Текст книги "Поклонитесь колымскому солнцу"
Автор книги: Гавриил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Горное эхо
Наверное, только колымчане знают настоящую цену зимним дорогам. В этом нелегком краю жизнь без них была бы просто немыслима.
В стороны от «трассы», к многочисленным рудникам, приискам и разведкам, зимники пролегают по – руслам застывших ключей и речек, по болотистым топям, непереходимым летом, по каменистым ущельям, непроезжие ухабы которых выравнивает плотно спрессованный снежный наст…
Сколько раз мне приходилось пользоваться этими колымскими зимниками! К счастью, всегда все было благополучно.
Я заговорил о благополучии, потому что зимние путешествия на Колыме совсем не безопасны, и, бывает подстережет тебя беда там, где ты ее ни сном, ни духом не ждешь.
…Полуторатонка с продовольствием пробивалась к нашей разведке уже третьи сутки. Я сопровождал машину, сидя рядом с водителем в кабине. Одеты мы были не громоздко, но тепло. Мотор машины тщательно укрыт толстой стеганкой на вате. «Горючее» пополняем в пути: ехали мы на… деревянной чурке. Больше всего я побаивался за надежность нашего кустарного газогенератора. Но действовал он безотказно, словно понимая, что время военное и бензин нужен фронту. Машина довольно резво бежала по зеленоватой речной глади, обдутой ветром и обрамленной черными дремучими лиственницами.
Двигались мы обычным хорошим зимником, пока не подошло время свернуть в неширокое ущелье с высокими крутыми склонами… Спокойная гладь речного зимника кончилась. Здесь дорога пошла не из легких, но на выходе из этой каменистой щели, пропиленной тысячелетним напором очень агрессивного ключа, был конец пути. Мы радовались, что завершаем свое нелегкое путешествие.
На каменных обрывах – ни деревца, ни кустика, лишь синеватые глыбы снега висели над нами.
– Не дай бог рухнет, – сказал мой товарищ. – Не только что костей наших не соберут, но и от машины мало что останется. Все в лепешку сплющит.
– Не сплющит! Сколько ездим…
Водитель замолчал. Ему было не до разговоров. Надвигался вечер. Темнота в скалах заметно густела. Крепчал мороз. По дну ущелья пополз тяжелый, плотный туман фары не пробивали его и на десяток метров. Было тревожно и сиротливо.
Вдруг что-то случилось с мотором. Он поперхнулся и закашлял отчаянно и громко. Ущелье захохотало, перебрасывая от стены к стене громоподобное эхо.
Водитель, может быть и непроизвольно, дал газ. Машина рванулась вперед, а вслед нам, где-то позади, но не особенно далеко, заглушая горное эхо, проревел снежный обвал.
Мы мчались вперед, не разбирая дороги. Я чувствовал, что спина у меня в испарине. Блестел и потный лоб моего товарища.
– Выходит, проскочили! – Водитель нервно засмеялся: – Вежливая лавина. Подождала, пока проедем!
– Мотор у нас с тобой невежливый. Будь он неладен! Ведь это его выхлопы раскачали в ущелье воздух. Горное эхо лавину с места стронуло. Она, проклятая, как настороженный капкан, на волоске держалась. Чуть-чуть в нас не угодила!
– Скажи мне кто-нибудь такое дома, – удивился мой спутник, – ни за что бы не поверил. Ну, а тут за спиной гремит. Хочешь не хочешь – верь!
Грохот лавины всполошил всю разведку. В свете фар я увидел высокую фигуру Попова, бегущего нам навстречу впереди всех. Друг мой торопился на выручку!
Непочатая Колыма
Каждое возвращение Попова с базы было для нас праздником, хотя обычно он привозил прозаические, неинтересные вещи: кайла, стеганые штаны, стекла к лампам, запасы продовольствия, спирт. И на этот раз всей партией мы вышли навстречу Попову. Веселой ватагой стали разгружать привезенную им кладь. Попов деловито направлял работу, но когда мы неосторожно двинули один из довольно громоздких ящиков, он испуганно закричал:
– Тише, дьяволы! Наели силищи. Стеклянное там.
