Текст книги "Газета День Литературы # 88 (2004 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
КЛЮЧ БОГОВ
Помню, как впервые услышал Тряпкина. Он пел свои стихи, будто баллады. Водил дланью пред ликом, как бы отсылая стихи вдаль, – и они, подобно птицам, срывались с его румяных губ, уносились в пространство. Была московская комната, теснота, духота – а казалось, Тряпкин сидит на травяном холме, на ветряном высоком кургане, бренчит в гусли, и молодая степь волнуется от его кликов и рокотов.
Всегда удивлялся, восхищался, порой ужасался: что это за ключ, древний, гремучий, неиссякаемый, бьет в Тряпкине, как из-под камня, из-под ледникового гранита, из-под древней дубовой колоды, – ослепительный, чистейший, волшебный. К этому ключу на водопой приходят утомленные витязи, запаленные пахари, прохожие богомольцы, и лесное зверьё, и таинственные косматые чудища с забытыми именами. Этот ключ – не Тряпкина, а богов, поэт только поставлен у источника стражем и хранителем.
Тряпкин – как дудка, сквозь которую дует Русь.
Не отгадать, каким волшебством в наше железное, электрическое время дотянулся древний вьюн. Видно, цепляется он за таких, как Тряпкин, перекидывается из столетия в столетие, из красоты в красоту, и вот мы диву даемся, внимая Тряпкину, чье чело увенчано этим вьюном, его цветами и листьями.
Век бы ему петь то удало-плясовые, то разбойные, то плачи-причиты, то величальные. Но вдруг жизнь прожита, и беда в России. Родина, разоренная, оскверненная, без заступника, без царя и вождя, терпит страшный позор. И старый поэт берется за древнее свое ремесло, скликает на рать разбежавшееся воинство, будит хмельного князя, корит, гремит, устрашает, молит, тонко и голосисто взывает. На бой, на последнюю схватку за Отечество.
Николай Иванович, друг наш дорогой и седой, стихи твои превосходны, доспех твой блистающий, вьюн на твоем челе весь в красных цветках. И мы, твои слушатели, как воины Христовы, откликаемся на твой клич, идем под твои хоругви.
Александр ПРОХАНОВ
ЗАВЕТНОЕ ОКОШКО МИРОЗДАНИЯ
В какое время мы живем! Всюду толпа. На улицах – толпа, в квартирах у телевизоров – тоже толпа, хоть разъединенная, но загипнотизированная одним и тем же. Но пушкинская ремарка всё равно остается в силе: народ безмолвствует. Видимо, это надо понимать так, что он не участвует в политических страстях. Он живет отдельно от толпы. Он поет, он смеется или плачет и всегда заявляет о себе, говоря устами своих певцов.
Один из таких певцов – Николай Тряпкин.
Толпа безлика, у народа есть лик. Этот народный лик проступает в творчестве Николая Тряпкина.
Бывают поэты, которые привлекают внимание «лица необщим выраженьем» Но тут другое. Тут лик.
А сам поэт обладает магической силой, одним росчерком пера он способен удерживать все времена:
Свищут над нами столетья и годы, —
Разве промчались они?
Николай Тряпкин близок к фольклору и этнографической среде, но близок как летящая птица. Он не вязнет, а парит. Оттого в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полета... Бытовые подробности отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит. Но это уже не быт, а национальная стихия.
В линии Кольцов – Есенин, поэтов народного лада, Тряпкин – последний русский поэт. Трудно и даже невозможно в будущем ожидать появления поэта подобной народной стихии. Слишком замутнен и исковеркан русский язык и сильно подорваны генетические корни народа. Но если такое случится – произойдет поистине чудо. Будем на это надеяться, а я уверен в одном: в XXI веке значение самобытного слова Николая Тряпкина будет только возрастать.
