Текст книги "Газета День Литературы # 88 (2004 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
А я буду вспоминать свою поездку с ним и Атамурадом Атабаевым по южному Туркменистану ещё где-то в начале восьмидесятых годов. Его величественный жест, когда он отказался от делегатства на съезд писателей СССР в знак протеста, что руководство союза не пожелало включить в число делегатов Николая Тряпкина. И многое другое за наше долгое знакомство в двадцать с лишним лет.
Да. Он знал себе цену, но насколько он был скромен и непритязателен, насколько деликатен в быту – знают немногие.
Я просто тяжело переживаю, по-человечески – его уход. Знаю лишь, что у меня остается впереди встреча с Юрием, с его голосом – при расшифровке нашего последнего диалога. И всегда на помощь придут его стихи.
Юра, дорогой, вечная тебе память. Упокой душу твою!
СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ЮРИЮ КУЗНЕЦОВУ
Мария АВВАКУМОВА
УЛЫБКА КУЗНЕЦОВА
Я приду к вам с красным кроликом
из мороза-твереза.
Посреди столицы – столпником
Вы подымете глаза.
Бестревожные, широкие –
степь сама, ни дать ни взять,
поглядят они, стоокие
так(!) – что нечего сказать;
набегут волной ковыльною
на меня и… вдаль пошли.
В них ни страха, ни уныния,
ни хулы, ни мельтешни.
Там, в сиянии зашторенном,
всякий будет не у дел,
чтоб в спокойствии лазоревом
Божий жаворонок пел.
«Красные мы с вами кролики», –
так скажу и – на крыльцо.
…Мышцы дернутся продольные,
детство высветит лицо.
24 декабря 1998 года
P.S.
Стихотворение написано после краткой встречи с Ю.К. в журнале «Наш современник». Я принесла ему мягкую игрушку – красного кролика (наступал год кролика по восточному календарю), чем и вызвала редкостную улыбку Ю.К.
25 ноября 2003 года
Олег КОЧЕТКОВ
ПАМЯТИ Ю.КУЗНЕЦОВА
Победитель. Бессменный герой,
Святый дух, соколиные веки.
Со своей «Золотою горой»
Ты теперь породнился навеки.
Кровный правнук бескрайних полей
И славянской, тоскующей воли,
В занебесии твой Водолей
Точит слезы от скорби и боли!
Твое слово в миру, на свету,
Всё – во славу лишь Родины милой.
Всё – на травах, цветах, на ветру,
С удалою размашистой силой!
Твое имя как гордый завет,
На земле нашей горькой, родимой
Будет жить до скончания лет
Всею правдою несокрушимой!
Путь твой долог теперь и высок,
В запредельи бескрайнем, далеком.
Невозможное слово – пророк.
Но ты был, этим самым – пророком!
Нина КРАСНОВА
ПЛАЧ ПО ЮРИЮ КУЗНЕЦОВУ
1. НА СМЕРТЬ ПОЭТА ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА 17 НОЯБРЯ 2003 ГОДА
Верный русской поэзии, флагу, гербу,
В дым легенды себя одевший,
Ты лежишь в ЦДЛе и в церкви – в гробу,
Лет на двадцать помолодевший.
Ты совсем не похож на умершего! жив!
Отдыхаешь от сабантуя,
Плотно веки смежив и десницы сложив,
Ты спокойно лежишь, не бунтуя.
Став в миру литучителем, став литотцом,
Имидж собственный не разрушая,
Ты лежишь с просветленным не тленным лицом,
Всем себя целовать разрешая:
Бог во гробе – не нужно рекламы ему,
Он и так знаменит поелику.
Я у гроба молюся лицу твоему,
Твоему благолепному лику.
Я люблю и оплакиваю тебя,
Магдалина твоя призовая.
И летают архангелы, в трубы трубя,
В рай небесный тебя призывая.
18-19, 21-22 ноября 2003 г.,
Москва, Перово
2. ПОСМЕРТНОЕ НАГРАЖДЕНИЕ ЛЮБОВЬЮ
Я ругаю себя, ненавижу себя и ругаю,
Называю себя распоследнею вот идиоткою.
Я проклятья свои на себя из себя исторгаю,
Боль в себе заливать не умея «Российскою» водкою.
Я ругаю себя с неуемною злостью со всею.
Разве имя твое и в Москве, и в Париже не признано?
