355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Газета День Литературы » Газета День Литературы 158 (2009 10) » Текст книги (страница 5)
Газета День Литературы 158 (2009 10)
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 14:47

Текст книги "Газета День Литературы 158 (2009 10)"


Автор книги: Газета День Литературы


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Сидели они молча, и против обыкновения ничего друг другу не говорили: были как никогда спокойны и умиротворённы; знали, что их мучениям сегодня, совсем скоро, наступит долгожданный конец.

Иван Кириллович погрузился в воспоминания. И вспомнил, как, будучи ещё молодыми, любили они по праздникам пить натуральное советское шампанское, долго пузырившееся тонкими бриллиантовыми нитями в старинных фужерах «Баккара», доставшихся Марии Игнатьевне в наследство от бабушки; закусывали отменным швейцарским сыром и потом долго гуляли в огромном парке, где им была известна каждая тропинка, дышали свежим, слегка влажным воздухом, а зайдя в глушь, скромно целовали друг друга.


Время шло. Они ждали.

– Возьми наши паспорта к себе в карман, – тихо произнесла Мария Игнатьевна.

– Зачем же?

– Пусть будет так, зачем людям лишняя морока, – ещё тише ответила Мария Игнатьевна. – Давай присядем.

Оба старались не смотреть друг другу в глаза, тихо сели в кресла и сидели молча; думали они об одном и том же, о той трагедии, которая сделала их несчастными, о той трагедии, которая произошла в ноябре прошлого года...

Настойчивый звонок в дверь раздался неожиданно.

Мария Игнатьевна и Иван Кириллович встали, помогли друг другу одеться.

Иван Кириллович надел новые кожаные перчатки, обмотал вокруг шеи довязанный накануне Марией Игнатьевной светлый шерстяной шарф, который оживил его лицо, и взял в правую руку зонтик-трость, а Мария Игнатьевна, одевшись и поправив шляпу и шёлковый платочек, взяла в руки пакет.

Вновь раздался настойчивый звонок. Мария Игнатьевна посмотрела на Ивана Кирилловича и подошла к двери...


Всё началось с банального по нынешним временам события. Года два назад чиновники высокого ранга взяли, да ни с того, ни с сего, как многим показалось, и вычеркнули из списка особо важных оборонных объектов один из строго засекреченных институтов. Институт был создан десятилетия назад и занимался перспективными вопросами, связанными с ракетостроением; и даже стали поговаривать, что вроде бы и перенесут его то ли в Питер, поближе к Кронштадту, то ли на окраину Твери. Но никто из сотрудников особо и не удивлялся – были они людьми умными; слухи ходили самые разные, большинство же склонялось к версии о влиянии всемогущих приватизаторов, которые где-то там в заоблачных высотах дали негласную командную отмашку. А как могло быть иначе – ведь речь шла о многоэтажных зданиях – тысячи и тысячи квадратных метров офисных площадей, да и не где-нибудь там на задворках, а, можно сказать, в самом центре столицы. А сколько стоит земля-то под всем этим секретным комплексом – трудно даже себе представить. Короче, стал народ потихоньку разбегаться, хотя и с сожалением, это те, кому было возможно куда-то пристроиться, хоть и с какими-то потерями. Но многие, кому не светило ничего хорошего за пределами института, упёрлись – будь что будет, но пока увольняться не будем, а там будет видно, что делать и как поступить. А вот сыну Марии Игнатьевны и Ивана Кирилловича – Александру, потихоньку и по секрету намекнули, что было бы лучше заявление написать – мол, по собственному желанию, согласно пункту 3 статья 77 нового Трудового кодекса.

Был Александр человеком уважающим себя и хорошо разбирающимся в ситуации, подал заявление, получил свою тощую трудовую книжку, поскольку не перебегал с работы на работу, а работал в одном и том же институте уже сравнительно много лет, и начал соображать, как теперь ему поступить. Вслед за Александром потеряла работу и жена его Наташа, трудившаяся не один год в том же институте.

Вот и присоветовали как-то друзья Александру податься всей семьёй – вместе с женой и двумя дочками-школьницами, на Севера, да годика на два, не меньше, а может и того поболее, на заработки, капиталец, хоть и небольшой, но всё же сколотить. А там, как знать, будущее и покажет, что делать-то дальше, авось в стране к тому времени и порядка станет поболее нынешнего.