Юрий КУЗНЕЦОВ
НИКОЛАЙ ПАНТОКРАТОР
Сколько помню свою жизнь литературную, столько и всегда, вот уже несколько десятилетий, не устаю восхищаться, изумляться, радоваться стихам Николая Тряпкина. Впрочем, говорю не совсем точно: и ужасаюсь, когда читаю его стихи, и мистическим чувством переживаю откровения, брезжущие в них. Поистине, как великий автор «Слова о полку...», Николай Тряпкин богатырски поигрывает и распоряжается всеми пластами нашей истории, как хозяин обходит все ее вежи и рубежи,– словом, живет во всех временах последнего русского тысячелетия.
И снятся мне травы,
давно прожитые,
И наши предтечи,
совсем молодые,
А время поет.
И рвутся над нами
забытые страсти.
И гром раздирает
вселенские снасти,
И колокол бьет...
Не умом и даже не сердцем, а всей кожей, по которой проходит дрожь, отзывается мое существо на его пророческое слово.
Черная, заполярная,
Где-то в ночной дали
светится Русь радарная
над головой Земли.
Откуда, с какой комической высоты, словно Михаил Лермонтов (помните: «...спит земля в сиянье голубом...»), увидел наш Николай Чудотворец страшную, трагическую, ощетинившуюся, загнанную в космический угол всей мировой цивилизацией нашу «Русь радарную»?!
Николай Тряпкин – поэт миросозидающий, он – Пантократор, громовержец, демиург нашей поэзии...
Станислав КУНЯЕВ
УРОКИ ИСТОРИИ
Писатель Владислав Бахревский уже давно вошел в число тех отечественных авторов, одно имя которых является залогом литературного успеха представленного ими на суд читателей произведения. Многие годы Владислав Бахревский скрупулезно изучает и «выписывает» в своих повестях и романах историю России. И все эти годы каждый роман, каждая повесть встречается читательской аудиторией с радостью, ибо прочтение произведений Бахревского и вправду доставляет радость – радость открытия собственного прошлого. Что стоит хотя бы настоящая эпопея русского XVII века, созданная писателем на протяжении тридцати пяти лет – 11 повестей и романов! При этом каждый роман или повесть самостоятельны, но в целом весь цикл – это единое произведение. Владиславу Бахревскому и вправду удалось «объять» весь XVII век! И вот в свет вышел очередной, двенадцатый роман – «Столп» (Бахревский В.А. Столп. – М.: Изд-во «Центрполиграф», 2001. 621 с.).
Должен сказать, что писать исторические романы о русской истории – дело непростое. Благодаря пока еще сохраняющемуся в нашем Отечестве хорошему образованию, читатели таких сочинений всегда пристально следят за тем, насколько точен автор в своем изложении. И потому сам автор просто не имеет права на «историческую» ошибку, иначе даже из-за одной неверно выписанной детали может полностью потерять читательское доверие. Но писать исторические романы о XVII столетии – дело вообще сложнейшее, ибо очень уж противоречив, очень уж непрост для восприятия современного человека этот «бунташный век». Взять хотя бы тот факт, что в нашем обыденном сознании события XVII столетия оказались затенены следующим, бурным и почти революционным XVIII веком. И зачастую сам XVII век вообще воспринимается всего лишь как некая предпосылка будущих деяний Петра I, и потому XVII век, вроде бы, не имеет собственного «исторического лица» – так, некая маленькая ступенечка к будущей «настоящей истории».
Огромная заслуга Владислава Бахревского и состоит в том, что писатель в художественной форме вернул отечественному читателю наш русский XVII век – со всеми его бедами и победами, счастливыми минутами и невзгодами, достижениями и провалами, высотами духа и трагическими падениями... Крайне важно то, что в сочинениях В.А. Бахревского XVII век предстает не просто как предвестник петровских деяний, но как самодостаточная ценность, как самодостаточая историческая реалия. При этом, чтобы уже больше не возвращаться к данной теме, необходимо сказать, что писатель довольно точен в исторических деталях, видно, что он прекрасно знаком с историческими источниками, более того, иногда даже излишне следует им. Но подобный подход как раз и создает в его книгах подлинную историческую атмосферу, а значит и атмосферу доверия в читательском сознании.