Я посмертно тебя наградила любовью своею.
Почему же не сделала этого раньше, прижизненно?
22 ноября 2003 г., суббота,
Москва, Перово
3. НА ГРАЖДАНСКОЙ ПАНИХИДЕ В МАЛОМ ЗАЛЕ ЦДЛ 20 НОЯБРЯ 2003 ГОДА
Было нам тогда в последний раз дано –
На распутье – увидать друг друга.
Я тебя не видела давно.
На Олимп дорога стерлась, как дерюга.
Вот теперь тебя увидеть мне дано
Мертвого, не спящего, не сонного.
Я тебя оплакала давно
И теперь тебя оплакиваю снова...
Ты погиб, поэт, от раны ножевой?
Нет, была она не ножевая.
Ты лежишь во гробе, как живой.
Я стою у ног твоих, как неживая.
23 ноября 2003 г., суббота,
Москва, Перово
4. ПОМИНКИ ПО ЮРИЮ КУЗНЕЦОВУ. У БОРТА ЕГО ГРОБА
Дело в поэзии. Дело не в свекле и в репе.
Встретились наши с тобою дороги в Европе.
Наши с тобою орбиты совпали в Варшаве,
На фестивале поэзии, в городе вершей – в Вершаве.
Осень Поэзии мы подетально запомнили,
Ниши пустые в себе красотой впечатлений заполнили,
Словно герберами вазы пустые заполнили,
В празднике этом по полной программе участвуя,
Что-то такое друг к другу особое чувствуя.
Ну а потом, как в хороших стихах в Хороссане,
Встретились наши дороги в России, в Рязани,
На фестивале Есенина наши орбиты совпали.
Нам почитатели розами путь осыпали.
Праздник Поэзии мы подетально запомнили,
Ниши пустые в себе красотой впечатлений заполнили,
Словно букетами вазы пустые заполнили,
В празднике этом по полной программе участвуя,
Что-то такое друг к другу особое чувствуя.
Ну а сегодня в писательской вот в цитадели,
Наши с тобою орбиты сошлись в ЦДЛе,
Встретились наши дороги в Москве, а не где-то.
Черное, видишь, на мне одеянье надето?
Ты упокоен в гробу, хоть совсем и не стар-то.
В этом гробу, как со взлетной площадки, со старта,
Ты вознесешься в бессмертье свое, как в ракете.
Я поцелую тебя, и в надбровье, и в руки… эти.
Голос услышу (ушами с мембранами) твой,
Переплетенный с цветами в гробу и с листвой:
"Нина! Не плачь! И по мне не особо скорби ты.
В будущем снова сойдутся высокие наши орбиты".
23 ноября 2003 г., воскресенье,
Москва, Перово
5. БЛАГОСЛОВЕНЬЕ
Безнадежное дело – писанье,
Рифмованье, плетенье стихов,
Хоть в писанье стихов – и спасанье
От унынья и прочих смертельных грехов.
Я своим ремеслом овладела,
Не нажив и «богатствов», и вилл.
Н а у с п е х б е з н а д е ж н о г о д е л а
Ты меня по-державински благословил.
24 ноября 2003 г., понедельник,
Москва, Перово
6. ВЗДОХ
И, чувствуя себя заблудшею овечкой,
Которой за грехи Господь своё воздах,
У гроба твоего стояла я со свечкой,
И из груди моей, из недр прорвался вздох.
Я подлила в огонь, едва горевший, масла.
А церковь – дом молитв и образов музей.
От вздоха моего свеча моя погасла,
От вздоха моего и от слезы моей.
24 ноября 2003 г., понедельник,
Москва, Перово
Валерий ИСАЕВ
НА КРАЮ МОГИЛЫ Ю.П.КУЗНЕЦОВА
...и ощущение, что видит он нас всех,
Сбирая скорбь
с печальных наших лиц...
Коленопреклонились,
Пали ниц...
И смотрим себе под ноги
и вниз,
А он уходит вверх.
Игорь ТЮЛЕНЕВ
ПОХОРОНЫ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА
Враги пришли, чтоб убедиться,
Друзья пришли, чтоб зарыдать.
А толстозадая столица
Забыла задницу поднять.
А он любил тебя глубоко,
Переживал за крен Кремля.
Ты предала его жестоко,
Но ты еще не вся земля.
