снится:
Тревожные трубы трубят,
И кличут вставать и рубиться.
Встаю, в лихорадке горя.
Упрямо прощаюсь с тобою…
Во первых семь дней сентября
На Дон собираются вои!
Река изовьется тесьмой,
Омоет кольчужные латы.
Грядет сентября день восьмой!
Святая нетленная дата.
Проклюнется робкий рассвет.
Затихнут лебяжии клики.
Задумчив стоит Пересвет
В преддверии славы великой.
И вздрогну, что днесь предо мной
Кочевник жестокий и хитрый.
И чувствую: Русь за спиной
И сын, окрещенный Димитрий!
*) Битва произошла 8 сентября
(21 сентября по новому стилю) в Праздник Рождества Пресвятой Богородицы
IV. ЗАДОНЩИНА
Народному художнику России
В.Н.Балабанову
И будет памятен до боли
Платок, махнувший со стены…
Но тёмной ночью в ратном поле
Мосты хмельные сожжены.
Как будто вызрел в бездне буден
Нарыв, без коего нельзя…
И узок брод, и ханский бубен
Стучит, немилостью грозя.
Набрякло небо. В росах травы…
В Непрядве блик волны свинцов…
На берегу у переправы
Врага скуластое лицо.
Но Богородица простерла
Незримый оку омофор.
И… черной птицей мимо горла,
Стрела промчалась на простор!
И каждый, кто дышал – увидел
Коней летящих в полный мах.
И покатился Медный Идол
С вершины Красного Холма!
И на парящем кровью луге
Осела стая воронья,
И каждый, кто погиб – "ЗА ДРУГИ
СЛОЖИЛИ ГОЛОВЫ СВОЯ".
И будет сладостно до боли
Из рук сомкнутое кольцо…
И ветер Дона – ветер воли,
Студящий весело лицо.
И в деревнях спасённых – семя
Готовят пахари под плуг…
Встаёт рассвет, бряцает стремя.
Пылает нимбом солнца круг!
V. ДИМИТРИЕВСКАЯ СУББОТА
Волчий попрыг... Плавает рассвет
В лужах крови загнанного лося.
Утренних лампад неяркий свет
Ветер в Занеглименье уносит.
Ударяют в сполох тут и там,
И крадется нечестью затынной
По векам, по весям, по пятам
Времени разбоя дух полынный.
И играет где-то во дуду
Чая встречи половецкий ворон ...
Я Непрядву первым перейду,
И стрелой каленою спроворю –
В Диком поле рыщущую смерть,
Колченогой тенью Тамерлана...
А над Русь – дождь и коловерть,
Низкие осенние туманы!
А над Русью в стае облаков
Вспыхнет омофора позолота.
Зазвенит печаль колоколов
Дмитровской родительской субботы.
И взойдут озимые сквозь твердь
Колосом пшеницы и крестами,
Чтобы память попирала смерть
Свода летописного листами!
Владимир Бояринов ВОЗРАДУЙТЕСЬ
СТРУГ НЕБЕСНЫЙ
Ты увидишь не скорее
Воскресения, мой друг,
Как я высек из хорея
Именной работы струг.
Вровень с ветром, вровень с тучей
Я поставил паруса,
И вознёсся струг летучий
В заревые небеса.
Не страшны ему цунами,
Не грозит ему тщета,
И лихими временами
Не разъедены борта.
То не ропот русской вьюги,
Не борей свистит в кулак, –
То заспорили на струге
Пушкин и Гораций Флакк.
Ломоносов, как я понял,
И Державин тоже здесь.
Или я ещё не помер,
Или помер, но не весь.
Как уйду я – рать святая
За отеческим селом
Пропоёт в скитах Алтая
Староверческий псалом.
Звякнут ядерные цепи,
Вздрогнет дедушка Иртыш:
"Видят матушкины степи,
Как высоко ты паришь!"
И пышна, и величава,
Пропоёт вослед Москва:
"Я твоя земная слава
И законная вдова!"
Сокрушённые ашуги,
И шаманы языка
Сложат о небесном струге
Свод сказаний на века.
Заповеданы секреты
На столетия, мой друг:
– Кто вцепился в хвост кометы?
– Кто уселся в звёздный струг?
И пока на Красной Пресне
Хоть один живой поэт
Распевает наши песни –
Есть Господь, и смерти нет!
ДУМА
Ты в раздумье раскрыла обложку –
Со страниц раскатились грома.
Ты сама допустила оплошку
И ответишь за это сама.
Двадцать лет эта книга таилась,
Двадцать лет, подбирая ключи,
Бесшабашная сила томилась
И дремала на русской печи.
Ты зачем одинокие ночи
Растревожила гулкой грозой?
Ты зачем беспросветные очи
Окропила живою слезой?
Заворочался лежень от шума,
От крылатого зуда в руке, –
И твоя сокровенная дума
Загудела в моём кулаке.
Зажужжала, заныла, запела
Золотая от солнца пчела;
Потаённые струны задела,
Окаянные путы сожгла.
Мёдом ягодным плоть налитая
Ослепила своей чистотой.
– Хорошо ли тебе, золотая?
