355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Газета День Литературы » Газета День Литературы # 91 (2004 3) » Текст книги (страница 1)
Газета День Литературы # 91 (2004 3)
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:35

Текст книги "Газета День Литературы # 91 (2004 3)"


Автор книги: Газета День Литературы


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Владимир Бондаренко ГЛАЗЬЕВ ДЕРЖИТ УДАР


На самом деле удар держит всё русское патриотическое движение. Ибо девять процентов граждан России, проголосовавших за глазьевский блок «Родина», голосовали не за прокоммунистические взгляды одних лидеров блока, не за пропутинские позиции других его лидеров и даже не за государственнические позиции всего блока в целом.

Голосовали за блок «Родина» не отколовшиеся коммунисты, как думали кремлевские политтехнологи, поначалу не давившие Сергея Глазьева. И не отколовшиеся от «Единой России» обыватели. Неожиданно для политтехнологов на выборах проявился русский фактор.

За «Родину» голосовали русские люди, впервые поверившие, что на политической сцене России возможно появление цивилизованного русского национального политического движения. Поверили в это и наши враги, подсчитавшие, что при положительном развитии русского национального блока потенциал его уже в ближайшие годы мог бы вырасти до 30 процентов. Именно осознав серьезность перспектив глазьевского движения, они и решили нанести по нему смертельный удар.

С русскими патриотами любого направления власти в России традиционно не церемонятся. Подняло голову РНЕ. Потянулись к баркашовцам молодые ребята во всех городах – и в течение двух лет спецслужбы успешно уничтожили перспективную русскую радикальную организацию.

Развернул Эдуард Лимонов заманчивую программу национал-большевизма, в главных положениях своих, несомненно, русского патриотического движения, стала его партия расти как на дрожжах – и при всех государственнических лозунгах НБП, наши спецслужбы и иные государственные структуры не стали привлекать «нацболов» к активной работе на русских окраинах, среди русских диаспор СНГ, а, напротив, начали планомерное удушение этой независимой и непослушной партии через аресты ее лидеров и разгромы штабов. В конце концов, «лимоновцев» выселили из арендованного ими подвального бункера, сославшись на неуплату за два последних месяца аренды...

Сергей Глазьев и Эдуард Лимонов – во многом разные люди, но есть между ними нечто общее. Оба – независимые русские лидеры, поставившие своей целью организацию легального русского политического движения.

Конечно, в глазах многих и многих Сергей Юрьевич Глазьев – куда более респектабельный, опытный политик, блестящий экономист, возможный претендент на высокий пост в новом путинском правительстве. Не исключено, что многие сторонники «Родины» и шли в блок в надежде на будущие политические дивиденды. Был момент, когда Сергея Глазьева почти разрывали на части: коммунисты выдвигали в лидеры НПСР, а из кремлевской администрации предлагали заманчивое министерское кресло в будущем правительстве.

Глазьев предпочел пойти собственным, независимым путем, формируя новое для России лево-патриотическое движение, опираясь и на русскость, и на православие, и на социальность. Я уверен, если бы в Государственной Думе новый блок «Родина» просто занимался, как и было обещано, защитой русских национальных интересов, его авторитет рос бы в обществе со стремительной силой. И, с самых первых его шажков, лидер у блока был один – Сергей Глазьев.

И если бы блок «Родина» поддержал на выборах президента России своего собственного лидера, тот с неизбежностью занимал бы второе место и мог состояться второй тур выборов. Вместо этого началась умелая травля Сергея Глазьева, началось уничтожение блока, как единого целого. Работали и «засланные казачки», работали и купленные за посты и немалые деньги бывшие сторонники Глазьева, бывшие русские патриоты.

Впрочем, того, что произошло, не предвидели даже наши враги. Я лично не понимаю Сергея Бабурина и его сторонников, вошедших в блок «Родина» лишь благодаря Глазьеву почти за неделю до выборов – можно сказать, чудом попавших в Думу. Я не очень надеялся и раньше на Юрия Скокова и его интернационалистов. Блок вполне мог состояться и без них, избиратели «Родины» голосовали не за их программу, а за Сергея Глазьева. Но путь к путинизму скоковцев был хотя бы логичным, объединение с ними можно назвать ошибкой Сергея Глазьева, пусть даже неизбежной. Но и про них я могу сказать: не они пригласили к себе Сергея Глазьева, а сами пошли под его лидерское знамя. Всё-таки блок формировался у всех на глазах – и это был глазьевский лево-патриотический русский блок. А потому отказ от своего лидера – это прямое предательство.