Родителям идея понравилась, и благословили они Александра и Наталью – вот и оказались они, молодые, с любимыми внучками в модном Уренгое.

А через годик, подсобрав деньжат, решили навестить стариков – но судьба ведь всегда непредсказуема, особенно в наши-то демократические времена.

И кто бы мог предположить из неопытных в таких делах пассажиров, что самолёт, купленный за рубежом по дешёвке и весь к тому времени изношенный, ровно такой, который только и могла купить лишь саморощенная российская авиакомпания, взорвётся на взлёте. А о причине гибели самолёта и пассажиров специалисты, и не очень, будут долго рядить да гадать, выдвигая версии одна умнее другой, и приводить в оправдание выгодные для себя доводы…

Со дня страшной трагедии не прошло ещё и года. Душевная боль была свежа, и чувство великой всёпоглощающей утраты не отступало ни на секунду.

Зачем, зачем она – Мария Игнатьевна, зачем, зачем он – Иван Кириллович, дали своё согласие на отъезд самых дорогих для себя людей на Север?.. Если бы тогда они воспротивились, да и не согласились, а может и прямо запретили бы молодым уезжать на заработки – были бы сейчас все живы и были бы счастливы. Не учли старики, что советского Аэрофлота давно уже нет, и кто теперь может точно сказать – на чём и куда следует ездить и летать? Но раз уж они дали своё добро на поездку, значит, виноваты в трагедии только они – Мария Игнатьевна и Иван Кириллович. Чувствуя свою моральную ответственность за свершившееся, постепенно пришли они к единственному выводу, как именно должны они теперь поступить.

Особенно страдала Мария Игнатьевна, постоянно думая, что ежели бы именно она возразила против идеи любимого сына, трагедии не произошло бы, и сейчас она и Иван Кириллович были бы счастливы как никто, и всё было бы прекрасно, и были бы живы и здоровы милые, так похожие друг на друга внучки, в которых она, Мария Игнатьевна, души не чаяла так же, как и Иван Кириллович.

А Иван Кириллович винил во всём только себя, считая себя главным виновником трагедии.

«О, Господи, за что нам такие муки, за что?» – тихо, совсем тихо, одними лишь губами часто произносил Иван Кириллович одну и ту же фразу. Мария Игнатьевна иногда слышала эти обращения, скорее молитвы, обращённые к Всевышнему, но молчала и ничего не говорила Ивану Кирилловичу.

Трагическая гибель самых близких людей была непереносима. Стариков страшила каждая излишне прожитая ими минута, она приносила им невероятные страдания, и кто знает, может, и пережили бы они каким-то непонятным образом безысходность, да только, как известно, одна беда в дом не захаживает, и под силу беда лишь со смехом, а невмочь – со слезами.

…Незадолго до гибели пришла молодым идея обзавестись дачей, тем более что Север мог этому поспособствовать.

Нужную дачу подыскали, да не по деньгам своим – и решили взять в солидном банке солидный же кредит. А почему, собственно, и не взять, ежели все так именно и поступают – мода, она и есть мода; и любят в угоду моде люди поступать, не очень-то задумываясь о грядущих последствиях.

Старикам мысль понравилась очень – ещё бы, пожить с внучками, сыном и невесткой на даче среди сосен, рядом с чистым песчаным пляжем и маленькой речушкой с прозрачной водой, которую можно перейти вброд, а с разбега может и перепрыгнуть удастся.

Являясь юридическими владельцами квартиры, стали Иван Кириллович и Мария Игнатьевна поручителями заёмщика-сына под залог имущества в очень солидном и столь же модном банке.

И всё было бы чисто и гладко, ежели б случилось всё в былые времена; да только эпоха отсчитала свои годы, и заступили на вахту уже иные времена и совсем иные порядки. Нежданно-негаданно на нехитрые головы людей обрушился вдруг дефолт, а вместе с ним инфляция, девальвация, неликвидность, крах финансовой системы… Политтехнологи объясняли ситуацию, а люд не понимал, что же всё-таки произошло в мире, ведь ни глобальных землетрясений, ни всемирных потопов замечено не было.

