Текст книги "Газета День Литературы # 74 (2002 10)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
НАШИ ЮБИЛЯРЫ В ОКТЯБРЕ
РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ
Каткова З. Ф. 07.10 80 лет Марий Эл
Шоров А. Л. 10.10 60 лет Карачаево-Черкесия
Сысолятин Г. Ф. 11.10 80 лет Хакасия
Зимина-Худовекова Н. Н. 11.10 60 лет Башкортостан
Кучеренко С. П. 12.10 75 лет Хабаровск
Котляров В. Н. 17.10 50 лет Кабардино-Балкария
Чебышева М. П. 19.10 70 лет Киров
Шевченко В. С. 20.10 80 лет Алтайский край
Кузнецов В. Н. 20.10 70 лет Санкт-Петербург
Карнышев К. Г. 20.10 75 лет Бурятия
Синельников Г. Г. 21.10 50 лет Хакасия
Кириллин Д. В. 22.10 75 лет Саха (Якутия)
Бедняев Г. В. 22.10 70 лет Н. Новгород
Белов В. И. 23.10 70 лет Вологда
Гропянов Е. В. 24.10 60 лет Камчатка
Попов В. П. 24.10 60 лет Краснодар
Третьяков И. П. 24.10 80 лет Архангельск
Мурзашев А. М. 27.10 70 лет Марий Эл
Муципуло О. В. (Шевчук Ольга) 28.10 50 лет Тверь
Волков Г. Н. 31.10 75 лет Чувашия
МОСКВА
Марченко А. М. 01.10 80 лет
Гнеушев В. Г. 02.10 75 лет
Кочетов А. В. 06.10 60 лет
Рунге С. В. 18.10 75 лет
Попов А. А. 20.10 60 лет
Фатьянов А. М. 24.10 80 лет
Ворожейкин А. В. 28.10 90 лет
Посошков В. И. 29.10 50 лет
ВЫШЛИ НОВЫЕ КНИГИ
Юрий Кириенко-Малюгин. Николай Рубцов: «И пусть стихов серебряные струны…» – М.: МГО СП России, 2002.
Юрий Кириенко-Малюгин год назад издал книгу «Тайна гибели Николая Рубцова», теперь он написал работу в чём-то близкую книгам серии ЖЗЛ. Некоторые подзаголовки к главам звучат интригующе. «Глава 9. „Уединившись за оконцем…“ (июль 1964 г. …апрель 1966 г.). Родное село Никольское – источник космического понимания окружающего мира, лето и осень 1964 г. – полный поворот к русской народной поэзии, семинар в Вологде, заочное отделение Литинститута, подготовка сборника и снова провокации».
Очень много фактов собрано в книге. Автор утверждает, что есть новый фактический материал.
Евгений СемиЧев. Соколики русской земли. Стихи. – Самарское отделение литературного фонда России, 2002.
Евгений Семичев уже известный поэт. Юрий Кузнецов активно пропагандирует его творчество, выдвигает его на литературные премии. Открывается сборник строфой: «О чём ты плачешь, идиот, /Во мраке за сараем? /И жизнь пройдёт, и смерть пройдёт, /И кончится всё раем». Живого и обнадёживающего в книге немало.
Валерий Хатюшин. Критика. М.: Голос, 2002.
Валерий Хатюшин издал солидный том статей, полемических заметок, выступлений, писем и даже «откликов современников» на своё творчество. В этой книге читатель найдёт взгляд Хатюшина на все актуальные вопросы современности. Ответы исчерпывающие. Порой неожиданные, как такая, например, фраза: «Юрий Кузнецов – выдуманный поэт». Для меня это звучит эпатажно. Кузнецов, конечно, поэт, только другой, чем Хатюшин. И не очень я, например, согласен, что «в России только русские писатели понимают жизнь народную и знают, как её изменить к лучшему». Думаю, что одним писателям это не по плечу. Потом, у русских писателей, как, видимо, и должно быть у писателей, во-первых, разные представления о путях России, а во-вторых, сами русские писатели нынче стали смиреннее – после бурного участия в политике – стали меньше звать к топору или к публичному покаянию, и от этого, я думаю, выиграет литература, и народная жизнь тоже... Книга Хатюшина не оставляет читателя равнодушным.