«Стеклянным» оказались многочисленные бутылки и банки с нарядными этикетками: «Настойка рябиновая», Тасканский комбинат; «Варенье брусничное», Тасканский комбинат; «Масло кедровое». И опять удивительное: Тасканский комбинат.
Мы читали этикетки, перебрасывая из рук в руки бутылки и банки, и глазам своим не верили. Знали мы о витаминной фабрике в Ягодном, слышали и о Тасканском комбинате, но думали, что там варят целебный от цинги, но рвотный на вкус хвойный экстракт. А чтобы свои колымские варенья, соки, масло, рябиновка? Невероятно!
– Попов! Да ты просто кудесник.
Он бесцеремонно отводил наши восторги:
– До ноября заговляйтесь. На праздники откроем бутылочку. На холода отпущено. В зачет спирта.
Среди своих товарищей-разведчиков я не помню ни одного, про которого можно было бы сказать, что он пьяница. Не в нашем это обычае… Но спирт на разведках всегда водился. При той лютой стуже, в которую мы работали «на свежем воздухе», без стопки спирта обойтись невозможно. К пьянству же это не имеет никакого отношения. Вето Попова нас не особенно огорчило: на праздники, так на праздники. Удивлял сам факт неожиданных возможностей Колымы.
Я бывал в Таскане летом. Таежный поселок запомнился своей нетаежной зеленью. Глаз радовался при виде исконно русских тополей и осинок, ожививших берега одного из притоков Колымы, который дал имя и поселку. И вот теперь к живописной красоте Таскана прибавилась еще и такая «аппетитная промышленность». Для тех далеких лет и в таких еще малообжитых местах она казалась сказкой, мечтой фантаста.
Выходит, что очень плохо знали мы свою Колыму, вернее, плохо и мало пользовались ее щедротами.
Мы знали в те, давно минувшие времена Колыму золотую, а точнее сказать, полиметаллическую. Недра ее были густо нашпигованы золотом, оловом, платиной, элементами редких земель и многим таким, что гораздо дороже и золота, и платины, и олова.
Мы знали драгоценные колымские меха: ее пушистых песцов, шелковисто-коричневых выдр, снежно-белых горностаев, огненно-рыжих и черно-буро-серебристых лисиц, знали грубоватые теплые шубы росомах, медведей, волков.
В горных и долинных ключах и речках мы выловили несметное число краснотелых кеты и горбуши, тупорылых с черными спинами хариусов.
Но мы в те дни едва притронулись к безбрежному морю разнообразнейших растительных богатств Колымы.
С того времени, когда Попов привозил местную рябиновку на дальнюю разведку, много воды утекло. В Магаданской области действуют комбинаты, подобные Тасканскому первенцу. И если даже они варят джемов и варений, сушат и маринуют грибов, бьют кедрового масла, делают брусничного и голубичного вина в сто раз больше в сравнении с тем временем, все равно ягодная, грибная, ореховая Колыма остается непочатым краем. Мы только прикоснулись к этим ее богатствам и едва черпаем от их щедрот пригоршнями, в то время как они ждут мощного индустриального ковша.
Живородящая сила Земли и Солнца невообразимо велика!
За три теплых месяца зеленые лаборатории Колымы, цепко укоренившиеся на тоненьком и скудном пласте талой северной почвы, извлекают из нее тонны и тонны аскорбиновой кислоты (хвоя стланика, плоды шиповника), сахара (все разнородье ягод), растительного масла (кедровый орешек), все многообразие содержимого грибных клеток. Колымский ягель и луговое разнотравье способны прокормить удесятеренные стада северных оленей, коров, табуны лошадей.