Если говорить о новом романе писателя «Столп», то следует напомнить, что в центре повествования находится очень сложный для понимания и осмысления исторический период – последние годы царствования Алексея Михайловича, время краткого царствования его сына Федора Алексеевича и знаменитый стрелецкий бунт 1682 г., приведший к тому, что на русском троне оказалось два царя – Петр и Иван, за спиной которых сидела царевна Софья («за спиной» – в буквальном смысле, ибо для юных царей был изготовлен специальный двухместный трон, с потайным третьим местом для царевны).
Историческому писателю довольно сложно отразить события тех времен в художественном произведении. Сложно хотя бы потому, что в научной литературе существуют различные и нередко противоположные оценки события данного периода – от полного и однозначного восхваления Петра и столь же однозначного осуждения Федора и Софьи до полного и однозначного осуждения Петра и столь же однозначного восхваления предшествующих ему правителей. Поэтому, для того чтобы «не солгать» читателю, сам автор романа должен предстать не просто описателем событий, но – самостоятельным мыслителем, избавленным от «однозначности» оценок и, наоборот, стремящимся к тому, чтобы выразить «дух и букву» эпохи во всей ее противоречивой полноте. И Владиславу Бахревскому это несомненно удалось.
Самостоятельность писательского мнения тем более важна, что XVII век в русской истории – это время великого духовного подвига и великой же духовной трагедии, вошедшей в наше сознания под именем «Раскола». Очень часто, когда профессиональные историки или писатели анализируют события XVII столетия, особенно его второй половины, то концентрируют свое внимание исключительно на политических или же бытовых событиях, даже само тогдашнее духовное противостояние представляют всего лишь как очередной акт политической борьбы. Владислав Бахревский счастливо избежал этой очень распространенной ошибки. В романе «Столп» проблемы религиозной и духовной жизни оказываются на первом плане, как это и было в исторической действительности. Ведь люди того времени жили не просто для того, чтобы скопить богатства, получить власть, вырастить детей и т.д. В жизни людей XVII века, и уж тем более в жизни ведущих персонажей – царей, патриархов, бояр, – наличествовал великий духовный смысл: они жили для Вечности. Русские люди того времени истово стремились к духовной истине и жаждали саму Россию превратить в истинную православную державу – Вселенское Русское православное царство. Во имя этой великой цели расширялись границы, велись войны, реформы и пр. Потому и были столь жестоки споры и столь же жестоки способы борьбы – каждый участник борьбы считал, что он с Христом, а вот соперник-то – с антихристом... И более чем отрадно, что в новом романе Бахревского Россия XVII века предстает перед нами как огромное поле интенсивной, напряженной, все собой пронизывающей духовной жизни, являющейся истинным ядром русской жизни вообще.
Мне представляется, что именно понимание писателем того, что духовная жизнь является главной составляющей всего русского бытия, и стало причиной написания еще одного романа, который вроде бы далек от излюбленного им XVII века, – романа о патриархе Тихоне (Бахревский В.А. Святейший патриарх Тихон. – М.: Изд-во «Центрполиграф», 2001. 796 с.).
Казалось бы, ну как могут быть связаны между собой события конца XVII столетия и события отстоящего от него почти на 250 лет начала XX века? Для человека, мыслящего только «общественно-экономическими формациями» или же «цивилизационным подходом», и в самом деле никакой связи не заметно. Но тот, кто глубоко проник в духовную сущность русской истории, тот, кто понимает, осознает, видит духовную связь времен, – для того здесь нет никаких загадок.
Святейший патриарх Тихон – это величественная и знаковая фигура отечественной истории. Напомню, что он стал первым патриархом Русской Православной Церкви после более чем двухвекового перерыва, вызванного церковной реформой Петра I, отменившего патриаршество и установившего синодальное правление. Именно патриарху Тихону выпала честь и участь возглавить православный люд в годы тяжелейших гонений, которые устроила новая богоборческая власть. Именно Святейший патриарх Тихон, по сути дела, спас Русскую Православную Церковь от уничтожения, более того, своим примером смог сохранить, не утерять, не избыть нравственную сущность православной веры. И именно Святейшему патриарху Тихону мы во многом обязаны тем, что сегодня, спустя восемьдесят лет после его смерти, православная вера вновь возрождается в русских сердцах.
Перед писателем Владиславом Бахревским стояла очень сложная задача. Мало того, что нужно было разобраться в хитросплетениях – политических, церковных, социальных – предреволюционных лет и начальных времен советского периода нашей истории. Но ведь еще нельзя было сбиться на исключительно житийное повествование. Ведь Святейший патриарх Тихон канонизирован Русской Православной Церковью, а значит подобная «опаска» существовала. Житие святого тем и отличается от художественного романа, что излагает события жизни своего героя по определенным канонам. Художественное же произведение предполагает иное развитие сюжета, иную стилистику, иной взгляд на героя повествования. Житие – это литературная икона, пример духовного подвига для верующего человека. Литературный герой – это попытка осмысления характера человека во всей его полноте и противоречивости.
Думается, в целом Владислав Бахревский справился со всеми этими трудностями. Более того, в художественной литературе еще не было столь полного и объемного освещения личности Святейшего патриарха Тихона и церковной жизни страны в начале XX века. И крайне важно, что в романе Святейший патриарх Тихон предстает живым человеком и оттого подвиг его еще более величественен, ибо видно, как человек, свершив духовный подвиг во имя Господа, становится истинным героем истории. А это значит, что и каждый из нас, простых грешных, способен на подобное деяние, нужно «всего лишь» хранить в душе Истину и Веру и не убояться страдать и за Истину, и за Веру. Правда, вот этого «всего лишь» большинству из нас и не хватает...
Прочитав два последних романа Владислава Бахревского, я от всего сердца порадовался – писатель остается верен давно избранному и очень непростому пути, но именно этот путь позволяет ему все глубже и глубже проникать в великие тайны истории. И конечно же, оба романа заслуживают самой высокой оценки и самого высокого общественного признания.
Сергей Перевезенцев, доктор исторических наук
ВО МНЕ МИРЫ, КАК ЗВЁЗДЫ В НЕБЕ...
С Вячеславом Ложко я познакомился на недавнем праздновании в Коктебеле 100-летия Дома-музея Максимилиана Волошина. Не буду подробно освещать его биографию, в которой было всё – ринг боксера-полутяжа, скитания по тайге, охотничий промысел, поиск самоцветов. Лишь скажу – уроженец Хабаровского края (мой земляк!), Вячеслав Федорович вот уже почти три десятка лет живет в благословенном уголке Тавриды, выстроил здесь просторный дом, растит дочь, воспитывает внуков и любит принимать в своем литературно-музыкальном салоне «Богдан» гостей: писателей, журналистов, мастеров искусств, приезжающих отдыхать в Коктебель из разных городов Украины, и России... и пишет, неустанно пишет все эти годы стихи. Вячеслав Ложко издал 10 книг стихов, которые увидели свет в Москве, Киеве, Симферополе, Феодосии. Он лауреат престижной Международной премии «Поэзия-2000». Видимо, такая здесь, на берегу Коктебельского залива, особая аура, затрагивающая его «душевные струны», дарящая ему вдохновение и радость творчества.
Передо мной – новый сборник стихов Вячеслава Ложко «Звезда над Коктебелем» (Симферополь, «Таврия», 2003 г.), солидная книга объемом в 350 страниц. Издать такой том в наше время – тоже подвиг своего рода. Не каждому, даже маститому поэту он сегодня по силам ...