Сергей Дмитриев. Слёзы с небес. Стихи. – М.: Вече, 2002.
Владимир Короленко. Была бы жива Россия! Неизвестная публицистика 1917—1921. – М.: Аграф, 2002.
Сергей Дмитриев издал почти одновременно том своих стихов и книгу классика Короленко, которую он составил, написал предисловие и комментарии. Если учесть, что Дмитриев ещё главный редактор одного из самых динамичных современных издательств – «Вече» – то сам по себе выход этих изданий примечателен.
«Мы лабиринты для себя находим, /Чтобы из них годами выходить…» – пишет Сергей в стихах. И находим, и попадаем в них. И называем это суетой. «И силы жизненные тают /В борьбе с извечной суетой…» В книге много печали, даже усталости, но выходом из лабиринтов становятся сами стихи, поэтический мир поэта. И работа над подготовкой тома Короленко тоже этот самый выход. Сергей подаёт Короленко как глубокого мыслителя о судьбе России. Отдельные статьи публикуются впервые. Есть в них созвучное нынешнему дню. Например, классик твёрдо встаёт против клеветы на русский народ. Статья «Не раздувайте вражды». Писатель против того, что «Украину высасывает Россия». «Не раздувайте вражды. Россия, охваченная большевизмом… никогда не была баловнем политических судеб ни при царях, ни при большевизме и никогда не была пауком, высасывающим Украину-пасынка в пользу балованных якобы детей царизма… Не раздувайте вражды между двумя братскими народами, триста лет делившими долгое горе рабства и радости кратких минут освобождения».
Ирина и Фёдор Конюховы. Дорога без дна. – М.: Вече, 2002.
У нас есть выдающийся современник, великий путешественник Фёдор Филиппович Конюхов. Думаю, что о нём слышали все. Но не все знают, что он пишет интересные книги о своих путешествиях. «Дорогу без дна» составили книга жены путешественника «Дар» и книга его самого «Океанские письма». Фёдор Конюхов в дальних плаваньях и походах оттачивает свои мысли до безупречных максим. «Стремись свою жизнь подчинить творчеству. Только творческий человек может быть счастливым, только творчество приносит радость». «Думай о Христе с любовью и радостью, и ты прозреешь. Через Христа ты увидишь духовный свет». «Свет приходит тому, кто улыбается тьме». «Скажи своим друзьям, что материальное богатство не украшает их». «Имей глаза добрые». «Не думай о жизни сложно: она проще, чем ты думаешь». «Молись всегда; когда трудно и опасно – молись спокойно». «За пищей не гонись: у тебя много сухарей в сумке. Будь постником». «Кто мучается земными вопросами, тот ответа о небесном не получит». Всё это написано во время одиночного плавания вокруг земного шара... Ищут новую литературу в «Голубом сале» или ещё где, а она в записях Фёдора Конюхова.
Георгий Свиридов. Музыка как судьба. – М.: Молодая гвардия, 2002.
Эта долгожданная книга вышла. Дорогая, конечно. Почти двести рублей. Но это даже не книга, а явление Серафима «на перепутье». Явление Георгия. Этот великий человек столько передумал о нашем времени, о России, что читать его поинтереснее любого публициста и политика. А уж его понимание искусства – в бесконечную помощь всем нам.
«Поколение „шестидесятых“ – поколение „плесени“. Была такая статья в газете о молодёжи того времени. Капризное, злобное, ничтожное поколение, задумавшее переделать ослабевший мир…»
«Фильм – очевидно, зарядка для колониальных русских рабов. Остальные программы (бегло просмотрел их) в этом же духе. Один из фильмов со слабым детективным элементом. Тощий молодой герой, которого преследует атлетический толстяк – (в американском стиле) – шофёр. Бросает где-то в степи, на зное бедного героя, тот попадает в тощий оазис, который оказывается суть – мишень для тренирующихся бомбардировщиков и т.д. Немыслимая абракадабра. „Пища духовная“ для недочеловеков. Какой-то ужас всё это!»
