Текст книги "В Розовом"

Автор книги: Гас Ван Сент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

В последнее время Джек занимается «ГОРОЙ ГРОМА» (по названию клуба Джимми Кина в Вегасе). По его словам, такой материал заинтересовал бы Роджера Кормана.

Мэтт и Джек признаются мне, что одно из их самых любимых занятий – выскакивать в панк-клубах на сцену, хватать микрофон и петь сочиненные на ходу стихи или всякую белиберду (может, это глоссолалия?). Иногда за такое поведение их выгоняют, но обычно они уже слишком пьяны, чтобы в этом раскаиваться.

– А вот назавтра раскаиваемся, – говорит Мэтт.

Я спрашиваю:

– То есть жалеете, что так себя вели?

Он потупляет глаза с серьезно-виноватым видом, как ребенок. По-моему, у него выбиты передние зубы, а вместо них вставные.

– И все-таки, – улыбается он, – оно того стоит. Вдруг группе понравится? Тогда можно спеть с какой-нибудь классной бандой типа «Станки Пафс» или «Себадо», и им тоже по кайфу! Даже они сами говорят: оно того стоит. Дети…

Чуть погодя мы сидим в итальянском ресторане, и Джек спрашивает о моем детстве. Я признаюсь, что когда-то хотел стать художником. Мои глаза затуманиваются; я смотрю в окно и слушаю доносящуюся откуда-то музыку.

Я говорю Джеку:

– Я жил в Нью-Бедфорде, штат Коннектикут. Даже в тринадцать лет я почти все время рисовал и редко тусовался в компании (у меня была компания вроде шайки Мэтта). В довольно бандитской компании. По-моему, мы и вправду были угрозой общественному порядку, но никто этого не замечал. Даже мы. Так всегда бывает.

Например, мы копали яму, чтобы построить подземный форт.

Мой первый «андеграунд»… Мы выкопали яму площадью четыре фута, закрыли сверху досками и подолгу в ней сидели, болтали и курили. Именно там я проявил свою первую пленку.

(Это Джека как будто удивило.)

У меня до сих пор сохранился снимок: в прямоугольном проеме форта видно, как на дереве полулежит мой приятель, Джулиан Фальсетто. Помню, что отцу не очень понравилось, что я снял. Впрочем, ему до сих пор не нравится, что я снимаю, но он не возражает, потому что мне за это платят. Обычно мои фотографии были не в фокусе или я стоял слишком далеко. Так что они скорее походили на рабочие снимки, которые страховой агент делает на пустыре перед началом стройки.

(Думаю, Джеку это близко. Или он кивает, потому что такие фотографии ему как раз и нравятся? Так или иначе, он кивает.)

Именно тогда я влюбился в первый раз.

(Джек поднимает на меня глаза.)

Мне было лет десять или одиннадцать.

(Джек отводит взгляд.)

Влюбился в Джулиана Фальсетто. Он меня очень притягивал.

(Джек снова смотрит на меня.)

Но любовь эта, как говорится, не осуществилась. Не мог рисковать такой мачо, как я. Мне было одиннадцать лет, и жил я в Нью-Бедфорде. Стараешься не рисковать, если отец – бизнесмен в Нью-Йорке.

(Джек кивает.)

Но вот он, красавчик Джулиан, устроился на дереве. Его мускулистое тело приняло невероятно соблазнительную позу, а я стою в яме и говорю ему, какая вышла классная фотка. На самом деле – довольно пошловатый снимок одиннадцатилетнего мальчика. Я краснею. Это настоящая детская порнография. Хотя снимал тоже ребенок… Значит, это сексуальная эксплуатация ребенка ребенком?

(Джек смеется, что бывает редко. Я ловлю себя на том, что специально стараюсь его рассмешить.)

Как бы то ни было, для меня это все значило гораздо больше. А снимал я семейным «Кодаком пони», как раз подходящим для таких целей.

Тогда фотоаппарат казался мне очень сложной техникой. Я фотографировал, например, белку на дереве, но получались только ветки, потому что я стоял очень далеко и снимал без специальной линзы. Я только учился, но хотел, чтобы мои фотографии – и белок, и мальчиков – были как в журнале «Нэшнл джиогрэфик». (Своим успехом «Нэшнл джиогрэфик» обязан тому, что на его роскошных полноцветных страницах находится место фантазиям всех членов американской семьи. На чердаках Америки скрывается ее тайная сила.)

Отец боялся, что я трачу пленку зря. Однажды я зашел в его библиотеку, чтобы поставить на место последний номер «Нэшнл джиогрэфик», и он заговорил со мной.

– Я правда хочу заниматься фотографией, папа, – сказал я.

Он заметил:

– Тут хорошие фото…

– Да.

Он посоветовал мне записывать все снимки, которые я делаю. Проявляли их за деньги с отцовского счета в местной аптеке. Отец надеялся, что правильная организация уменьшит число испорченных, плохо продуманных снимков.

(Джеку, наверное, все это скучно слушать. Он скручивает из салфетки длинный канат.)

Но правильно организоваться я так и не смог. Я шел трудным путем. Где-то в это же время я баловался с восьмимиллиметровой камерой «Брауни» и делал примитивные покадровые мультики с игрушечными троллями или мягкими игрушками, которых моя сестра заставляла пить чай. А рядом, в Нью-Йорке, кто-то снимал андеграундные фильмы.

(Джек говорит, что сначала на него повлияло кино вроде «Пятница, тринадцатое». И еще «2000 маньяков». Но потом, посмотрев фильм «Голова-ластик», он резко изменил мнение. И почти все, что он снимал раньше, теперь для него не имеет никакого смысла.)

А мои короткометражки получались такими короткими, что особого смысла там и быть не могло. К тому же, кроме меня, их никто не смотрел.

Ребята из моего квартала любят кино, но мои эксперименты им совершенно не нравятся. Они не понимают, что я хочу изменить представление людей о кино. Мне тринадцать лет, и я ставлю перед собой высокие цели.

Иногда я по-прежнему сталкиваюсь с Джулианом Фальсетто, но избегаю его. Делаю вид, что его нет, потому что он меня слишком отвлекает. Правда, у нас есть общий друг, его зовут Джек.

(Джек отрывается от своей важной и полезной работы – плетения прекрасного каната из бумажной салфетки.)

Да, друга зовут Джек, но это другой Джек.

(У меня пробегают мурашки по коже. По ту сторону ресторанного окна ходят люди. Лето в самом разгаре, стоит жара. Воспоминания вдруг кажутся мне нереальными.)

Мне четырнадцать лет. Нашего учителя английского зовут мистер Кертис Кей. Он написал очень прогрессивный учебник под названием «Остановись, посмотри и напиши». А еще он умеет подражать птицам и показывает на уроках фильмы. Смотреть кино на уроке английского – почти сбывшаяся детская мечта о том, чтобы получать деньги за то, что смотришь телевизор. Понемногу Кей увлекает учеников киносъемкой. Именно тогда я снимаю свой первый настоящий фильм. Точнее, мультфильм. Я рисую на перфорированном ацетате профиль мужчины викторианской эпохи. Перед ним вырастает цветок и щекочет его под подбородком. Мужчина откусывает цветок под корень. Тут камера дает вид сверху, и оказывается, что голова мужчины тоже растет из земли. Он человек-цветок. Смутные вариации на тему «кто успел, тот и съел» или «мы все одной почвы, ты и я». Сделать мультфильм мне помогает одноклассник по имени Пол.

Через два года Пол кончает с собой. Его бросила девушка, Мэри. Тогда мне казалось, что он отнесся к своей первой любви слишком серьезно.

В общем, я показываю свой первый кинематографический опыт одному знакомому. Там была даже звуковая дорожка – замедленная грампластинка на семьдесят восемь оборотов в минуту. Но знакомый переезжает на Лонг-Айленд и забирает мою единственную копию фильма с собой, чтобы похвастаться перед друзьями, какой я умный. Он собирался ее вернуть, но потерял. Так что не прошло и трех дней, как мой первый фильм канул в Лету. А запасной копии я не сделал. Черт, меня до сих пор это злит.

(Джек смеется. Злой он. И тут меня осенило…)

Джек, я понял! Пленка временна! Так же временна, как сама жизнь! У меня ее просто стащили и потеряли. Продолжительность жизни фильма сомнительна: он может потеряться, про него могут забыть или сама пленка порозовеет от старости. Кстати, опять розовый цвет, Джек! А стандартные произведения искусства так и лежат, если их не сожгут.

Маршалл Мак-Люэн говорит, что товары серийного производства в конце концов становятся более редкими, чем штучные, потому что их используют и сразу выбрасывают. Кинобизнес – такое же серийное производство, значит, фильмы тоже используют и выбрасывают.