– И не спрашивай, мой золотой!
Я пойду на Тугарина-змея,
Отсеку ему девять голов.
Этой сказке перечить не смея,
Жди меня ещё девять годов!
Жди меня. Как расчищу границы,
Щит на вражьих воротах прибью, –
Отпущу из победной десницы
Сокровенную думу твою.
ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
Масленица выла:
«Не хочу поститься!»
Время приходило
С нею распроститься.
Пряталась под койки,
Пряталась под печки, –
Мы её на тройке
Увозили к речке!
Мы на тройке русской
По селу гоняли,
А столы с закуской
На санях стояли!
Милый сердцу ельник
Позади остался.
В чистый понедельник
Я в снегу купался.
Чистую рубашку
Мама подавала.
Ворот нараспашку
Вьюга разрывала!
Частый-частый ельник,
Тын мой огородный.
Чистый понедельник –
Праздник переходный.
Кони мчат рысисто,
Голубь взмыл над школой!
…Было чисто-чисто
На душе весёлой.
Ягоды рябины
Оседали в брашнах.
И цвели рубины
На Кремлёвских башнях!
***
Я спрашивал у Шафаревича:
«Зачем Иван убил царевича?»
И Шафаревич мне ответил:
"Он не убил – клеймом отметил.
И это царское клеймо
Убило юношу само!"
ПЕСНЯ О НАБЕГАХ СЕГО ВРЕМЕНИ
Хотел я поведать, как вещий Олег
Отмстил неразумным хазарам;
Но ты совершила нежданный набег
И выжгла желанье пожаром.
Зачем причинила нелепый урон
Таланту, едят его мошки?!
Зачем беспардонно уселась на трон
И свесила белые ножки?
Казнила на площади ямб и хорей,
До этого выколов очи.
Налейте же, братцы, налейте скорей!
Рассказывать нет больше мочи.
Пропали Бояны родимой земли,
А Несторы глухи и немы.
Не скажет ни камень, ни крест, где легли
Геройские русские темы.
Но если ничтожен мой песенный дар –
Сбирайся! – в ближайшую среду
Мы вместе с тобою пойдём на хазар,
Мы вместе одержим победу!
Одержим победу. Монарший венец
Ты примешь со скипетром царским:
Кому-то же надо владеть, наконец,
Великим народом хазарским?!
А я возвращусь по сугробам на Русь,
Земле поклонюсь принародно.
Ты справишься с царством хазарским, не трусь.
А Русь да пребудет свободна!
РОВЕСНИКИ
Не помню блистательной даты,
Забытых псалмов не пою,
И мысли мои, как солдаты,
В немыслимом гибнут бою.
Без слез поминальных, без водки,
Без клятвы отмщенья врагу
Встречают меня одногодки
В небесном и тесном кругу.
Ровесники собственной смерти,
Похожие так на отцов,
Что даже прожжённые черти
Нас путают как близнецов.
Сюда голубиную книжку
Вселенский сквозняк не занёс.
Здесь франт не стреляет в мальчишку,
Любимого миром до слёз.
Здесь гений себя забывает:
В объятьях глухой немоты
Молчит и таит, и скрывает
Желанья свои и мечты.
Охотник за вещими снами
Скитания проклял во мгле.
О доблестях, подвигах, славе
Забыл он ещё на земле.
Стихи заревые от века
Умов не будили окрест.
Здесь чёрного нет человека,
Немыслим изломанный жест.
Бродяга, худой как острожник,
Холмами отчизны бредёт,
Срывая в пути подорожник,
На смертные раны кладёт.
Поэт остается скитальцем,
Простор осветляя челом,
Он тычет прокуренным пальцем:
«Край света – за первым углом!»
Но пусто во времени голом!
Но слову заказано течь!
И хочется смертным глаголом
Небесные своды прожечь!
Пусть хлынет из райского сада
На землю пронзительный свет.
Возрадуйтесь, матерь и чадо!
Возрадуйтесь, внучек и дед!
ПЁТР
Мы Россию крепко любим,
Мы ей бороду отрубим, –
Не ходить же молодой
По Европе с бородой!
Мы сведём концы с концами,
Разберёмся со стрельцами.
У кремлёвского костра
Императору: ура!
Он – Юпитер, он – кондитер,
Он испёк чудесный Питер,
Что на краешке стола
Во главе стоит угла!
Режьте, гости! Мой дружочек,
Съешьте лакомый кусочек!
Мы готовим и про Вас
Императорский указ!
Мы присвистнем молодецки,
Мы Вам крикнем по-немецки:
От ревнителей пера
Императору: ура!
В ОТЕЧЕСКОМ СКИТУ
Всё понимая, всё умея,
Художник выстрадал мечту
И «Отрока Варфоломея»
Взрастил в отеческом скиту.
Свет стародавнего сказанья
В виденье запечатлено.
Столь искупительно рыданье,
Сколь позволительно оно.
Осенний лес, родная речка,
Старик, с небес сошедший днесь…
И неуместная уздечка
Как никогда уместна здесь.
Так упоительно и пусто,
Что виден ангел над скитом!
И зелена одна капуста
В сказанье этом золотом…