Облапошенный народ не разбирался в премудрой терминологии и как всегда по привычке молчал, потому как говорить было и некому, и негде, да и нечего. А им всё внушали и внушали, и согласно этим внушениям в самом тяжёлом положении оказались не пенсионеры и прочие граждане, а банки. И государство было обязано в первую очередь о них и озаботиться. И вот щедрая десница государства подбросила бедным банкирам срочную помощь под развитие, разумеется, промышленности, которой, в принципе, уже и не существовало, и разумеется, для сельского хозяйства, якобы всё ещё существующего. А банкиры, плохо разбиравшиеся в политике и ничего не понявшие, задарма дарованные миллиарды долларов взяли, да враз, как по команде, и перевели на свои зарубежные счета. И опять, вроде бы обеднев, начали во своё спасение деньги в срочном порядке выбивать из тех простых граждан, кому они дали в долг по принципам своей кредитной системы. И вся это враз сдирижированная вакханалия прямым путём задела и Ивана Кирилловича с Марией Игнатьевной – пришла им совсем нежданная из суда повестка по иску банка, в котором истец вознамерился в срочном порядке погасить кредиты за счёт их имущества, нажитого всей их праведной жизнью, в основном за счёт квартиры, презентованной им совсем другой властью.

Только ни в какой суд старики не пошли, поскольку планы у них были совсем иные, да к тому же за всю свою долгую жизнь так никогда и не были они ни в судах, ни в прокуратурах, ни в милиции – разве что в паспортных столах.

Но справедливый суд и без них обошёлся: был на заседании лишь юрист из банка. Опершись на то, что в деле имелось почтовое подтверждение о вручении ответчикам копии иска, суд взял и, не откладывая дела в долгий ящик, судебное решение принял.

Добрый сосед, сравнительно ещё молодой человек – поборник правды и справедливости, вознамерился помочь старикам, узнавши об их несчастьях, и вызвался обжаловать решение в апелляционном суде, да только Иван Кириллович и Мария Игнатьевна поблагодарили соседа за доброту и желание быть полезным, но обжаловать решение суда первой инстанции не стали.

После решения суда как-то ненароком пожаловали в гости к старикам чиновники из районной управы, а может, из самого округа. Долго они сочувствовали, а затем вдруг мягко присоветовали съехать из четырёхкомнатной квартиры, скажем, в хорошую однокомнатную, в чём они – чиновники, обещали оказать свою всяческую помощь и усиленно доказывали, что это в интересах их же самих – во-первых, долг будет погашен, а во-вторых, глядишь, и на житьё-бытьё лишняя копеечка может и останется. Да к тому же за коммунальные услуги придётся платить, по сути, сущие пустяки. А всего-то и хлопот никаких – дать лишь им, чиновникам, своё согласие на их предложение. А ещё стоило бы старикам подумать и по другому их предложению – переселиться в дом для престарелых, где о них, вне всякого сомнения, будут проявлять всяческую заботу и бережно за ними ухаживать.

Но почему-то не озаботились Иван Кириллович и Мария Игнатьевна лестными предложениями, молча выслушали пришельцев, поблагодарили, да и проводили непрошенных гостей восвояси.


Мария Игнатьевна открыла дверь. В переднюю важной походкой вошли строгие и насупленные судебные приставы, как и положено в подобных случаях, облачённые в форменную одежду; сухо представились и показали служебные удостоверения; затем предъявили исполнительный лист на гербовой бумаге, подписанный судьёй, о взыскании задолженности и, наконец, постановление о возбуждении исполнительного производства, вынесенное службой судебных приставов.

Время шло; приставы стали выносить вещи.

Мария Игнатьевна взяла со стула пакет и они с Иваном Кирилловичем вышли из квартиры, спустились на лифте в вестибюль дома, который враз стал чужим, и не спеша вышли на улицу.

Их окружили соседи.

– А сами-то вы куда?

– Люди добрые, прощайте! Простите, если что с нашей стороны было не так – столько-то лет жили с вами вместе. Что останется – возьмите себе; особенно книги – это самое ценное, что у нас было...

– Куда же вы?

Мария Игнатьевна и Иван Кириллович побрели вдоль дома, оставив последний вопрос без ответа. Соседи молча смотрели им вслед.


Парк был пустынным. Накрапывал дождь. Тощий пёс с опущенным хвостом протрусил по лужам и скрылся за деревьями в густом тумане.

Они молча шли по аллее, такой знакомой им за многие годы, их согбенные фигуры постепенно скрывались в туманной мгле. Они прошли меж кустов с наклюнувшимися почками, что росли у большого старого дуба. Кусты были не по-весеннему голы, а небо темнело всё больше.

Сели они на холодную и мокрую скамейку. Долго молчали. Иван Кириллович медленно встал и поцеловал Марии Игнатьевне руку. Она тоже встала. Они обнялись, поцеловались и молча сели. Мария Игнатьевна раскрыла пакет…

Так скорбно и закончился для двух праведных стариков этот несчастный день весны 2009 года – как говорится, Царствие им небесное.


К вечеру туман рассеялся. Сквозь прорехи в облаках плеснуло солнце; лучи упёрлись в края пухлых облаков, отразились от них и осветили парк, засверкали в лужах; голубой лоскут разрас-тался с каждой минутой.

И долго ещё кувыркались в голубом небе над густыми зарослями парка – среди которых выделялся мощный, разметавший в разные стороны свои шершавые руки, старый дуб – два белых голубя, утопая в лазури, которую так любила всю свою жизнь Мария Игнатьевна; а на ветках дуба начали проклёвываться почки – приближалась весна.

В пакете кроме опустевшей пластмассовой бутылки, фарфоровой чашки и обёрток от снотворного осталась записка, в которой Мария Игнатьевна и Иван Кириллович просили в их смерти никого не винить и похоронить их в одной могиле. Деньги на похороны лежали там же, в конверте.


Похоронили их в одной могиле в грубо сколоченных и покрашенных в чёрный цвет гробах на Перепечихинском кладбище под Москвой, почему-то на участке, где обычно хоронят бездомных…

Тихо и незаметно уходило поколение созидателей... Жизнь продолжалась.

Иван БОЧКАРЁВ СО МНОЙ РОССИЯ

МАТЬ ЕСТЬ МАТЬ

Вставать с лежанки рано неохота,

И снятся сны на утренней заре,

А мать не спит, у ней кипит работа –

Успеть на кухне, в доме, во дворе.


Как молока душистого, парного

Внесёт с мороза полное ведро,

Тогда поймёшь, что стоят очень много

Её заботы, ласки и добро.


И ближе матери нет в мире человека.

Она хранит и мысли и сердца.

Нужна всё также крепкая опека,

И нужен верный, зоркий глаз отца.


Как хорошо, когда семья без спора

Вся на одной поместится скамье!..

И счастлив тот, кто не познал раздора,

А вырос в дружной, слаженной семье.


И я не мог себе представить муки

Забыть черты знакомого лица,

Забыть тот голос, тёплый взгляд и руки,

Остаться вдруг без матери, отца.


Их теплота, их воля и участье –

Какую роль смогли сыграть в судьбе!

И сколько здесь невычурного счастья

В простой крестьянской кроется избе!


Под вечер мать закроет плотно ставни.

Уютно в доме, клонит подремать...

Люблю отца, он друг, он мой наставник,

А мать люблю за то, что просто – мать!



ИЗ ТРЁХ ЭПОХ

Первый шёл в боевом ополченьи,

Нёс меча двустороннего клин.

Был второй в Бородинском сраженьи,

Третий брал в сорок пятом Берлин.


И стоят здесь из многих лишь трое,

А посмотришь – так вырвется вздох:

Эти трое – России герои

Из трёх разных, великих эпох.


Не стремятся к почёту и славе,

А спокойно стоят на жаре.

Все – как будто стоят на заставе

Над Москвой, на Поклонной горе.


На лицо они схожи, как братья,

Так как родственен меч со штыком.

Смерть одна их встречала в объятья

И крестила булатным клинком.


Да, бывало, брат ссорился с братом,

И названье меняла страна,

Воин стал назваться солдатом,

Ну а кровь оставалась одна.


Не желая ни рабства, ни воли,

Не делясь на рабов и господ,

Шли сражаться на бранное поле

За Россию, за русский народ.


И теперь на гранитном помосте

Здесь они в карауле стоят.

Пусть друзья или, может быть, гости

Вспомнят доблестных русских солдат.



КАК ХРИСТОС

Не будь юродивой, Россия,

Пора тебе найти покой.

Сними сумы свои пустые,

И посох брось дорожный свой.