Державно-лермонтовской мощью
Разбивший вражескую рать...
Россия наугад, наощупь,
Его пытается понять.
Столп из гранита и глаголов,
В сто раз сильней таких, как я,
Зачем из-за моих проколов
Переживал он за меня?
Не стоил я его заботы,
Не самый лучший ученик,
Не зреньем, а душой – высоты
Его я, может быть, постиг.
И потрясенно крикнул: «Гений!»
Пронесший небо мимо нас,
Роняя свет стихотворений...
Зачем его Господь не спас?
Лев КОТЮКОВ
НА СМЕРТЬ ПОЭТА
Бездна – родина смерти!
Где ты нынче, поэт?!
Эй, уроды, налейте
Всем, кто сгинул, как свет.
Правит бездной, не дремля,
Жуткий лжесудия,
И последнее время,
Как дыра без гвоздя.
И ни славы-отравы,
Дым-трава – анаша,
И ни влево, ни вправо
Отлетает душа.
Огневые химеры.
Ледяное кольцо.
И последнего первый
Не признает в лицо.
В душах – родина ада,
Ни начал, ни концов.
Эй, уроды, не надо
Опивать мертвецов!..
Виктор СМИРНОВ
БЕЗДНА
Он ушел в невозвратное детство,
В ковыли, в сумасшедшую синь…
И оставил нам землю в наследство –
Ту, которую в сердце носил.
Он ушел. Выть по-бабьи не надо:
Он – хозяин пути своего.
Может статься, из русского ада
Мы теперь выкликаем его.
Я над бездной его размышляю,
Над судьбой, где озябнет любой…
Может статься, что русскому раю
Он бросает свой вызов лихой.
Был он горд. Подаянья не клянчил,
Презирая хулу и молву.
И бессмертную удаль казачью
Он вдохнул в мертвый город – Москву.
Чтобы мы над стихом не уснули,
Саблей вострой он тишь разрубил.
И поэзии дремлющий улей
По-медвежьи он разворотил.
В дрожь бросает его полыханье!
Брат он песне и враг палачу.
И мне чудится, что на прощанье
Он похлопал меня по плечу.
Так похлопал, что мне – не до смеха.
Так похлопал, что в пику зиме
Раздается кубанское эхо
На родимой смоленской земле!
О, войной опаленное детство!
О, слепящая русская синь!
Он оставил нам бездну в наследство –
Ту, которую в сердце носил...
25 ноября 2003 года,
Смоленск
Александр ЛЕВИН “УХОДЯТ В ЗЕМЛЮ СТАРЫЕ ДОМА...” Стихи и переводы с эстонского
Александр Левин (1936-1990) – известный в Эстонии врач-кардиолог. Первые стихи были опубликованы в 1964 году. Ведущий переводчик современной эстонской поэзии.
РЕВЕЛЬСКИЕ ТРЕВОГИ
I. СТАРЫЕ ДОМА
Уходят в землю старые дома.
Заметили, как улица садится?
Дверям на мостовую не открыться.
Нет разницы – провинция, столица,
особенно, которая стара.
Разбух годов асфальтовый прилив,
похлеще Невского – уже тебе не схлынет.
Еще каких-нибудь полвека минет,
добра не посулив...
Пиши, историк, строгие тома.
Врастают в землю старые дома.
Да и куда же им еще врастать?
Земля их родила, она и скроет,
подслеповатый глаз прикроет
и в караул прикажет встать.
Потом потомок грейдером пройдет
и новый слой культуры наведет.
II. УЛИЦА ДОМСКОГО КОРОЛЯ
Улица Домского короля? – О-ля-ля!..
Выдумка шутника или враля,
полная, в сущности, ерунда,
ибо, видите ли, дело в том,
что никакой король ни-ко-гда
не обживал себе этот дом.
В лучшем случае, как ревизор,
наведывался он в ревальский двор,
или какой-нибудь свейский гонец
своему величественному ворчуну,
предвидя воинскому походу конец,
ночлег подыскивал и корчму.
Даже этот – двенадцатый Карл,
крут был, с карты большой играл,
на щите побывал, со щитом,
но и он возвратился домой.
Снова ревальский Дом ни при чем
по традиции редкой такой.
Ну а улица Домского короля? – О ля-ля!..