Раздумывая над этой книгой, я пришел к выводу, что напишу не развернутую стандартную рецензию, а выскажу свое общее впечатление от книги, на страницах которой слились в единое целое несколько самостоятельных, неповторимых миров – душа человеческая, историческое и духовно-культурное наследие, завещан– ное нам предшествующими поколениями, и мир Вселенной – от горьковатой веточки полыни в степи, пронизанного солнечным теплом сердолика в накате морской волны – до сверкающих в ночи звезд, которых хочется коснуться рукой, да вот только бы не обжечься! «Во мне миры, как в небе звезды, то рядом светят, то вдали...» – пишет поэт, желая «понять сей мир», смысл земного бытия, не страшась испытаний судьбы, преград на пути к желанной цели..." «В каждом целый мир»,– подчеркивает он, обращаясь к выпускникам средней школы: «Во все глаза на мир смотри, всё в жизни впереди, зажгутся звездные шатры – свою звезду найди». Но найти свою звезду под силу лишь сильному телом и духом человеку, исповедующему высокие нравственные принципы, человеку, которого не собьют с пути дешевые соблазны, эфемерные фантазии: «не проси у судьбы легкокрылых удач...». То, что легко дается, легко и уходит, как вода меж пальцев, оставляя в душе лишь горечь и разочарование. Особенно наглядно проявляется это в сфере любовных отношений между мужчиной и женщиной.
Значительная часть книги Вячеслава Ложко и посвящена теме «Про это»: «Я бросаюсь в любовь бесконечную...». Любимая для него – «Ассоль из сказки Грина», он признается ей в своих чувствах: «ты краса моя, букет осенний, радость ты моя, мечта и боль... ты желанна – я уткнусь в колени, ты прекрасна...». Но любовь не всегда безоблачна, затягивают вдруг ее небо тучи непонимания, ссоры. Но лирический персонаж книги Ложко не желает мириться с этой нелепой ситуацией, действует решительно и дерзко, отвоевывая свою любовь, – и как же он похож в этом стремлении на самого автора «от молнии до молнии всего полпоцелуя...».
Но недалеко и до полного: «ты сегодня, сверкая улыбкой пришла, и раздвинулись стены, и темень исчезла...». И снова жизнь – полная чаша. В которой, кажется, есть всё: бессонные ночи над стихами, любимая женщина, друзья и соратники, дружеские посиделки в салоне, добротно устроенное дело – основа семейного благополучия. Но слово «дело» можно еще понимать, как и заинтересованное отношение ко всему происходящему вокруг, как жажду новых поисков и свершений. «Чтобы песня любовью звенела и светила далекой звездой, до всего мне есть в мире дело, мир прекрасен, и мир этот – мой!» – говорит лирический герой автора. То есть – он сам.
Он хочет, чтобы жизнь на этой земле, давно для него родной, стала еще добрей, чем была вчера, еще благоустроенней для всех сущих на ней,– всех, кто однажды увидев ее, навсегда полюбил. Заслуженный деятель искусств АР Крым, один из основателей «Общества возрождения культуры поселка Коктебель», Вячеслав Ложко начинает с помощью местных властей грандиозный проект – создание историко-литературного центра. Я знаю, множество преград и проблем встали на его пути к цели. Но Вячеслав Ложко добьется своего. Он – сильный человек. У него есть надежные друзья. Он напишет новые книги. И воздвигнет в центре Коктебеля новый очаг культуры, подобного которому пока в Тавриде нет. Потому что его кредо: «Ты любовью согрей свой век – он любовью тебе ответит!»
Вадим Шкода, председатель совета по русской литературе Национального СП Украины, лауреат премии им.Н.Н.Ушакова
ПАМЯТИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА
Умер не Божий Дар, являвший миру неповторимые образы. Отслужил своё – организм, обладавший этим Даром.
И всё же весть – ошеломляющая.
Смерть была внезапна, как разящая разум молния. Она не была запланирована всяческими слухами, лежаниями на больничных койках и т.п.
Многие современные стихотворцы патриотического толка, в том числе и я, жили за Юрием Кузнецовым, как за каменной стеной: пока жив этот несравненный Поэт – живы и мы, т.е. – жить м о ж н о. Но он ушёл... не попрощавшись. Его как бы срочно вызвали. Позвали. Вряд ли – «всеблагие». И вряд ли – на пир. Его позвали в могилу. А ведь он не был стариком в поэзии, её пенсионером. Он работал. Да и по возрасту, во всяком случае – для меня, который старше Юры на десять лет… Печально, однако – неотвратимо. Т.е. – безжалостно.
Юрий Поликарпович Кузнецов был и остаётся крупнейшим русским поэтом, и не потому ли, вот уже второй день после его смерти, – ни слуху, ни духу в средствах массовой информации об этой утрате, во всяком случае – здесь, у нас в Питере. О каком-нибудь гандболисте-футболисте долдонят по радио и телеку до хрипоты. А ведь все эти «исты», в том числе от политики, – ничто по сравнению с гением от поэзии. Ибо нравственный вклад его в судьбу народа несравним с усилиями марионеток.
Повторюсь: можно горько поплакать по усопшему человеку, по его хрупкой оболочке, но Дар Божий, которым этот человек обладал, – нерушим. Ибо – нерукотворен. А Душу Поэта – упокой Господи!
Глеб ГОРБОВСКИЙ
18 ноября 2003 года,
Санкт-Петербург.
Станислав КУНЯЕВ:
Всё сказать о выдающемся русском поэте невозможно. Будущее скажет о нём то, что ещё не высказано нами...
Последние годы его вторым родным домом стал журнал «Наш современник». И, работая там, Юрий Поликарпович был одним из тех центров притяжения, вокруг которого объединилась вся русская литература, вся русская поэзия. Он оставил нам свои мысли, свою волю, свою любовь к России, к русской поэзии... Я помню, как на пороге XXI века он говорил: «Надо прорваться в третье тысячелетие. Надо обязательно прорваться». И Юрий Кузнецов прорвался туда – своими последними книгами, своими последними заветами, всей своей судьбой, всей своей поэтической жизнью. И эта жизнь, несмотря на его преждевременную смерть, будет продолжаться, пока жива Россия, пока жива наша история, пока жива наша память...
Владимир ГУСЕВ:
Есть знаменитая русская могила, там на камне выбито: «Здесь лежит Суворов».
Неохота выбирать оценочные эпитеты для Юрия Кузнецова. Здесь вот, перед нами, лежит Юрий Кузнецов.
Это истинно эпоха в нашей литературе и жизни. Один из последних общенациональных поэтов. Центробежные силы господствуют; все разбились на жалкие кучки. Юрий Кузнецов – да, из общих.
ХХI век, третье тысячелетие, как и следовало ожидать, начинается неудачно для нашей литературы. Проскурин, Юрий Кузнецов…
Много точек. Людей измотали 90-е годы, теперь мы это расхлёбываем.
К чему я это?
Юрий Кузнецов был человек жёсткий в самом лучшем смысле этого слова. Он всегда помнил о главном и не шёл на компромиссы ни в духовном, ни в житейском плане.
Человек волевой и мужественный как творец и как гражданин.
Земля пухом, царство небесное.
Его поэзия – его наследство нам.
Воля и мужество – его завет нам.
И ничего другого нам и не остаётся и не может остаться.
