Текст книги "Газета День Литературы # 68 (2002 4)"

«ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ» – ЗА И ПРОТИВ (Обсуждение газеты в Центральном доме литераторов 18 февраля 2002 года. Окончание. Начало в № 3)

18 февраля в малом зале ЦДЛ состоялось активное обсуждение газеты «День литературы». Народу набилось столько, что подумывали даже о переходе в большой зал. Споров было не меньше. Жаль, не пришли многие либеральные критики, заранее давшие свое согласие. Или массовая болезнь приключилась, или некий бойкот по приказу начальства. Как правильно заметил Юрий Поляков, первыми всегда навстречу идут консервативные русские силы, а вот либералы кичатся большевистской непримиримостью. Ну да Бог с ними. Нам интереснее разобраться, что происходит в самой русской литературе. Куда она движется и движемся ли мы вместе с ней? Объем полосы заставляет сдерживать эмоции. Вечер открыл Вадим Дементьев, глава критического бюро московских писателей. Затем выступали В.Бондаренко, А.Проханов, Ю.Поляков, Н.Дорошенко, Л.Аннинский, А.Вознесенский, П.Горелов, М.Лобанов, В.Баранов, В.Личутин, С.Шаргунов, С.Казначеев, К.Кокшенева, А.Витухновская, С.Куняев, П.Калитин, С.Сибирцев, В.Широков.

Павел ГОРЕЛОВ. По поводу Вадима Валерьяновича Кожинова поспорю с Лобановым. Действительно, Михаилу Петровичу не видно, есть ли у него что-нибудь общее с Андреем Битовым. Но я помню, на панихиде – я очень точно процитирую Петра Васильевича Палиевского – он сказал замечательно, как-то так бесслезно, очень трезво: «Вадим – это связь». Да, может быть, Битов тоже не видит ничего общего у себя с Михаилом Петровичем, как и Михаил Петрович с Битовым, но Кожинов видел. Он был живым воплощением этой связи всей русской литературы, в нем было то общее, что позволяло видеть и там и там свою правду. Есть маленькая деталь, которую хотелось бы у Володи отметить, такая резкая, она никуда от него не уйдет. Мне вспоминается замечательная цитата из Победоносцева. Когда ему сказали: «Константин Петрович, ну так же нельзя, это же вызовет отрицательную реакцию общественного мнения», он остановился и не то чтобы плюнул, а как бы выпустил слюну, растер ее молча, и, ни слова не говоря, двинулся дальше. Вот эта безоглядность на некое общественное мнение существовала у Бондаренко всегда, существует и в его газете «День литературы», но с сохранением того, что я говорил в первом своем утверждении о связи всей литературы. Связь ему тоже всегда хотелось сохранить. Аннинский не надеется на отклик реальности. А что его ждать? Он уже есть… Есть на телевидении такое понятие: рейтинг. Вообще, странное словечко такое, но поскольку мне практически приходится с ним сталкиваться, то я пытался для себя определить, что это такое. Совести мало, талантов мало, ума мало. А рейтинг есть. Принципиально нельзя ориентироваться на совесть, на ум, на образование, вы не получите рейтинга. Но первичные половые признаки есть у всех тотально, грехи тоже – используй это в телепередачах, и рейтинг обеспечен. Я бы сказал так: катастрофически обеспечен. Так вот, рейтинг, применительно к теме нашего сегодняшнего разговора, есть крепко созданный механизм замены нравственных и духовных ценностей у народа, чему мы все с вами свидетели. Я не буду много говорить, остановлюсь на маленьком примере из истории космонавтики. Первым неприятные ощущения от невесомости ощутил Герман Титов. Его жутко мутило. И он стал перед выбором: докладывать Государственной комиссии о том, что он испытывал, или не докладывать. Собрался отряд космонавтов, посовещались, дело-то серьезное, и решили, что докладывать надо. И Герман всю правду на заседании космической комиссии и выложил. Народ сидел хмурый, и только один там был молодой, Северин, он задал один вопрос, практический, очень важный: «Скажите, Герман, мочиться было трудно?» Титов задумался – вопрос серьезный и дело серьезное – и говорит: «Знаете, Гай Ильич, на земле вообще было трудно, но там, в состоянии невесомости, сам вверх». Здесь вскакивает академик Пилюгин и говорит: «Подождите, подождите, как это: сам вверх?» Маленький зальчик грохнул. Можно, конечно, из истории космонавтики взять этот эпизод в шоу «За стеклом» и обеспечить себе рейтинг. Можно вспомнить, что Гай Ильич Северин, трижды Герой Социалистического Труда, сейчас обладает огромным потенциалом того «ноу-хау», который не имеет ни Запад, на Америка, именно потому, что из этого эпизода сделал серьезный научный вывод. Все зависит от систем нашего выбора. Вот здесь говорили, что Владимиру Григорьевичу надо повернуться лицом к современности. Я вспоминаю дискуссию «Классика и мы», свидетели которой сегодня еще живы. Лев Аннинский, наверное, хорошо помнит дискуссию, когда Петр Васильевич Палиевский процитировал «До третьих петухов». Там был замечательный эпизод, когда черти выгнали из монастыря монахов. Выходит изящный черт и, обращаясь к монахам, которые сидят там по костеркам и тупеют: «Мужики, есть халтура. Там у вас где-то картины висят, их надо переписать». – «Какие картины? Это иконы наши». – «Ну, да неважно». – «А кого вместо них?» – «Нас.» Мы в процессе активной переписки своих собственных ценностей. Мы как бы оправдываемся, что если мы занимаемся духовными ценностями, пусть нас читает хотя бы маленькая горсточка. Мы как-то без боя отдали то количество, которое я сегодня до сегодняшнего момента как-то хаял. Но что значит количество? Да, в каждом их нас есть что-то от быдла, от толпы. Но есть и образ Божий. И нельзя терять наш литературный рейтинг только потому, что там какая-то толпа, которая не понимает наши художественные ценности, они обязаны и должны их понимать. Иначе мы потеряем не количество, а то, за что мы боремся, мы потеряем народ. Игорь Петрович Золотусский, один из любимых моих критиков, да простит мне Владимир Григорьевич, как-то припомнил в своей последней книге замечательную статью в «Вашингтон пост». Два автора предложили конкретный практический проект по выселению населения России. Они посчитали, что 100 тысяч долларов будет достаточно русскому человеку для того, чтобы покинуть территорию своей страны. Дальше пошла простая арифметика. Надо перемножить количество населения нашей страны на 100 тысяч долларов. Получается вовсе не астрономическая цифра. Скинувшись, те, кто хочет колонизировать нашу территорию, последовательными траншами могут платить нам эти деньги, чтобы мы покинули Россию, которую будут занимать цивилизованные народы, правильно и с пользой ее колонизируя. Такие статьи пишут не сошедшие с ума люди, такие статьи случайно не появляются. Дело не в том, что такой проект действует, а в том, что в области духа сдаваться – значит, идти навстречу этому проекту.

