Текст книги "Газета День Литературы # 62 (2001 11)"

Дмитрий Галковский 80 ЛЕТ ВМЕСТО (Продолжаем обсуждение книги А.Солженицына “Двести лет вместе”)

Солженицын – гениальный пропагандист. Свойством его сознания, изначально зашоренного идеологическими догмами и всю жизнь с этими догмами успешно боровшегося, является чёткое видение чужой идеологической клавиатуры, при помощи которой только и возможна ВНУТРЕННЯЯ ломка закрытой системы убеждений. Самая известная его книга, «Архипелаг ГУЛАГ», навряд ли интересна западному читателю сама по себе. Факты, изложенные там, – самоочевидны. Общая концепция – элементарна. Интерес остаётся разве что этнографически-человеческий. Для «постсоветского» читателя сказанное верно в ещё большей степени. Но разрушительный заряд, рассчитанный на мозги советского человека (причём именно на советского человека определённой эпохи), в «Архипелаге» таился огромный. Разрушая советскую идеологию, Солженицын очень уважительно и понимающе относился к самой системе советских приоритетов и идеологических клише.

Ядовитость последней книги Солженицына «Двести лет вместе», посвящённой истории еврейской общины в России, заключается в том, что он вполне усвоил азиатский тип еврейского мышления (талмудические спекуляции, построенные на цитировании сакральных текстов). Три четверти источников, которые обильно (даже излишне обильно) цитирует Солженицын, – это всякого рода еврейские справочники, энциклопедии, агитационные сионистские брошюры, заведомо сверхтенденциозные мемуары обиженных армянских и курдских интеллигентов. Оставшаяся четверть приходится на идеологически нейтральные документы государственных органов. Точно так же в «Архипелаге» описания ужасов реального социализма подкреплены стальным каркасом цитат из статей советских пропагандистов, речей вождей и мемуаров репрессированных ленинцев.

Спорить с этим именно идеологически закрытым оппонентам чрезвычайно сложно. Наоборот, такого рода аргументация для НАУЧНОГО диалога является скорее препятствием. Если вы хотите написать солидное исследование по истории национал-социализма, то свои мысли целесообразно подкреплять по мере возможности цитированием Аристотеля, Гоббса, Макса Вебера и Шпенглера, а не только Гитлера, Геббельса или уже совсем неведомого партайгеноссе Шмультке. В противном случае это будет узкоспециальной работой о приёмах фашистской пропаганды, рассчитанной на внутренний демонтаж национал-социализма.

Идеологическая окраска эпохи линяет очень быстро, и убийственная аргументация начинает пробуксовывать. «Идеологическая диверсия» в открытом обществе становится невозможной. Правда, открытость современного мирового сообщества именно в области «еврейского вопроса» весьма спорна, можно даже сказать, что за последние десятилетия оно в этом вопросе постепенно закрывается, так что метод Солженицына имеет свои резоны. Здесь Александр Исаевич упрямо продолжает традиции диссидентства в сообразной для этого занятия среде.

Год за годом, десятилетие за десятилетием знаменитый писатель подрывал устои реального социализма. Социализм в конце концов рухнул. Подземный работник вылез на поверхность. Тут бы и порезвиться на волюшке наивным телёнком, поскакать по пригоркам. Но нет. Устройство организма другое. Плотная мускулистая туша, циклопические ковши передних конечностей, безглазый таран-лоб. Помахал лапами в пустоте, загрёб воздух – и снова вглубь. Роет, роет Александр Исаевич, вечный труженик-правдолюб. Неужели и этот дуб рухнет?

В своём исследовании Солженицын с фактами в руках опровергает две устоявшиеся легенды. Во-первых, о вынужденном непроизводительном характере еврейской экономической деятельности, во-вторых, о пресловутых «еврейских погромах», которые на самом деле были «колониальными беспорядками» – столкновениями на национальной почве полуазиатских общин Российской империи.

Любое государство устроено по принципу «пищевой пирамиды». Внизу – зоопланктон, наверху – небольшое число крупных хищников, контролирующих или осуществляющих политическую, экономическую и социальную жизнь общества. В самом демократическом обществе наверху находится много-много четыре процента от общего числа населения. Смысл «еврейства» заключается в том, что еврейская община принципиально отказывается заселять нижние этажи государственного здания и всеми правдами и неправдами стремится полностью разместиться на верхушке, занимаемой четырьмя процентами коренного народа.

