Текст книги "В Розовом"

Автор книги: Гас Ван Сент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Глава 10

Я отрываюсь от работы – интересно, купят мой сценарий или нет? – выключаю машинку, вытягиваю из нее лист розовой бумаги (белая кончилась) и кладу на карточный столик, по углам украшенный зелеными и красными птицами. Столик такой хлипкий, что с трудом выдерживает тяжелую пишущую машинку. По-моему, в сценарии не хватает действия. Поперек розового листа я пишу себе памятку: «ДЕЙСТВИЕ!»

Спущусь-ка я вниз, поищу среди бумаг один пропавший негатив. В свои немолодые годы я начинаю ценить время, нужное для самых простых действий. Возможно, в маленьком путешествии вниз по лестнице, в самом этом движении, заключен весь смысл жизни.

Наклоняюсь и запускаю руку под раковину. Отпихиваю в сторону что-то непонятное и вытаскиваю старые бумаги.

«Очистишь свой дом – очистишь свой ум», – как говорил ученику один мастер дзен.

Стукаюсь головой то ли о раковину, то ли о какой-то выступ.

Движение придает смысл нашей скромной (пусть и трудной) жизни в четырех измерениях. Жестокая охота на лис становится развлечением, а война-спортом. В зле, даже если оно скучно и монотонно, много движения, и поэтому оно интересно.

Быть может, фильмы – зло. Пока я способен ощущать себя и пространство вокруг, мне вполне достаточно просто двигаться в четырех измерениях.

Даже в размышлении есть свои, довольно примитивные, правила дорожного движения, пути достижения цели – и простые радости.

Привет, брательник!

Все очень запущено. Ребята из города нас разыскивают, хотят получить назад деньги за перенесение в Розовое-2. Ну, помнишь ту ерунду, что мы пытались для тебя устроить на этой стороне? Ничего, мы разберемся.

Тебе, наверное, смешно, но у нас в натуре проблемы. Потому что мы провалили дело с фильмом, который ты помог нам снять, извини. Правда, показали толстому Харрису, и ему понравилось. Может, ты станешь гребаной звездой. Умора, да?

А ты вообще знаешь, что такое звезда?

В общем, рекламщик узнал о фильме. Хреново. Ладно хоть ничего не спрашивает. Как, черт побери, держать в порядке все эти мелочи, всякие даты и прочее? Мне нужен секретарь. Да, знаю, это на Мэтте, но он вечно бухой. Не то чтобы я жаловался.

И все-таки.

Шутка, братан!

Мира!

Джек.

КОНФЕРЕНЦИЯ ИНФОРЕКЛАМЩИКОВ

Компания «Брэндон энд Бейтс Стил Соз» проводит на лыжном курорте конференцию по инфорекламе; я решил поехать. Встретил сегодня Мэтта в баре и поинтересовался, не хочет ли он съездить со мной и заодно покататься на лыжах. Он воспринял приглашение с энтузиазмом:

– А ты возьмешь меня с собой на лыжи, Спанки?

Пока мы говорили, он ходил вокруг бильярдного стола. Мэтт очень любит бары: он там пишет стихи  [45]45
  У Мэтта накопились целые груды залитых пивом и исчерканных листков. Спанки их не читал и даже не думал: он не очень-то любит поэзию. Одно из Мэттовских стихотворений звучит примерно так:
  вот ты сидишь с женой
  а я говорю как больно
  что курчавая роза Тибета
  торчит увядшим бутоном
  на мелодии длинной этой
  подушка а не жизнь!
  (рычание)
  Рычать нужно с такой нутряной болью, на какую декламатор только способен. Способности Мэтта не оставляют сомнений: читая этот стих поздним вечером, он доводит барменш до слез, а барменов – до рукоприкладства.


[Закрыть]и пьет – это два его главных хобби. Впрочем, играть в бильярд он тоже навострился.

Я в первый раз еду на лыжный курорт.

Отправляемся мы от Мэтта с Джеком. Мебель в их доме разбросана во все стороны. У стульев, явно взятых в благотворительной организации, отрублены или отломаны ножки, так что сидишь на них почти как на полу.

Мэтт сегодня смахивает на пирата, и ему это к лицу. Недавно он ходил с другом в поход в Биг Сур и лишился переднего зуба, поэтому теперь и осваивает пиратский образ. На нем полосатая вязаная шапочка, брюки клеш, свободно собранные вокруг талии широким поясом с большой пряжкой, хулиганская блуза в стиле Эррола Флинна и поношенные коричневые сапоги. Мэтт берет сумку, мы прощаемся с Джеком и выходим из дома. Он говорит, что перед полетом ему нужно зайти в ближайший винный магазин.

Мэтт покупает большую бутылку «Эйншент Эйдж» и еще одну «Джек Дэниэлс», поменьше, на случай, если первой не хватит.

Скорей бы приехать. Соберутся очень известные продюсеры и режиссеры инфорекламы, объясняю я Мэтту. Мы едем в шахтерский городок в Колорадо, он называется Ледвилл. По всему городу в небольших залах будут проходить просмотры, а по вечерам все будут встречаться в каком-нибудь элегантном ресторанчике, сплетничать и рассказывать о своих проектах. Иногда приходится много работать, но развлечений тоже хватает.

Мэтт склоняет голову набок, как собака, которая пытается угадать, в какой руке косточка.

– Звучит шикарно, Спанки. То есть столько всякого народу… У-у-у…

Он вздрагивает всем телом, как желе, и вливает виски в кока-колу, принесенную унылой стюардессой.

– Надо как-то ее развеселить. Ты посмотри, какая кислая, а? Мы такого не допустим, нет, сэр, – заворковал Мэтт.

– Как наши делишки, – прочитал ее имя на значке, – Шэрон? Как дела? Хорошо летим, а?

В ответ она дает ему подушку с верхней полки и идет дальше по проходу.

– Слушай, как мило, я ведь не просил подушки, – радостно удивляется Мэтт, добавляет еще немного виски в свой уже наполовину пустой стакан и сощуривается, глядя в сторону стюардессы. – Все будет нормально.

Мэтт поворачивается ко мне и видит «Нью-Йорк тайме», которую я только что ухитрился развернуть, несмотря на тесноту.

– Ух ты, это еще что? – Странный снимок козы.

На передней полосе – статья о вампире, свободно разгуливающем по Пуэрто-Рико.

– О, вампиры! Причем в «Нью-Йорк тайме», – удивляется Мэтт. – Это что, правда?

– Наверное, правда, это же «Тайме», – проверяю, нет ли подписей типа «шутка» или «на правах рекламы».

Нет, солидная четвертая страница.

– Настоящая статья о вампире, – говорю я. Широко раскрыв глаза от удивления и испуга, мы погружаемся в чтение.

– Это же монстр, смотри, там так и написано. Монстр! – Останавливает стюардессу, которая надеялась пройти мимо нас незаметно. – Можно еще одну колу?

– «Он серый, глаза красные, язык то всовывается, то высовывается, а спина меняет цвет, как у хамелеона», – цитирует Мэтт предполагаемого очевидца. – «Язык то всовывается, то высовывается» – это мне нравится.

– Поехали туда, – предлагаю я.

– А конференция?

– Слишком все хорошо… – Я пропускаю вопрос Мэтта мимо ушей. – Как ты думаешь, там есть охотники на вампиров?

– О да, конечно, – отвечает Мэтт. – Если столько народу знает, они съехались туда со всего света. Не каждый день такая крутизна! Там этих охотников уже тысячи.

– И журналистов. – Я поднимаю бровь. – Без них никак.

– Классное сочетание, – говорит Мэтт. – Я имею в виду колу с виски. Четкая смесь. Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо… «Люди не выпускают из дома собак и кошек, потому что боятся, что монстр их укусит».

– Ага.

Наш самолет взмывает над Скалистыми горами, и Мэтт судорожно хватается за стакан.

– Ненавижу летать!

– Почему, из-за болтанки?

– Нет, это как раз по кайфу. Просто мне скучно в этом тесном металлическом цилиндре. Простите, мэм, нельзя ли еще одну колу? – Мэтт улыбается стюардессе. – Сегодня у нее явно плохой день.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.

– А ты видел, какое у нее лицо? У-у-у-у… – И его снова передергивает, словно по спине Мэтта пробежала небольшая ящерица-ядозуб.

Я вижу встревоженное лицо стюардессы и опускаю глаза в газету.

– Ты прав, у нее сегодня плохой день. Я бы сразу и не заметил, – говорю я.

– Не просто плохой день-жуткий облом, – поправляет меня Мэтт.

– На Пуэрто-Рико можно одолжить денег у Сэйбина, – предлагаю я. – Сэйбин – владелец фирмы по производству сабель, я для них делаю ролики.

– О, это было бы… да, в общем, да! Было бы так…

Мэтт скашивает глаза на кончик носа, а руками как будто печатает на маленькой печатной машинке. Такой жест он делает, когда ему что-то очень нравится: например, в очередной раз слушая любимую песню.

– Было бы… здорово, – наконец выговаривает он.

– Мы могли бы притвориться охотниками. Наденем специальные костюмы, прицепим к поясу всякие ягдташи, канаты, копья, ножи…

– А на руках сделаем татуировки.

– Можно всем сказать, что мы его поймали, и сделать пресс-релиз, где пообещаем показать его в «Холидей Инн» Сан-Хуана. Снимем зал, посадим монстра в клетку, закроем занавесками и в самый подходящий момент откроем.

– Занавески должны быть обязательно белые! И монстр будет плеваться на них кровью и кричать страшным голосом.

– Это будет актер, – говорю я.

– Одетый под монстра.

– Всех разыграем.

– А нас в тюрьму не посадят? – спрашивает Мэтт.

– Сразу не посадят, но лучше быстро смотаться.

– Все снимем на пленку, – добавляет Мэтт. – Будет… здорово. – И снова печатает на своей крошечной машинке.

Я молча наблюдаю за ним.

– И все-таки мне кажется, нужно ехать на конференцию, – говорю я.

– Да, наверное. А потом можно и в Пуэрто-Рико.

– Гм-м… – задумался я. Как бы это сделать? Может, удастся одолжить денег.

Мэтт доверчиво смотрит на меня. Очень мило.

– Лови момент, Спанки, садись на него верхом и скачи вперед! Действуй! – И добавляет, как герой из старого приключенческого фильма: – Итак, мы отправляемся в Пуэрто-Рико на поиски вампира!

Самолет идет на посадку. Резиновые шасси размером с мою машину целуют посадочную полосу раз, другой, и вот мы на земле.

Мэтта снова передергивает. И причиной этому, похоже, не радость или удовольствие, а белая горячка. Гм…

Мы берем напрокат «шевроле-блейзер» и выезжаем из Денвера на запад, на лыжный курорт, где проходит наша конференция.

– Вот что я тебе скажу: воздух тут гораздо чище, чем в Лас-Вегасе, – обращаюсь я к Мэтту, – поэтому они и проводят конференцию здесь, в горах, а не в пустыне. Другой воздух. Город заполнят дорогие шубы и сотовые телефоны. Надеюсь, это тебя не отвратит.

– Может и отвратить. – И он отхлебывает припасенного виски.

Мы опаздываем. Въехав в город, оставляем сумки в машине и идем на поиски ресторана «Трубящий ослик», где собирается со всей своей командой моя подруга Хайди. Они активно продвигают ботинки фирмы «Робин», в которых можно ходить не только по городу, но и по сложным горным маршрутам, – то есть ботинки «два в одном».

Когда всем надоело просматривать ролики друг друга и ходить по выставке нового оборудования, осталось только собираться в маленькие группки и трепать языком.

– Эй, Спанки! – раздается чей-то крик, когда мы подходим к столику Хайди. Это мой старый знакомый, Стюи. Когда-то давно он подал на меня в суд из-за сделки, которую мы хотели провернуть вместе, но она провалилась. С тех самых пор я с ним не разговаривал.

Черт побери, ну почему он должен был оказаться здесь и испортить мне весь отдых? И единственное свободное место за столиком, конечно же, рядом с ним. Я знакомлю с Мэттом остальных и сажусь, чтобы не нарушать правил поведения в обществе.

– АХ, КАК ЗДОРОВО! – чересчур громко и возбужденно кричит Стюи. В этом возбуждении чувствуется какая-то остаточная эротичность. Или притворная непосредственность, которой он отличался еще в восемьдесят восьмом, когда мы познакомились. Когда-то эта черта мне нравилась, но теперь я знаю, что она смертельно опасна. Вся любовь может превратиться в острые стрелы ненависти, разящие прямо в цель. А я, к сожалению, побывал этой целью.

– Эй, Стюи, я и не думал тебя тут встретить, – говорю я.

– КАК ЖЕ Я ПРОПУЩУ ТАКОЕ! НЕТ! Я ПРИЕЗЖАЮ СЮДА КАЖДЫЙ ГОД!

Я вспоминаю, что Стюи всегда говорил восклицаниями. У него даже «Хорошо» превращается в «ХОРОШО!».

– КАК ЖИВЕШЬ? НЕ ВИДЕЛИСЬ УЖЕ НЕ ПОМНЮ СКОЛЬКО! – продолжает Стюи.

– Ну знаешь, не каждый день воскресенье.

– ЗНАЮ!

– Не сомневаюсь, – отвечаю я вызывающе, но Стюи вызова не принимает.

– ДА, ЗНАЮ! Пат.

Почему он со мной судился? Краем глаза я замечаю, что Мэтт уже не за столиком, а на сцене. Он стоит рядом с солистом и танцует хипповский танец, покачивая расслабленными кулаками на уровне плеч. Его голова болтается взад-вперед, будто к подбородку привязана гирька. Бросаю взгляд туда, где он только что сидел – рядом с Хайди. Там осталось четыре пустых бокала. Хайди улыбается мне и переводит глаза на Мэтта.

Мэтт самозабвенно танцует, не обращая внимания на неудовольствие солиста. Я вспоминаю, что он устроил на церемонии награждения в Саскватче, и холодею от ужаса.

Еду подают поздно, и мы со Стюи долго беседуем, как когда-то, во времена нашей дружбы. Другие рекламщики ходят от стола к столу, обнимают друг друга, сплетничают, заключают новые сделки. Здесь у людей пахнет изо рта хуже, чем где бы то ни было, говорю я себе.

Время от времени кто-то вздыхает: как жаль, что Феликс Арройо умер.

– Такое несчастье, – говорят они, а потом всегда спрашивают: – А как с ним работалось?

Мне это кажется странным.

Солист поет песню Вэна Моррисона и, чтобы отвязаться от Мэтта, ходит туда-сюда и все равно по-идиотски на него натыкается, делая вид, будто не замечает танцора. Забывшегося в танце Мэтта оттолкнуть легко, да и виски уже дает о себе знать. Сколько он уже выхлебал? После толчков Мэтт каждый раз возвращается на прежнее место, рядом с солистом.

– ПОСМОТРИТЕ НА МЭТТА!!! – кричит Стюи.

К восторгу Стюи, солист толкает Мэтта еще и еще. Я начинаю нервничать, будто с Мэттом вот-вот произойдет что-то ужасное.

К тому времени, как с Мэттом действительно случается нечто ужасное (солист хватает его и бьет в челюсть, однако промахивается и попадает по тарелкам), мы все уходим на следующую вечеринку.

Особенно часто я общаюсь со своим «сабельным» клиентом, для которого в последние годы сделал не меньше шестнадцати роликов. Его зовут Кении Сэйбин  [46]46
  Кении Сэйбин – мегазвезда инфорекламного мира. Он придает большое значение связям и очень предан друзьям. Он много путешествует и поэтому постоянно сообщает всем знакомым, когда он приезжает в их город или оттуда уезжает. Сэйбин низкого роста; ему под шестьдесят, и он завивает волосы, потому что начал лысеть. Он очень приятный собеседник.


[Закрыть]. Он сумел организовать почтовую рассылку музыкальных компактов по всему миру. К тому же он был близким другом Феликса Арройо и не раз играл в его группе.

Сэйбин помогал Феликсу с группой выбирать инструменты. Между Сэйбином и остальными друзьями этого парня образовалась странная связь.

Я – один из этих друзей, ежащихся в холодном и жестоком мире после смерти Феликса. Мы свято храним память о нем.

Нужно придумать секретное рукопожатие.

Все мои друзья, коллеги и знакомые, переговорив друг с другом по сотовым, идут в Купол. Это надувная сцена, которую установили специально для концерта Джима Бока и группы семидесятых «Дива». Мы с Мэттом присоединяемся.

К Куполу ведут свежие следы автомобильных шин. При виде тысяч людей, входящих в здание и выходящих оттуда, у меня вырывается:

– Ну и шоу!

Я паркую «шевроле» у бордюра. В магнитоле гремит «Спичлесс». Мэтт отмечает жестом каждую ноту, вылетающую из колонки, направляя палец то на колонку, то на пол.

Стюи сидит сзади и исходит криком от удовольствия:

– ЗДОРОВО! МЭТТ, ЗДОРОВО-ТО КАК!

По-моему, в этот момент Мэтт готов его убить. Мэтт очень волнуется, что едет в машине с двумя гомиками. Боится, что мы отмочим какой-нибудь номер. Не хочет сегодня спать, потому что, наверное, думает, что я тут же влезу к нему в постель. Хорошо, что музыка на какое-то время его отвлекла.

Мы идем по снежной дорожке к Куполу, и Мэтт, воодушевленный виски и горным воздухом, рванул вперед. Правда, ему то и дело приходится сворачивать, чтобы спросить у проходящих мимо, как там концерт и хороший ли звук. Стюи, как овчарка, с завидным постоянством возвращает его обратно на дорогу, поэтому Мэтт остается с нами. Я спешу вперед, к парадному входу, надеясь увидеть Сэйбина.

В Куполе уже играет «Дива». Я замираю на месте, стараясь не привлекать к себе внимания: танцевать не хочется. А остальные бесятся, как панки: толкают друг друга, кидаются из стороны в сторону. Молодые рекламные ведущие, которые твердо решили оттянуться.

Вдруг передо мной вырастает Сэйбин – весь мокрый, потому что протанцевал весь вечер. Одновременно он успевает обсудить по сотовому какие-то дела с Японией. На нем парчовый жакет до пят, голова обрита, бакенбарды выстрижены в форме спирали.

– Последний писк, – хвастается Сэйбин.

Хайди дергает меня за пиджак и сообщает, что только что была за сценой и видела, как Мэтта вел к выходу массивный охранник. Но каким-то чудесным образом Мэтт появляется перед нами с тремя бокалами в руках.

Мы с Хайди и Сэйбином начинаем беседовать. Я бросаю взгляды на танцплощадку и везде вижу Мэтта.

Вот самые активные танцоры поднимают Мэтта на руках. Он не выпускает из рук бокал.

Смотрю через плечо Хайди и вижу, как Мэтта выводит охранник.

Смотрю направо и вижу, как Мэтт поет на сцене рядом с солистом-гитаристом «Дивы».

Пару секунд спустя Мэтт подходит и представляет мне двух юных рекламщиков: парня из Саскватча и девушку из России.

Еще через полсекунды он возвращается с новыми бокалами, которые стянул со столиков, расставленных по всему залу.

Он двигается очень быстро.

Мэтт просит у русской девушки номер телефона. Она собирается дублировать русские инфоролики и продавать русские товары у нас, в Штатах.

От этого Мэтт теряет дар речи и только постанывает: «О-о-о-о!.. Подумать только!» – за ее спиной, когда она не слушает. И вздрагивает, как от холода, хотя тут жарко.

– Пообщайся с ней, Мэтт, пригласи куда-нибудь. На то и конференции, чтобы знакомиться, – говорю я.

– Я не знаю, что говорить таким девушкам, как она. Я всегда очень нервничаю. – Он вздыхает. – Россия!

Мы уезжаем без девушки, но теперь у Мэтта есть ее номер. Стюи радуется:

– ЭТО БЫЛО ЗДОРОВО! ПРАВДА, ЗДОРОВО, МЭТТ?! МЭТТ?!!

– А? – отзывается Мэтт, на миг отвлекаясь от своего занятия: он смотрит на пятидюймовую колонку так внимательно, словно в ней сидят и играют сами «Спичлесс».

– ЗДОРОВО БЫЛО, А?!! – кричит Стюи.

– Да-да… – В слабом свете я вижу, какое у Мэтта отрешенное лицо. Сейчас он похож на зрителя в студии, где снимают какое-нибудь телешоу. – Да.

Я хотел было сказать ему, как красиво это выражение, но побоялся, что обижу его, и промолчал.

– Мне нужна гитара, – говорит Мэтт, отводя глаза от колонки.

Вернувшись в Саскватч, я обнаруживаю на газоне свежие автомобильные следы. Опять землю взрыли черно-коричневые колеи. Подростки-землекопатели в поисках развлечений. Ну как, развлеклись?

Им, наверное, все это смешно. А я кажусь себе старым и беспомощным. Зачем-то они выбрали именно меня. Почему меня? Наверное, не знают этого и они.

Я решил поработать над своим фантастическо-приключенческим сценарием, который когда-нибудь продам.

Йоланде Негрита нежится в ванне из зеленого базальта. По ее руке взбирается жук-носорог с крошечной свечкой на панцире. Такие же жуки со свечками ползают по всей зале с тысячами других представителей вида Umbonius Crassicornus. В каждом углу стоят маленькие алтари с фетишами и всевозможными благовониями. Один фетиш – крупная золотая раковина наутилуса с щупальцами из ладана, окруженная морскими веерами. Сквозь веера просвечиваются крошечные мальчики-феи, играющие в чехарду и покусывающие друг друга за соски. Другой фетиш – железный бульдог с дымящимися ноздрями, окруженный лесом из сосен-бонсай, увешанных маленькими колокольчиками. В третьем углу – огромная черная каменная змея, осыпанная лепестками и свернувшаяся в кольцо, вокруг которого летают пурпурные осы. И, наконец, в четвертом углу безостановочно вращается римская монета в человеческий рост. Свет из отверстий в полу отбрасывает на стены тени винтовых лестниц. С потолка свисают пузыри с разными жидкостями. В зале много пернатых: кетцали, ибисы, птенец птицы Рок, двуглавые птицы с человеческими ногами, змееголовые птицы, крылатые змеи – и кармазинные летучие мыши.

Йоланде Негрита поет и дергает за длинный красный хвост, свисающий с потолка. Сверху с серебристым шипением соскальзывает сверкающая веревочная лестница. Взобравшись по ней на верхнюю палубу, Йоланде Негрита подставляет сосок маленькой китаянке, хвост которой висел в зале. Китаянка жадно лижет и сосет сосок, покрытый галлюциногенной тинктурой, и впадает в задумчивость экстатических завываний, призывая дух Коксинги сделать ее детей сильными и храбрыми. Йоланде Негрита снимает с шеи бутыль в форме лягушки, свинчивает голову-крышку, снабженную кисточкой, и быстрыми мазками снова покрывает сосок тинктурой.

Йоланде Негрита говорит: «Ум как прилив, его обширность океанична. Это побережье Техногнозиса, бесконечный пляж, бесчисленные бухты. Соединяясь с ним, мы им становимся».

Гигантский липарис скользит по береговому плацдарму Ума в мерцающей слизи, амбраксасе-эктолюб-риканте. Раковина его уходит в небо, раковина его переходит в замок, рай симбиотов, разумей: утопический материализм мира вне истории. Монады-номады голубых кровей, Гилелл и Исстари, унисонно вибрируют и сливаются с гулкой радостью источника блаженства. Это праздник, гранфантазмический гиньоль сияюще-безумных изысканностей, театр во время посткультурного мифотворчества и биопоэтики.

Глава 11

Я пишу долго – кошка засыпает, огонь в камине гаснет, а ночь поворачивается кверху брюхом и показывает утренне-яркое небо.

Читаю статью о Поле Споттике, главе правления компании «Дайносор Коммьюникейшнз» или просто «Динозавр» (это такая продюсерская компания кабельного телевидения и инфорекламы). На фотографии Пол сидит за офисным столом в стандартной позе хозяина: король коммуникаций, рекламный магнат или как там его назвать. На столе лежит книга «Как продавать хороший товар». Возможно, тут кроется какая-то ирония. Или Полу подарили ее в шутку? Но вот продажа товара – это не шутка. Это даже не смешно. Когда вы производите и продаете хороший товар, возникают смешные ситуации. Поэтому некоторым кажется, что рекламные ролики-это очень весело. Только я смеюсь над «некоторыми». Я хохочу, как Дуглас Фэрбенкс, стоя перед запертыми воротами покупательского сознания зрителей, на удивление Сэйбину и его сорока разбойникам. Иногда ворота остаются на запоре. Если не знаешь волшебного слова, которое их открывает. Именно это рекламист пытается донести до менеджера «Динозавра» – что он знает слово, после которого по рекламным номерам хлынут звонки покупателей и принесут миллионы долларов. Из волшебных слов составляют проект ролика и приносят Властелину Темной Башни «Динозавра». Я уверен, мы с Джеком и Мэттом тоже смогли бы писать такие проекты.

Джек говорит, что хорошо знает Лас-Вегас. Интересно… Мол, какое-то время он там жил.

В Вегасе режиссер рекламных роликов рано или поздно окажется в офисе менеджера вроде Пола, где ему придется рассказывать о своем следующем проекте.

– Так какой ролик вы собираетесь снимать?

– Такой, который увеличит объем продаж. – «Увеличить объем продаж» – дежурные слова во многих рекламных офисах.

– Звучит заманчиво. – В «Динозавре» деньги решают все.

Получив заказ, вы столкнетесь с инфорекламной Системой. Даже если вы стояли перед Споттиком на коленях, как только вы получаете то, что просили, оказывается, что больше вам это не нужно. А все из-за ненавистной Системы.

Во-первых, каждый отдельно взятый винтик Системы боится всех остальных. Менеджеры боятся друг друга, сценаристы и режиссеры – менеджеров, и все они боятся продюсеров. Но почему все так боятся? Запутались в корпоративной паутине? Сотни рук нажимают на рычаги машины  [47]47
  Эта фраза украдена из «Что-то случилось» Джозефа Хеллера (а он невольно стал причиной смерти своего сына).


[Закрыть]и пытаются принимать решения постепенно? Их мнение основано на мнении других. У них даже есть свой жаргон, настоящий новояз  [48]48
  Неологизм из книги «Чужак в чужой стране». Практически любой образованный человек заподозрит в этой сноске неладное.


[Закрыть], свои максимы и остроты, объясняющие, почему все именно так и не иначе. Причем пословица «У семи нянек дитя без глазу» там не числится. Америка еще сто лет назад стала страной корпораций. Все фирмы работают на корпорации. Ушли те дни, когда автократ сидел за столом и интуитивно принимал решения.

Подозреваю, что ни один менеджер ассоциации «Фильммершиалхаус» (это ассоциация предпринимателей, занимающихся инфорекламой) не получил образования, хотя бы отдаленно связанного с созданием инфороликов. Они совершенно глухи к требованиям жанра. Раньше они работали в других подразделениях корпорации, например, с продуктами питания или одеждой, и оказываются здесь, только если падают с одной из многочисленных карьерных лестниц.

Они свято верят в то, что работу любой части корпорации можно оценить одним и тем же способом. И тут возникает сложность: они хотят застраховаться от неудач.

Наш средний класс так привык. Страховые компании разрослись до того, что могут купить любую корпорацию, попавшуюся им на глаза. Страховые компании – хозяева делового мира. И они задают свой тон.

– Как я могу дать гарантию, что мой ролик принесет энное количество долларов прибыли? Это меня пугает, – говорю я шести менеджерам-четверым мужчинам и двум женщинам, – сидящим за столом в конференц-зале. – Такого вообще не может быть.

– А ваша лодка застрахована? – сдержанно отвечает один из них.

– Что?

– Скажем, если ваша дочь-подросток и ее пьяные дружки однажды ночью ее угонят, – вставляет другой менеджер, – и врежутся в стоящую рядом яхту стоимостью в миллион долларов, что вы будете делать? А?

– А ваш дом? – вступает третий. – Он застрахован?

Выходит, я должен страховать все свои решения, даже самые рискованные и интуитивные?

– Вы сами это сказали, – улыбаются мне пять менеджеров из шести.

Итак, все сводится к тому, что мне приходится объяснять своим менеджерам, зачем частному лицу, работающему на корпорацию, тратить пятьсот тысяч долларов на эфир того или иного ролика. Менеджеры пишут об этом доклады, которые раз в квартал читают старшие менеджеры. Если я не смог подкрепить свое предложение хорошими цифрами из «Информа»  [49]49
  «Информ» – частная компания, не связанная с продюсерским бизнесом. Однажды к нам приехал француз по имени Жобен Бурелл и уговорил всех главных менеджеров корпорации использовать его «дважды слепое» статистическое испытание, чтобы определять, как ролики будут влиять на объем продаж. Бурелл продал эту идею продюсерским фирмам с гарантией научного подхода к воздействию рекламы – за хорошие деньги. Смысл «дважды слепого» испытания в том, что сами испытуемые не знают, что будет на них тестироваться, и те, кто проводит испытание, тоже не знают, что анализируют. Считается, что это дает очень точную и непредвзятую «цифру». В рекламном бизнесе ее называют КАА – «коэффициент анализа аудитории».


[Закрыть], рассчитывать не на что. Для них инфоролик – какая-то финтифлюшка. Я обязательно должен получить в этой отвратительной организации коэффициент и показать его менеджерам, потому что только тогда они будут знать, как долго нужно «информировать» зрителей с помощью нашего ролика.

«Коэффициент анализа аудитории», или КАА, может равняться любому числу от нуля (что практически невозможно: покажите мне хоть один ролик с таким коэффициентом, хотел бы я его посмотреть!) до ста (это лучше всего). Обычный КАА – семьдесят пять. Совсем как в нашей школе: семьдесят пять процентов-хорошая отметка. А если у вас КАА ниже нормы, скажем, пятьдесят, ваш проект дальше не продвинется. Или КАА покажет, что тестовой аудитории понравился ваш ролик, или вы проходите тестирование еще раз. По мнению моих шестерых менеджеров, КАА хорошего ролика просто не может быть низким.

Если отдельный человек вроде меня делает смелый шаг и заказывает эфирное время, опираясь на свое личное мнение, а не на цифры аналитиков, он пулей вылетит из корпорации.

Так что все карты в руках «Информа». Даже если я убедил менеджеров пустить в эфир инфо-ролик без высокого КАА и оказался прав, лавры все равно достаются не мне. За геройство поощрений не предусмотрено. Где уж там! Может, удостоюсь кивка от вице-президента отдела, который сам так напуган, что почти не поднимает глаз от чашки кофе. Другими словами, все должно быть на бумаге, заверено и застраховано. И «безопасно». Никто не принимает решения интуитивно, потому что интуицию не разложишь на проценты. И творческим людям, которые только так и принимают решения, очень трудно общаться с менеджерами.

Будь мы все менеджерами, мы бы их понимали. Я пытаюсь. Пытаюсь отнестись к ним с пониманием. Так уж устроен рекламный бизнес. Впрочем, и кинобизнес тоже – потому что там свои корпорации.

Хотелось бы думать, что предок режиссера инфорекламы – пещерный художник, при свете факела рисующий оленей и звезды на стенах закопченной пещеры… Но скорее всего это сказочник. У сказочников такие же проблемы: добиться расположения несговорчивой аудитории. В доисторические времена за плохую сказку соплеменники забивали насмерть камнями. (Сегодняшнего рекламиста забивают низким баллом заскучавшие зрители.) Смерть за то, что рассказал не ту сказку? Или ту, но не так? Может, слишком затянул с развязкой, заставил скучать свою вонючую пещерную аудиторию, что слушала одним ухом, обжираясь тухлой олениной? На прошлой неделе эту сказку им рассказывали лучше. Вполне возможно, тот же самый сказочник! Вот его и убивают… а почему нет?! А потом съедают.

То же самое ждет рекламиста, «толкающего» плохой проект ролика вонючим менеджерам, которые обжираются свежим суши при свечах (тоже атавизм). Если рекламист рассказывает плохо или проект их не устраивает, менеджеры убивают его в переносном смысле. А потом съедают.

Проект ролика – лживая история, симуляция реального воздействия на зрителя. Легче протолкнуть проект, чем продать товар, потому что менеджерам можно говорить что-то типа «И тогда зрители захотят купить наш товар». А в самом ролике нужно заставить зрителей поднять трубку и позвонить. Будет гораздо лучше, если удастся протолкнуть проект без подобных костылей. Впрочем, менеджеры могут и не заметить, какой ты сегодня умный.

И еще одно отличие: мы продаем проект менеджерам. А смысл ролика – продать товар зрителям.

Баз Пост, «настоящий» саскватчский режиссер, который регулярно проталкивает свои фильмы в Голливуде, рассказывал: если он начинает с сюжета о жирафе, но реакции нет, он переходит на сюжет о медведе; если медведь нагоняет на менеджеров сон или их раздражает, он переключается на змею (его слова, не мои).

– Вот и выходит, – заключает Баз, – что у водопоя в городе Кино ты знакомишься со столькими зверями, что уже и не знаешь, в Голливуде ты или в джунглях. Ха-ха! – Баз не упустит возможности пошутить, пусть и плоско.

Я ему завидую и поэтому, признаюсь, его недолюбливаю. С другой стороны, как говорится, живи и давай жить другим.

Баз считает, что хороший фильм – это просто фильм с хорошим сюжетом.

– У тебя может быть отстойная озвучка, плохие актеры, рваная логика, никудышный оператор. Но если есть сильный сюжет, все сойдет с рук. Ради хорошей истории зрители стерпят все.

Это самая демократичная сторона кинобизнеса, – продолжает Баз, – потому что интересную историю может рассказать любой. Вон возьми стариков, что сидят под универсамом. Раз в году какой-нибудь Клем-молчун вдруг соберется что-то рассказать. Так радости нет конца! Потому что у Клема самые лучшие истории.

Знаешь, Спанки, у меня есть знакомая, которая рассказывает вообще без передышки. Одну за другой – начинает, не успев войти в дом, и заканчивает, только когда за ней закроется дверь. Настоящий поток сознания. Если иногда вмешиваться и направлять его в нужное русло, ты услышишь истории не только о ней самой, но и из жизни ее родителей, друзей, уличных прохожих. Ты узнаешь, о чем она мечтает, что хотела бы изменить в прошлом, настоящем или будущем, реальном или воображаемом. И вся эта нарративная проза извергается из нее по любому поводу и со всеми подробностями. Она как телевизор, постоянно переключающийся с канала на канал, причем почти все рассказанное – прекрасный материал. Фильтруй она свою речь хоть немного – была бы гением. Если бы я записал на магнитофон хотя бы одну нашу встречу, мне хватило бы сюжетов на два-три фильма.

Я говорю это все потому, что начинающий режиссер не имеет права жаловаться: «У меня нет хороших сюжетов». Он их просто не замечает, а сюжеты роятся вокруг весь день и даже ночью, во снах.

(Гм…)

Люди любят, чтобы им рассказывали одну и ту же историю.

(Баз, как обычно, увлекся.)

Проблема сюжета перестает быть проблемой, если помнить, что нужно снимать то, о чем все слышали тысячи раз.