Все это усовершенствовано стихийно, самой природой. Ученые же создали для Севера стойкие к холоду сорта капусты и картофеля. Но ум и руки селекционеров пока не коснулись ничего исконно колымского в растительном мире.
Конечно, страшно трудоемкое дело собирать руками ягоды, грибы, орехи. Людей на Севере и для самого главного не хватает. Верно, все верно!
А если вывести облагороженные сорта северных ягод, грибов, масличных культур с удесятеренной урожайностью и создать механизированные плантации в естественных для них условиях? Кстати, и естественные условия Севера под воздействием человека заметно добреют: распаханная мерзлота убегает от плуга на большую глубину.
Мечта? А почему бы не помечтать?!
Мне вспоминается один давний, веселый в нашей таежной глухомани случай. Мы работали тогда невдалеке от Сусумана. Много были наслышаны о чудесах его огородов, парников и теплиц и решили откомандировать Попова к сусуманским огородникам попытать счастья.
Экспедиция оказалась успешной. Попов вернулся с мешком хрустких зеленых огурцов и… непомерно толстой, явно вздутой губой.
– Кто это тебя, Попов?
– Пчелы, – невнятно объяснил пострадавший, с трудом двигая непослушными от укусов губами.
Мы было заахали, но Попов не унывал.
– Мне ведь не так уж больно, что пчелы меня покусали, – внушал он. – Дивлюсь, что пчелы на нашей Колыме прижились. А укусили – что ж! Вреда в этом нет. Мать моя пчелой людей пользовала.
Вздутая губа нашего товарища стала на некоторое время предметом таежного остроумия. Но дело не в нем. Пчела, живая, золотобрюхая, пушистая пчела укусила нашего Попова. Значит, в растениях Колымы насекомое отыскало нектар для меда, пыльцу для перги, всю химическую сложность элементов воска и маточного молочка! И перекрестное опыление будущим колымским плантациям обеспечено…
Куда только не уводит человека фантазия?! Да, было бы все это чистейшей фантазией, если бы уссурийские пчелы уже тогда не стали живой реальностью Колымы. Значит, можно, если захотеть, и сделать…
Из Берелеха – в Магадан
На картах Берелех обозначен едва приметной точкой. А между тем – место это знаменитое. По лютости зимней стужи оно вполне конкурирует с Верхоянском, который еще с гимназических лет остался в памяти полюсом холода. В Верхоянске я не был, а в Берелехе зимовал и могу подтвердить, что место это зело студеное.
В начале февраля мне предстояло по делам разведочной службы ехать в Магадан. По прямой это почти пятьсот километров на юг. Извилистой горной трассой, конечно, гораздо больше; в лучшем случае, четверо суток с ночевками в кабине, в избах дорожников, а то и просто у таежного костра. И тем не менее я с радостным нетерпением ждал этой поездки.
Берелех считается обжитым культурным гнездом в тайге. Жили мы в рубленых избах. Была у нас библиотека. Помню, в Берелехе я со страстью, неотрывно, том за томом перечитал Достоевского. Видно, какой-то умница из московских снабженцев «заготовил» для Дальстроя в букинистической лавке эти книги, приложенные предприимчивым А. Ф. Марксом к своей «Ниве» еще в прошлом столетии. Даже кинопередвижка наезжала к нам из Ягодного.
И все-таки очень хотелось побывать в настоящем городе. Берелех в сравнении с Магаданом – все равно, что таежная изба в сравнении с Берелехом. Мечтания-то были более чем скромные: подстричься у парикмахера, вымыться в хорошей горячей бане, посмотреть артистку Коломенскую в «Двенадцатой ночи», полистать новые книги в замечательной магаданской библиотеке, встретиться с товарищами.
Очень хотелось охать! А углы нашего берелехского жилья заросли снегом, бревна, из которых оно срублено, трещат, жить сносно можно только рядом с раскаленной железной печкой. Синяя нитка термометра с трудом удерживалась у минус 60.