А как фильм доходит до зрителя? Просто ужас какой-то! Тебе приходило это в голову? Сначала его держат в строжайшем секрете, чтобы никто не украл идею. Потом его рассылают по кинотеатрам и начинают показывать одновременно по всей стране. Зрители увлеченно его обсуждают: то есть кому-то он понравился, кому-то нет. Наконец под занавес его выпускают на видео. И все – о фильме забыли и больше не вспоминают, разве что одолеет ностальгия. Та же «Классика американского кинематографа» по кабельному телевидению – ностальгия, и больше ничего. Правда, я не говорю о настоящих любителях кино. Для них кино – это искусство.

(Глубоко копнул… Я впадаю в сентиментальность.)

Да, Джек, можно сколько угодно прыгать и кричать: «Это искусство!», но для основной массы фильм – дешевое развлечение, которое сначала используют, а потом безжалостно уничтожают. Как, наигравшись, топят щенка. Посмотрели – все, гуд бай. Сколько раз ты говорил: «А, я этот фильм смотрел»? Обычно это значит: «И больше не хочу». И ведь фильм мог тебе понравиться, но ты не станешь тратить время, чтобы посмотреть его еще раз. Люди дорожат своим временем и экономят его. Так, как понимают экономию.

Я надеюсь, что мои фильмы не пропадут. Но у меня даже нет надежных копий. Хранить их должны дистрибьюторы, которые платят мне деньги. Может, видеодиски все-таки позволят фильмам пережить человека.

Беседа превратилась в монолог. Я слишком долго трепал языком и плакался. Во взгляде Джека я читаю, что я полный козел. Он смотрит на меня так, словно ждет: сейчас что-то случится. Странно: ведь мы сидим в ресторане второй час. Или третий.

Конечно, ничего не случится.

Голый Свифти в соблазнительной позе лежит у меня на кровати. Да, я иногда занимаюсь сексом. Он дразнит меня, потряхивая ягодицами, как умеет только он. Свифти высокий и мускулистый, с мощными щиколотками и запястьями, что мне нравится; у него темно-каштановые, почти черные, волосы; тело не слишком заросшее-по крайней мере грудь. Мне нравится его грудная клетка, она идеальных пропорций. Сильные плечи и руки. А на щиколотке большой давнишний шрам – памятка об одном неудачном прыжке.

Он ложится на спину, и я его трахаю, да, мы пользуемся презервативами, его соски отвердели, пушистые шарообразные яйца колеблются прямо у меня под пупком, его член источает запах, сводящий меня с ума, Свифти легонько трет его, и мы, задыхаясь от экстаза, кончаем одновременно (!).

Или он толкает меня, я падаю на спину, и мы меняемся ролями. Наверное, это и есть миссионерская поза для пар геев. А ведь когда-то мы и вправду были парой. Давным-давно. Мне его не хватает. Он никогда не звонит, вечно на своих прыжках. Видно, забыл меня. У него короткая память. А я тоскую. Я все помню, даже если он и не помнит. Но я выбросил в мусорку эти воспоминания, хотя нет, храню их в кладовке, нет, не в кладовке, на полке – до тех пор, пока он не вернется и не скажет «привет». Или пока у меня не начнется роман с другим молодым актером.

А вообще-то мы виделись не так уж давно. Он был у нас проездом вместе с цирком: это Спайк его увлек. Хоть он и не позвонил, мы пошли с ним поздороваться и пожелать удачи. Потому что мы все его любим: Спайк, Джей Ди, Джек, Мэтт и я.

Я говорю ему: если приезжает цирк, мы всегда приходим, город же маленький! Так что никуда не денешься. Он смеется: похоже, он и вправду рад нас видеть, или мне только кажется? Он не знает, что сказать, но нас много и есть кому поддержать разговор. Свифти задевает головой листья на дереве. У него хорошее настроение и много поклонниц. Они толпятся у циркового шатра, кричат и зовут его к себе. Когда он уходит, они предлагают нам двадцать долларов за каждый лист с дерева, под которым стоял Свифти.

Он сказал, что не знает, как относиться к такой популярности, потому что очень себя не любит. Свифти-то? Я и не знал, что он себя не любит. Печально… Мы посмотрели его эквилибристический номер (в белых лосинах) и не успели опомниться, как он поехал с цирком дальше, в следующий город, чтобы снова показать свой номер и обаять новых девушек. Вот так он теперь и живет.

Под крики канюков я топаю по пустынной и пыльной дороге на очередной просмотр. Я далеко от дома, на кинофестивале под названием «Фестиваль молодежи Соединенных Штатов Америки». На этот раз он проходит в Аризоне, в каком-то заброшенном городишке. Надеюсь заинтересовать кого-нибудь «ВЕЛИКИМ ЧЕРЕПОМ».

Как ни странно, без Джека и Мэтта тут тоже не обошлось. Правда, у нас разные пропуска. У них розовые, более дорогие, эксклюзивные, с правом посещения самых крутых вечеринок и спецмероприятий. На мой вопрос о том, как им удалось заполучить розовые пропуска, они отвечают уклончиво и туманно.

Как-то утром я попал на довольно странный (с моей точки зрения) фильм под названием «Рукопись, найденная в Сарагосе». Я опоздал, и когда вошел, какая-то женщина уже рассказывала предысторию фильма.

Деятели субкультуры Сан-Франциско с удовольствием показывали его в своей знаменитой Синематеке Беркли. Он даже стал культовым. Седовласая женщина с теплом вспоминает шестидесятые и свою молодость. Она говорит: «Это символ кино, которое мы смотрели в то время». Послушаешь ее, и кажется, что шестидесятые были очень давно. Хотя так оно и есть.

Она сообщила, что копию пленки удалось получить только путем сложных политических комбинаций и телефонных переговоров с Польшей, где хранится оригинал. Оказывается, это любимый фильм Джерри Гарсия, фронтмена группы «Грейтфул Дэд» («Благодарные мертвецы»), который лично оплатил копирование и пересылку и подарил пленку Тихоокеанскому киноархиву в Беркли (все, что осталось от Синематеки). У меня возникло впечатление, что старые знаменитости субкультуры сами занимаются своей историей.

После долгого промедления фильм прибыл в Америку, и в то же утро Джерри Гарсия умер, говорит она. Наконец выключают свет, и начинается показ. Фильм посвящен мертвым. Не «Благодарным мертвецам», хотя, возможно, и им тоже, а путешественникам по измерениям, которые превратились в призраков или умерли. В основном сюжете есть побочный сюжет, в нем еще один, а в том – еще.

Я слышу, как один из главных героев говорит женщине, отдыхающей за столом на веранде:

– Увидимся позже.

А она отвечает:

– Кто знает?..

Посреди аризонского городка устроили большое барбекю. Я встретил тут нескольких старых знакомых.

Вот Брук, молодой гей из Сан-Франциско, который ненадолго отвлекся от своих приключений. А как же мальчики?

Вот Джей Ди, мой бывший бойфренд и случайный помощник, который взял со стола гамбургер.

Вот Хайди, которая снова раздает бесплатные ботинки.

И вот Стюи, тот самый, который когда-то подал на меня в суд из-за несчастного ролика.

К Стюи я отношусь с подозрением.

Мэтт и Джек тоже здесь со своими розовыми, поразившими всех пропусками. Может, они показывают свой фильм? (Ха-ха.) Скорее всего познакомились с какой-нибудь «шишкой». Стюи донельзя доволен жизнью и признается мне, что стал совсем другим. Но я ему не верю. Он намекает, что теперь едва ли стал бы со мной судиться, но «едва ли» для меня недостаточно.

Стюи ведет себя так, словно приехал не на фестиваль, а на какой-то фак-сейшн.

Он издалека, до неприличия громко кричит Джек Ди:

– УГАДАЙ, С КЕМ Я СЕГОДНЯ СПАЛ?

Укусив гамбургер, Джей Ди отвечает:

– Знаю!

Оба хором, не прожевав:

– С ТИМОМ!

Джек и Мэтт сделали вид, что ничего не слышат, но, я уверен, парни решили, что скоро дело дойдет и до них. Им явно не по себе. Я притворился, что ничего не заметил.

Наконец мы собрались на барбекю, все мои друзья-геи, Джек и Мэтт. Да еще в таком красивом месте! Мэтт обнимает Джека, целует его в уши и что-то шепчет.

Я спрашиваю Брука, их ровесника и гея, действительно ли Джек и Мэтт питают друг к другу нежные чувства.

– Да нет, это просто мода такая, – с раздражением отвечает Брук. – Пошло от «Спичлесс» или от «Грин Дэй».

– Гм-м… Но ведь обнадеживает, а?

Раннее утро; я завтракаю с Джеком, Мэттом, Хайди и Джеем Ди. Беседа вращается вокруг геев-хиппи, которые живут в сельской местности. Джей Ди считает, что, когда сексом занимаются друг с другом голые бородатые мужики, это очень некрасиво. Я поражен и говорю ему, что он гомофоб.

И тут Джей Ди поворачивается к Мэтту и спрашивает открытым текстом:

– Ты гей?

За столом повисает неловкая пауза.

– Джей Ди, – ревниво начинаю я, – что это за вопрос?..

– Ты гей, Мэтт? – повторяет он.

Мэтт отвечает:

– Нет.

Интересно, он спросил потому, что Мэтт хиппи? Раз среди хиппи есть геи, Мэтт обязательно должен быть одним из них?

– Я вижу себя единой сущностью, – говорит он. Задумавшись. Я хочу сказать, Мэтту пришлось какое-то время над этим подумать. Спросить себя, кто он на самом деле есть.

Джей Ди не отстает, как типичный голландец, конечно:

– Значит, ты асексуален?

Мэтт говорит:

– Да.

Как неприятны все эти вопросы и ответы! Джеку и Мэтту двадцать два года. Конечно, они уже вышли из подросткового возраста и должны знать ответы на такие простые вопросы, но неужели нужно задавать их за завтраком в компании незнакомых людей? Выходит, что нужно.

Приехав с фестиваля, я нахожу на газоне новые следы от шин. Мое терпение лопнуло, и я перестал ложиться спать по ночам. Я держу наготове фотоаппарат со специальной пленкой для ночной съемки и с мощной вспышкой. Я застукаю тех, кто ездит по моей траве.

Я жду их целую неделю в полной готовности.

И вот рано утром раздается визг колес. Я стряхиваю с себя дрему, хватаю фотоаппарат и сломя голову несусь к газону. Они еще тут. Их четверо, все в белых футболках, в машине чьих-то родителей. Дети на заднем сиденье видят, как я бегу на них что есть духу, и кричат мальчишке за рулем: «Жми!» Я щелкаю фотоаппаратом.

Снимок вышел просто замечательный. Четырнадцатилетний парень толкает водителя, другой оглядывается через плечо. В одном углу очень четко виден номер машины, в другом – марка, «Эриз». Композиция, достойная Джеффа Уолда  [54]54
  Известный художник из Ванкувера, Британская Колумбия, использующий в своих картинах фотографию.


[Закрыть]. Вспышка высветила критический момент, и получился прекрасный стоп-кадр.

Всего лишь подростки в маминой машине, как и говорил Джей Ди. Иногда он очень догадлив. Ребята никому не желают зла, просто немного хулиганят, чтобы развлечься. Для смеха. Я не хотел бы создавать им неприятности. У них слишком невинный вид, слишком домашний, чтобы их ругать.

Блейк задумался о своих прошлых ошибках.

Я забываю обо всей этой истории, а они больше не приезжают. Теперь мне их не хватает: видно, им тут разонравилось. Они, наверное, забыли про меня. В моей жизни было так мало настоящих переживаний, а я лишил себя и этого, спугнув детей своим фотоаппаратом.

Но кто сказал, что о них надо думать? Ему и так кажется, что прошлое состоит из одних только ошибок. Сейчас о них думать не надо. Он уже решил, что делать. Он разберется со своими будущими ошибками.

Глава 14

Блейк кинул новую циркулярную пилу «Текумзе» в салон семейной «камри», обитый синим кож-заменителем, и поехал на ранчо. Он всегда стыдился ранчо. Оно казалось ему экстравагантной собственностью, которую мог позволить себе только богатый горожанин, а поскольку он вырос в бедной семье, то ненавидел богатеев. Теперь же волей-неволей приходится признать: он один из них. Богатей. Но он с этим разберется.

«Камри» тряслась и подпрыгивала на проселочной дороге, ведущей вокруг каменистого холма с тремя кустами можжевельника к задней части его земли. Малыш Чаб напрашивался поехать с ним, но Блейк решил, что хочет побыть на природе, наедине со своими машинами. Он сказал, что будет писать песни.

Блейк начал обдумывать, что написать Блэки и маленьким Биллу, Бинку и Бартоломью и, если уж на то пошло, своим слушателям. Им обязательно надо сообщить, что у него в голове. Он хотел поговорить с фанами. Черт, да он просто обязан это сделать. Они должны знать, о чем он думает, хотя вряд ли им это понравится.

Он сидел в «камри» с ручкой в одной руке и листом бумаги на руле. Из раззявленного в истерическом плаче рта бежала струйка слюны и скапливалась в складках тертых джинсов. Он просидел так почти час, не написав ни слова.

Потом резко вдохнул и выдохнул остатки слез. Дышалось с трудом.

Следующий вдох-всхлип услышал бежавший мимо кролик. Зверек замер, навострил уши и посмотрел на «камри», фары которой по-прежнему горели. Блейк открыл дверцу и, минуту помедлив, вылез из машины. Испуганный кролик кинулся прочь.

В кронах деревьев выл ветер. На холм взбирался гигантский грейдер с включенными фарами. Л. ведет его, чтобы поставить среди остальных тяжелых машин, заполнявших целую небольшую долину на Блейковой земле. Блейк считал грейдер очень ценным приобретением, он нравился ему больше всего. Кабина изолирована и с кондиционером, так что, сколько бы пыли ты ни поднимал, внутри кабины все чистенько, сиди себе и слушай кассеты.

Когда Блейк катался вокруг дома на тяжелой технике, он чувствовал себя счастливее всего.

Блейк пошел в лес, включил циркулярную пилу и стал валить деревья, но под гудение пилы его мысли тут же разбрелись в разные стороны. В голове возник сценарий самоубийства с участием циркулярной пилы и собственной шеи.

Блейк хладнокровно разработал фантастическую систему рычагов, опускающих пилу. Этот план можно было бы осуществить, когда уедет Л. Поставить вокруг самые крупные тракторы и…

Вес пилы держался на толстой веревке, а опускать и поднимать ее должны были два тонких троса, привязанных к рукояткам – металлическим трубкам, крест-накрест пересекающим корпус пилы.

Блейк потянул за веревку, и вдруг все сооружение дернулось, пила врезалась в одну из трубок и с громким щелчком ринулась вниз, проделав пируэт у Блейка над плечом.

Он попытался было починить пилу при свете фонарика, но не смог найти одну деталь. Тогда он швырнул ее в отвал гигантского грейдера и пошел прочь, вниз по холму.

Кролик побежал за ним, но не специально, просто ему нужно было в ту же сторону.

Как зажегся свет в грязной комнатушке, где Блейк держал оружие, видел только олень. Жуя жесткий пучок полыни, он наблюдал, как Блейк ходит по комнате в свете лампочки без абажура. Потом Блейк сел на пол или на низкий табурет, и его уже не было видно.

Вот что Блейк написал, сидя там:

«Брах-Ману  [55]55
  Искаженное Брахман – наименование Абсолюта в индуизме.


[Закрыть]:

Я не собираюсь плакаться, но думаю, вы поймете, что мной движет. Все мои бэк-вокалисты из Орландо уже давно твердят, что когда я купил свой первый грейдер, то перестал получать кайф от гитары и песен.

Так вот, я бы послал их подальше, но и сам знаю, что на концертах всем все понятно. Я играю так, как будто, черт возьми, никогда этому не учился. И теперь я дико боюсь, что вы, ребята, это заметите. Когда я вижу вас в первых рядах, то захлебываюсь от тоски. Сотни потерянных юнцов, которые пришли сюда только для того, чтобы услышать мои мажорные аккорды и дикие крики. А ведь дело совсем не в этом.

Черт! Почему я не хочу больше играть? Не знаю.

Сыновья так похожи на дерьмового меня, что я боюсь. Я не выдержу, если они станут такими же позорными рокерами, каким стал я.

Ненавижу себя. Не знаю… Спасибо вам за поддержку и за все билеты, которые вы покупали.

Любви!

Блейк.

Билл, Бинки, Бартоломью и Блэки, я буду рядом. Пожалуйста, постройте дорогу без меня…»  [56]56
  Над последней фразой криптографы Блейка бились очень долго, потому что он никогда никому не говорил о дороге, за исключением того единственного раза с Блэки. Она давно забыла об этом разговоре, но однажды, перечитывая записку, вспомнила: «Он же собирался построить дорогу!» И выпустила пресс-релиз о дороге на сорока девяти страницах. Тайна, можно сказать, была раскрыта. Но никто так и не узнал, куда он собирался поехать по дороге, которую построит. «Возможно, – предполагают криптографы, – это символ».


[Закрыть]

Последнее слово он дописывал уже с пистолетом во рту. А потом спустил курок. Он улыбался и думал об Эрнесте Хемингуэе и о том, что скоро будет счастлив.

Пистолет, вдавленный в мягкое небо, издал звук, но не «бах», а скорее «панк». Да, это был краткий, глухой и удивительно подходящий звук…

– Панк.