Валентин РАСПУТИН:
Что бы мы ни говорили сегодня, какие бы самые точные прощальные слова ни пытались найти, всё будет приблизительно. И всё будет как бы нескладно. Останется наша вина перед Юрием Поликарповичем, потому что мы-то еще здесь, а он уже отправился туда, для того, чтобы представлять там и нас…
Юрий Поликарпович был, конечно, удивительный человек. Каждый большой поэт – удивительный человек, умеющий находить те точные, глубокие, мудрые и добрые слова, органически составляющие его поэзию, его литературу. Юрий Кузнецов это умел. Он умел забираться в такие глубины, которых, казалось бы, никому не позволительно касаться. И это было поразительно. Часто, при встрече, мне казалось, что передо мной не тот человек, который всё это писал. Что в этом человеке есть какой-то еще другой человек. А человек, стоящий передо мной – просто для общения с нами. Юрий Кузнецов был не только великий поэт, он был и замечательный прозаик. И та проза, которая была опубликована в журнале, в его книгах, тоже вызывала удивление – тем, как он может находить столь точные, мудрые… слова.
Была в нем та высшая мера требовательности, которая так необходима в литературе. Он предъявлял ее всем: и себе, и своим ученикам, и своим товарищам, – всем, кто был рядом с ним. Сейчас, я думаю, эта мера снизится…
И всё же, не надо нам печалиться по поводу того, что телевидение не сообщило о кончине Юрия Поликарповича. Хотя бы потому, что он… ушел чистым, без всякого соприкосновения с той грязью… У нас своя система оповещения. И, быть может, это даже хорошо, когда половина России будет считать, что он еще жив, работает – будет считать еще недели, месяцы… Ну и что в этом плохого? Мы говорим – он с нами. Потому что не только стихи его с нами. Он с нами, как бы вживе. И для многих в России будет точно так же…
Ему не нужна реклама… Разве была реклама у Николая Рубцова? А ведь его любит и знает вся Россия. То же самое можно сказать и о Юрии Поликарповиче Кузнецове. И это будет продолжаться до тех пор, пока останется хоть один читатель, душой и сердцем принадлежащий русской культуре.
Горько сегодня, тяжко. И в то же время я, с одной стороны, вспоминаю Юрия Поликарповича как человека волевого, решительного, уверенного. Иногда казалось даже – самоуверенного. Но бывали минуты, и нередкие: взглянешь на него – и такая отрешенность, такая беззащитность чувствовалась и сквозила в нем, что продирала дрожь от этого его вида. Я думаю, к уходу он готовился. Уход всегда неожидан. Уход всегда трагичен. Но для человека это все-таки обретение вечности…
Феликс КУЗНЕЦОВ:
Это вторая смерть поэта, потрясшая меня. Первая смерть – Николая Рубцова, а вторая – Юрия Кузнецова. Как и Рубцов, Юрий Кузнецов, безусловно, останется в нашей отечественной литературе как классик второй половины XX века. Лично я более крупного поэта, если иметь в виду последние десятилетия нашей жизни, просто не знаю. Конечно, это – наследник и продолжатель тютчевской традиции, тютчевской мощи. Это поэт бытийный, поэт антологический, поэт смыслов. И, прежде всего, – смыслов. Его уход – огромная потеря в нашей духовной жизни...
Беда заключается в том, что людям не дано осознавать масштаба происходящего. Ведь и масштаб Рубцова при жизни мало кто осознавал. Подлинный масштаб – как органического и гениального поэта. Сегодня мало кто в полной мере осознаёт масштаб, значение и вклад Юрия Кузнецова в русскую поэзию, и – шире – в духовную жизнь... Конечно, потрясает тот факт, что практически ни одна газета, за исключением, пожалуй, «Литературной», и тем более российское ТВ – не откликнулись на смерть поэта. Это – вызов. Вызов невежества и нелюбви к нашему Отечеству. Мы этот вызов принимаем.
И так же, как многолетнее замалчивание Рубцова, которого не пускали ни на телевидение, ни на радио, ни в печать, не помешало стать ему общенародно признанными классиком – точно так же и классическая поэзия Юрия Кузнецова пробьет этот покров равнодушия, нелюбви… Ибо он уже сегодня – великий русский поэт… Слава его, влияние его, значение его будут только расти – это единственное, что может нас примирить с таким ранним, безвременным и неожиданным его уходом из жизни.
Владимир КОСТРОВ:
Творчество многих поэтов, имена которых сейчас «на слуху», не несет в себе той великой духовной новизны, оставленной Юрием Кузнецовым… Например, «Атомная сказка» – это определение целого века, а быть может, и двух. И почти единственное во всей истории. Быть может, нечто похожее было у Боратынского, но Юрий Кузнецов сделал это, по моему мнению, точнее и сильнее.
Когда звучит имя Юрия Кузнецова, мне слышится музыка Вагнера, Скрябина, Прокофьева, Свиридова – это тот звук, который он нам оставил вместе с удивительной поэтикой, былинной поэтикой, вернувшейся к нам, поэтикой построения современного мифа… И в то же время поэтикой библейского масштаба. Он был в масштабе своего исторического времени…
Сергей ЕСИН:
Юрий Поликарпович Кузнецов всю свою жизнь был связан с Литературным институтом. Он пришел туда студентом и последний раз ушел оттуда в прошлый вторник – профессором. Сегодня мы все будем говорить о двух вещах: о том, что он незаменим и какое место займет его поэзия в русской литературе. Что касается незаменимости… Он был блестящий мастер, и заменить его невозможно. Остались многие его ученики. Сейчас в Литературный институт приходят из различных городов нашей страны телеграммы с соболезнованиями. Приходят телеграммы и из-за рубежа, так как было время, когда мы учили студентов из Украины, Молдавии и многих других республик…
Часто, встречая друг друга в этом доме, мы шутливо говорим: «Ну, здравствуй, классик!» Но, по сути дела, классиков очень мало. И один из истинных – Юрий Поликарпович Кузнецов. Мне приходится читать много студенческих работ, и могу вам сказать с полной ответственностью – «под Кузнецова» писали, пишут и будут писать. Потому что он затрагивает глубинные, материковые стороны нашей жизни…
Мы сейчас собрались в маленьком зале, но отчетливо осознаем, что этот зал – вся наша страна. А «прекрасное» российское телевидение практически ни одного слова не уделило такому замечательному русскому поэту… Но ведь и сам Юрий Кузнецов писал, что это люди другого круга. Наш круг навсегда сохранит память об этом выдающемся русском человеке и поэте.
Владимир БОНДАРЕНКО:
Сейчас уже можно сказать просто и ясно: умер последний великий поэт XX века. Уверен, в русской поэзии еще будет немало новых ярких поэтических открытий, но все они уже будут принадлежать новым векам.
XX век в русской поэзии закончился 17 ноября, со смертью Юрия Кузнецова. На Руси всегда хватало талантов. Есть и сейчас немало талантливых поэтов, но поэзию всегда определяют вершины. XX век начинался вершиной Александра Блока, закончился вершиной Юрия Кузнецова.
Еще на днях мы сидели вместе у него на даче и Юрий читал свои последние стихи, особенно он гордился, и по праву, стихотворением «Поэт и монах». Это не просто ответ всем надоедавшим ему мелким оппонентам – он никогда не умел мелочиться – это ответ поэта «на смертном рубеже», ответ на все времена.
Что есть в уме, то есть и в чувстве,
А значит, в сердце и в искусстве.
Искусство смешано. Пусть так.
Пусть в нашем поле плевел много.
Но Богу дорог каждый злак.
Ведь каждый злак – улыбка Бога...
Ему есть чем ответствовать и перед людьми. И перед Небом....
А потом мы жгли его черновики на пустыре за дачей, и Патима, жена его, спросила: «А что делать, если болит в груди?»
Увы. Это была уже сердечная боль. Это было предвестие большой беды. Утром 17 ноября в одночасье его не стало. Ушла сразу суета его завистников и злопыхателей. Остался наедине со своими читателями великий русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов. Классик русской поэзии. Стихи обрели свою вечную свободу и совершенство. Обрели ту классическую законченность, которая наступает только после смерти. Стихам дано вечное будущее.