Завгар боится пускать машину в такую стужу.
– Мотор простудится, – говорит он, – кашлять будет.
Да что мотор! Железные гайки лопаются на таком морозе, чуть их ключом тронешь.
Все произошло, как по русской пословице: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Сгорел один из самых ответственных берелехских моторов, и его немедленно требовалось отправить в Магадан на перемотку. Вести машину нарядили Степана Пузина. Он поседел на Колыме, хорошо приноровился к ее крутым обычаям и был вполне надежен.
Выехали мы тяжелым туманным утром. Сквозь ледяную серую мглу густо алела кромка невысокого неба. Двигатель и радиатор машины укутаны стеганым чехлом. В кузове, в ворохе сена, – пострадавший мотор, завернутый в брезент, мешок с провизией, два запасных ската с камерами.
Одеты мы в теплые тулупы поверх телогреек и стеганых штанов, На ногах – оленьи чулки и валенки; на руках – оленьи же рукавицы с высокими крагами.
Мы будем ехать, по возможности совсем не останавливаясь в пути, сменяя друг друга за баранкой.
Привычные колымские картины. Заснеженные сопки кажутся мертвыми.
Мы петляем вокруг них, ныряем в холодные распадки, карабкаемся на какие-то безымянные вершины, пересекаем недлинные крепкие мосты через ключи, промерзшие до дна. Временами нас обступают черные лиственничные перелески, сбросившие на зиму хвою. Идем мы ходко и не замечаем, как быстро надвинулись и сгустились сиреневые сумерки. Мороз к ночи крепнет. Степан с тревогой осматривает скаты. Обстукать их он не решается.
– Веди спокойно, – говорит он мне, – дуром не дергай. Думаю, проскочим.
Я сажусь за баранку, Степан, не снимая тулупа, зарывается в кузове в сено. Спать.
…Мороз совсем осатанел. Холод пробивается в каждую щель кабины и леденит душу даже под теплым тулупом. По дороге стелется густой туман. Светает, но я медленно веду машину с включенными фарами. Электрический луч едва прощупывает ближайшие метры трассы. На ровном месте машина вдруг вырвалась у меня из рук, резко вильнула – и стала. Почти в ту же минуту у окна кабины оказался Степан.
– Живой? – спросил он с тревогой.
– Живой!.. И, кажется, даже не ушибленный. Что случилось?
– Выходи. Увидишь.
Машина грузно осела на правое заднее колесо, которое было почему-то без ската. Я виновато смотрел на Степана, не понимая, что произошло. Камера спустила? Но скат где?
– Ты не казнись, – сказал Степан. – Это только мы с тобой такую стынь терпим. Резине не под силу. Остекленел скат, развалился.
Только теперь я увидел на обочине дороги наш развалившийся скат и клочья растерзанной камеры.
– Куски соберем. Сдавать надо, а то скажут, пропили, – невесело пошутил мой товарищ.
Мы свалили сухостойную лиственницу. Развели костер. Положили у тепла на брезент запасной скат. Оттаяли хлеб, банку тушенки. Вскипятили чай… Степан был настоящим колымским водителям, то есть человеком, ко всему готовым и все умеющим делать. Мы плотно позавтракали горячим. Тем временем у костра несколько обмяк наш захолодевший скат, и мы благополучно обули машину.
– Зарывайся в сено, – сказал Степан. – Ночью подменишь.