Такого прямого предательства я никогда не ожидал от Сергея Бабурина. Неужели так лаком пост вице-спикера, что и честь уже не дорога? Вынужденный уход Глазьева с поста лидера фракции «Родина» – это не просто удар лично по нему как политику. Это убийственный удар на годы вперед по русскому национальному движению, по всем нам. Вот, мол, чего мы все, русские патриоты, стоим – нас ждет тотальное разобщение и дальнейшее умаление русской нации и русской культуры. Мы несостоятельны как единая политическая сила, у нас не может быть своего «Руха», своего «Саюдиса», своего Ле Пена. Уверен, назначь правительство на завтра перевыборы, нынешний блок «Родина» без Глазьева никогда бы не одолел пятипроцентную планку – не за предателей голосовали русские патриоты во всех городах и весях.

И опять русским в политике надо начинать с нуля. Подниматься и, забыв о своих ранах, заявлять о своем существовании. Сергей Юрьевич Глазьев умеет держать удар. После снятия с поста лидера фракции и скандальной смены всех табличек на его кабинетах, он 6 марта провел съезд своего движения и, вновь утвердив все свои государственные, социальные и национальные цели, будет предпринимать шаги к их реализации.

Глазьев остается активным действующим политиком, лидером и в Думе, и вне Думы, что бы ни предпринимали против него различные шестерки, скользящие по путинской орбите.

Пусть нынешний блок «Родина» будет подпевать Владимиру Путину – это его смерть, превращение в один из филиалов «Единой России».

Нелепа и смешна была погоня за брендом «Родина». То, что становится брендом, товаром, коммерческим знаком, сразу теряет политическую силу. Была партия «Родина» и во власовском движении, много таких организаций и в эмиграции. Кстати, и радиостанция американской разведки «Свобода» тоже когда-то называлась иначе. От этого они не становятся русскими патриотами. И мне искренне жаль Сергея Бабурина, так печально продолжающего, а может быть, и заканчивающего свою политическую биографию. Когда-то он был лидером, теперь стал марионеткой в чужих руках.

Таких, как Сергей Глазьев, немного в русской политике. Он уцелел, он будет развиваться дальше. А на ошибках учатся. Не надо опираться на ненадежных спутников, на людей без убеждений. Не надо торопиться.

Кстати, теперь понятнее ошибочность его предложения коммунистам идти на выборы широким блоком. В идеале это всё прекрасно. Но вся та, извиняюсь, стая, которая разгромила русский патриотический блок «Родина», те же самые люди, те же самые партии,– они бы за неделю до выборов так же торгашески, так же предательски развалили бы этот единый блок, и коммунисты вообще не дошли бы до выборов.

Сергей Глазьев прошел испытание грязнейшей политикой. Он остался чистым и независимым лидером. А значит: всё впереди.

БЕГЛЕЦ ИЗ РАЯ (О творчестве Владимира ЛИЧУТИНА размышляет Алла БОЛЬШАКОВА)


– Алла, вы недавно сказали, что в этом году ваша серия «Феноменология литературного письма», посвященная современной прозе, пополнится книгой о Владимире Личутине. Что побудило вас обратиться к его творчеству?


– То, что величайший наш филолог, академик В.В.Виноградов называл «литературным артистизмом». Личутин – казалось бы, писатель-традиционалист – в каждом своем новом произведении предстает иным Личутиным: в конце 90-х это исторический роман «Раскол», а в начале нынешнего века – книга размышлений о русском народе «Душа неизъяснимая», роман о любви и метаморфозах национальной жизни «Миледи Ротман» и, наконец, уже подготовленный к печати ультрасовременный роман «Беглец из рая».

Сейчас в художественной литературе, при всех ее метаниях от неоклассицизма до постмодернизма, наблюдается некая усталость. Используемые авторами приемы и художественные средства как бы лишились жизненной энергии, из них ушло философское содер– жание, а ведь прием – это не только прием или средство, но и философия жизни. Я с надеждой и любопытством наблюдаю за прозой новых авторов – таких, как Борис Евсеев, Юрий Козлов, Сергей Сибирцев, Вячеслав Дёгтев, Юрий Поляков. Мне кажется, творчество Владимира Личутина как бы соединяет этих прозаиков с писателями предшествующего периода.

Национальное самопознание, освоение русскости как текстовой данности – через чтение прозы Личутина и других писателей его плана – побуждает нас к переоткрытию русской словесности в начале нового столетия...