Видно, общего удовольствия для
магистрат обозначил маршрут:
из ворот вверх на холм, вниз под холм,
то придут короли, то уйдут
в славный город заморский Стокгольм.
ВМЕСТО ЭЛЕГИИ
Т.Н.
Как две капли дождя,
ты похожа опять на меня...
Как вчера и как завтра. Слетаем
с высоты, точно листья дрожа.
Дни спешат на убой, семеня.
И какой-никакой, но покой обретаем.
А не будь высоты,
мы б не ведали сходства вовек.
Всё бы шло, как всегда, —
от худого и смутного века.
Одиноко бы стыл
не смежающий тягостных век
одноверец несчастный,
балда, пустоцвет, неумеха.
Поглядим погодя,
о непрожитом дне не тужа.
А душа старомодно осанку поправит,
не так ли?
Как две капли дождя,
ты похожа опять на меня,
заоконные,
долго
и плотно
летящие капли.
Не покой – непокой
гиблым делом нам послан с тобой —
о друзьях, о душе,
о стеснении вдоха.
Говорят – а на кой?
Говорят – ты нам песню не пой!
Говорят – такая эпоха…
Плотный дождь в октябре
на продутом ветрами дворе.
СЕНТЯБРЬСКИЙ незаконченный сонет
Когда придет мгновенье – на века
уйти, уйду в траву, где розовеет
как бы в смущенье рыжика щека,
и можжевельник дело разумеет.
И прорастет трава наверняка —
на то и рост – сквозь душу,
задубеет,
неся печать объятия, рука,
и папоротник древний подобреет.
Ау, мои леса и перелески,
льняные всплески волн, щепоть песка,
твои цветы, мой друг, – они прелестны.
И пусть печаль не будет высока,
не выше, чем плечо и чем щека...
***
Тащился поезд к Рождеству
в провинцию к любимой тетке;
счищали, шаркая, метелки
дань, отданную естеству;
мело опять по кромке темной,
и ставни хлопали ко сну.
А поутру – еловый дух
дразнил знакомо наши ноздри,
и кто-то в дверь стучал ех поstris,
и предлагал одно из двух
нехитрых дел, когда Сочельник
уже заглядывал во двор:
или прогулку в дальний ельник,
или душевный разговор...
Не то чтоб нынче мы не в силах
к тому окошку подойти...
Не те плоды земля носила,
и патриархов не найти.
Из Мари ВАЛЛИСОО
САД
Явился май. Сошла душа с ума.
Зацвел твой сад, меня опять страша,
что от того запутанного сна
проснусь в ночи, от холода дрожа,
помчусь дыханием согреть
не весь твой сад, хотя бы треть.
Сирень найду, к себе пригну,
лишь за ограду рук не дотяну
туда, где куст черемухи цветет.
Ночной мороз ее и приберет,
и в дом навек войдет моя вина —
порою соловьиной,
что ни год,
птиц верных пара
явится одна,
покружится, поищет, не совьёт.
***
Лишь лампе было всё равно,
что распадался свет на части.
Боялся шкаф, ему давно
не по душе стихи о счастье.
И раз поняв, оскорблена,
душа во мне заледенела.
Тогда открылся шкаф – со дна
бельё, настирано и бело,
рубашек глаженую стопку
явил на свет. Но мне невмочь
смотреть, прости меня, на это.
Бери-ка всё. Неси-ка прочь.
ДРУГ
Еще хватит полоумья,
еще хватит непокоя,
и, тебя минуя, в гору
я пройду с пустой рукою,
с головою непокрытой,
шагом легким и босым.
Я гроша тебе не брошу,
хоть бы ты и попросил.
В твоей нищенской суме
воробьи гнездо совьют,
твои бренные останки
после вороны склюют.
И тихонько воронята
всем расскажут по весне
о тебе худую сказку.
И, конечно, обо мне.
РАЗГОВОР
– Куда путь держишь, лодочник,
и спешишь спозаранок?
– В жены высмотреть лучшую
из островитянок.
– Я не верю, не вижу я
рукавичек, сапожек.
– Порыбачить на омуте
еду через порожек.
– Да уж раньше-то ездили —
брали сети да удочки.
– А я просто журавликам
поиграю на дудочке,
на войну схожу, привезу
и тебе украшение.
– Мне не верится, лодочник,
нет с войны возвращения.
Он ушел. Я ушла.
Всё гляжу в потолок.
А в окошке луна,
словно белый платок.