К началу моей второй вахты мы оторвались от Берелеха уже достаточно далеко. К полуночи стало как будто теплее. И небо приподнялось над землей. Высоко-высоко прилепилась окруженная радужным сиянием луна. Она исправно светит в мертвенной тишине. Я знаю, что это обманчивая тишина. Зимняя тайга и сейчас полна жизни. В теплом гнезде, свернувшись кольцом, спит черная колымская белка. Как одеялом, укрылась она пушистым хвостом. Зарылись в снег и дремлют белые куропатки. Может быть, к одной из них быстрым неслышным бегом подобрался горностай, и в эту минуту завершается маленькая таежная трагедия. Отчаянно спасается заяц от настигающей его полярной совы. В глубоком снегу, около своих богатых продовольственных складов, залег до теплой весны бурундук. Где-то тоскует голодный шатун, не нашедший с осени пристанища в берлоге. Даже вечнозеленые листочки брусники берегут до времени животворную силу под снегом… Раздумья снимают напряженность, которой требует тяжелая Колымская трасса.
На рассвете мы съели по куску хлеба с мороженой кетой. Запили завтрак теплым чаем из термоса и поменялись со Степаном местами.
Все у нас сверх ожидания идет отлично. По мере удаления от Берелеха заметно теплеет. Днем февральское солнце просто слепит. Гигантские снежные зеркала отражают море света. Мы надеваем темные очки.
На Стрелке, первый раз за всю дорогу, заночевали в придорожном общежитии. Стрелка – потому, что здесь знаменитая Колымская трасса разветвляется на два уса: один тянется к нам, на северо-запад, другой – в сторону, на Среднекан. По таежным понятиям, здесь начинаются людные места, и мы считаем, что проскочили благополучно. Но в Мяките нас ожидало тревожное сообщение. Дедушкину» Лысину – так озорные первопроходцы окрестили один из трудных горных перевалов – ночью завалило снегом. Правда, уже несколько часов там орудует бульдозер и людей на расчистку подбросили. Мы решаемся двигаться дальше. В случае необходимости сами возьмем в руки лопаты.
На самом изгибе Перевала дорога расчищена, а поодаль, на склоне, около бульдозера, копошится толпа маленьких людей с лопатами. Где-то совсем рядом, слева от нас, курорт Талая – мечта каждого колымчанина, – живописное озеро Галитур, зеленоствольная Осиновая роща. Чудесный оазис, оттаянный в вечной мерзлоте теплом горячих ключей, бьющих из недр земли.
Мы подъехали к дорожникам. На этих маленького роста людях были непривычного покроя долгополые шинели, на головах – малахаи с желтыми звездами. Среди прилежно работавших рядовых надменно расхаживали жидкоусые офицеры с тесаками на ремнях.
Японские пленные!
– Кантуются, – сказал мой товарищ, впрочем, без всякой злобы, – Снежок покидывают. А сколько наших полегло, чтобы этим… снежок кидать, – Помолчав, Степан добавил: – Через время домой отпустим. Чего их кормить понапрасну. Снежок-то кидать мы и сами рады стараться.
…Как давно это было!..
За Дедушкиной Лысиной мы сбросили тулупы. Нам, закаленным берелехской стужей, становилось жарко. Незаметно перешагнули перевалы Яблоновый и Карамкен. Все перевалы, перевалы…
В Палатке (название поселка) заночевали. Через сто километров – Магадан. Я решил побриться, приодеться. Возвращаясь из тайги, старые «волки» отдаленных разведочных партий считали первейшим долгом сражать барышень из управления совершенно европейским видом.
Магадан встретил нас дружной капелью, весенними сосульками на крышах. Термометр только в тени показывал минус один градус, а на солнцепеке был чистый плюс.
За пять дней мы совершили фантастический скачок из лютой зимы в раннюю весну. И теперь, когда меня спрашивают о колымских контрастах, я всегда вспоминаю свое путешествие из Берелеха в Магадан.
Березовая роща
Мне довелось однажды весной пробиваться с навьюченной лошадью по нашим таежным дебрям.
Снег стаял еще не весь, но природа уже пробудилась от затянувшейся зимней спячки. Печально покачивались большие кремовые чашечки бескровных цветов подснежника – верная и грустная примета колымского мая. Но, пожалуй, крепче всего наша северная весна утверждала свое право на жизнь полой водой разлившейся речки…
Я шел вдоль берега; ведя на поводу навьюченную лошадь. Дышалось легко. Сверху нежарко пригревало солнце. Справа веяло прохладой реки. Она вышла из берегов и скрыла под водой все изъяны своего каменистого, порожистого русла…
Препятствие на моем пути оказалось не столь уж неожиданным, но очень досадным. К берегу круто обрывалась сопка и вплотную к обрыву подошла вода. Крутясь и пенясь, весенний поток ударялся в каменное плечо и, обогнув его бежал дальше. Поток-то бежал, а я стоял и думал: как же быть? Попробовал, нет ли брода. Но с первого шага чуть не зачерпнул ледяной воды в свои высокие болотные сапоги и поспешно выбрался на сухое место.
Делать нечего: нужно поворачивать обратно, брать влево и двигаться по сопке в обход…
Я поднимался по распадку, заросшёму стлаником и лиственницей, досадуя на случившееся. Обход намного удлинял путь, крал у меня дорогое время, а главное, не предвещал ничего нового: те же мхи, тот же ягель, те же кустики полярной березки, сквозь которые так неудобно продираться.
Вдоль берега шагалось легко, а подъем был труден и утомителен. Как-то заметно менялась обстановка. То ли солнце поднялось выше, то ли речка уходила дальше – не знаю, но мне становилось тепло и тяжко, как бывает перед дождем.
Я обогнул голую громадину, ставшую на моем пути гигантским каменным грибом, и совершенно неожиданно оказался на опушке веселой березовой рощи. Нет, не карликовые березки, что так назойливо цепляются в пути за ноги, увидел я, а настоящие наши российские белоствольные, с ярко-коричневыми почками, набухшими и готовыми каждое мгновение лопнуть.
Это было так странно, что я остановился в изумлении, не веря глазам своим.
Здесь все оказалось не так, как в настоящей тайге. Исчез мох, который расстилался под ногами а сквозь прошлогодние опавшие листья там и сям бойко проткнулись светло-зеленые иголочки каких-то лесных травинок. Посреди хвойного таежного моря я открыл лиственничный березовый остров.
Откуда он взялся здесь? Почему вытеснил лиственницу и стланик? Куда делись капустно-белый ягель и шелковисто-зеленый мох?
Я медленно шел сквозь светлую рощу, радовался встрече с милыми лесными земляками и не переставал думать о том, как они попали к нам на Север, как укоренились, почему не вымерзли, не погибли?
Разгадка этой ботанической диковины оказалась еще неожиданнее, чем само ее открытие.
Белоствольная рощица раскинулась совсем небольшим островком. Я быстро пересек его и снова очутился в обычной колымской тайге.
Что же делать? Уходить, не разгадав тайны? Нет, это было решительно невозможно. Я не мог уйти, не поняв причины появления рощи именно в этом месте.
Лошадь у меня была смирная и спокойная. Я привязал ее к молоденькой березке на опушке, а сам вернулся в надежде на то, что в конце концов найду причину появления этих теплолюбивых деревьев в сердце глухой тайги, на пологом склоне какой-то безымянной сопки…
А солнце поднималось все выше, становилось все жарче, и березки стояли передо мной все той же неразгаданной загадкой. Я шагал по спирали, приближаясь к середине своего странного островка, и когда вышел на просторную светлую поляну, то в центре ее заметил глубокий родник с голыми бережками, покрытыми крупным песком и чисто отмытой галькой. Родник давал начало маленькому говорливому ручейку. Все это было очень кстати: мне давно пора было умыться у студеного ключа. Я сбросил телогрейку и шапку, зачерпнул пригоршню воды и тут же выплеснул ее обратно: вода оказалась почти горячей. Так вот в чем-дело! Этот кусочек тайги обзавелся собственным водяным отоплением. Забавно!
Теперь мне все стало ясно: что же еще, кроме милых русских березок, могло расти в этом теплом, благодатном месте?!