– Всё это так, но ведь Личутин был Личутиным и в предыдущие периоды – в веке минувшем, если позволите... Что же изменилось, и изменилось ли?


– Да, изменилось многое: и система наших критериев, оценок литературы, да и текстовая ситуация также. Оказалось, мы еще недостаточно знаем и «прошлого» Личутина, еще советских времен. В каких только «рангах» не побывал наш «благополучный писатель»?! Слыл и антисоветчиком, и апологетом религии, и антисемитом, и черносотенцем... Так, в 70-е «завернули» «Фармазона» как антисоветский роман, а «Любостай» – как религиозный.

Полудетективная история произошла, к примеру, со «Скитальцами». В 1982 г. публикация романа была приостановлена уже на стадии «чистых листов» (!); довод – «антисоветчина». Бывший тогда завотделом прозы Николай Утехин (кстати, автор интересной книги об эпических жанрах) запустил роман в печать, а сменивший его литчиновник – зарезал. На защиту многострадальных «Скитальцев» (вот уж вещее название!) встали Феликс Кузнецов, Вячеслав Смирнов, но и после этого нашелся новый контраргумент: мол, роман «религиозный». Под давлением «сверху» атеистические спецы от науки написали отрицательные рецензии. В довесок роман был объявлен и «антирусским»(?!). В общем, четыре года шла малопонятная возня вокруг издания – в итоге решили сократить первую часть, и в неурезанном виде книга вышла лишь спустя 20 лет. В подцензурной ситуации былых годов не была допущена к печати и изданная лишь в 2000 г. книга размышлений о русском народе «Душа неизъяснимая» (лишь первые главки ее опубликовала в 80-х «Советская Россия»).

Так что сейчас возникли реальные основания для настоящего разговора об этом недюжинном писателе – с опорой на возможно полный корпус его текстов.

– Каково, на ваш взгляд, место Личутина в современной русской литературе? Входит ли он в какую-то когорту или, говоря вашими словами, сохраняет «феноменологическую независимость»?

– Как это ни странно, Личутин заинтересовал меня поначалу не сам по себе, а из-за моего увлечения «деревенской прозой». Безусловно, его нельзя назвать «деревенщиком» в прямом смысле слова – скорее, это писатель-маргинал: даже на деревню, откуда его корни, он смотрит глазами переселившегося в город человека. Но, по большому счету, с крестьянской ветвью в отечественной словесности ХХ века его сближает идея русскости, которую он отстаивал еще в эпоху «советской многонациональной». Писатель с удивительным, поистине певческим даром, он представляет собой совершенно самостоятельное явление русской языковой, художественной культуры. Он удивительно свой в любом времени, хотя и не задерживается ни в одном из его периодов. Наверное, это тип, говоря бердяевскими словами, «русского странника». Как у Гоголя: «Но мимо, мимо!» Вот так и Личутин, некогда (в 80-х) отнесенный к так называемой «московской школе», куда входили А.Афанасьев, А.Ким, В.Маканин, А.Проханов и другие. Если не ошибаюсь, лишь В.Бондаренко подметил тогда его отдельно и наиболее точно определил его художественную доминанту – память национального прошлого и «пространство души».


– Что, по-вашему, сближает Личутина с писателями «новой волны»?


– Не задавленное идеологической цензурой свободное слово, восстановление национальной истории, образа России в предельно полном объеме. Я, может, скажу крамольную вещь, но все нынешние наиболее значительные прозаики вышли из идеализма «деревенской прозы». Подобно пронзительному певцу русского народа Виктору Астафьеву (я знаю, Владимир с этим сближением может не согласиться, но истины это не меняет), Личутин пишет именно о душе, о предмете трудноуловимом, действительно неизъяснимом через простые, внеобразные части речи, но на поверку составляющем наше национальное всё. «Русский человек живет мечтою,– пишет Личутин.– Без нее он, как туес берестяный без дна: сколько ни лей в него, а всё впусте. Безрадостна, тускла жизнь без мечтаний, и даже из крохотных грез, из неясных задумок, что мерещат впереди, и выстраивается вся грядущая дорога». С другой стороны, если те же «деревенщики» все-таки с опаской поглядывали на мистические свойства русской души, а поколение прозаиков «новой волны» всё больше объективизирует собственный духовный мир, свои фантазии, грезы и т.д., то Личутин-то как раз бесстрашно погружается в доступные ему (может, в силу генетического кода) архетипические бездны народных поверий и суеверий, легенд и мифов. Складывается диковинный образ «зазеркального мира», мира русского двоеверия (язычества и христианства) – точнее, двукультурия,– где властвуют «последние колдуны», невидимые (или видимые лишь на миг) природные силы, исконно восполнявшие мнимое одиночество русского человека. Неизбывно наивная и великая вера его в чудо, объявленная некогда «пережитком», сохранилась и посейчас греет душу людскую в нынешние смутные, иррациональные времена. Уйти от этого – значит отказаться (в который уж раз?) от понимания себя, своего национального "я".