ДОМ
Как смерть, склоняешься ко мне
беленым потолком,
и жизнь моя в твоем огне.
Там детским ноготком
два слова кто-то начертил
на стенке у тебя.
Закат пылает, что есть сил,
окно огнем дробя.
Мне стыдно, словно я в аду,
в стене той двери нет.
Сквозь стену нынче я уйду.
И не найдешь мой след.
Из Марие УНДЕР
НА ЧУЖБИНЕ I.
Прислушаюсь на краткий миг
Больной душою снова.
Ох нет... ох да... тот птичий крик —
Не с хутора родного?
Я уходила, и тропа
Осинами желтела.
Лишь об одном с тех пор: когда? —
Душа узнать хотела.
Мысль эта не дает заснуть
Чужой зимой тоскливой,
Когда за море в дальний путь
Шлю просьбу молчаливо.
Всё так же ль свищет соловей
В черемухе знакомо?
Ох, нет... ох да... душой своей
Я слышу душу дома.
II.
Кто я, что здесь одна брожу?
Сама себя не нахожу.
Саму себя куда мне деть?
Я словно плакальщица здесь.
Молчащая, чужая ночь,
И всё не то, и всё не то.
Широкий светлый небосвод.
Меня никто здесь не найдет.
Открыла бы для зова рот,
Но он лишь ветра наберет.
Лист розы на чужой стене —
Да не приснился ли во сне?
Кто слова «счастье» сладкий звук
Не позабыл? Чужой язык...
Кому по крови я сестра —
Нам не сойтись, лежат моря.
В меня боль всех заключена...
В чужой воде блестит луна.
Мой лик цветами осенен.
Бьет мерно погребальный звон.
III.
Приближается щекотно
Гроздь цветов из сада.
Только я прошу – сегодня
Вспоминать не надо.
Распушились шаловливо
Ветви над забором,
И готова я пугливо
С глаз отринуть шторы.
Яблоневый цвет ночами
Белого покрова.
Это что – опять начало?..
Оживаю снова!
Близко-близко к солнцу прямо
Птах звонкоголосый
Поднимается – и рану,
И беду уносит.
Из Густава СУЙТЕ
СВОЙ ОСТРОВ
Гребу и грвбу я в море,
ищу один остров там.
Ищу уже очень долго
на море, где вольно волнам.
Встречаются малые суши,
тенистую гавань найдешь.
Свой остров, увы, мной не найден,
мечта, для которой живешь.
Гребу, словно рею над морем,
и волны парят надо мной,
а в небе качаются тучи —
я остров ищу этот – свой.
Годжа ХАЛИД “МОИ СТИХИ БЛАГОУХАЮТ СЕНОМ...”
Мне довелось переводить с английского и испанского, польского и румынского, болгарского, итальянского, сербского. Переводил я знаменитых и малоизвестных поэтов. То соперником ощущал себя по отношению к переводимому тексту, то – рабом… Но свои последние переводы стихотворений азербайджанского поэта Годжи Халида считаю наиболее удавшимися. Будто выросшие из политой народной кровью и потом каменистой почвы его стихи глубоко созвучны моему мироощущению. Переводя их, пахнущих сеном далекого азербайджанского селения или шумно летящих к заветному «острию горизонта», за которым – надежда и вера, я не испытывал какого-то отстраненного чувства, часто возникающего в такие моменты. Я сливался душой с поэзией Халида, жил его строками, проникнутыми спокойствием и мудростью, верою и любовью к созданному Всевышним миру и человеку.
С Годжой Халидом мы учились в 1997-1999 годах на Высших литературных курсах в семинаре поэзии – мастерской недавно ушедшего от нас Юрия Кузнецова.
Годжа (в 2004 году поэту исполнится 50 лет) считался бесспорным авторитетом среди сокурсников. Благоволил к нему и Юрий Поликарпович. С легкой тяжелой руки Кузнецова стихи Годжи Халида появились на страницах журнала «Наш современник», «Юность», «Литературная учеба»…Годжа переводил на азербайджанский поэзию Тютчева, Фета, Есенина, Тряпкина, Передреева, Соколова, Рубцова, Кузнецова…
Как-то во время разбора стихотворений одного из наших молодых сокурсников Кузнецов попросил Годжу высказать свою точку зрения по поводу прочитанных виршей. Тот помолчал секунду-другую. И произнес афоризм, получивший одобрение не щедрого на похвалы Кузнецова: «Стихи напоминают плохой подстрочник».