Чтобы проиграть в этой мировой битве, надо просто потерять свои национальные ценности. Могу сказать так, как говорит Владимир Григорьевич: иерархия ценностей. Правильно, они как-то организованы, но нам достаточно утратить ценности, и русский народ исчезнет. В чем основная суть перестройки? У нас ведь Бориса Абрамовича недаром так любят. Он правильно сказал: «В каждом человеке есть ментальная доминанта, сущность которой заключается в том, что превалирующей является экономическая мотивация». То есть все покупается, все продается. Вот это самое главное. Как только этот тезис будет усвоен, а механизмы, действующие в сфере культуры, будут приведены в соответствие с этим тезисом, мы перестанем быть тем народом, которым были ранее. Но как быть с тем, что и рейтинг, и бизнес – это понятия не нравственные? Владимир Григорьевич правильно сказал: «Моя газета – не бизнес». А газета должна быть бизнесом для того, чтобы выиграть количество. Вот здесь мы вступаем в зону противоречий, из которой выход может быть только один. Я вспоминаю «Новое время» Суворина. Потрясающая газета, которая победила по рейтингам, будем говорить современным словом, любую газету. Все остальное как будто не читалось вообще в России. А он говорит, что как бы не пренебрег актриской, и скандалом не пренебрег, и победил. Актриской и скандалом, не теряя ни структуры важнейших национальных духовных и идеологических ценностей, ни читателя, которым была вся Россия…

Капитолина КОКШЕНЕВА. Знаете, и газета, и Владимир Григорьевич Бондаренко для меня входят в сегодня в понятие «наш русский мир». Бондаренко стремится делать газету современной, я бы сказала, что он обладает чутьем охотника, всегда чувствует те перемены, которые происходят и в патриотическом, и в либеральном лагере. И в этом смысле его газета иллюстрирует наши собственные изменения. То у него был упор на некую левизну, а теперь мы видим, что Владимир Бондаренко говорит больше о консерватизме, ну, наверное, это все правильно, потому что то, что входит в понятие «русский мир», сегодня достаточно разнообразно. Мне кажется, что желающих любить Россию, желающих быть патриотами, желающих быть консерваторами становится все больше и больше. Мы это видим. Видим, что и «Новый мир» дает рекламу консерватизма, видим изменения в «Литературной газете», видим, в конце концов, изменения в области политики. Мне всегда хочется задать вопрос: а собственно говоря, как мы любим Россию? Это вопрос первый. А во-вторых, какую Россию мы любим? И тут выясняется, что мы любим разную Россию, и любим ее все-таки по-разному. Ну, допустим, так, как любят неоязычники современную Россию, я бы отказала им и в праве называться русскими, и в праве на любовь к России. Владимир Григорьевич правильно говорил, что нет сегодня ни одного человека в критике, который знал бы весь объем, весь масштаб современной русской литературы. Это, наверное, и хорошо и плохо. Почему сегодня не пришли сюда объявленные либералы? Именно потому, что они не знают, о чем с нами говорить. Мне кажется, объединяться можно, но очень важно провести границы этого объединения. Может быть, Владимир Григорьевич рискнет и проведет дискуссию: до каких пор и до каких границ может происходить объединение? Где эти границы? Мне кажется, что таланты русские должны понять друг друга, должны найти друг друга без наших дополнительных политических, идеологических и эстетических акций. Мне кажется, что либералам сегодня выгоднее с нами объединяться, потому что им надоело жить в своей среде, которую они исчерпали. Мне кажется, что они сами устали от самокопания, от оплевывания русской истории и самих себя… И мне кажется, что если сегодня мы действительно видим что-то общее в той или иной литературной среде, это отнюдь не высокое и не духовное, нас объединяет сегодня худшее… Владимир Григорьевич иногда, на мой взгляд литературного критика, печатает вещи, которые могли бы быть напечатаны в самых отвязных либеральных изданиях. Вот в последнем номере «Дня литературы» напечатано стихотворение Юрия Кузнецова, которое начинается откровенно богохульно. Стоит ли нам объединяться на такой теме? Мне кажется, что как раз Бондаренко со своим пафосом объединителя может сегодня использовать стремление к диалогу, к дискуссии. Мне кажется, что было бы чрезвычайно интересно, например, поставить вопрос на тему «Этика и современность», потому что модернизм пришел к абсолютной антиэтичности. Мне кажется, было бы чрезвычайно интересно провести с ними дискуссию о свободе. Каковы пределы свободы слова? У них свобода говорить матом, а я хочу, чтобы у меня была свобода не слышать этого. Я хочу иметь право не знать чего-то. Я хочу обсудить с ними эту проблему. И сразу станет ясно, где та самая граница, до которой степени мы можем объединиться, на какой нейтральной территории? В «Независимой газете» мы читали, что наша эстетика убогая, что они такие прогрессивные, они очень много пишут о наслаждениях, чувствах, инстинктах, а мы такие все моралисты, мы опустим глазки и не можем об этом говорить. А мы тоже можем обо всем говорить, но говорим очень по-разному. И я думаю, если взять наугад «Русскую красавицу» Виктора Ерофеева и раскрыть наугад на любой странице, то от ее эротики становится скучно. А если взять «Миледи Ротман» Владимира Личутина, хотя я не со всем в этом романе согласна, то, я думаю, подобная чувственность недоступна нашим либералам, такой эротики им никогда не прописать, потому что это любовь, терпкая любовь, которая вообще им недоступна. И последнее, что я хочу сказать. Если нашу русскую литературу действительно поместить в иную среду, в иной моральный контекст и наши разговоры поместить в другой контекст, мы не выживем. Сколько бы мы ни говорили о всемирности, всечеловечности русской литературы, это итог, а не начало – начало все-таки в национальном инстинкте, в национальной литературе. Человечество складывается не из всечеловеков, а из народов, из национальных литератур. Если действительно русская литература такая великая, она сама по себе станет всемирной. А нам предлагают мзду за национальное самоотречение. Нам надо идти в глубину и в высоту.

Владимир ЛИЧУТИН. Сначала я хотел бы возразить Капитолине Кокшеневой, когда она хочет кому-то запретить любить. Это ужасно. Пусть любят как хотят. И второе мое возражение – Льву Аннинскому. Есть какая-то странная мода в критике, и среди политиков: хотят выступить как бы и доброжелательно и любовно, но заузить русский народ, привести его в рамки московского княжества. Эта печально тоскливая нота прозвучала и в словах Льва Аннинского. Это желание заузить, во-первых, происхождение русского народа, а русский народ куда величественнее и древнее той поры, когда принял православие. К православию русский народ шел уже великим народом. Во-вторых, расширение русского народа – это особая его сила, позволившая ему стать мировым народом. Потому что в расширении пространства он нашел свою защиту. Не как в этих убогих кухоньках Европы, они все позабирались в свои замки и там оборонялись до последнего, а потом выходили со своими знаменами и со своим оружием в следующий замок. Русский народ не растворялся в пространстве, а сживался с ним и охранялся пространством. В чем уникальность русской нации? В том, что пространство охраняло ее пуще замков и крепостей. Это качество нельзя отобрать у русского народа, поэтому он так много пространства занял. Мы заняли пространство, не уничтожив ни одного даже крохотного народца. Америка, заняв пространство, уничтожила одиннадцать миллионов индейцев. То есть у нас совсем разные психологии. У тех желание – пространство уничтожить, подмять под себя, а наше желание – пространство со всем его содержимым защитить и любить. У уважаемого Льва Аннинского все время желание заузить русский народ, привести его в место крохотное. Дальше насчет нашествия монголов. Шли монголы. 120 тысяч монголов, и, конечно, на завоеванном ими пространстве они не могли оплодотворить русских, миллион русских. И где теперь те самые монголы? Они ушли в никуда, где-то в пыльных пустынях и степях ковыльных замерзают в кибитках по-прежнему, и голос их культуры не слышат ни на одном континенте мира. Русские окультурили Монголию, окультурили Кавказ, окультурили Сибирь, дали движение всем малым народам в будущее, оплодотворили их. В конце концов, оплодотворили духом всю Европу, и они нам должны быть благодарны за то, что еще не умерли духовно. Они осели в своих кухнях, пожирая свои огромные гамбургеры, и не эстетично, когда женский ротик крохотный впивается в этот огромный, толстенный гамбургер, как крыса, пожирающая что-то. Но увы, интеллигенты наши, такие, как Лев Аннинский, опять Россию покрывают Европой, умиляются ее совершенством и красотой, вновь хотят нас оевропеить. Да нет, извините, для меня совершенно, красиво все, что во мне русское. Только мы, русские, смогли оформить огромнейшее пространство в единую державу. Ни немцам, ни татарам – никому из народов это было не под силу. При всем моем уважении ко всем народам, мы вышли на это пространство, не кто-нибудь другой, и пусть они придут и попробуют жить на этих пространствах, пусть попробуют. И нечего нас окультуривать Льву Аннинскому и его либеральным коллегам. Думаете, они сами Европе нужны? Не очень-то.

Теперь насчет газеты «День литературы». Я присутствовал при ее создании. Бондаренко болел этой газетой, тетешкался с нею, создавал ее на свой страх и риск. Практически никакой веры даже у меня не было, что он сможет создать газету. И все его благие пожелания, его энергия, его мысли и ум натыкались на стену молчания, недомыслия и сурового противостояния, будто он задумал какое-то несущественное или зловредное, злое, позорное дело. И даже со стороны писательского начальства, я помню, сколько было упреков: Бондаренко? да он неуправляемый человек, неизвестно, что от него еще можно ожидать. И каждый раз, что ни статья, так какой-то пасквиль. И вот газету «День литературы» он создал в конце концов. И хоть одна дружественная рука протянулась к нему с грошом? Грош хоть маленький кинули в ладошку ему? Народ хочет читать, есть по-прежнему миллионы читателей, которым закрыли железные дороги, закрыли самолеты, закрыли почту, все закрыли, и они не могут взять в руки эту газету, чтобы прочитать. Всю страну разрезали на резервации, нигде в мире такого нет. По-прежнему миллионы читателей жаждут чтения, и власти осознанно их лишают чтения. Такая у нас проводится государственная политика оглупления собственного народа. Но духовная аура читательская до сих пор существует, не надо плакать, что она разгромлена и ее нет. Надо плакать о том, что власть находится в нечестивых руках ростовщиков, проходимцев и ворья. Вот из-за чего мы не можем читать, вот из-за чего мы не можем издавать книги, вот почему не любят русскую литературу – потому что русская литература это осиновый кол в гроб проходимцев, которые стоят у власти. Вот в чем главная задача. Пока власть не будет взята у них, ничего не изменится в нашей культуре. Швыдким наша русская культура не нужна никогда.

Сергей КАЗНАЧЕЕВ. Сегодня мы видим Владимира Бондаренко в различных ипостасях, и действительно, он не только популярный критик, но и достаточно опытный и удачливый, издатель, редактор газеты, и такой, можно сказать, мистификатор, потому что сегодняшняя встреча замышлялась как обсуждение, где герои, фигуранты этого обсуждения сталкиваются между собой, высказывают разные точки зрения, но прозвучали сразу же какие-то юбилейные намеки, и ругать стало как бы неудобно. Газет теперь у нас пруд пруди. В идеале, наверное, надо, чтобы у каждого члена Союза писателей была своя газета, тогда уж мы полностью будем выражать свою точку зрения и никто нас не будет ограничивать, редактировать и подвергать цензуре. Что касается цензуры, то здесь очень справедливо сказал Михаил Петрович Лобанов: его не подвергали ни цензуре, ни редактуре при подготовке его материалов в газете «День литературы», с этим нужно согласиться. Это положительный момент. Но, с другой стороны, наши недостатки есть продолжение наших достоинств. Многие материалы в «Дне литературы» хотелось бы и подсократить, и подредактировать, и немножко подправить. Ведь многие пишущие и печатающиеся в этой газете не настолько замечательные стилисты и глубокие идеологи, публицисты и критики, чтобы отдавать им такими транспарантами довольно крупноформатные печатные издания. В свое время Карел Чапек писал, что в газету приходят из Чешского официального бюро новостей так называемые чертовски длинные колбасы. К сожалению, когда читаешь газету «День литературы», встречаешься с этими чертовски длинными колбасами, когда открываешь иной раз какой-то разворот, думаешь, мне столько не съесть, не выпить, как та служанка, которой прописали ванну. Только вторая полоса содержит свежую оперативную информацию… Мы живем, действительно, в такое время, когда нет свободной минуты, чтобы посвятить весь вечер чтению. Много в газете и таких материалов, не буду называть имен авторов, которые прочтешь и не понимаешь, что автор хотел сказать. Теперь насчет объединения. Очень модная тема, много раз говорили: да, писатели должны объединиться на профессиональном уровне. Но вспомним, как проходило размежевание. Есть писатели, которые ни от кого не отделялись и ниоткуда не выходили. Им-то чего волноваться и беспокоиться? Тот, кто хочет вернуться, пусть возвращается в те старые писательские структуры, и таким образом произойдет объединение. Касательно того, что Бондаренко пытается соединить в газете писателей различных направлений. Конечно, тенденция эта понятна, она вызывает даже сочувствие. Объединить, соединить, но нельзя это делать механическим образом. Действительно: Битов и Лобанов, Кузнецов и Бродский и т.д. Это напоминает мне нашего великого преобразователя природы Ивана Владимировича Мичурина, который все со всем скрещивал. Есть на этот счет такой анекдот. Однажды в сад, в котором произрастали чудесные растения Ивана Мичурина, пришла делегация экскурсантов, и в конце экскурсии один из гостей спрашивает у экскурсовода: а что, говорят, у Ивана Владимировича какая-то трагическая кончина была. И гид говорит: да, вы знаете, действительно. Полез он на березу за петрушкой, тут его арбузом и накрыло. У человека, который пытается прививать все таким образом, есть всегда опасность, что его накроет арбузом, потому что сказано, впрячь не можно вместе коня и трепетную лань. А в некоторых местах сказано и более сурово, что надо отделять овец от козлищ, зерно от плевел. Вот Проханов дал «Дню литературы» свою титьку, потом отнял, а теперь Бондаренко дает свою каким-то Белле Ахмадулиной, Юнне Мориц. При всем уважении к этим по-своему талантливым литераторам, я считаю, что тех людей, которые говорили: «надо раздавить гадину», печатать на площадях, которые даются писателям такой кровью – патриоты скидываются, сбрасываются из своего кармана, – это все равно что отбирать хлеб у детей и бросать его собакам.

Алина ВИТУХНОВСКАЯ. Мне кажется очень позитивным, что существует газета «День литературы», она дает возможность публикации молодым авторам, которые не могут публиковаться в престижной либеральной прессе, поскольку 70 процентов этой прессы забиты их друзьями и родственниками или людьми, разделяющими определенные либеральные взгляды. Что касается объединения литературного пространства, я считаю, что этот спор, стоит ли объединяться либералам и патриотам, он немножко высосан из пальца. Все равно в истории останется литература качественная, а качественная литература не может быть либеральной, и качественная литература не может быть не идеологичной. Либеральность – это настолько неестественное, искусственно созданное явление, которое держится либо на деньгах, либо на какой-то немыслимой, доходящей до глупости наивности людей, которые разделяют эту идею…

Сергей КУНЯЕВ. Мне доводилось читать как Юрия Кузнецова, так и Иосифа Бродского, как Владимира Личутина, так и Юрия Мамлеева, а также других поэтов и прозаиков самых разных направлений. Я могу сказать по этому поводу только одно: все это существует действительно в едином литературном пространстве. Только для меня здесь несомненен один-единственный акцент: есть поэты и писатели жизни, и есть писатели и поэты смерти и распада. Человеческое бытие объединяет как один полюс, так и другой. Но если вести разговор об объединяющем начале, то тогда сама тема, сама планка беседы выводит на совершенно иной эстетический и духовный уровень, и тогда на совершенно иной уровень выходит и само построение, само содержание той газеты, о которой мы сегодня говорим. Потому что ее архитектоника во многом созвучна с архитектоникой газеты «Завтра». Я всегда сопоставляю передовицы, написанные Александром Прохановым и Владимиром Бондаренко. И если у Проханова его метафорическое мышление – это та единая метафора, блестящая, разнообразная, переливающаяся из одного слова в другое, как бы держащая не только его передовицу, но и весь номер газеты, когда туда помещаются вещи, действительно подчас просто несовместимые друг с другом, это идет на волне мышления и отношения к жизни главного редактора газеты и воспринимается его соратниками по духу и по разуму. Когда я читаю передовицы Владимира Григорьевича Бондаренко, к которому отношусь с глубочайшим уважением, статьи которого читаю везде, где бы они ни появлялись, я вижу очень четкую диспозицию, диспозицию двух разных полюсов, на которой выстроена его передовица и на которой, по сути, строится вся газета. Эти два разных полюса он стремится соединить в некое единое целое. Но в этом объединении уже в своей основе есть то сильное волевое начало, которое подразумевает недостаточность естественного жизненного начала, недостаточность естественного стремления к объединению. Может быть, он опережает события и именно от этого появляются на страницах газеты такие вещи, как в свое время дискуссия о литературе, начатая Геннадием Шимановым? Личность достаточно известная, но его статьи содержали в себе один-единственый посыл: русская литература принесла огромный вред России как таковой. Вся. Целиком. После этого последовало еще несколько материалов, авторы которых с большей или меньшей убедительностью пытались с ним спорить. С какой бы убедительностью кто бы ни отвечал, этих статей уже никто не запомнил, потому что остался тот посыл, который был запущен в самом начале. Когда я с огромным интересом читаю все материалы газеты, каждого ее номера, вижу в ней оправдание необходимости отхода от определенной прямолинейности содержания, от прямолинейности восприятия литературы, которая иногда позволяет под обложкой газеты давать такие разные вещи именно в плане попытки искусственного объединения литературы, такие сочинения, как упомянутые мной шимановские статьи или стихи Алины Витухновской, которые ни читать, ни слушать без отвращения нельзя. Вспоминаю сцену из шолоховского «Тихого Дона», когда Мишка Кошевой целился в Петра Мелехова и услышал от него слова: «Не казни меня, ты моих детей растил». Я хотел бы напомнить, что кроме этой диспозиции в романе есть еще Григорий Мелехов, на образе которого построен весь роман. На носителе третьей народной правды, на которой строили свое творчество и Михаил Шолохов, и Леонид Леонов, а Леонид Бородин вообще свою повесть назвал «Третья правда». Эта правда всегда во времена исторических катаклизмов терпела в России поражения, но никуда не исчезала, питала эту жизнь. И именно эту подпитку литературного слова живой человеческой жизнью мне бы очень хотелось в полной мере ощутить на страницах газеты, которую я читаю с неизменным интересом.

Петр КАЛИТИН. В недавно изданных на русском языке книгах идейных нацистов, А.Розенберга «Миф ХХ века» и П.Дрие ла Рошеля «Дневник (1939-1945)», мы найдем глубинное объяснение агрессии А.Гитлера против Советского Союза: наши враги в июне 1941 года решили заполнить культурный вакуум от Буга до Сахалина, не увидев там никакой оригинальности, а значит и исторической ценности. П.Дрие ла Рошель даже считал, что и русская Россия после 1917 года вообще исчезла, оставив после себя один еврейский «интернационал» (так что не все нацисты собирались воевать с собственно русскими – другое дело, что Сталинград заново открыл им русскую Россию, но было уже поздно).