Не раз тебя дорогой били –

По левой, правой ли щеке...

Но кончен путь. Из прежней были

Уж виден Кремль невдалеке.


Войдёшь ты скоро в зал свой тронный,

Былую вспомнив высоту,

Своею волей непреклонной

Ты уподобишься Христу.


И коль судьба сразит с размаху,

Твой жребий с Ним неразделим.

Как Он без паники и страха,

Ты в свой войдёшь Иерусалим.


Тебя возьмут в Иерусалиме,

Под стражу новых воевод,

И не твоё, чужое имя,

Взовёт к величию народ.


Тебя оставит на расправу,

И не свернуть тебе с тропы.

На волю выпустят Варавву

На зов ликующей толпы.


Дворцы оставишь Петергофа

Под тихий плач, унылый стон.

Пойдёшь спокойно на Голгофу,

Покинув свой священный трон.


И ты, прельстясь фальшивым раем,

Уйдёшь в землянку из палат,

Нависнет шторм над милым краем,

И руки вымоет Пилат.


А ты в своём паденьи новом,

Во всей позорной наготе.

Как сам Христос в венце терновом,

Распята будешь на кресте.


Я буду жить, пока есть силы,

И не носить тебе цветы,

И не искать твоей могилы,

А ждать, когда воскреснешь ты.



ЗАГРАНИЧНЫЙ СЛЕД

За Россией плыву на высокой волне,

Словно баржа, буксирным притянутый тросом...

Но бывает и так, что в России ко мне

Обращаются люди с наивным вопросом.


Как преступнику, ставят нередко в вину,

Обзывают врагом и изменником ярым,

Что когда-то оставил родную страну,

Безнадёжно объятую красным пожаром.


Только я никого и ни в чём не виню,

Ведь для всех нам в России хватило бы места.

И зачем заводить без опары квашню –

Всё равно ни за что не поднимется тесто…


Как известно, тупою не пилят пилой,

Смелый план был задуман, как видно, без смысла...

Сруб не ставит хозяин на остов гнилой –

И в итоге достойного дела не вышло...


И трава не растёт, где не сеют траву...

Знаю я, что ответ будет мой угловатым:

Я, конечно, сейчас не в России живу,

Но кого можно в этом считать виноватым?


Разве был ли хоть чем виноватым мой дед? –

Не хочу, чтоб о нас не по правде судили:

Вы, мол, свой за границей оставили след. –

Только мы не по доброй там воле «следили».


Ведь не будь прежних распрей и прежнего зла,

Если б меньше кричали с трибуны витии,

Не ушёл бы мой дед из родного села,

И тогда бы я вырос и жил бы в России.



СТОРОННИК

То случается нынче нередко –

Убегать, чуть почувствовав дым,

Отрекаясь от ближнего предка,

И с прозваньем расставшись своим.


Я с прозваньем своим не расстанусь

И родных не забуду имён,

Их сторонником верным останусь

Средь чужих, непонятных племён.


Я – сторонник настырный и ярый,

Сберегу их на множество лет

И умру под фамилией старой,

Под которой родился мой дед.


Как на мостике, шатком и узком,

Сквозь туманы, сквозь годы и даль,

Не забуду о звании русском,

Не забуду России печаль.


И невзгод до предела отведав,

Свою спину сумев распрямить,

Не могу ни себя и ни дедов

Перед людом чужим посрамить.


Не прельстит меня новая мода,

Что приводит нас, русских, к нулю.

Изменяться кому-то в угоду? –

Не хочу, раз Россию люблю.


Так любить никого не умею,

В правоте я своей убеждён –

Позабыть я Россию не смею,

Потому что я русским рождён.



РУССКИЙ МУЖИК

Мне не узнать, не разомкнуть секрета –

Ключ его совсем в других руках.

Напрасно я хожу, ищу ответа:

Ведь он, быть может, где-то в облаках.


Кто ж я таков и где родное племя?

И на распутье каверзных дорог

В наш горький век, в лихое наше время

Что я имел, умножил и сберёг?


Пора уже над всем поставить точку.

Я слышу зов из глубины веков,

А сам листаю жёлтые листочки

Моих старинных скучных дневников.


Листаю я страница за страницей,

И путь извилист мой и угловат.

И то, что я родился за границей,

Ни перед кем я в том не виноват.


Борюсь за то, что дорого и свято,

Когда всплывает вызревший скандал

С тем, кто покинул родину когда-то,

А я её совсем не покидал.


Известен мне мой век недолговечный,

Давно устал я от бесплодных дум,

В виски – как будто молот бьёт кузнечный –

Эфира мирового визг и шум.


И в этом грозном грохоте и шуме

Я рад, что русский говор мне знаком.

Пусть я в английском глаженом костюме –

Останусь прежним русским мужиком.

Сергей МЕДВЕДЕВ ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ СМЫСЛ БЫТИЯ

***

Были времена у нас когда-то,

что считала подлым даже власть

к ручке иноземного магната

мокрыми губищами припасть!


Были мы терпеть готовы взбучку

и десяток пуль в башку и грудь,

лишь бы отвратительную ручку

как-нибудь случайно не лизнуть!


Что-то поменялось под холодной,

неизменно царственной Луной:

нынче стало можно – даже модно –

лобызаться даже с сатаной,


и за чаевые да получку,

гонорар от «штуки» до пяти,

целовать протянутую ручку

хоть какого чёрта во плоти!


Вот и подошла Большая Дата

в нашей затаившейся глуши –

день, когда соседского магната

ручку можно чмокнуть от души.


Приняты мы (о, какое счастье,

радость и менялам, и купцам!)

к западным акулам прямо в пасти,

прямо в зубы западным дельцам!


Волки принимают овна в стаю:

будешь членом стаи, карапуз!

Ну-ка, на ночь сказки полистаю –

чем подобный кончился «союз»?


Стоит ли лизать подметки НАТО,

ВТО – да что там, суть одна!?

Допустили нас к руке магната.

Ну и что? А нам-то на хрена


гадостная «честь» такого рода,

идиота светлые мечты?

Слава Богу, нас спасет природа:

мы же «холуи» такого рода,

что не удержать нам тошноты


при толчком губой в такую «ручку».

Вытошнит таких, как мы, монад!

Ни к чему тебе такие штучки,

мой бездушный западный магнат.


Пусть бормочет он за стиркой фрака:

«Ну уж, понимаешь, вы того»!

Незачем так рваться в зону мрака,

в потные объятья ВТО.



ЦЕНА ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Юдифь убила Олоферна.

Убила, в общем, без вины.

Цена предательства безмерна.

Возможно, нет ему цены.


Возможно, нет порою смысла

предать любовь, предать уют…

Всегда иудам было кисло.

об них ломали коромысла,

и до сих пор упорно бьют.


Столкнулся как-то я с дилеммой:

писал один известный бард

о «комиссарах в пыльных шлемах»

и, взяв весьма удачный старт,


пошёл по нашей жизни в гору,

певец Гражданской той войны.

Ему бы образ барда впору

сменить на красные штаны,


ему сидеть в ЦК тогда бы,

ох, как бы он тогда расцвёл!

Но в нём завёлся комплекс жабы:

не плюнуть в прошлое ли, мол?


Он поступил довольно скверно,

и предал свой же идеал.

Юдифь убила Олоферна.

Вчерашний ангел пал в Инферно.

Вчерашний ангел низко пал.


И пир устроил валтасаров.

В себе он совесть задавил,

и предал этих комиссаров,

и их расстрел благословил.


Теперь искрятся в мозге клеммы,

горит оплавленный контакт,

как возникают эти темы,

где молча преданы и «шлемы»,


И комиссары. Это факт.

Я буду лучше чтить Жюль Верна,

весну, Памир и Гур-Эмир.

Цена предательства безмерна.

Тот бард мне больше не кумир.


Восславив всех врагов Державы,

в разгар октябрьского дня

(то был октябрь не нашей славы)

Булат покойный Окуджава

навечно умер для меня.



***

Жизнь прошла?! Какие наши годы!

Мы ещё подышим, чёрт возьми!

Вспомните, товарищи народы,

как когда были мы людьми,


ели хлеб и пончики с повидлом,

не впадая в дурь или в запой,

и по духу не были ни быдлом,

ни тупой продавшейся толпой.


Мы тогда не слизывали пенки:

знали, что чужое брать нельзя!

Вспомнили, товарищи эвенки,

вспомнили, товарищи эрзя?