– Может быть, это и есть возвращение «скитальцев» русской литературы из «духовного странничества» и – одновременно – ментального «подполья», внутренней, духовной эмиграции – к самому себе?


– Обычно новизну Личутина усматривают в его близости классической линии отечественной словесности. Отчасти это верно. Но я о другом. Ведь подлинное новаторство писателя – всегда в открытии (причем выстраданном, прочувствованном только им!) своего героя. Даже когда мы говорим о той или иной Традиции, желая возвысить до нее и через нее писателя, надо помнить: без Тургенева не было бы Базарова, как без Достоевского – Раскольникова и Карамазовых. Не могло быть и не было бы без Пушкина – Татьяны, без Н.Островского – Павки Корчагина, без Астафьева Мохнакова и Костяева – не было бы... Но можно сказать и по-другому: без этих героев не было бы и самих писателей. Вот и у Личутина, казалось бы, неожиданно возникает эдакий фантом в разломах нынешнего межстолетья. Я имею в виду героя «Миледи Ротман», «бывшего» русского, «нового еврея» – Ваньку Жукова из поморской деревни. Героя, в родословную которого входят и чеховский Ванька Жуков, неумелый письмописец, казалось бы, навеки исчезнувший во тьме российской забитости (но письмо-то его дошло до нас!), но и, в своем скрытом трагизме,– солженицынский (маршал) Жуков – герой росийской истории во всех ее падениях и взлетах. Вероятно, стоит задуматься над этой внезапной мутацией. Задуманный изначально природой как сильная волевая личность, личутинский герой не обретает искомого им благоденствия ни на русском, ни на еврейском пути, обнажая общероссийский синдром неприкаянности, бездомности, вытеснивший лермонтовское «духовное странничество». На точно вылепленный автором образ «героя нашего времени» падает отсвет России... после России... России, обратившейся в «миледи Ротман». Можно сказать, перед нами – совершенно новый абрис женской души России.

Феномен раскола, отраженный заглавием основного личутинского романа, в «Миледи Ротман» разрешается гибелью оступившегося (на мираже болотного островка, очарованном, заманивающем месте) героя. Расщепление мира на бытие и небытие уносит и жизнь Фисы, жены «домашнего философа» из повести былых лет. Дуализм внешнего и внутреннего, тайных помыслов и скудных реалий пронизывает судьбы персонажей в романной тетралогии «Фармазон»; проявляет себя в истории героев «Скитальцев» о России XIX века. Ведь диалектика русского пути такова: за расколом следует новый (пусть не всегда удачный) синтез и затем новое расщепление национальной судьбы, новое бегство из «рая»...


– Вы имеете в виду готовящийся к публикации в журнале «Наш современник» роман «Беглец из рая»? О чем он?


– Время действия – переход от Ельцинского к Путинскому правлению (хотя политика дана лишь телевизионным фоном). Главный герой, Павел Петрович Хромушин, в прошлом диссидентствующий студент, а ныне философствующий профессор психологии,– человек рефлексии по своему статусу и жизненной ситуации. Ведь это бывший кремлевский советник, «беглец из рая», пишущий докторскую диссертацию об антисистемах-химерах. И главная проблема романа – «человек и система» – сколь вечна для человеческой цивилизации, столь и актуальна в нынешний период слома даже не советской, проблема ставится шире —русской цивилизации и конструирования новой. Ключевое для романа понятие «рай» включает не только библейские, но и натурфилософские, и политические смыслы: архетипический мотив ухода людей из зеленого рая матери-Земли, Руси-Деревни в урбанизированный ад техногенной цивилизации. Многое в романе связано с проникновением именно в архаику человеческого бессознательного, даже первобытных инстинктов. Не случайно одним из важнейших предметов художественного осмысления в романе становится феномен убийства. Можно сказать, Личутин написал роман-размышление в весьма неожиданной для него форме – психологического детектива.


– И каков же главный вывод?


– Рай на земле невозможен, он всегда обращается в свою противоположность. Система – в антисистему, герой – в антигероя, и чтобы не стать таковым, последний вынужден бежать из «рая».

– Можно ли самого Личутина назвать беглецом из рая?


– Для меня это несомненно.


Беседовал Геннадий ИВАНОВ

Наталья Кожевникова ДРУГОЕ СОЛНЦЕ


***

В неоглядной земле я стою на краю,

И за ветром пшеничным пылится дорога.

Ни в горах, ни в морях, ни в аду, ни в раю

Не найти мне другого венца и порога.

И пока сеет солнце свой набожный свет

Сквозь гремучую пыль, застелившую небо

(В ней период распада три тысячи лет

И не меньше), – и пыль эта в меде и хлебе,

А в земле поднимается наверх вода

По корням, перебитым полуночным взрывом,

И беспечно, безбедно гудят провода

Над рекой, над судьбой, над тоской и обрывом —

Мне не страшно идти до конца, до креста.

Слышишь? Колокол будничный звякнул во мраке,

Засветилось звездою окно у моста,

И заплакал ребенок в промозглом бараке...


***

«Ты помнишь?» – я тихо спросила.

"Всё помню, – ответ прозвучал, —

Какая жестокая сила

Качала наш поздний причал —

Полберега, лодку, поляну,

Палатку в холодной росе.

Куда ни пойду и ни гляну —

Остались отметины все".

"Ты помнишь! Но где твоя радость

В исходе веселого дня,

Вчерашняя спелая сладость

Клубники у свежего пня,

Тень солнца над донной рекою,

Терновника жалящий цвет?"

Руками глаза я закрою —

Что было – того уже нет!

«Не плачь», – небеса просвистели,

"Смирись, – тихо выдохнул лес, —

Мы многого тоже хотели,

Но нет в этой жизни чудес".

Другая придет. И, сверкая

Крылами и гибкой спиной,

Пройду я, слезу утирая,

И ты зарыдаешь за мной!


***

«Я в жизни только раз сказал „люблю“...»

Ю. Кузнецов


Ты в жизни столько раз сказал «люблю»,

Ты слово это вывесил средь поля.

Его трепали ветры, весны, воля!

Потом ты встретил милую свою.

Рассек, молниеносный, грудь ее,

Где сердце обезумело тугое,

Ударил гром и ты забыл – свое.

И солнце в небеса взошло другое.

Ты ад найти осмелился в раю,

Ты день прогнал обратно ночью пылкой!

И хочешь ты теперь сказать «люблю»,

А губы сводит жалкою ухмылкой...


***

Перелесок, дорога, тишь,

Голубая Полынь-звезда.

И не знаешь – живешь? Летишь?

Или падаешь в никуда?


Нет ни времени, ни границ,

И лишь долго хранят небеса

То ли ангелов, то ли птиц

Осторожные голоса.


***

Лишь легкая лодка на вольной воде,

Да солнце и небо, да радостный случай —

Два дня и две ночи в счастливом стыде

Пред миром, где правит татарник колючий,

Где зыбкою строчкой колеблется дым

Над мазанкой сирой...

Я помню, как милость —

Нечаянно чайка крылом молодым

Коснулась души и, упав, преломилась

На тысячи звуков и брызг над водой.

И тут же, стремительно, в сини небесной

Возник перехватчик и мертвой звездой

Зловещие знаки расставил над бездной...


***

Качни мою лодку, степная река.

Я вижу и так сквозь закрытые веки,

Как с гулом и треском проходят века,

Монахи, поэты, бойцы, дровосеки —

Меж жизнью и смертью, любовью и злом,

В серебряном мареве мерно качаясь...

И белая рыба плывет под веслом,

Любить разучившись и выжить отчаясь.


Я ЖЕНЩИНА ТВОЯ


Возьми меня как птицу золотую,

Влетевшую в твой мир, и приголубь,

Я женщина твоя, и я тоскую

Без рук твоих и сумеречных губ.

Бунтую и сама себя караю,

Я пламя твое трогаю рукой —

Бесстрашно – и сама на нем сгораю,

Теряю все – печали и покой.

Глаза не закрывай, а я закрою —

Так стыден, так блаженен этот миг,

Когда за шуткой, ласкою, игрою

Мелькнет любви жестокосердый лик.

Сжигающий законы и одежды,

Пленяющий – да Бог ли ей судья?

И все твои сомненья и надежды

Качает моя белая ладья.

Я женщина твоя, и все отныне

Твоей зарей и тьмой освящено —

Твои эдемы, горы и пустыни,

Потерь печальных горькое вино...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю