Текст книги "Забавы уединения моего в селе Богословском"

Автор книги: Гавриил Гагарин

 
            Прекрасная собою!
Прекрасная душою!
О божество души моей!
Явись мне в красоте своей!
            Весення первая заря,
По белым щечкам полосами
Рисуется, стыдясь себя;
Ты, видно, в дружбе с небесами,
Ты их лазурию глядишь;
Любовь с невинностью дружишь;
На ротик алый, миловидный
Ты все утехи созвала;
На груди нежной трон завидный
Амуру-богу ты дала;
Ты все… умолкни, дерзновенный!
Тебе ль за трон его священный,
Тебе ль взор бренный устремлять?
Твой долг – в молчанье обожать.
            Прекрасная собою!
Прекрасная душою!
Жизнь милая души моей!
Явись мне в красоте своей!
            Пусти ты легкими волнами
По белой шее волоски;
И между русыми власами
Завей ты с розой васильки;
Ты приоденься в платье бело,
И чтобы платье то не смело,
Твой стройный, милый стан скрывать,
Лишь стан старалось рисовать;
И платье лентой голубою
Пониже груди подтяни;
И вместе с кроткою луною
Ко мне в диванную вступи.
            Ты вступишь, сядешь на колени,
Прижмешь меня к себе;
А глазки будут прямо
Как зеркало к луне;
Ты ротик миловидный
Приставишь к моему,
И поцелуй завидный
Дашь другу своему;
Ты голову уклонишь
Потом к груди моей,
Руке своей дозволишь
Меня прижать сильней;
И тут – душа мятется,
И сердце сильно бьется! —
Я – с добрым ангелом моим!
 

 
            Весенний благодатный гром
Из туч по тверди разразился!
Тебе я, сидя под окном,
О грозный! низко поклонился. —
Твой ужас жизнь всему дарит,
От сна он землю пробуждает,
Листом он древо одевает,
Он души добрых веселит.
            Тебя бестрепетно встречала
Овсянок стая на домах;
Прибравшись к кровлям щебетала,
Глася тем радость, а не страх.
– Кого ж гроза твоя смутила?
Кто спешно в комнату бежит?
Вбежала, окна затворила,
Легла на пух и вся дрожит!
Дрожат Хитранымило-злобны.
Как бог лицом; не то – душой.
Манить в любовь и льстить способны;
А любят – только бисер свой.
            Хоть раз, о небо справедливо!
Твори предчувствье их правдиво,
Направь свой гром к Хитранам сим;
Да мстит за нас он вечно им!
Тогда от зла добро родится:
Любовь прямая водворится,
Измены мы не будем знать
И Дашимне не потерять!
 

 
            Москва! Москва престольная!
Лежит она, как Рим другой,
На многих ли горах крутых;
Бессмертная! в величии!
У Русских всех во памяти!
Ее верхи все в золоте;
А Кремль ли тот, как белый Царь!
Красавицы, как маков цвет!
Богатству же и сметы нет!
            Прости, Москва прекрасная,
И ты прости, прелестница!
Простите, все красавицы!
Жестокие волшебницы,
До витязя заезжего!
Заехал он на муку к вам;
Завидев вас единый миг,
Ему тужить уж целый век.
 
 
            Дождусь ли я полуночи:
Пойду тогда во Кремль златой,
Оттоль взгляну на град Москву;
Взгляну потом я на луну:
Падет тогда из глаз слеза,
Моя слеза горючая!
Остаться ей, слезе моей,
На камнях тех бесчувственных,
Веками что накиданы;
Расстаться мне с Москвой родной,
Без памяти любовныя!
Беда, беда заезжему,
Носить в душе чувствительность!
            Прости, Москва опасная!
Москва моя любезная!
Была ты мне родимою;
За что ж теперь, несчастному,
Ты сделалась чужбиною?
 

 
            Зари я вижу просвет милый;
Я слышу свежий ветерок.
Где ж ты, давнишний мой дружок,
С твоей гармонией унылой?
Проснись, молчавшая давно,
Проснись, прелестница драгая,
Подруга, арфа золотая!
Присев в час ночи под окно,
Прошу игрой твоей волшебной,
В воспоминаньи незабвенной,
Мой дух унылый усладить
И мрак окрестный оживить!
Зови ко мне мою супругу
Из хладных недр земли сырой,
Да прежнюю мою подругу
Узрю в красе ея земной! —
            О сладость!.. Зефир повевает!
Святый я трепет ощутил!..
Не твой ли дух с небес слетает?
Сожитель кроткий Горних Сил!
Явися мне, душа небесна!
В сияньи Ангела любви
Шепни: люблю, …слова прелестны!
И другом сердца назови! —
            Не ты ль… и в звездочке сребристой,
Не твой ли след сей след огнистый,
Что взор мой на небе ловил?
О! – сколько дух мой ни уныл —
Едва увижу взор небесный,
Услышу голос твой прелестный,
Что ты мой друг – и что не век
В несчастьях страждет человек;
Что рано ль, поздно ль, но с тобою
Я буду жить одной душою:
Утешен я в единый миг,
И нет уж слез в глазах моих! —
 
 
            И в виде бабочки прекрасной
Не ты ль к светильнику летишь?
Лети, спеши к душе несчастной,
Ты в ней надежду возродишь:
Надежду, что в пределах вечных
Бессмертие она найдет
С тобой, и в узах бесконечных
Союз наш тленный оживет. —
 
 
            И луч, что в густоте древесной
От полный луны скользил,
Не твой ли свет? твой взор прелестный
На лире струны осребрил!
Что ж медлишь, милая супруга!
Явися в образе своем,
Мой благодетель, друг, подруга,
В ничтожном, мрачном мире сем!
Мой Ангел! там – где все нетленно,
Все свято, вечно, непременно,
Душа твоя и красота…
Где жизнь есть жизнь – а не мечта!
 

 
            Явися с черными власами,
Что мило падали волнами,
И с лентой алой на главе;
Приятность Майска на челе;
И брови тонкие дугою;
Глаза с ресницею густою;
Румянец бледный на щеках;
Улыбка кротка на устах;
Явись… и белою рукою
Окинь грудь страстную тобою;
Ты на колени мне садись;
Ты к сердцу моему прижмись!..
            Прошла минута исступленья!
Но память сладка заблужденья
Пребудет надолго со мной:
И ей пройти! тогда слезой
Начну с судьбою примиряться.
Утратив истину, – мечтоюутешаться.
 

 
Наклонность милая, печали услажденье,
Блаженство горестных, отчаянных спасенье,
Где краски нежные, достойные тебя?
О меланхолия, Волшебница моя!
Мила с улыбкою, мила ты и с слезою;
Есть прелесть и в беде, когда грядет с тобою.
Отчаянье себе, коль слезы возвратит,
Их меланхолии вверять оно спешит,
Чтоб горесть усладить и с горестью остаться,
К несчастным лишь Она умеет приласкаться;
Умеет милое приветство сотворить;
Печаль утешить их и скорби утолить.
Приятный перелив от горя к услажденью!
Утехи с нею нет, но есть конец мученью;
Утеха вся вдали, отчаянье ж… бежит;
Дочь скорби вид родства един в себе хранит.
В какие времена, в каких местах священных
И памятью какой мечтанье мило Ей?
Ах! сердце весть дает: в приютах сокровенных,
От света отстранясь, чуждается людей;
Дика, и бегая их шума беспокойна,
И в тихом уголке и сумерком довольна,
Внимает издали, с приятностью большой,
Плеск волн, порогов шум, рев моря, ветров вой.
Пустынные леса – вот где Ее утехи,
С собою размышлять там сердцу нет помехи.
Отрадный для нее Природы томный вид;
Союз таинственный с тоской ее творит.
Она перед луной, воссев, молчит, мечтает
И на любовный свет с любовию взирает.
Ей мил и сладостен не блеск весны живой,
Не лета красота глаза обворожает;
Но осень бледная, как нехотя рукой,
С венка поблекшего лист по листу срывает.
Пусть мчится буйная толпа людей туда,
Где радость грубую ждет грубое желанье;
Словно иль имя чье, а часто лишь мечтанье,
Вот пища сладкая душе ея всегда.
В беседах городских, на шумных тех пирах,
Под громом музыки, при праздничных огнях,
Где всюду искры, блеск, сиянье в видах разных,
То в молниях ума, то в радугах алмазных
Она, задумавшись, присела в уголке,
Ресницы опустя, главу склонив к руке,
Воспоминанием себя там угощает. —
О прелесть милая! тебя мой глас взывает!
Тебя, душа искусств и верный друг любви!
Кто много пел тебя, тому во все ты дни
Пребудь сопутницей, давай свое внушенье!
Будь лета моего едино восхищенье!
 