Юрий Поликарпович воссоздал на русском языке десять стихотворений Годжи Халида. Они оказались последними переводами выдающегося русского поэта.
В предложенной подборке азербайджанского поэта рядом с переводами Кузнецова я осмелюсь показать и свои.
Не скрою, рад, что во время нашей учебы в стенах Литературного института помог Годже Халиду опубликовать первую книгу стихотворений на русском языке «Дождь воспоминаний». К этой книге предисловие написала литературный критик, искусствовед, доктор наук Лола Звонарева.
Александр АНАНИЧЕВ
***
Желтым-желты пути-дороги,
Лист осыпается, звеня.
Холодной осени тревоги
Так рано встретили меня.
Как просыпались, как вставали
Моя печаль, моя хандра!
Эх, днем и ночью бушевали
Мои товарищи – ветра.
Я видел рядом их круженье
И слышал их осенний шум.
Как далеко воображенье
Меня уводит наобум.
Встречает ветер на пороге
И за руку меня берет.
И кажется, что он с дороги
Меня когда-нибудь собьет.
Не по годам мне с ним якшаться,
Лететь оторванным листом
И всюду с осенью встречаться,
Каким бы я ни шел путем.
ЗАПАХ СЕНА
Мои стихи просты и неказисты,
Быть может, их бессмертье ненадежно.
Зато они по-своему душисты
И спутать их с другими невозможно:
Мои стихи благоухают сеном.
Сокрыты корни под глубоким спудом,
Но не завидна на земле их участь.
Хотя они щекочут ноздри людям,
Но только я впиваю их пахучесть.
Мои стихи благоухают сеном.
Порой в пути встречается такое:
Бродяга-ветер с ног меня сбивает.
Прочтя стихи в глубокий час покоя,
Моя подруга недоумевает:
Мои стихи благоухают сеном.
Молчат чинары. А что их тревожит,
Они не скажут и печаль скрывают.
В родном селе и пахари, быть может,
Моих стихов давно не одобряют:
Мои стихи благоухают сеном.
Я знаю радость вражеских дебатов,
Но дружеская жалоба несносна.
Во времена поддельных ароматов
Кто любит свежий запах сенокоса?
Мои стихи благоухают сеном.
***
В том одиноком доме под горой
От страха ночью дрогнет и герой.
Ни разу окна светом не зажглись,
Дым из трубы не поднимался ввысь.
Но только ветер в доме завывал
И путника случайного пугал.
…Внизу раскрыл глухую пасть обрыв,
Что делать с домом, так и не решив.
***
Как мне забыть чинару над рекою
И озеро с песчаною косой?
Вечерний дым курится над трубою,
Луга сияют утренней росой.
Любовь к земле одна меня и держит
От странной тяги к дальним городам.
Стареет жизнь, но остается свежей
Любовь к деревьям, травам и цветам.
Когда над полем тучи проплывают,
Желтеет небо, гуси улетают,
От странных чувств я зарыдать готов.
И сердце жаждет высшего искусства,
Прекрасные ко мне приходят чувства,
Моя душа трепещет от стихов.
ПОСЕЛОК БАБОЧЕК
Порхают бабочки и мотыльки лугов,
То промелькнут,
то пропадут среди цветов.
Гляди: нигде не дрогнут лепестки,
Не угадаешь, где цветы, где мотыльки.
Как разукрашенное платье мотылек,
И в это платье одевается цветок.
От мая шумного до осени глухой
Бредет у дней на поводу цветок такой.
Поселок бабочек – прекрасный уголок.
А день за днем летит, как легкий ветерок.
Увы, живое одеяние цветов –
Летучий корм
в проворных клювах воробьев.
Цветы, лишенные наряда своего,
Дрожат от холода и вянут оттого.
…Пока на землю не посыплются снега,
Поселком бабочек становятся луга.
ДОЖДЬ
Он идет на цветы и на листья,
С желтой грустью полей хочет слиться.
Дождь дневной принимает землица,
Дождь ночной в моем сердце струится.
Меркнут дни, разгораются ночи,
Облака поджигает зарница.
Дождь дневной на каменьях лопочет,
Дождь ночной в моих чувствах струится.