В принципе безразлично, какая национальность венчает конкретную пищевую пирамиду. Более того, история со всей наглядностью показывает, что верхушка и должна в этническом отношении отличаться от основной массы населения. Однако из-за того, что господство осуществляется евреями не прямым захватом, а путём постепенного, многосотлетнего «выдавливания» местных конкурентов, евреи становятся специалистами не по руководству, а по захвату власти. Львиная доля еврейских усилий уходит на дискредитацию конкурентов и собственную рекламу, содержательная же работа исчезающе мала. Кроме того, местная элита является именно элитой, то есть выборкой из основной массы. Со всеми частными исключениями наверх попадают наиболее сильные и талантливые особи. Индивидуального подбора из еврейской массы почти нет. Любой еврей уже по своему происхождению обречён на «богоизбранность». Поэтому еврей всегда сравнительно хуже вытесняемого им конкурента. Он плохой чиновник, плохой писатель, плохой промышленник. Подлинный успех достигается евреями только в областях, суть которых и состоит в вытеснении конкурентов. Это социальный активизм, банковская деятельность, реклама. (Разумеется, речь идёт о предельном обобщении, со всеми конкретными исключениями.)

В общем, эта простая истина известна всем, включая самих евреев. Но эта истина обычно умалчивается. Любая культура основана на умолчании. На истинах «человек – ничтожный дурак», «жизнь – бессмысленна», «сиди работай» далеко не уедешь. До этого каждый доходит собственным жизненным опытом, и, как правило, в самом конце, когда, к счастью, уже ничего изменить невозможно.

История по Солженицыну носит нравоучительный характер (см. напр. сс. 444–445). Это всегда не «история сама по себе», а «история про». Не история революции, а история про революцию, не история евреев, а история про евреев. Однако это иллюзия, обусловленная особенностью человеческого восприятия.

В русской истории нравоучительность есть. Но это из-за масштабов русской глупости.

Всей деревней забрались на баобабову ветку и три дня пилят огромадной пилой. Уж из соседних деревень пришли на дураков смотреть: сидят, ждут конца очередной русской истории. Наконец ветка рушится, половина пилящих расшибается. Вывод уцелевшей половины: «Дерево неправильное». В этот русский спектакль, потешающий весь мир, Солженицын включён вполне органично. Как плачущий и ораторствующий у очередного баобаба пророк, которого в упор не слышат. Спектакль унылой славянской глупости всегда будет нравоучителен. Но вообще в мировой истории поучительность есть ЧАСТНОСТЬ. Может «быть», а может и «не быть». Всё зависит от случая. Случай даёт материал для рассказа, а не для исторического исследования. Жизнь не рассказ. Всяко-разно бывает. В России, повторяю, редко, но это случай особый. Случай поединка комара с медведем, где простому человеку выжить трудно. Масштабы несоразмерные.

Идеологический сбой книги Солженицына в том, что еврейская история – история не русская, да и вообще не история (восточные народы – вне истории), поэтому сверхзадача автора заведомо невыполнима. Мимо. Рассчитывать, что, прочитав эту книгу, евреи расплачутся и перестанут быть евреями, абсурдно. Тут крот Солженицын не выйдет на поверхность никогда. Еврейство, в отличие от русского социализма и в полном соответствии с социализмом китайским, никогда не рухнет.

Это общая, метафизическая неправильность замысла Солженицына, написавшего книгу этически валентную, призванную кого-то в чём-то даже не убедить, а переубедить. Но этой ошибки он и не мог не совершить, ибо в ней суть его отношения к миру. В случае с социализмом это отношение оказалось убийственно верным. В случае с евреями – так же абсолютно ошибочным.

Но есть в книге ошибка более частная, используя солженицынскую лексику – «избежная». О ней я и хотел бы поговорить подробно.

Так сказать, идеологическая пищевая пирамида книги Солженицына безупречна. Внизу честно копошится огромная масса процеженного через китовый ус зоопланктона. Это мириады любовно собранных рачков-фактов, ступенчато обобщаемых в сложные идеологические конструкции, которые к тому же подаются не как банальные антисемитские декларации, а как корректные и специально недостаточные выводы, предлагающие читателю самому мыслить дальше не только в соответствии с авторским замыслом, но и исходя из собственного уровня культуры и положения в обществе.

В смысле солидности фактической базы автор, пожалуй, даже ударился в некоторую крайность. Если ранее Солженицын-историк разлетелся в беллетристику, то теперь, отчасти наученный горьким опытом «Красного колеса», отчасти опасаясь специфической еврейской критики («неправильные цитаты», «незнание Талмуда»), он натолкал в книгу огромное количество точно атрибутированных цитат, даже изменения грамматической формы опасливо выделяя особыми скобками.