Не было тогда на жадность моды,

не вошел в традицию нахрап…

Вспомнили, товарищи народы,

тот бездарно преданный этап?


Вспомнили Союз Великий, или

помните лишь босса – сатану?

И зачем вы только растащили

нашу бесподобную страну?!


Не собрать теперь её вовеки,

не поможет комплекс крайних мер…

Помните, товарищи узбеки,

как жилось вам раньше в СССР?


Вспомним шум волны и вкус аджики,

запах субтропических цветов…

Как же вы, товарищи таджики,

пропустили к власти злых скотов?!


Как же вы, товарищи эстонцы –

бывшие и умными порой, –

спутали родное наше Солнце

с НАТОвскою чёрною дырой?!


А теперь, товарищи прибалты,

или же казахи, например, –

не видать всем вам вовеки Ялты,

раз уж развалили СССР!


Пойте «независимости» оды,

славьте торжествующий развал…

Помните, товарищи народы, дни,

когда не дьявол правил бал,


как чертей держали на учёте,

как их гнали за водораздел,

как когда-то не были в почёте

жадность, эгоизм и беспредел?!


Нас тогда не били дюки, дожи,

герцоги и прочая «братва»…

Вспомнили, товарищи? И что же?

Сразу заболела голова?


Мы же вместе строили заводы,

сообща рубили тёмный лес…

Вспомнили, товарищи народы,

нашу дружбу, веру, наш прогресс?


Эх, нагородили огороды,

и волкам скормили волчью сыть…

Как теперь, товарищи народы,

нас опять в Союз соединить?


Или же, товарищи литовцы,

граждане туркмены, просто чудь, –

мы теперь для НАТО – просто овцы,

и не смеем думать и чуть-чуть?!


Господа киргизы и туркмены,

что съезжать-то, прямо в ад скользя?!

Нам необходимы перемены.

Жить так дальше – попросту нельзя.



ПРОЦЕСС ЗАКОНЧЕН

Процесс закончен. Ставим точку.

Прервём последнюю игру.

Отбросим ржавую заточку,

поставим точку… «точку.ру»,


Потом начнем игру сначала –

и так – пока не повезёт,

пока судьба не подкачала –

вперёд, и только лишь вперёд!


Пусть, как всегда, не в лыко – строчка,

без рыбы пиво и уха,

но всё же рано ставить точку,

хоть жизнь пронзительно плоха!


Прожив её не в холостую

(так, чтоб впустили в Парадиз),

пока поставим запятую,

и в худшем случае – дефис.


Судьба по-прежнему безлика,

и путь скрывается во мгле,

и строчка, как всегда, не в лыко

на нашей горестной Земле,


но нам пока дана отсрочка –

возможность гнаться за мечтой.

Пока что рано ставить точку.

Её заменим запятой.


Отбросив прежние привычки,

нахально плюнем в потолок,

ненужный смысл возьмём в кавычки,

а нужный… правильно, в Cups Lock.



ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ СМЫСЛ БЫТИЯ

Полз ли, плавал ли, шёл на ногах ты –

всё прошло и осталось во мгле.

Вот и кончился срок нашей вахты

пребыванья на грешной земле.


И какая-то странная сила,

бесконечной дорогой маня,

вдруг взяла, да в полёт подхватила,

понесла и тебя, и меня.


В бесконечном межзвёздном маршруте

мы летим, к небесам вопия,

и становится ясным до жути

восхитительный смысл Бытия.


Всё отныне и просто и ясно;

мы летим и осанну поём,

ибо как это всё же прекрасно –

иногда обладать Бытиём!


И в какой-то таинственной точке,

где сомкнутся Сиянье и Тьма,

постигается поодиночке

Бытие каждой точкой ума!


В бесконечность летит вереница

душ и духов, архангелов, будд…

И не может ничем завершиться

Бытия бесконечный маршрут!


Ибо Вечность не столь бестолкова,

как её непомерный объём,

ибо нет во Вселенной такого,

что могло бы не быть Бытиём.


Мы летим, ибо верим во что-то;

наши крылья легки и быстры.

Бытиё – это только ворота,

а за ними – иные миры.


Мы дойдём до намеченной цели,

либо сами её докуем:

сквозь ничто нас выводят тоннели

в это всё, что зовут Бытиём.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю