Текст книги "В Розовом"

Автор книги: Гас Ван Сент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Харрис отхлебывает апельсинового сока. Поразмышляв над моими словами, он как бы в ответ рассказывает о недавно увиденном фильме.

– Он о слете супергероев, на который супергероям трудно попасть, и они выстаивают огромные очереди. А сам слет проходит в огромном сарае размером со стадион.

У него мечтательный вид!

– Они спят в огромных бараках, прямо тысячами, и всех их зовут Немо, – добавляет Харрис.

Я застываю с открытым ртом: фильм принес к нему в студию какой-то студент по имени Джек. (?)

Где-то в это же время я услышал, что в городе появились два евангелиста и проповедуют «вознесение». Называют их просто Двое.

Некоторые слушают их и, надеясь на «вознесение», продают дома и имущество. Правда, моих знакомых среди таких нет. А что такое «вознесение»? То самое Вознесение, что и в Библии? И как оно может случиться со всеми одновременно?

Если это все-таки правда, я бы не хотел остаться за бортом. Лучше «вознестись» вместе со всеми – если Двое действительно не шутят.

Из другого, очень надежного источника я узнал, что никакие они не евангелисты, а просто ребята из Лос-Анджелеса. Наверное, кто-то перепутал «анджелес» с «евангелием». Что ж, значит, можно и не торопиться. С другой стороны, лосанджелесцы мне всегда нравились, хотя многие жители Саскватча их недолюбливают и считают узурпаторами. Они бегут к нам от своих землетрясений. Они заполонили весь город. Они стучатся в твою дверь. Они сидят у меня на деревьях  [30]30
  Спанки имеет в виду папарацди из Лос-Анджелеса, которые толпятся вокруг его дома и направляют объективы на окна в надежде ухватить хоть какой-нибудь лакомый кусочек. В известном рекламном ролике Спанки «101 замечательное свойство „Флэймекса“» Феликс Арройо снялся незадолго до смерти.


[Закрыть](ха-ха).

Может, Двое устроили что-то вроде лохотрона. Надо бы с ними познакомиться.

Глава 6

Блейк скорее всего не выдержал собственной популярности. Ему надоело пристальное внимание прессы, которое после каждого рекламного хода «Кенгуру Бульдозер Рекордс»  [31]31
  Звукозаписывающая компания «Кенгуру Бульдозер Рекорде» названа в честь партнеров-основателей: один родом из Австралии, а второго финансирует строительная фирма. Блейк подписал контракт именно с ними отчасти потому, что очень любил бульдозеры и название его привлекло.


[Закрыть]усиливалось еще больше.

Как мы теперь знаем, именно музыкальный бизнес и свел его в могилу. Но Блейку казалось, что у него не хватает времени на самого себя. Раньше он очень легко распределял свое время: сначала музыка, потом личные дела. Но личные дела стали семейными, когда он решил жениться и родились тройняшки.

– Тройняшки! Ты жена рок-музыканта или кошка? – как-то заявил Блейк, будучи в дурном настроении.

Так что теперь сыновья с женой заняли все его жизненное пространство, а ему, как оказалось, это пространство было очень нужно. Раньше он так не думал, но чем популярнее он становился, тем больше эта потребность росла.

Блейк выглядел очень молодо, совсем как мальчик. Светлые волосы, подстриженные под «каре»; несколько подростковых прыщей – неотъемлемый атрибут профессии. И голос, от которого у всей Америки по спине бегали мурашки. Весил он только сотню фунтов, но на сцене это было незаметно. Гам он казался Полом Баньяном.

Жена, Блэки, по размерам раза в два больше мужа, играла в его жизни странную роль. Да, она сделала Блейка настоящим семьянином, однако теперь ему мешала. Суется туда, где раньше все принадлежало ему одному. Он сам ее впустил, а уходить она не собирается. Тут еще потребовала, чтобы он летом подработал миллиона на три. И думает, что имеет на эти деньги право, потому что малыши Билл, Бинки и Бартоломью могли бы учиться на них в частных школах сколько захотят – если, конечно, захотят.

Семейная жизнь Блейка стала похожа на бурную сцену из сериала «Я люблю Люси».

Однажды вечером Блэки пришла домой и встала у газового камина, набитого декоративными связками хвороста. Посмотрев на толпу раскрашенных кукол на полке – когда-то эту сюрреалистическую композицию они составили вместе, – она повернулась к Блейку, который сидел в зеленом кресле с высокой спинкой и читал какое-то техническое руководство.

– Блейк, я хочу поменять здесь занавески.

– А?

– Как насчет черных? Знаешь, Тулуз-Лотрек когда-то нарисовал в спальне на верхнем этаже «Мулен-Руж» занавески из черного атласа. Хочу занавески, как в борделе у Тулуз-Лотрека Ты купишь или мне самой идти, а, маменькин сынок?

– Иди к черту!

Блэки улыбнулась:

– Ладно…

Раньше Блейк тут же взял бы книгу по историческому интерьеру и стал бы вместе с Блэки изучать, какие именно занавески были в «Мулен-Руж». Но сейчас ему хотелось сбежать. Подальше. От нее, от семьи, от ответственности, от довольно хорошей жизни. И отдаться своей необычной страсти  [32]32
  Этим самым утром Блейк уже заказал два катерпилларовских экскаватора с дополнительными функциями, увеличивающими емкость ковша. Покупка обошлась ему в сотни тысяч долларов. У него было ранчо, но где он собрался копать землю? Делая эти бессмысленные покупки, Блейк тайно мечтал проложить дорогу. Дорогу, по которой он мог бы отправиться прочь, совсем как в песне «Все, ухожу!».


[Закрыть].

Он отнюдь не горел желанием тащиться за занавесками в их дерьмовую съемную квартиру: уж лучше купить еще парочку тракторов. Увидев это, Блэки долго не раздумывала:

– Неудачник! Дерьмо собачье! Дубина рокерская, купи мне занавески из черного атласа!

Правда, говорила она не всерьез. Подойдя к Блейку, она взяла из его рук фолиант толщиной в два пальца. Техническое руководство от известной машиностроительной компании.

– Ну и что ты будешь делать со всеми этими бульдозерами? – поинтересовалась Блэки.

– Это не просто бульдозеры, у них много других функций, – ответил Блейк.

– Как по мне, так обычные бульдозеры.

– Да уж конечно! Вот почитала бы таких книжечек – знала бы, в чем разница! – усмехнулся Блейк.

– Так что ты будешь с ними делать?

– Вылижу до блеска, милая. А потом построю классную большую дорогу.

– Ну-ну. Ладно, дороги меня мало трогают. Пойду в магазин за занавесками. Скоро вернусь, не уходи.

Дверь за Блэки закрылась, и он снова погрузился в чтение.

Он долго ждал ее возвращения и никуда не уходил. Часы складывались в дни, а дни – в недели, пока Блейк наконец не понял, что Блэки не вернется. И тройняшки тоже.

Она забрала Билла, Бинки и Бартоломью и поселилась в гостинице на Фиджи с Тони Т., мерзким рокером, который тянул на себя одеяло популярности и очень быстро поднимался в чартах. Мало того: теперь он стал любовником Блэки и начал для них строить домик на своем ранчо в Монтане.

Блейк не сомневался: он куда талантливее Тони Т. Но факты говорили об обратном: альбом Тони Т. поднимается; жена и дети ушли от Блейка к нему. Прямо как в кино. Вестерн на рок-н-ролльную тему.

А Тони путешествовал по всему миру, рекламируя свой альбом в прессе; альбом продавался все лучше и лучше.

Тони родился и вырос в Луисвилле, в семье сессионного блюз-гитариста. От отца Тони и научился играть эффектные соло в проигрыше. Он был похож на героя мультфильма после взрыва: зачесанные назад волосы, вымазанные черной краской нос, рот и щеки. Блейка этот рокерский грим очень раздражал.

Блейку хватило времени, чтобы обо всем этом подумать, пока самолет в Стабтаун катился по взлетной полосе Орландского аэропорта.

– Журнал, сэр? – спросила стюардесса, когда музыкант плюхнулся на свое место в первом классе.

Блейк поднял на нее вопросительно-умоляющие глаза, как будто это не стюардесса, а Блэки.

Стюардесса очень разволновалась – она страдала от комплекса неполноценности, – положила журнал рядом с ним и, оглядываясь, поспешила прочь.

«Ну, еще немного, и взлетим», – подумал Блейк. Ему не давала покоя одна мысль. Когда он прилетит в Стабтаун, будет ли в гостинице «Лотос» тот, кто ему нужен? Хорошо бы проверить, но с собой нет номера телефона. В «Лотосе» постоянно останавливается человек, через которого можно купить среднюю и тяжелую сельскохозяйственную технику и вилочные погрузчики по оптовым ценам.

Позвоню из самолета Малышу Чабу, у него номер наверняка есть.

Гудок. Щелчок. Набираем. Звонок.

– Алло?

– Алло, Малыш Чаб? Это Блейк.

– Блейки, дружище, как делишки? Слушай, я как раз смотрю двадцать пятое катерпилларовское руководство… Ты эти автопоезда видел? Черт побери, Блейк, у некоторых моделей угол преодолеваемого уклона при скорости четырнадцать миль в час на второй передаче целых тринадцать процентов, и это с полезной нагрузкой в пятьдесят процентов! Во всяком случае, так написано в характеристиках.

– Ага. Но мне в этом номере больше понравились бульдозеры серии «D5C III» со специальными примочками. Супер!

– Да-да, супер!

– У тебя ведь есть номер Л.?

– А что, ты приезжаешь? Когда?

– Где-то в пол-одиннадцатого.

– Я свяжусь с Л., чтобы он был на месте и держал товар, и тебя встречу, идет?

– Хорошо! Тогда увидимся.

Щелчок. Гудок. Шшшшш.

«Вот так-то лучше», – подумал Блейк и взял журнал с соседнего сиденья.

– Твою мать! – вырвалось у него.

На обложке красовались буквы: «Тягачи и грейдеры».

«И кто мог тут его оставить?» – удивился Блейк, уже забыв про стюардессу.

Глава 7

Мой небольшой дом стоит на холме у края леса. Перед ним газон, узенькая полоска травы, которая никому не мешает. Шириной дюймов двенадцать, полукруглой формы, потому что мой дом на углу. Я говорю, что газон никому не мешает, хотя не совсем в этом уверен. По крайней мере он не мешает автомобилям, потому что они никогда не наезжают на него. Если не считать некоторых, которые время от времени пытаются газон уничтожить. Тогда на моей собственности появляется длинная колея, черная, грязная и уродливая. Кто-то издевается над моей травой (или надо мной). Но кто, не знаю. Я их ни разу не видел.

В ответ на издевательства трава просто потихоньку вырастает снова. Наверняка это какие-то подростки, которым больше некого мучить. Джею Ди  [33]33
  Джей Ди – ди-джей, импортированный из Голландии. Это единственный житель Саскватча, с которым Спанки постоянно общается последние двадцать лет. У него внушительные байкерские габариты и большая борода, как с коробки сигар «Датч Мастере». Джей Ди исповедует мораль, не всегда совпадающую с американской, что иногда имеет смешные или странные последствия. Например, когда он считает, что это весело, когда подростки ездят по чужим газонам.


[Закрыть]кажется, что это весело и ребята просто развлекаются. С таким-то именем я от него другого и не ожидал. Он считает это невинным развлечением! Видно, в Голландии больше вандалов, чем я думал.

Через несколько недель газон уже почти как новый, но подростки снова проезжают по нему, оставляя черно-коричневые следы. У меня падает сердце. Может, я слишком материалистичен? Слишком забочусь о своей собственности? Цивилизация словно стремится уничтожить последний уголок природы в бетонных джунглях.

Иногда я втыкаю в газон гвозди, чтобы они прокололи себе шины. Но тогда я боюсь более суровой мести. У меня деревянный дом. А где есть шины, могут найтись и спички. Что, если это голландские подростки? Я не обращаю на все это внимания, точнее, стараюсь не обращать. А трава старается вырасти снова.

Звонит телефон. Просят Джека. Спрашиваю у человека в трубке: – Какого Джека?

Он не знает фамилии Джека. Я тоже не знаю фамилии Джека. Я спрашиваю еще раз, но тот решил, что набрал неправильный номер.

– У меня номер правильный, – обижаюсь я.

Положив трубку, я поднимаюсь на обитый фанерой чердак. Там я могу в полном уединении поработать над фантастическим боевиком, который пишу в свободное время и собираюсь превратить в сценарий.

Когда-то мой боевик носил название «$ ДЕНЕЖНЫЙ КАДР $»  [34]34
  Это название по форме, но не по смыслу, связано с термином «денежный кадр», который обозначает самые дорогие или самые популярные кадры. Например, если вы снимаете в ролике или в фильме высокооплачиваемого актера, его крупный план будет называться «денежным кадром». Или в порнофильме: «денежным» может быть кадр со спермой – именно ради него платят деньги многие зрители.


[Закрыть], но потом я заменил его на «$ – ВЕЛИКИЙ ЧЕРЕП НОМЕР НОЛЬ – $». Структура традиционная, трехтактовая. Я решил придерживаться правил, когда прошел однодневный семинар по написанию сценариев. Там я, Стив  [35]35
  Стив – тихий и спокойный молодой режиссер. Спанки познакомился с ним года четыре назад на вечеринке на День труда. Год они встречались, но потом расстались. У Стива короткие рыжие волосы; он мало говорит, предпочитая отвечать на вопросы, и обычно ходит в костюме. Он пишет статьи для ежеквартального кинематографического журнала, который печатают в Слэбтауне, штат Вашингтон, и защищает права геев и лесбиянок.


[Закрыть]и Джоанна  [36]36
  Джоанна – довольно известный саскватчский мультипликатор. Сейчас она работает над коротким мультфильмом под названием «Кто-то меня сторожит». Она симпатичная, в модных темных очках с диоптриями. Она тщательно выбирает слова, говорит о практических вещах и нравится остальным киношникам города. Фильм как средство самовыражения ей очень подходит.


[Закрыть]узнали про композицию, темп, сюжет и диалог все, что нужно знать, чтобы соответствовать принятым в Голливуде нормам.

Я теперь конформист, потому что все мои попытки написать интересный и оригинальный сценарий, который кто-нибудь захотел бы купить, провалились. Когда-то было модно восставать против истеблишмента, и я тоже считал себя бунтарем, но теперь перестал. Сегодня модно не бунтовать, а соответствовать норме. Вот я и не бунтую, а пытаюсь продать себя подороже.

Я стучу по клавиатуре старой пишущей машинки фирмы «Ай-Би-Эм», и на бумаге возникает незамысловатый сюжет, в котором на далеком острове, покрытом джунглями, кипит война, и все пожирают друг друга в тоске по безумному разуму.

В сумерках цирковой шатер кажется оранжево-серым. Пустотелые деревянные тики стоят по углам на часах и молча гудят – анимистические вуайеристы, идолы-надзиратели. День пришел в голубо-ярких одеждах и сел на корточки, став почти сексуальной горизонтальностью пробуждающихся облаков, но был сметен яростной атакой ночи, ее черным панцирем и лунным безумием. По сути, волчья ночь – это черный бобровый цилиндр, резонирующая часть вселенной, объект тайных мечтаний и жестокий театр плоти.

Главарь на нашем острове-цирке сродни шаману: в смокинге из шкуры пантеры, в зеленом гриме и в каплях светящейся багряной смолы, с красными гиеноподобными глазами, горящими за маской джентльмена, в перчатках, вылинявших до неона в реке времени. Ища сигару во внутреннем кармане, Рентген задержался у выхода из шатра и достал пульт дистанционного управления, чтобы включить лазерный барьер по всему периметру. Барьер часто напоминает ему пустой нотный стан, красные линии которого пронизывают пространство и однажды заполнятся нотами заблудших животных или людей, сплетая их крики в случайные мелодии. Часовой сканирует джунгли инфракрасным видеолучом. Загремели ночные барабаны. Рентген спускается в пасть каменной кобры-наги, портал в нижний туннель…

Гигантские сверкающие головастики плавают в переливчатой лагуне, окруженной бетонными пальмами и разоренным ульем гробов-кроватей: словно Фрэнк Ллойд Райт жестоко позабавился с пластиковыми контейнерами. По калейдоскопическим волнам в багровом тумане беззвучно, как призрак, порожденный воображением Беклина, приближается черное резиновое каноэ, со дна которого, продираясь сквозь тени одетых в плащ фигур, тянется к небу зеленый свет. Каноэ подплывает к пристани из черепов животных, ведущей на площадку, где стоят обросшие бородатым мхом складные стулья и вычурный обеденный стол с ледяной скульптурой пениса посредине. За столом расположились Баккара Нацименто и Федорко Квамочи. Баккара читает при свете свечи покрытую пятнами старую газету и прихлебывает мартини. Федорка тихо дремлет, держа на коленях дремлющего же лемура. Баккара и Федорка без одежды, но покрыты неоново-зеленой мазью от насекомых. При виде каноэ Баккара плещет мартини в ангельски безмятежное лицо Федорки, и они с лемуром просыпаются, громко ворча, визжа и портя воздух.

– Приплыли парни, Дорко! Доставай текилу и лаймы…

Вдруг из тени вырастает гигантская негритянка и приставляет к груди Федорко копье.

– Хорошую текилу, паршивец!

– О, дорогуша, я тебя и не заметил. Дивный вечерок, не правда ли?

– Нет, Баккара, не дивный. В мои ловушки не попалась ни одна пантера! Еще хуже: за весь день так и не выследила беглую рабыню!

– Как жаль, дорогая! Не выпьешь ли…

– Выпью.

«Парни» в бархатных плащах выходят на берег с тюками и шкурами, ведя за собой миниатюрную восточную женщину лет тридцати. Ее глаза завязаны, фигура укутана в зеленый шелк, лицо закрыто желтым бантом.

– Вот твоя новая рабыня, Йоланде Негрита.

Федорка разливает…

Отрываюсь от «ВЕЛИКОГО ЧЕРЕПА» и слушаю, как гудит моя электрическая пишущая машинка.

За окном проезжает машина со сломанным глушителем. Вдали раздается чей-то крик. Знакомый голос. Как у Джека или Феликса. Гм…

Представляю себе, как Феликс бьется в конвульсиях перед «Горой грома». Странно: я то вспоминаю о нем, то забываю. Бывает, все вроде в порядке, а бывает, что и поплачу. Иногда я просыпаюсь в слезах, потому что плакал во сне.

Я не знаю, как жить дальше.

После его смерти прошло уже довольно много времени, но я с тех самых пор ни разу не выходил из дома, если не считать съемок инфоролика в Лас-Вегасе, поисков Джека и посиделок в «Зеваке». Правда, есть телефон, по которому я говорю с друзьями о Феликсе.

А еще ко мне приходят в гости журналисты. Некоторые вообще поселились у меня на деревьях – возле моего дома в викторианском стиле с видом на Саскватч. Они сидят на верхних ветках, заглядывают в окна второго этажа и иногда щелкают фотоаппаратами. Ждут, когда что-нибудь произойдет. Да, знаю, такая у них работа. Иногда мне хочется с ними поговорить, познакомиться. Надеюсь, они пишут хоть что-то хорошее и не слишком муссируют неприятные моменты, связанные со смертью Феликса. Но, конечно, это не так. По-моему, они пишут все, что вздумается. Им нужен какой-то угол зрения, а тут все слишком скучно.

Я выхожу из дома и задираю голову к ближайшей сосне:

– Эй!

В ответ раздается:

– Что «эй»?

Я чувствую себя Джоном Мюиром, который разговаривает с деревьями.

– Эй, наверное, ваши дети сейчас по вам скучают.

Молчание.

– А помнишь сверхскоростной экспресс? – спросила меня Сью  [37]37
  Сью – бывшая девушка Феликса. У нее длинные светлые волосы, которые она часто прячет под беретик. Как и Спайк, она работает в кафе, но не здесь, а в Сан-Франциско. Спанки считает ее очень думающим человеком. Она действительно что-то понимает.


[Закрыть]по телефону.

До сих пор слышу, как он летит по рельсам.

Я хорошо помню то время, когда мы продвигали ролик про «Флэймекс». Мы ехали на экспрессе со скоростью сто двадцать миль в час; вокруг Феликса толпились стайки молоденьких японок и совали ему записки.

Записки вроде: «Я думаю – вы хороший человек. Я хотела бы познакомиться с вами и ваша семья». Они были в него очень влюблены. Влюблены, но не любили.

Элизабет Кюблер-Росс (как я слышал) писала, что не нужно отчаиваться, потому что, умирая, на самом деле мы не умираем. Трудно объяснить. Чтобы понять, что имеется в виду, нужно прочитать ее книгу. Между прочим, она несколько десятков лет исследовала смерть и умирание.

Интересно, почему она написала, что мы не умираем? Наверное, это значит, что мы и не живем.

Спрошу у Джека.

Джек объясняет:

– Жизнь – это типа вода, а наша личность – это как пруд, отгороженный плотиной. Когда мы умираем, плотина рушится, и тело сливается со всей остальной водой.

Звонит продюсер из Лас-Вегаса. Связь плохая, потому что он в самолете. Он хотел сказать, что ему очень нравится наш последний проект, где мы рекламировали сабли с автографами от Кении Сэйбина. Но я понимаю, что хочет он совсем другого: проект оказался прибыльным, и ему нужно продемонстрировать заинтересованность.

На секунду к линии подключаются двое младших менеджеров:

– Мы очень верим в этот проект!

У меня чешется язык спросить: «Да что вы?» Но я не хочу показаться неблагодарным. Я рад, что сделал их счастливыми. Если они счастливы, то счастлив и я.

Продюсер говорит:

– Мы на правильном пути, и если все пойдет по плану, мы с легкостью… с-с-с-с… – Это громкое шипение сначала даже пугает своей неожиданностью. Очень образно получается: только в жизни что-то начинает складываться, все обрывает какое-то «с-с-с-с».

После ухода Феликса я стал другим. Да, я изменился. Раньше было одно и то же, но теперь все по-другому. Теперь появилось «с-с-с-с». Я вижу, сколько пустячных и бессмысленных дел меня ждет на пути к концу. Когда-то рядом был очень дорогой мне человек. Но он исчез при странных обстоятельствах, и теперь все не так, как раньше.

Феликс говорил об инопланетянах. Спрошу-ка я о них Джека. Он их называет «Немо». Гм… Мурашки по коже.

Надо узнать, какая у Джека фамилия.

Мы очень любили Феликса. Феликс всегда знал, что делать, когда у остальных кончалось терпение. Он любил людей и никогда не терял надежды. Он всегда контролировал ситуацию и находил нужные слова, а если возникали проблемы, придумывал, как их решить. Он выходил из себя только тогда, когда не мог кого-то помирить. Он так не любил ссоры, словно они нарушали гармонию всей жизни. А он гармонию создавал.

Однажды Феликс сказал мне, что на самом деле инопланетяне – это мы. Откуда он это знал?

– Они – это мы, и они пытаются до самих себя достучаться. Но как бы сильно они ни хотели с нами поговорить и все объяснить, они не могут этого сделать. Или не хотят. А когда мы изменим свое отношение к жизни и наконец поймем, что они рядом, они нам откроются. Они придут. И мы словно родимся заново. Вознесемся на новый уровень…

Может, смерть и есть переход на другой уровень… Интересно, куда делись Двое. И что там с Мэттом и Джеком.

Привет, брательник!

Как дела? Что до нас, братан, мы не в восторге от проекта Розовое-2  [38]38
  Из-за перестановок наверху Мэтт и Джек оказались в большом пролете. Они беспокоятся, потому что людям, которых они привели в Розовое, теперь придется искать себе новый уровень. Кроме того, Джеку не нравится, что Мэтт растратил почти все деньги пропавших путешественников.


[Закрыть]и что ты теперь тусуешься в другом измерении. А нам что делать?

Нас уже много кто ищет. А Мэтт потратил все деньги, в основном на машины и другую фигню. Правда, еще он купил одной местной банде музыкальную технику, но назад мы ничего не получим.

В общем, можешь бухтеть, братан, но мы думаем разбежаться. Только вот кинчик доделаю, а то буду в полном дерьме. И сам себе слово дал, что кончу. Уже почти кончил.

Ну что, похоже, придется разгребаться самим. Страшновато, мы ж не понимаем, что делаем.

Кстати, ты должен увидеть наши комические номера, это что-то с чем-то! Думаю, как-нибудь встретимся.

Мира, любви и всякой прочей радости!

Джек.

Глава 8

Я лежу на маленькой кровати, на синтетической подушке. В окно видно, что я на четвертом этаже в большом городе. Мы не можем отсюда уйти. Нельзя. Обслуживающему персоналу и психологам можно. Они приходят и уходят. А мы остаемся. Это часть терапии. По коридору идет один из нас – Лонни. Он на секунду останавливается у моей открытой двери. Дверь закрывается только тогда, когда вечером выключают свет. Лонни говорит: «Привет»? – и поправляет очки в дешевой черной оправе. Оправа сломана и сидит криво. У Лонни какой-то странный полузадушенный голос, как у Микки Рурка. Он распутывает каждую фразу будто узелок, долго переваривает смысл и звучание каждого слова, не произносит звуки, а протаскивает их через горло. «Да, я, видел, тебя, внизу… и, хотел, поговорить, с тобой, об, этом, месте, узнать, что, ты, думаешь… э… ну, в общем, так: как-нибудь, надо, поговорить, и, может, подружиться…»

Заводить тут дружбу не входило в мои планы.

У нас всего четверо белых, и мы двое из них. Остальные – негры или латиноамериканцы, что очень хорошо, хотя и непривычно. Черные лучше белых. Дружнее. Мои два соседа по палате – черные. Мне тоже кажется, что я черный. Но это не так. Я не черный. И, наверное, никогда им не буду.

Мы собрались здесь, чтобы поговорить – в основном о себе или друг о друге, потому что больше говорить не о чем. Недавно тут появился один, хотел развести дискуссию о звукозаписывающем бизнесе. И так увлекся, что и не понял, что я этим тоже занимаюсь. Он был каким-то продюсером или как там у них это называется и все распространялся про новые группы и пластинки. Не успел моргнуть, как оказался за дверью наружу, которая нас пугает и манит. Там его ждали большие сделки, наверное. Вот что бывает, когда говоришь не о себе или других, а о всяких пластинках. Если думать только о внешнем мире, оказывается, что здесь делать нечего, и ты просто встаешь и уходишь.

Получается что-то вроде слета, на который мы съехались, чтобы узнать, кто мы такие {узнать о своих сверхъестественных – или обычных – способностях). Мы все разные и в то же время одинаковые. Мысль о том, что можно выйти через парадную дверь, теплится в каждом из нас. Но некоторые не выходят, потому что боятся того, что там, снаружи. Другие хотят выйти, но не могут, потому что им нужно выбирать: или этот особняк, или тюрьма.

Я назвал реабилитационку особняком. Да, в каком-то смысле это старый особняк, но перестроенный: цементные полы, серый забор, красные двери на выходе, лифты. От прежнего здания почти ничего не осталось. Возможно, здесь водятся привидения. Особняк построили восемьдесят лет назад, когда город Орландо был гораздо моложе. Его хозяева, наверное, вели активную светскую жизнь. Готов поспорить, в конце двадцатых тут распивали самогонный джин.

Не успел я войти, как какой-то высокий парень, который назвался Тексом или Трэксом, подсел ко мне и попытался объяснить, в чем проблема здешних пациентов. Они называют себя «взаимозависимыми». Он даже рассказал местный анекдот: «Когда человек, страдающий взаимозависимостью, умирает, перед глазами у него проносится вся жизнь… кого-то другого». Это меня обеспокоило, особенно когда я заметил, что мои проблемы интересуют его больше, чем свои.

Если что-то идет совсем не так, один из сорока пациентов обычно оказывается снаружи. И больше мы его не видим, не получаем вестей и даже не знаем, что произошло. Как будто его изгнали в другой мир. В ужасный мир. В мир, где все не так. Мы это тяжело переносим. Слова «Такой-то вышел из здания» становятся темой разговора на весь день.

А вчера взорвалась бомба, которая долго тикала. Все происходило на сеансе групповой терапии. (В отличие от некоторых других пациентов мне групповая терапия нравится. Лонни думает, что групповые обсуждения могут быть полезны, но очень нервничает, если оказывается в «лажовой» группе, где люди, по его мнению, ленятся работать, слишком замкнуты или, как он выражается, «на все забили и даже не пытаются себе помочь». А самая «лажовая» группа – это когда психолог, ведущий обсуждение, такой же, как и мы. Лонни переходил из группы в группу уже три раза.) Молодой негр по имени Дональд рассказывал, как его друг повалил полицейского и выстрелил тому в голову, не слушая просьб о пощаде. Обычно Лонни был в другой группе, но на этот раз оказался здесь. Он немедленно встал и обвинил психолога в том, что он манипулирует Дональдом, а тот во вред себе выдает историю, за которую может попасть за решетку. Психолог тоже встал и отчитал Лонни за то, что он вмешивается. В конце концов дело дошло до драки, потому что психолог бросил: «Так ты крутой, да? Ну давай, покажи, из какого ты теста, а мы посмотрим, посмеемся…» Лонни ударом сбил его с ног. А Дональд все это время сидел и улыбался.

Потом случилось еще кое-что: нас отругал санитар. С добрыми намерениями, хоть я этого сразу и не заметил. Он хотел оградить нас от неприятностей.

Пациенты уж очень тут прижились и начали делать ставки на бегающих по кухне мышей, как на скачках. Лидер группы решил положить конец этому левому тотализатору. Одна маленькая женщина, дрожа, запротестовала, потому что пользы своей не разумела. Ее пнули в зад.

Мы общаемся, пишем письма, размышляем, курим и жарим тосты. Тосты здесь пользуются большой популярностью. Мы все – пассажиры, которые слоняются по составу из пятидесяти одной палаты, но далеко уйти не могут. Мы не можем выйти. Не можем.

Лонни тоже тут прижился. Он лечился во многих клиниках и знает что к чему. Лонни говорит: на заре реабилитационной медицины, до того, как врачи и психологи научились вытягивать деньги из государства, пациентов корили за несоблюдение правил. Они были вынуждены сами о себе заботиться. Врачей работало мало, кругом одни наркоманы. И правила были гораздо строже. Отбившемуся от рук пациенту вручали метлу и приказывали подметать солнечный зайчик, пока тот не проходил через всю комнату и не исчезал на закате. Иногда «подметать солнце», как это называли, приходилось несколько часов.

Лонни не стремится наружу, потому что ему некуда идти. Раньше у него не было дома, и снова не будет, если он отсюда выйдет. Вот он и подыскивает себе новую клинику, пока его отсюда не попросили.

Все наши психологи в таком же положении. Снаружи у них тоже проблемы. Тут они лечатся Лечатся от жизни, как веемы. Побудешь тут, и становится ясно, до чего тяжела жизнь. Здесь она кажется еще тяжелее. То есть твое ощущение сложности жизни ярче и полнее, чем было снаружи.

Наверное, в этом главный недостаток суматошной жизни во внешнем мире. Живешь – и даже не замечаешь этого безумия. Здесь, внутри, очень легко понять, что на самом деле происходит снаружи и почему не нужно париться. Ведь мы и так там на всем готовом, так что не стоит поддаваться эмоциям. А снаружи одна дорога – пуститься во все тяжкие и опять-таки попасть в клинику. Вот так.

Сложно, но мы пытаемся научиться. Упражнение на всю жизнь. И мы будем упражняться, пока наконец не выпишемся и не исчезнем, умрем или что еще там бывает, когда «уходишь с территории». В этой параллельной вселенной, где так спокойно и безопасно, мы собрались, чтобы помогать друг другу.