Точна книга и с точки зрения содержания. В буквально тысячах фактов, я, например, нашёл всего несколько неточностей. Так, автор говорит об участии Григория Гершуни В УБИЙСТВЕ харьковского губернатора И.М. Оболенского (с. 359). Между тем, во время покушения непосредственный исполнитель Фома Качура промахнулся и ранил стоявшего рядом полицмейстера. Сам Оболенский впоследствии занимал пост финляндского генерал-губернатора.

Или Солженицын утверждает, что в отличие от еврейских погромов русское правительство не обвиняли в подготовке армяно-азербайджанской резни (с. 335). На самом деле обвинение колониальной администрации в бакинских и карабахских «событиях» было одним из основных пунктов пропаганды кавказских националистов. Обвинение метрополии в местных этнических столкновениях – это общее место любого «национально-освободительного движения». (Сколько слёз пролито о специальном стравливании Британией индуистов и мусульман в Индии.)

Тут виден общий недостаток отечественных историков – невнимание к аналогии – на самом деле основному методу исторического исследования. У истории нет сослагательного наклонения, зато есть многовариантность. В очень значительной степени российская политика по отношению к евреям была калькой с политики Австрии, самой близкой к России (не дипломатически, а культурно) страны Европы. Это касается и рекрутского набора, и кагального самоуправления, и черты оседлости, и борьбы с шинкарством. Многие обвинения Солженицына в «самодурстве царской администрации» и «экспериментировании не по уму» отпали бы при корректном сравнении. Не нужно преувеличивать историческую самобытность России, до семнадцатого года типично европейской страны даже в смысле национальной символики. Сколько написано о «русском двуглавом орле». Но ведь двуглавый орёл вовсе не воспринимался в Европе как символ специфически русский или даже византийский. Двуглавый орёл был государственным гербом всё той же Австрийской монархии.

Но всё это частности. На мой взгляд, рассматриваемая книга есть лучшее произведение Солженицына после «Архипелага». Провал «Красного колеса», где автор сел между двух стульев, сильно повредил его престижу и как писателя, и как историка. «Двести лет» показали, что Солженицын сделал из произошедшего соответствующие выводы. Теперь его творческий метод – это не показ в картинках готовых концепций, а фактическое доказательство своей точки зрения, и доказательство, снабжённое соответствующим научным аппаратом. Остаётся поразиться мощи таланта 85-летнего (!) автора, вдруг показавшего, что он не только писатель или публицист, но ещё и настоящий учёный-историк.

И всё же… Всё же Солженицын историк «но ещё и». Пищевая пирамида фактов, только и делающая умозрительные спекуляции действительно историческим исследованием, у него безупречна. Но далее. Над этим, на самой вершине притаился главный зверь, ну никак не связанный со сказанным Солженицыным, и даже сказанному противоречащий. В этом смысле структура рассматриваемой книги вполне… еврейская. Работают крестьяне Ивановы, мастеровые Петровы, а наверху в замке сидит вместо родного паразита Сидорова, «не мышонок, не лягушка, а неведома зверюшка» Мордехай Каценелленбоген, оглашающая окрестности хулой на неведомо куда исчезшего предшественника. Рулады – виртуозны, антисидоровские аргументы – заслушаешься. Только Сидоров не просто хищник. Иногда, при большой оказии, и Сидорову приходится работать. Да так, что иногда оный Сидоров и живот свой на алтарь отечества кладёт. Случись беда, кинется народ к неведомой зверушке: «Защити, отец родной, совсем от бусурман проклятых житья нет», да не родной г. Каценелленбоген, а если бы и родным был, не смог бы всё равно защитить. У него вся сила в гудок ушла, в многодесятилетнее объяснение почему он хороший, а Сидоров плохой, или, если совсем конкретно, почему он здесь – чужой – работает министром, а родной Сидоров – в Париже шофёром.

Солженицын начинает с дотошного изложения истории еврейской общины России. Надо признаться, очень удачного по тону и хорошо аргументированного. Но по мере приближения к роковому “часу Х”, изложение начинает вихлять на американских горках. Уже окончание царствования Николая I венчается следующим «выводом»:

«…завершилось первое 60-летие массового пребывания евреев в России. И надо признать, что такая древняя, проращённая и сложно-переплетённая проблема – пришлась не по подготовке, не по уровню и прозорливости российских властей того времени» (с. 134).

Однако изложенные в книге Солженицына факты свидетельствуют совсем о другом. Перед читателем разворачиваются спокойные действия европейской администрации, решающей вопросы по мере их поступления и без суеты, малой кровью, постепенно играющей на повышение, по мере сил, именно посильно (любимое слово Солженицына) способствующей цивилизации одной из азиатских народностей Российской империи.

Так же развивались взаимоотношения с поляками, финнами, грузинами, татарами, армянами, прибалтами и другими подданными Империи. Везде многодесятилетнее, как называет Солженицын, «экспериментирование», а на самом деле рутинная практика нормального государственного управления. Капля камень точит. За «бессмысленные» шестьдесят лет русское еврейство сделало большой шаг в общеимперской ассимиляции. Русскому правительству удалось перетянуть евреев на свою сторону от польской общины, нейтрализовать влияние Германии и Австро-Венгрии. В кагалах была создана разветвлённая система осведомителей. В еврейской среде появились первые русскоязычные просветители – проводники культурной русификации. Всё это заслуга русского правительства, его профессиональной, европейской работы. Что-то не удалось, конечно. А что может вообще УДАСТЬСЯ в национальном вопросе? Для этого его надо решить «окончательно». Всё остальное, как сама жизнь на Земле, – компромисс. И мудрое и опытное царское правительство не решало еврейский вопрос, а просто жило рядом с евреями под одним солнцем и пыталось как-то это существование и той и другой стороне облегчить. Судя по успехам еврейской общины и русского государства того времени, вполне удачно.

Этот вывод сделает любой читатель, прочтя первые главы «Двухста лет». Я мог бы выписать по этому поводу десятки цитат. Но вместо «Сидорова» у Солженицына на горе фактов сидит абсурдный «Каценелленбоген»: «Неправильно, неверно, всё плохо, бездарно».

Такое впечатление, что автор просто не понимает самого ТОНА нормальной работы государственного аппарата.

Решали раньше в России проблемы по мере появления, потихонечку, по-европейски, без татарских взвизгов. Как смеялись сразу всё понявшие русские чиновники после февральской революции. Стали интеллигентские гении работать «по 16 часов в сутки». Не так, дурачок монгольский. Утром встань, сделай гимнастику, прими душ. Потом лёгкий завтрак, кофеёк, утренняя газета. Затем в департамент работать. Тоже без ударных взвизгов. И пообедать, и сигару выкурить, и в уборную сходить. На работе не засиживайся. Вечером хорошо почитать художественную литературу, а то и сходить в театр отдохнуть. Татарский замарашка за первый день даст 300 % «плановой работы», а европеец – 100 %. Во второй-пятый татарин – 150 %, а европеец – 100 %. В шестой-десятый татарин – 100 % и европеец – 100 %. В одиннадцатый-двадцатый татарин даст 75 %, а европеец 100 %. В двадцать первый-сороковой татарин – 50 % и нервное истощение, а европеец – 100 % и хорошее настроение. На пятидесятый татарин – 25 % и инфаркт миокарда, а европеец – 100 % и венок на могилу азиатскому «гению». Так в Эсэсэре и кувыркались аж до 1953 года, пока не приняли наконец закон «о нормализации рабочего дня». Не прошло и сорока лет, да попутно несколько десятков миллионов соотечественников в гроб уложили.

Солженицын обвиняет русских в отсутствии ударного, окончательного решения еврейского вопроса. Нет, у евреев были века истории, и у русской администрации тоже были не «всенародно избранные гаранты», а века. По правопреемственности с римской-то империей не поменьше опыта. Кофеёк, газетка, департамент, кофеёк, газетка, департамент. А ну-тка ПОСПОРЬ. Людей-то нет, есть СИСТЕМА. СИСТЕМА сожрёт всё. Анонимно, так что и мстить некому. И никакие арабские «шариаты» и «шулхан-арухи» здесь не помогут.

Так же пилили РУССКО-НЕМЕЦКИЕ дворяне и другие народы. И споткнулись не на финнах, поляках или евреях, споткнулись на основном колониальном народе – русских.

Солженицын много пишет в своём исследовании о неудаче еврейской земледельческой колонизации, когда на протяжении десятилетий царское правительство делало всё мыслимое и немыслимое, чтобы приучить евреев к производительному труду, а евреи предпринимали не менее героические усилия, чтобы никогда и ни при каких условиях не жить в нижних девяноста шести процентах социальной пирамиды. С сарказмом автор описывает, как евреи-земледельцы ломали сельскохозяйственные орудия, морили скот, бежали куда глаза глядят, занимались чуть ли не членовредительством. Картина, мягко говоря, впечатляющая, особенно если сопоставить её с параллельным идеологическим визгом по поводу того, что евреям запрещают работать, мешают работать, не дают работать. Это блестящие, прямо-таки хрестоматийные страницы солженицынского исследования. Но подлинной грандиозности картины происходящего автор тем не менее не понимает. Даже не видит в упор. Не видит, как в то же самое время русские крестьяне, дикие примитивные люди, находящиеся на уровне чуть ли не подсечно-огневого земледелия Африки, ломали плуги, сопротивлялись любым улучшениям своего быта, убивали врачей и агрономов, да и грабили и разрушали хозяйства колонистов-европейцев в Новороссии, основном районе и еврейской земледельческой колонизации. Кто был основной социальной базой большевиков во время гражданской войны на Херсонщине и в Крыму? Русские крестьяне. Сквозь русские деревни белогвардейцы проходили как сквозь строй. Вдогонку неслась матерная ругань, плевки. Отставших и раненых добивали кольями, рубили топорами. Кто из народной толщи поддержал белое офицерство? Да немецкие колонисты, сначала дочиста ограбленные, а потом почти полностью вырезанные русскими крестьянами и евреями.

И какая интеллигенция, не аристократия – «малый народ», а разночинная интеллигенция могла появиться от такого народа, каким были не евреи, а русские даже в конце XIX века?

Солженицын сам не понимает сути своего сопоставления еврейского и крестьянского вопроса, когда пишет:

«К моменту вступления на престол Александра II уже столетие как перезрел и неотклонно требовал своего разрешения в России – крестьянский вопрос. Но вдруг выступило, что не с меньшей настойчивостью требовал себе решения и вопрос еврейский – не столь давний в России, как застарелое и дикое крепостное право, и до сих пор не казавшийся столь масштабным для страны. (А отныне – весь XIX век насквозь, и в Государственной Думе до самого 1917 года – вопросы еврейский и крестьянский будут то и дело оказываться смежны, состязаться, так они и переплетутся в соревновательной судьбе.)» (с. 135).

Некритически повторяя либеральную легенду о «крепостном праве», будто бы «запоздавшем на сто лет», или – если повернуть медаль оборотной стороной – легенду о русских поселянах, двухметровых голубоглазых блондинах, столетиями «искусственно» содержимых в невежестве злокозненным правительством, Солженицын незаметно для себя повторяет в иной ипостаси легенду об «арийском зверье, куражившимся над высококультурными семитами». И так же незаметно для себя Солженицын своей книгой опровергает не только миф № 2 о мучениках-евреях, но и миф № 1 о мучениках-крестьянах. Показывая историю европеизации еврейского «кагала», которой он ожесточённо сопротивлялся, Солженицын тем самым показывает в карикатурной форме (по масштабам и усилиям) то же поведение русского «мира», по своей сути также вполне азиатского и в конце концов «склещившегося» с РОДНЫМИ по общему уровню культуры русскими евреями.

Сам замысел Солженицына описать русскую историю XIX–XX вв. как историю ОДНОГО общества неверен по своей сути. Изложение неизбежно будет сбиваться на советскую генеалогию, когда от времён Рюрика до конца XIX века изложение истории рода князей Лобановых-Ростовских идёт как по писаному, но приближаясь к роковой дате, повествование начинает вихлять и петлять. И наконец изгибается лентой Мёбиуса, и подкинутый в 1917 году в ростовский детский дом цыганёнок Миша Лобанов, вдруг оказывается единственным законным наследником, а несчастные сородственники – дегенератами, самозванцами и даже несуществующими вовсе. Далее от 1917 года история идёт опять более-менее плавно и правдоподобно: городское ФЗУ, первая судимость, работа сельским кузнецом, выгодная послевоенная женитьба на дочке председателя сельсовета.

Неудивительно, что наиболее слабым у Солженицына оказывается описание истории предреволюционных десятилетий. Автор просто не понимает, что уже переход к «парламентской республике» 1905–1907 гг. явился этапом общей АЗИАТИЗАЦИИ русского государства, а поскольку в самих своих основаниях это было государство европейское, то речь шла не просто об азиатизации, а о деколонизации, об освобождении азиатской колонии от европейской метрополии путём физического уничтожения последней. Разумеется, парламентская республика – более прогрессивная форма правления по сравнению с абсолютистской монархией. Но только в контексте единой цивилизации. Если же речь идёт о различных этносах, то что демократичнее: «абсолютистская» Пруссия 1800 года или «демократический» Египет 2000? Ответ самоочевиден. После 1905 года Россия перешла от европейского абсолютизма к «младотурецкой» (ведь САМИ СЕБЯ так люди назвали!) демократии. Ну а от танзанийского парламента к культу великого Мганги дистанция в 30 минут. Это как ветер дунет. Может дунуть и сам, да в 1917, как известно, ещё и помогли. Надули.