 
            Любовь, восторг души и взора пламень нежный,
Все другу милому как долг я отдавал;
Себя ценив по нем и на себя надежный,
            Бессмертиеммечтал.
            Ты брось мечты пустые!
            Мой друг мне говорит:
            Любовь собой блестит,
            Не ей венцы златые;
            Ей мил с лужка цветок:
А тем, кто страстные забавы
Поют от страсти, не для славы,
            Бессмертный им венок,
                      Любовь!
 

Конец книги четвертой.

ЗАБАВЫ УЕДИНЕНИЯ МОЕГО В СЕЛЕ БОГОСЛОВСКОМ ОСТАВШЕЕСЯ
ТВОРЕНИЕ КНЯЗЯ ГАВРИИЛА ПЕТРОВИЧА ГАГАРИНА

От издателя

Творения родителя моего найдены мною в деревне, где провел он остаток дней своих, и гораздо после смерти его. – Он, кажется, забывал их там, а не оставлял. – Судя по всегдашней его деятельности, я предполагаю, что не все еще произведения ума его и сердца в моих руках. – Те обстоятельства, которые четвертый уже год не дозволяют мне свободного входа в жилище отеческое, исчезнут когда-нибудь; тогда надеюсь я угодить во всей полноте друзьям памяти отца моего. – Теперь, что я мог, то и сообщаю, полагая в том свой долг и находя свое утешение.

Начертания, в которых родитель мой показал себя человеком Государственным, я представил и буду представлять туда, где следует им быть для вящей пользы Отечества; сии же, в которых ум выражает излияния сердечные, сии одни подлежат изданию, предприятому единственно, чтобы услужить тем, кому почтенна память отца моего, кому любезны, как и мне, душа его и дарования. – Они скажут мне спасибо; их признательность, мне драгоценная, утешит любовь сыновнюю, что не тщетно она и не для себя исключительно занималась возбуждением памяти любезной. – Вот мой предмет – моя надежда и награда.

[1813 г.]

ПАМЯТИ ОТЦА МОЕГО

Вышед посредством отставки из жизни деятельной, где все минуты посвящены были на службу Отечества, не мог я оставаться в праздности. – Разными образами занимаю я мое время и между прочим нахожу удовольствие полагать на бумагу мои мысли на разные встречающиеся сходные с состоянием души моей обстоятельства. – Кроме моих собственных мыслей, иногда повстречаются тут и мысли авторов, которые согласуют с моими или кажутся мне подтверждающими мои мнения.

Сие марание прежде моей смерти света видеть не долженствует. А когда телесное мое существование престанет, а духовное начнется, пусть тогда сии бредни перейдут в руки детей или друзей моих.

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Неужели сегодня только, о! человек! познал ты, что смерть должна кончить твое существование? Ты с сею мыслию должен уже был познакомиться со дня твоего рождения: и так престань ее бояться. – Если ты еще телесен и на смерть без ужаса взглянуть не можешь: то, по крайней мере, для того ее не бойся, что сей страх преждевременно разрушит все твои удовольствия.

Не в твоей власти продлить жизнь, но во власти твоей состоит украсить ее добродетелию.

Смерть есть дверь в обитель упокоения, и ты страшишься перешагнуть праг оной!

Видал ты умирающих людей, содрогался, слыша стон оных; но этот стон не был от смерти, а от болезни. – Всякий подагрик стонет и страждет: всякая женщина в родах мучится, и кажется, что состав ее тела не перенесет ощущаемого ею мучения; однако ж они живы остаются. – Человек, скоропостижно умирающий, нимало не мучится, а умирает. – Стало, не смерть мучение производит, а болезнь. – А смерть… может быть… приятное ощущение производит!

Не всякий ли день мы умираем? Всякий день жизнь наша истощавается: мы каждый день жизни нашей делим со смертию! – Кто испивает чашу вина, тот не прежде всю ее выпьет, как проглотит последнюю каплю оного.

Покамест ты живешь, учись умирать, невзирая на то, что сия наука, на одну минуту только, тебе полезна; ибо сия минута имеет последствия важные.