«Для меня Россия – страна простора, страна песни, страна печали, страна минора, страна Христа».
Геннадий Верещагин. Временные дороги. Стихотворения. – Таллин: Тарбоинфо-Русский Телеграф, 2002.
Геннадий Верещагин живёт в Пярну, Эстония. Пишет русские стихи. Это его первая книга. Пока только хочется пожелать автору плодотворной работы.
Василий Белов. Избранное. – М.: ИТРК, 2002.
В серии «Российская проза на рубеже XX—XXI веков» вышел том нашего классика и юбиляра (Белову 23 октября исполняется 70 лет). В книгу вошли «Привычное дело», «Плотницкие рассказы», «Воспитание по доктору Споку», «Всё впереди» и цикл новых рассказов под общим названием «Повесть об одной деревне».
В недавнем интервью Белов сказал: «Как губили русский народ, так и губят. И проснётся ли русский народ от спячки своей – не знаю. Но мы обязаны будить. Я только этим и занимаюсь все годы. Всей прозой своей». Так он сказал, а потом продолжил: «А может народу выспаться надо? Пусть ещё поспит немного. Накопится энергия. Во время сна он тоже растёт». Это добавил как будто уже другой Белов, Белов рубежа веков.
Сборник: Серафим Саровский. Задушевное слово о великом подвижнике Земли Русской. – М.: Голос-Пресс, 2002.
Собраны слова о святом Серафиме писателей, поэтов, богословов, неизвестных авторов. И приведены слова самого святого о грядущих судьбах России. «Земля Русская обагрится реками кровей, и много дворян побиено будет за великого Государя и целость самодержавия Его; но не до конца прогневается Господь и не попустит до конца разрушиться земле Русской, потому что в ней одной преимущественно охраняется ещё Православие и остатки благочестия христианского».
Михаил Алексеев ПАРЕНЬ ИЗ ЦЕЛИНОГРАДА
Подумалось как-то, не является ли закономерным то, что Поэт как таковой в человеке для широкого круга людей является позже его профессиональной деятельностью, выбранной им самим и, конечно же, более надёжной для жизни, чем писание стихов. В самом деле, зачем ты, поэзия, нужна была, скажем, для Грибоедова и Тютчева, когда они могли бы спокойно прожить и на дипломатическом поприще? Может быть, они почувствовали, что в них сокрыто до поры до времени нечто такое, что окажется гораздо выше и значительнее того, что они делали сейчас в качестве блестящих дипломатов? Кто знает, как там у них было. Но факт остаётся фактом: поэзия, жившая в них как бы подспудно, вырвалась наконец наружу и, никого не спросясь, решительно потеснила дипломатическую славу высокопоставленных чиновников. И оказалось, что это навсегда, навечно: великие поэты России Александр Грибоедов и Фёдор Тютчев сделались величайшей гордостью Земли Русской!
По аналогии с этими богатырями духа я бы назвал имена и прозаиков, оставивших славою своей далеко позади первоначальную профессиональную деятельность, каковая у них была вроде бы достаточно высока, – у А. Чехова, например, у инженеров-землепроходцев Гарина-Михайловского или у нашего современника В. Шишкова. Да мало ли ещё кого!
Вот сейчас передо мной лежат два поэтических сборника, вышедших один за другим в течение двух последних лет и прочитанных мною в радостном удивлении. Правда, мне бы следовало сначала покраснеть, а потом уж порадоваться: Геннадия Гоца я знаю, и притом очень близко, в течение многих лет, но лишь по московским литературным делам, не собственно, правда, нашим, а другой пишущей братии, что входило в круг его и моих обязанностей: я был главным редактором журнала «Москва», ну, а он, Геннадий Гоц, перебывал во многих ипостасях, связанных с издательской деятельностью. А то, что он ещё и прекрасный поэт, я узнал лишь сейчас, и только вот из этих двух книг.
Одну книгу автор назвал «С холмов Крылатского», а вторую – «Озёра памяти». И сразу же у вас, мой читатель, возникает вопрос: «А что же означает заголовок ваших заметок, откудова явился этот парень из Целинограда, когда нету уже такого города в России, и целина, восславившаяся многими поэтами, оказалась своею большей половиной в другой стране, – откуда же?!»
Отвечаю: оттуда же, из Целинограда! А вы найдите оба сборника и прочтите их один за другим, и вы всё поймёте. То есть увидите, что Целинная эпопея и соответственно Целиноград вошли в сердце поэта Геннадия Гоца как лучшие годы его жизни, как героические её страницы, как, скажем, Сталинград в моей судьбе. Вот прошло уже без малого шестьдесят лет, а Сталинград меня не отпускает, и я ничего не могу поделать с этим.
Вот то же самое происходит и с моим, теперь уж очень большим и дорогим другом Геннадием Сидоровичем Гоцем. Как бы ни назывались его книги, духовно, а по большей части и текстуально, они связаны со святая святых для поэта – с Целиной, поднятой легендарным племенем комсомольцев 60-х годов. Целиноград – это его, Геннадия Гоца, Сталинград. Подобно тому, как мы, сталинградцы, проверяли у берегов Волги огнеупорство своих душ, то же самое делали юноши и девушки на Целине, в лютую стужу и не менее лютую жару на бескрайних степях северного Казахстана. Речь в Сталинграде 42 и 43 годов шла о том, как спасти Отечество от смерти. На Целине речь шла о том, как накормить досыта наш народ, только что усилием неимоверным спасший страну от фашистского бессрочного рабства. Геннадий Гоц, будучи секретарём Целинного крайкома комсомола, писал тогда:
Разве мы не затем замерзали в снегах
Под звенящим от холода небом,
Чтобы твёрдо стояла страна на ногах,
Чтобы вдоволь насытилась хлебом?
А в конце – поэтическое напутствие комсомольского вожака:
Юность помнить должна:
Дел в стране – океан…
Даже, пожалуй, больше, чем океан, – добавим мы от себя, имея в виду то, что натворили в стране реформаторы-перевёртыши.
Волна тёплых, ностальгически грустноватых волн обволакивает, обливает душу при чтении стихов о былом – увы, невозвратном. Но только ли одной печалью должны мы заполнять душу свою? Ни в коем случае!
В прошлом, кажется, году Валентин Распутин, размышляя о нашем нынешнем времени, где с невиданным размахом правит бал Окаяннище, который погаными устами одного из верных ему слуг взамен совести возгласил новый нравственный закон: больше наглости! «И кинулись исполнять вассалы, – говорит Распутин, – это приказание по всем городам и весям». Далее Валентин Григорьевич с тревогой и понятной болью вопрошает, имея в виду себе подобных, живущих по совести, по самым высоким нравственным критериям: «Так чего же хотим мы, на что рассчитываем? Мы, кому не быть победителями… Всё чаще накрывает нашу льдину, в которой мы жаждем надёжного берега, волной, всё больше крошится наше утлое судёнышко и сосульчатыми обломками истаивает в бездонной глубине».
Кисть большого художника нарисовала ужасающую картину. И если бы в этом месте поставлена была точка, то любой бы из нас, даже самый храбрый, мог впасть в уныние, даже в отчаяние. Но В. Распутин не покидает своей символической льдины и упорно всматривается вдаль: «Должна же быть где-то гора Арарат, выступающая над потопным горизонтом».
Надо только, Валентин Григорьевич, не опускать рук или того хуже: выбрасывать перед вражеским нашествием белый флаг. Мы не одни, дорогой мой, нас хотя и загнали в полуподполье, но не в угол же! Да, голоса наши обеззвучены в основных каналах телевидения, но твоё-то Слово, вопреки всему, звучит, да ещё как звучит!
Нам только ни в коем случае нельзя забывать о своих союзниках, наших духовных единоверцах, таких вот, как Геннадий Сидорович Гоц, который с крохотной группой своих помощников в невероятно тяжких, прямо-таки удушающих условиях удержал на плаву ту льдинку, то самое судёнышко с прежним, радующим душу нашу названием «Дружба народов». Именно там явился перед читателем Мустай Карим уже в новой ипостаси – как великолепный прозаик. Там дана наконец жизнь Моему Сталинграду и немалому числу произведений других писателей!
Да, Валентин Григорьевич, есть, есть вожделенный нами тот берег!
Михаил АЛЕКСЕЕВ
«А ПУШКИН – ИСЦЕЛЯЕТ!»
Сергей Андреевич Небольсин, которого хорошо знают во многих городах России и СНГ, и даже в Японии, где он несколько лет преподавал, активнейший участник всех наших писательских мероприятий, защитил докторскую диссертацию в Институте мировой литературы. Тема диссертации «Пушкин и европейская традиция. Писатель-классик как фактор самоопределения национальной литературы». Наш корреспондент, который был на защите и задал Сергею Андреевичу несколько вопросов, говорит, что в переполненном зале ИМЛИ РАН все были единодушны: неожиданно, глубоко, ярко.
Поздравляем новоиспечённого доктора наук, нашего замечательного товарища и публикуем его ответы на вопросы нашего корреспондента.
– Сергей Андреевич, чем Ваше исследование отличается от работ предшественников на заявленную тему?
– Подходом. В первую очередь мне хотелось обозначить принципы и особенности самоопределения русской литературы как самобытной части мировой. Для того и исследовалось соотношение пушкинского творчества с литературной традицией Европы. Основной вывод – писатель-классик подлежит рассмотрению как неисчерпаемое начало, объединяющее мировое с национальным. Что же касается именно Пушкина, то привычный подход предполагает соучастие национального гения в мировых процессах, что абсолютно верно. Но я попытался взглянуть на проблему несколько в ином ракурсе, а именно: через Пушкина показать и то, какое место способна мировая литература занимать (как общее в отдельном) в литературе национальной. И тут я убедился, что Пушкин не только наметил, но и продолжает определять меру – нравственную, эстетическую, идеологическую – для русского распоряжения всемирным опытом, подчас серьёзно преобразуя и перестраивая его ценности.
– И сегодня?
– Особенно сегодня. Нет нужды повторять очевидное: Россия в обвале. Все кричат о необходимости возрождения. Претендентов на роль целителей, советчиков, вождей – тьма. Их столько, что иному советчику так и хочется посоветовать: «Врач, отравися сам!» А Пушкин действительно исцеляет. Как и двести лет назад, он вселяет надежду и уверенность: «Товарищ, верь: взойдёт она…» Прошлое по-пушкински обращается в настоящее, продолжая сверхдлинную линию литературного движения: от античности (общеевропейской колыбели), Возрождения, Средневековья через Пушкина и вместе с Пушкиным к нам – Шолохову, Есенину, Распутину, Рубцову…То есть так или иначе Пушкин участвует в современности, определяет её будущее.
– Каковы же, на Ваш взгляд, перспективы этого будущего?
– Возможен, конечно, и пессимистический прогноз. По-своему заполняя вакуум «чёрного квадрата», многие скептики небезосновательно констатируют, что нынешняя литература занята «мерзостной игрой», в которой нет ничего русского и, следовательно, общеевропейского. Можно, конечно, в оправдание собственной трусости и безволия, остановиться на столь печальном умозаключении. Но будет ли это по-пушкински? Я убеждён: мы в силах осознать, что подлинно современная литература развивается – это, как я уже говорил, живущие в читательском сознании Шолохов, Есенин, Рубцов. В том же ряду находятся и Николай Тряпкин, и Василий Белов, и Юрий Кузнецов, и многие другие писатели, наследующие пушкинскую традицию, – именно эта литература современна, и именно она – залог того, что пушкинское чудное мгновенье вернётся и продлится. Гениальное и чистое, полное божественного вдохновения обязательно вступит в свои права – таков закон жизни, таков закон литературы!
Олег Дорогань УЦЕЛЕВШЕЕ ЗЕРКАЛО ПОКОЛЕНИЯ (О романе Ивана САБИЛО “Открытый ринг”)
Минск бомбили. И мальчик Ваня запомнил, как они с матерью брали всё необходимое – маленький чемодан с документами, письмами отца и довоенными фотографиями, и бежали в бомбоубежище. Однажды, вернувшись домой, они увидели на месте своего дома груду кирпичей, битых стёкол и поломанных оконных рам. Среди развалин они вдруг остановились в изумлении – "на битых кирпичах лежало… зеркало, целое и невредимое, и отражало солнечный луч на покосившуюся комнатную стену, оклеенную голубыми обоями.
– Гэта на шчасце, сынок, – сказала мама…
– Не переживайте, – сказала бабушка. – Изверги разбурыли ваш дом, але Господь сохранил вас самих".
Подробности детства глубоко запали в память. И со временем в памяти и воображении писателя они приобрели символическое значение.
Зеркало хрупкой неокрепшей души мальчишки отражало самое важное – нравственные посылы старших поколений, перенесших войну и одержавших победу. Он плохо помнит свою бабушку, но её слова, которые передал ему отец, запомнились на всю жизнь. Через много лет после её смерти отец расскажет об одном разговоре с нею: «Мама, кто, по-твоему, самый смелый человек?» – «Тот, кто не боится правды». – «А кто самый сильный?» – «Тот, кто говорит правду». – «А – самый умный?» – «Тот, кто отличает правду от лжи». – «А самый богатый?» – «Тот, кто живёт по правде». – «А самый достойный?» – «Тот, у кого много друзей, живущих по правде…»
Иван Сабило написал роман о себе, о своей жизни – с младенчества, сызмальства, а по сути – о жизни своего поколения, вскормленного военным лихолетьем. Немногие из этого поколения выдержали испытание на правду, на честь и на совесть…
Возрастное восприятие примет времени ничуть не искажает действительности, отражённой в романе. Автор вспоминает, как учеником первого класса – он в букваре карандашом пририсовал бороду Иосифу Сталину, чтобы тот был похож на Ленина, и столкнулся с идеологически-репрессивной системой взглядов, направленной на него и его родителей со стороны учительницы и директора школы. «Не допускать на занятия без матери и отца. Такое пятно на школу, такое пятно! Вот вам и дорожки, которые мы выбираем». Отец, в свою очередь, успокаивал сына, справедливо утверждая: «Нет, мой командир, учительницами они ещё не стали. Им ещё предстоит стать учительницами. Учительницы не сводят счёты с такими, как ты, они их поднимают до своего высокого уровня. А эти пока ещё обыкновенные тётки. От них пока ещё вреда больше, чем пользы». Их, директора с учительницей, он так усовестил: «Донос напишете? Побойтесь Бога, милые». На вопрос директора, что он собирается делать, отец ответил: «Ничего. Как и прежде, оставаться отцом. А вам желаю оставаться педагогами, а не мстителями».
Для подростка были далеко не простыми нравственные вопросы в то трудное историческое время, отец помогал находить на них ответы.
Когда умер Сталин, отец и мать по-разному восприняли это событие. «Страна скорбела… Отец сказал, что наши враги могут воспользоваться ослабленной волей советского народа и начать новую войну. И только мама с облегчением вздохнула…» На белорусской мове она произнесла, мол, на одного злодея на свете стало меньше. И ещё, – что вся его политика – бить своих, чтоб чужие боялись.
А Ваня на похоронах вождя в страшной давке теряет новенькую галошу. Галоши были «чёрные, блестящие, хоть смотрись в них, как в зеркало, с таким мягким, пушистым, малиновым нутром». Оставшейся галошей мать отдубасила его по спине, приговаривая: «Гэта за Сталина, а гэта – за галошу, за Сталина и за галошу!»
Из памяти не выпало маленькое чёрное зеркало галоши. Словно у белого полесского стерха – чёрная подпалина на крыле…
Война и послевоенная пора не скупились на события и жизненные впечатления. Их нужно было только запоминать. К чести автора, он не забыл ничего, запомнил нравственной памятью, которой не стереться, не пропасть бесследно. Запомнил всё – до слова, до слезы…
Зеркало души мальчика осталось целым, не расколотым на тысячи осколков. И в глаз ему не залетел осколок леденящего сердце зеркала, как мальчику Каю из сказки Андерсена «Снежная королева».
Образ зеркала, по-моему, не случаен в романе «Открытый ринг» – зеркала открытого, не занавешенного в связи с гибелью великой державы. Занавешено оно только тогда, когда умирает отец… И когда не стало старшего наставника и друга писателя Радия Петровича Погодина.
Роман и начинается с пролога, в котором рассказывается о проводах Погодина в последний путь. Когда-то двадцатилетнего И. Сабило поразил его рассказ «Дубравка» и тем самым сообщил творческий импульс. Молодой автор мечтал встретиться с двумя писателями – с Платоновым и Погодиным. Вскоре сама судьба свела его с Погодиным. А в апреле 1993 года привела на край его узкой могилы, на четверть заполненной ранней апрельской водой. Словно бы весенняя жизнеутверждающая погода не хотела признавать смерти писателя, в своё время написавшего «Рассказы о весёлых людях и хорошей погоде». А сам он, вслед за последней своей повестью «Я догоню вас на небесах», уже спешил за своими собратьями в вечность… В заключительной части романа из этой повести приводятся такие слова: «Я не боюсь смерти. Не боюсь позора. Не боюсь показаться смешным. Я боюсь дня. Боюсь города, где я нищий…».
С Погодиным ещё в атеистическую эпоху автор всерьёз заговорил о Боге. На его вопрос: «Ты, Ваня, когда впервые подумал о Боге?» – ответил, что лежал на берегу речки Птички, смотрел в небо – и вдруг неожиданно для себя проговорил: «Господи, если ты есть, сделай так, чтобы я вырос высоким, а голос мой был таким же красивым, как у Рашида Бейбутова». Но Бог так и не откликнулся на его просьбу. Погодин долго молчал, а потом сказал: «Это потому, Ваня, что ты для себя просил. А у Бога для других просить надо…»
Пролог становится своего рода авторской подорожной Погодину в новую жизнь, получившую романное измерение, в заслуженное бессмертие.
Похоронили Погодина в апреле. Рождение автора приходится на 22 апреля. С этого начинается первая часть книги «Железный остров». Лирическая, исповедальная интонация наполняет страницы романа, как ветер паруса. Секрет её свежести, задушевности и чистоты, наверное, в том и состоит, что автор не скрывается под маской лирического героя, открыто пишет о времени и о себе. Можно смело сказать, что лирическая исповедь им ведётся от имени поколения. Она полна драматизма и характерных жизненных реалий. Силой своего дарования, лирическим складом повествовательной манеры автор воспроизводит время вплоть до мелочей, любая деталь тут же обретает значение подлинного самостоятельного литературно-художественного контекста.
Лирический характер и мелодическая основа авторского стиля достигаются прежде всего благодаря обращению к народно-поэтическим истокам.
В книге постоянно слышатся отзвуки и интонации народных песен. Автор мальчиком лет пяти-шести непроизвольно произносит и поёт неожиданные песенные строки: «Раскатились по двору ёлки и берёзы, у меня от радости покатились слёзы».
От чудесной девушки-польки Жанны он слышит польскую песню «Тиха вода…» и запоминает из неё слова: «Никто не знает, как тихая вода рвёт берега…»
Не случайно песне автор посвятил такие слова: «В детстве мне казалось, что любовь людская – это когда все поют, радуясь, что собрались вместе. Я видел, что никто и ничто так не объединяет людей, как совместное пение… Говорят, страдания очищают человека. Я бы добавил – и песня. А может быть, песня даже прежде страдания».
Но жизнь – она не легкокрылая песня. Автор проходит свои жизненные университеты. Рос он в районе Товарной станции – на «железном острове». Отец говорил: «Мы живём среди рабочей аристократии – железнодорожников». Он гордился своей профессией. Автор с 12 лет занимался хореографией во Дворце пионеров, а с 15 – боксом в обществе «Трудовые резервы». Записавшись на секцию по боксу, он через полгода уже участвовал в соревнованиях «Открытый ринг». Был призёром первенства Минска среди юношей. Не однажды приходилось ему вступать в открытый поединок с применением своего боксёрского мастерства. Но никогда не терял он человеческих качеств, никогда не изменяло ему чувство справедливости. Прежде чем стать профессиональным литератором, он работал преподавателем физкультуры, тренером по боксу. С развалом страны и, соответственно, писательского союза он становился безработным, подрабатывал грузчиком… Жизненные утраты брали его наперекрут и на излом (одна из частей книги так и названа – «Утраты»), но не сломили «становую ось» автора. В противоборстве с ними он сумел обрести духовную стойкость и писательское мастерство.
Иногда стоял он под ударами судьбы как боксёр на ринге, у которого связаны руки и ноги. Но всё-таки в итоге – выдерживает, выстаивает, не раскалывается… Он и в его лице всё поколение уходили с открытого ринга побеждёнными не потому, что действительно проиграли бой, а потому, что итог поединка был предрешён мировой закулисой. Её судьи явно подсуживали тем, кто применял запрещённые приёмы, бил ниже пояса…
Книга вмещает в себя полувековой отрезок времени, изобилующий историческими событиями. Исторические вопросы, неотъемлемо связанные с нравственно-философскими проблемами, возникают в повествовании естественно, как дыхание, в последовательном течении жизни, в общении и взаимоотношениях действующих лиц. Кажется, автору ничего тут придумывать не надо. Всё его мастерство как раз и заключается в том, чтобы не сбить дыхание, как на ринге.
Неоднозначная оценка отцом роли Сталина в истории и совершенно однозначная – Хрущёва, в дальнейшем, помогали автору оценивать и предвидеть складывающуюся общественно-историческую ситуацию в стране. И – распознавать сущность следующих правителей, в особенности, Горбачёва и Ельцина. «Не успели похоронить Андропова, как новые похороны. На этот раз Черненко, совсем недавно сменившего Андропова… Кто следующий? Горбачёв? Ну нет, не дождётесь. У Михаила Сергеевича иная установка – он сделает всё возможное для того, чтобы похоронить… Советский Союз».
А мать, ненавидевшая Сталина, так выражает своё мнение о Горбачёве: «Мне нравицца гэты хлопец!». Автор придерживался другого мнения. Так и получилось: «Горбачёв раскачал океан, а теперь не знает, что с ним делать».
«Раскачать океан» – так названа одна из частей книги, где речь идёт о перестроечных переменах, приведших к развалу державы.
Оглядываясь назад, автор внимательно прослеживает, кем, когда и как готовился этот развал, прикрывшийся термином «перестройка». Среди них оказывается много литераторов, с которыми дружил, работал и общался он на протяжении двух десятков лет. Особое место в книге занимает описание взаимоотношений автора с писателем Сергеем Довлатовым, тогда ещё начинающим, неизвестным – у нас и за рубежом – литератором. «Человек, которого не было» – так озаглавлена пятая часть романа об их приятельских и творческих связях.
Показателен один из первых диалогов с Довлатовым:
" – …Недаром имя у тебя библейское – Ванюра! Ты, оказывается, наш.
– Что значит «наш»? – спросил я.
– Наш, еврейский!
– Вот спасибо, вот уважил! В один миг сделал то, чего не сделает Господь – поменял национальность! И скажу тебе для памяти: русский я, но белорус…
– И мать тоже?
– Мою маму зовут Клавдия Николаевна Бортник!
– Значит, наш!
– Нет, Серёжа. (…) Бортниками были древние славяне, от слова «борть». Они собирали дикий мёд и строили борти. А Белая Русь, как утверждают некоторые учёные, – символ непокорённой части Древней Руси. Не вошли в неё татаро-монголы. Не пропустила их остальная Русь!.."
Со временем обнаружилась родословная Ивана Сабило; в выписке из «Гербовника Витебского Дворянства Российской Империи» (1898 г.) значилось, что он выходец из дворян. Прапращур его Иван Сабилла был начальником казачьих войск Великого Княжества Литовского при князе Витовте. И привилегии рода были подтверждены королями Сигизмундом, Казимиром и другими.
Автор как-то рассказал Довлатову, что был знаком с Карандашом. Одно время работал с ним в Минском цирке. И когда на арене цирка замахнулся на него метлой, чтобы подыграть, тот сильно испугался и потребовал у директора убрать мальчишку из цирка. Автору показалось странным, что в таком знаменитом артисте – в самом Карандаше! – «совершенно отсутствовало внутреннее пространство».