Вешний дождь – золотая страница,
Божьи вести с высокого неба.
Дождь дневной – это просто водица,
Дождь ночной – это память и нега.
Капли светлые в сердце текучи,
Чутко-грустны слова упований.
Дождь дневной происходит из тучи,
Дождь ночной – из моих вспоминаний.
ОСЕННЕЕ
К словам любви давно я глух,
В глазах влюбленных вижу ложь.
Моя душа – осенний луг,
Твоя любовь – осенний дождь.
Кропит меня легко-легко
Осенний дождь увядших дней,
Он не проникнет глубоко,
Не оживит моих корней.
От моросящего дождя,
Который насылаешь ты,
Не просыпается душа,
Не окрыляются мечты,
Не прорастает ничего,
Лишь мокнет – только и всего.
***
Спят под сияньем лунным
Зеленые долины,
Чинар высоких тени
Идут до самых гор.
Днем жадно пили солнце
Поля и луговины,
И наконец забылся
В глубоком сне простор.
Густой медвяный запах
Я слышу издалека.
Душистым сеном пахнут
Росистые поля.
О чем в сиянье лунном
Так страстно и глубоко
На самых резких нотах
Поют перепела?
В их голосах обида.
О чем они взыскуют,
Диковинные чувства
Храня в душе своей?
Быть может, этой ночью
Они, как я, тоскуют
И призывают солнце
От имени полей…
А под сияньем лунным
Округа дремлет чутко,
А свежий запах сена
Покосы издают.
Переливая в звуки
Мои глухие чувства,
На самых резких нотах
Перепела поют.
МЕДОВЫЕ ПЧЕЛЫ
Каждое утро на луг прямиком
Пчелы из улья летят с ветерком,
Чтобы умыться росой-хрусталем,
Серые пчелы и желтые пчелы.
Пчелы пытают цветок-однолюб,
Жадно сосут дивный мед его губ,
Может быть, труд их покажется груб;
Та улетит, прилетает другая.
Время свиданья идет на закат,
Пчел вереницы обратно летят,
Больно расстаться, но травы молчат,
Боль тишиною объята.
Утром печаль отпускает цветы,
Снова они и светлы, и чисты,
Соком и свежестью всклень налиты.
Так и летают до осени голой
Серые пчелы и желтые пчелы.
ЛЮБОВЬ К ГОРОДУ
Тропы славы идут через город.
М.Исмаил
Да, это чувство мне не скрыть уже,
Как сказано друзьями справедливо.
Но чувство к городу в моей душе
Стоит лицом к лицу со сжатой нивой.
Да, гложет зависть и меня порой.
Портрет поэта – что он выражает?
Тут он рябит в газете городской,
А там вода арыка отражает.
Все камни детства прокляли меня,
Посаженные мной трещат дубравы.
Зачем же среди суетного дня
Мне кружит голову желанье славы?
Перевел с азербайджанского Юрий КУЗНЕЦОВ
СМЕРКАЕТСЯ В ГАШГАДЖЕ
Меня эта ночь не застанет в пути.
Смеркается в Гашгадже.
Последний подъем остается пройти.
Смеркается в Гашгадже.
Неужто я здесь задержусь до утра,
В густых облаков шалаше?
На гору сползает ночная чадра
Смеркается в Гашгадже.
Чем ближе родное селенье и дом,
Тем жарче тревога в душе.
Летучая мышь задевает крылом.
Смеркается в Гашгадже.
Звезда надо мною осколками льда.
Так часто случалось уже –
В село возвращаюсь родное, когда
Смеркается в Гашгадже.
Едва различая дорогу, бегу
По кручам, камням, черемше…
И даже в дверях улыбнуться смогу.
Смеркается в Гашгадже.
ТЕБЕ
Эхо первой любви расплескалось,
Раскололось о камни. Ну что ж…
У тебя моя нежность осталась,
У меня – твоя сладкая ложь.
Тихо падают жаркие листья.
Надо мною смеется судьба.
У тебя – мои ранние письма.
Что осталось, скажи, от тебя?
Говорить о минувшем нелепо.
Отжелтела луна, отцвела.
У тебя – мое синее небо,
У меня – твоя снежная мгла.
Жизнь моя слишком скоро сгорела,
И была ли кому-то нужна?..
От тебя на ветру оголтелом
Только песня осталась одна.
Перевел с азербайджанского Александр АНАНИЧЕВ
«СОКРЫТЫ КОРНИ ПОД ГЛУБОКИМ СПУДОМ...»
Корни поэзии Годжи Халида (Номизада Халида Оглу Закарияева) действительно сокрыты для многих «под глубоким спудом». Этот талантливый азербайджанский поэт в своих исповедальных монологах нередко прячется за маской деревенского простака.
В эпоху горделивой урбанизации он любит вызывающе подчеркнуть, поддразнивая высокомерного горожанина: «Мои стихи благоухают сеном…». Но искушенный читатель сразу почувствует в них древнюю поэтическую культуру Востока: на ее плодотворной почве выросли многие образы Годжи Халида.
Погружаясь в поэтический мир автора (а многие стихи воссоздать по-русски помог признанный мастер русской философской поэзии Юрий Поликарпович Кузнецов), вспоминаешь основанный в Багдаде «Дом мудрости» с огромной библиотекой (к великой печали, разоренной в наше время). Этот очаг книжной духовности еще в начале IХ века стал главным переводческим центром произведений античных мыслителей на арабский язык, впрочем, как и «Дом знаний» в Каире, обладавший уже в XI столетии уникальным собранием религиозной и научной литературы.
Особенно созвучны стихи Годжи Халида средневековой восточной миниатюре, динамичной, изощренной, изыскано условной и декоративной одновременно. Это своеобразная живопись без светотени и перспективы – «мир восточной миниатюры, – утверждают московские искусствоведы Т.Каптерева и Н.Виноградова в монографии „Искусство средневекового Востока“, – это слияние реальности, вымысла и символики. Ее образы праздничны, полны радости жизни. Чаще всего представлен роскошный сказочный сад. Розовые, голубые, сиреневые, золотые, покрытые пестрым ковром цветов лужайки окружают громоздящиеся скалы, подобные кускам драгоценных камней. Небо золотое или ярко-синее, с затейливо бегущими облаками …все это, связанное единым композиционным и цветовым ритмом, создает образ пленительной красоты. Искусство миниатюры отличает одухотворенное чувство природы. Пейзаж, только обозначенный в произведениях багдадских миниатюристов 13 столетия, пробрел в живописи Среднего Востока особое значение. Появились даже уникальные изображения чистого пейзажа».
Убеждена – когда-нибудь пейзажная лирика Годжи Халида (стихотворения «Медовые пчелы», «Поселок бабочек», «Весна», «Осенняя вода», Снопы света") будет проиллюстрирована миниатюрами знаменитой ширазской школы, возникшей в городе на юге Ирана, где родились великие Саади и Хафиз. Ибо редкое в наши дни ощущение души, трепещущей от стихов, естественно одухотворяющей природную красоту, – эмоциональный стержень стихов Годжи Халида. Живет это ощущение и в одиннадцати пейзажных миниатюрах, украсивших в 1998 году «Антологию персидской поэзии».
Читая праздничное, весеннее стихотворение Годжи Халида «Поселок бабочек», возвращаешься мыслью к словам сирийского поэта Х века, утверждавшего, что любое время года «превосходит лучезарная весна: она приносит цветы и свет. Тогда земля – яхонт, воздух – хрусталь». А драматический финал стихотворения Годжи Халида «Дождь ночной – из моих воспоминаний» заставляет вспомнить трагический образ ночи, возникший в газелях Алишера Навои (1441-1501): «То – ночь измен? Что ширь небес в дым стонов облеклась…», «Всю ночь он стонет до зари в мученьях и кручине…» (перевод С.Иванова).
При этом Годжа Халид избирателен и осторожен в своем следовании поэтической восточной традиции: он избегает цветистости и ритуальных красивостей. Строгость и благородная простота его стихов, убедительная точность пластично вписанной в поэтическую ткань живой детали, афористичность и лаконизм – следствие многолетней учебы поэта у поэтических авторитетов Европы, у гениальных славянских витязей Федора Тютчева и Афанасия Фета, Сергея Есенина и Николая Рубцова, чьи стихи благодаря таланту Годжи Халида обрели новую жизнь на азербайджанском языке.
Этот уникальный синтез – изощренной поэтической культуры Востока, славянской духовности и развитой поэтической интуиции – дает удивительный творческий результат в лучших стихах Годжи Халида.
Лола ЗВОНАРЁВА