Умереть, есть возвратиться в то, что мы были телесно;а духовно– начать жизнь лучшую. – Наша смерть есть рождение духовное. – Когда ты рождался в здешний мир, не было ли рождение твое сопровождаемо страданием? – Ты плакал: мать твоя и ты страдали. – Часть тебя самого, которая тебя питала и необходима была к твоему существованию (placenta), умерла и при самом твоем рождении погребена; но ты однако ж существуешь, и бытие твое лучше прежнего. – Ежели бы кто спросил тебя прежде твоего рождения, хочешь ли ты оставить мрачную темницу тобою занимаемую? Ты бы, конечно, отвечал, что нет; ибо ты там сыт, согреян и покоен и не ведаешь ничего о лучшем мире, который тебя ожидает. Вышед же из утробы матерней и познав лучший мир, конечно, возвратиться не пожелаешь. – Смерть подобна сему. – Тело наше есть Placenta; человек и без него жив будет. Оно ему здесьбыло необходимо, а тамоно излишне: ибо он отторгнут будет от элементарной или стихийной матки (matrice).

Смерть есть цель нашей жизни, однако ж мы жить не престаем, а, так сказать, переменяем платье или сбрасываем верхнее измаранное и изношенное.

Одна дорога в здешний мир войтить; но многое множество тех, которыми из оного выходим.

Древние языческие философы учили не бояться смерти; а изящный и спасительный Христианский закон учит любить ее. – В самом деле, путь смерти не есть ли путь вожделенный, поелику он меня к Творцу и Спасителю приводит? – Грешен я! Суд Его меня страшит; но милосердие Его меня ободряет. – Он мой Судия, но Он и Отец мой! – Ах! брошуся в объятия Его: Он примет меня как блудного сына и нечистоту мою очистит в один миг Своею Святынею, как огнем чистительным. – Так я сын Его! Сердце мое в сию минуту мне это подтверждает и уверяет меня, что не на пагубу, а на блаженство Он человека создал.

Боже! Боже! милостивый Боже! сохрани во мне сие усладительное уверение и подкрепи его Твоею благодатию! без сего уверения я буду наинесчастливейшая тварь на свете.

Положение мое, становясь день от дня теснее, заставляет меня обратить с большей точностью мое на себя внимание. – За сие благодарю Тебя, Господи Боже мой! ибо что может быть полезнее человеку, как познание самого себя?

В теперешнем моем положении, какую разницу я против прежнего примечаю?

Был я здоров, теперь дряхл и болен; жил я с довольством, теперь в недостатке; был от всех почитаем и уважаем, теперь в презрении и уничижении; был похваляем и ласкаем одами и похвалами, теперь злословим.

Рассмотрю же сии противуположности и постараюсь им изыскать причину.

Я был здоров.Не сам себе я жизнь и здоровье дал: была причина свыше меня, которая сие мне даровала. Для Христианина сия причина не неизвестна! Это есть Бог.Если Бог мне дал жизнь и здоровье и вразумил меня, как мне и то и другое сохранить, без сомнения имел он на сие какой-либо предмет. Закон Христианский и в сем случае вразумляет меня, что Тот, Кто меня сотворил без моей воли, и цель имел независящую от согласия моего. – Тщетно я буду искать сей цели: одна Религия Христианская мне сие сказует, то есть, что я жить должен к чести и славе Божией. – Жил ли я к чести и славе Божией? Ах! нет! во зло употреблял дарованную мне жизнь и крепость тела моего; утопал в сладострастиях, гордился и хвастал тем, что крепость нерв моих достаточна была и для скотских моих похотений. На 53 году моей жизни вижу я себя дряхлым; на кого пенять? Праведен ecu, Господи, и прави путие твои!

Жил я в довольстве, теперь в недостатке,так подлинно: ибо хотя я и никогда богат не был, однако ж занимая важные и знатные места, содержал я себя прилично оным (и сие не без промысла Божия было; как для поддержания меня в тогдашнее, так и для наказания меня в последующее время готовилось к тому потребное орудие). – Вопрошаю теперь сам себя: ко славе ли Божией обращал тогдашнее мое довольство? Ах! нет! более рассыпал и расточал оное на сладострастие. – На кого ж пенять, если Бог отнял у меня сии игрушки, которые я сам во вред себе обращал? Праведен ecu, Господи, и прави путие твои!

Был я от всех почитаем и уважаем: теперь в презрении и уничижении. – Бог от рождения моего одарил меня умом, способностями и дарованиями. Хвастовства тут нет, ибо сих бумаг глаз человеческий до моей смерти не увидит; единая любовь, дружеская доверенность и назидание ближнего сделают, может быть, иногда в сем правиле перемену. – В молодости моей учился я прилежно и понятно и почерпнул просвещения, какие только имел случай почерпнуть; вступя в служение Государственное, служил я отлично и шел исполинскими шагами. Заря жизни моей и самой день оные были не токмо светлы, но и блистательны. – Дошел я до первых Государственных степеней, и тут Бог благословил дела мои таким успехом, какового бы я от собственных моих способностей и ожидать не смел. – Воздал ли я тут должную и справедливую честь Богу? сознал ли его тут действие? нет! по самолюбию сделал сам себя себе идолом; сам собою любовался и впал в тяжкий грех самочестия, самолюбия и идолопоклонство. – Бог по правосудию своему должен бы был тут же истребить меня; но по милосердию меня помиловал, ожидая моего обращения: и для сего извлек меня из пропастии поставил в такое положение, где бы я образумиться мог. – Праведен ecu, Господи, и прави путие твои!а к сему еще прибавить можно: наказу я наказа мя Господь, смерти же не предаде мя!

Был я превозносим ласкательствами, одами и похвалами; а теперь злословим. – Сии гласы сирен и тогда должны бы быть мною отвергаемы; но то же самочестие, о котором я выше сего сказал, делало мне оные приятными. Они наипаче упаивали меня духовным пьянством и препятствовали мне оглянуться на мои пороки. – Теперь меня злословят; это лекарство для истребления бывшего во мне ядовитого чада. – Что тут можно сказать более, как токмо то, что Бог, когда по милосердию обратит взор свой на кого, дабы совершенно не погиб, спасает способами, какие он един токмо знает? За сие буди ему хвала и благодарение, доколе не тело, а дух мой существовать будет.

Познав таковым образом правду и милосердие Бога моего в его о мне промысле, стану ли я роптать на теперешнее мое положение? Ах! нет! познаю тут милосердие Отца, а не строгость Владыки и Судии моего! С благоговением лобзаю жезл его, меня наказующий, и воскликну из глубины сердца моего: благо мне, яко смирил мя ecu, яко да научуся оправданием твоим.

Из бездны многих моих грехов усмотрев токмо малую часть оных, содрогаюсь и чувствую, что и сии достаточны уже погрузить меня во дно адово и лишить навсегда милости Божеской. – Впал бы от сего в отчаяние; но подкрепляет меня Вера, говорящая мне в каждое мгновение ока, что Христос, Искупитель наш, не токмо за грехи человека, но и за грехи всего мира пролил кровь Свою, и что я могу сим спасением воспользоваться, если покаюсь и раскаюсь о грехах моих.

Покаяние есть истинное грехов своих познание во всем пространстве их мерзостей, сердечное и сокрушенное болезнование о том, что я ими оскорбил Бога, Творца, Искупителя и Отца моего небесного. – К сему единому потребна благодать возделывающего сердца наши Духа Божия. – Засим нужно удовлетворение за грехи, не яко бы Бог оного требовал, ибо от Бога откупиться нечем, но удовлетворение потребно против грехов, как лекарство против болезни. Покаяние открывает мне самому мои болезни; врачи же мои и без того их знают. Удовлетворение же есть пластырь на раны, которой тем охотнее прикладываю, чем лучше сознаю болезнь мою. – Чем более болезнь укоренилась, тем прилежнее должно быть лечение; ибо и Бог установил, что где дважды два, там должно быть четыре;а установленный единожды от Бога порядок, по самому его совершенству, должен быть непременным.

И так необходимы удовлетворении! – Как же быть мне окаянному и бедному? – Где возьму я воздержание ко исцелению роскоши и сладострастия? – смирение против гордости? кротость против злобы? – и терпение ходатайствующее венец всему?

Должен бы я был взять все оное из моей неограниченной самим Создателем воли: в чистом своем источнике. – Она бы была на сие достаточна; но ах! она крайне повреждена и совсем расстроена. – Ты яснее это знал, Спаситель мой, нежели я сам, и для того против воли моей наложил на меня кресты, мною ныне носимые. – Помоги мне нести оные и приими слезную мою к тебе молитву.

Не так, как Бога, а как Отца моего милосердого и благоутробного прошу: дай мне совершенно день от дня наиболее познавать мое окаянство, и кроме заслуг твоих Христа и Спасителя моего ни в чем ином не ожидать моего спасения. – Дай мне источники и реки нелицемерных слез для оплакивания грехов моих; а поелику я не умею удовлетворить за оные, то даруй мне, Господи, возложенные на меня кресты нести не токмо без роптания, но с благодарением. – Сам Ты мне помоги в сем великом деле и безропотное и радостное терпение мне даруй. – Вмени мне оное по неизмеримой Твоей благости в добровольное удовлетворение и очисти меня от всех грехов моих, дабы я со всеми истинными Христианами возмог быть участником в преславном спасении, дарованном Тобою роду человеческому. Аминь! Аминь! Аминь!

Се, удалихся, бегая, и водворихся в пустыню, чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури (Псалом 54, ст. 8 и 9). Видех беззаконие и пререкание во граде (того ж Псалма, ст. 10).

В теперешнем моем положении нужно мне было удалиться от мира. Изранено сердце мое ругательствами и пасквилями разных людей; изранено оставлением меня от моих друзей и приятелей и от многих свойственников, по слову Псаломника, и ближнии мои от далеча мене сташа. – Многие от таковых обстоятельств сделались бы мизантропами, но Бог сохранил меня от этой горячки. – Я рода человеческого не переделаю, и он таков же и теперь, каковым был и каковым впредь будет. – Обстоятельства делают человека и худшим и лучшим. – Да не ошибется никто в сем заключении! Благия мира сего, большею частиюделают человека худшим, а злополучия лучшим; я по опыту говорю. Кто этому не поверит, желаю я по любви Христианской, чтобы тот испытал эту истину здесь, а не по ту сторону гроба.

Разогорчен будучи расстройкою моею, что мне оставалось делать? Жить в городе не могу: 1. по недостатку способов, ибо и в деревне не знаю как пробавляться; 2. в большом свете живучи, часто бы я подставлялся уничижениям, опыту жестокому, в котором я не предполагаю в себе ни довольно веры, ни довольно философии, чтобы не поколебаться. Итак, за лучшее нашел я от мира удалиться. – Скажут мне, что это знак малодушия; но я уже сказал, что я не имею столько веры и философии, чтобы на свою твердость понадеяться мог. Порфироносный Пророк, быв совершеннее меня, сказал: Се, удалихся, бегая, и водворихся в пустыню, чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури.

Удалился от мира и избрал уединение: жертва эта не многого мне стоила, ибо я и в молодости моей, и в лучшем моем положении шумных бесед не любил, и часто года по два в них не бывал. – Праздность для меня всегда была убийственна, но в уединении не только можно быть не праздну, но не можно быть праздну, ибо скука уморит; а польза уединения есть та, что человек и к Богу и к себе удобнее близок делается, нежели в рассеянии. – Польза же из сего проистекающая так ясна, что не требует никаких изъяснений!

Человек, зараженный самолюбием, и люди большого света страшатся уединения: совести их и их предрассудки беспрестанно их мучат. Им необходимо нужно, чтобы шум и смятение многолюдства отвлекали их от их собственных ощущений. – Но для человека, чистого душою, уединение есть источник наиживейших удовольствий. Избавясь от шума и волнения, которыми обыкновенно сопровождается рассеяние мирское, он наслаждается сам собою, вкушает истинное блаженство чувствовать и мыслить по-человечески.

В свете видел я химеры человеческие. Видел часто глупые заблуждения владычествующими в обманчивых их предприятиях. Под личиною мнимого счастия видал жалостно страждущих. Под прикрытием маскарадного величества видел ничего незначущие мелкости; под прикрасою честности много и очень много видал подлых бесчестностей. – И после этого должен сказать внутри души моей: блажен, кто в тишине свободного уединения может жить забытым от мира, довольным без прихотей и свободным от своенравия слепой богини счастия! – Спокойная жизнь есть истинное блаженство для души чистой и совести спокойной; а по елику нужны душе нашей услаждения, то природа во всякое время восхищать и в восторг приводить ее может. – Кто не пленяется приятностями природы, тому видно при вступлении в свет определено, ничем не уметь наслаждаться.