Текст книги "Питер Снелл. Без труб, без барабанов"

Автор книги: Гарт Гилмор

Соавторы: Питер Снелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Последние выступления

Из Дублина на русском самолете мы перелетели в Прагу, где меня приняли без визы. Я оставил ее в Дублине. Меня встретили на аэродроме Йозеф, Артур, Джон и тренер Йозефа Алис Подебрад. После короткого интервью мы отправились прямо на стадион в «Дуклу». «Дукла» – армейский клуб, членом которого состоит Йозеф. Здесь я провел легкую получасовую пробежку, принял горячую ванну и получил глубокий массаж. Затем мы направились в дом Подебрада, где мне предстояло остановиться. Я заранее предупредил руководителей легкой атлетики Чехословакии о своем желании остановиться приватным образом, чтобы познакомиться с чешским образом жизни, насколько мне это удастся. Позднее я узнал, что после опубликования моего пожелания в газетах пятьсот человек звонило в редакции, предлагая устроить меня у них. Алис говорил по-английски лучше, чем Йозеф, зато его жена не знала английского совсем.

Прага – очень своеобразный город, жители которого гордятся его историей. Они так любят свои булыжные улицы, что до сих пор последние выкладываются из камня.

Моя жизнь на частной квартире была несколько необычной, потому что я не чувствовал себя одиноким лишь выезжая на тренировку. В остальное время я был совершенно изолирован от всех. Очень немного людей, с которыми я встречался, могли говорить по-английски, по этому я не мог войти с ними в контакт.

К моменту соревнований в Праге мне удалось привести свои ноги в гораздо больший порядок. В начале соревнования темп бега был довольно низким, и это, учитывая мою форму, подходило мне как нельзя более. За 200 ярдов до финиша я был на третьем месте, за Йозефом и немецким бегуном Маем. Я чувствовал уверенность в себе и надеялся выиграть. При входе в последний вираж Май спринтовал, и мы с Йозефом последовали за ним. И здесь я снова понял, что могу лишь справляться с предложенным темпом, но не в силах увеличить его. Я обошел Йозефа, но не мог оторваться от него, и Йозеф обыграл меня на прямой.

Наш забег был последним в программе соревнований, однако большая толпа зрителей не расходилась, ожидая церемонии награждения. Через двадцать минут награждение состоялось. Прием, оказанный мне болельщиками, тронул меня до глубины души. Мне аплодировали сильнее, чем победителю Маю, и этого я никогда не забуду.

Такому приему я во многом обязан Йозефу, который с энтузиазмом описал, как хорошо его принимали в Новой Зеландии, какие хорошие живут у нас люди и как он рад, что имел возможность погостить у меня. На этом соревновании он вместе со мной разминался, вместе пробежал вокруг поля после забега и сделал все возможное, чтобы представить меня каждому.

После состязаний я был награжден огромной хрустальной вазой. Йозеф сказал, что она предназначалась мне независимо от исхода соревнования. Это была вещь необъятных размеров, и я не представлял себе, куда ее можно будет поместить в моем новом доме.

Йозеф пригласил Джона, Билла, Артура и меня посетить стеклофабрику – очень древнее предприятие, и мы почти полностью остановили производство, когда рабочие собрались во дворе, чтобы сняться с нами. Позже я видел, как начальник цеха вырезал специальную надпись для Салли на вазе. Меня настолько завалили подарками, что я чувствовал себя перегруженным.

Следующий визит – в Карлови-Вари, расположенный в 120 километрах от Праги. Здесь мы осмотрели чудесную выставку знаменитого хрусталя; большинство вещей было сделано по королевскому указу. Здесь мне подарили набор хрустальных стаканов различной формы. И здесь, в дружеской атмосфере, совершенно не напрягаясь, я выиграл забег на 800 м. Местный бегун, пришедший вторым, радостно меня расцеловал.

Джон пробежал 3000 м за 7.51 ровно, не дотянув до мирового рекорда Жази всего две секунды. Билл держался за ним на первых трех кругах, а Шюль, который был убежден, что выиграет это состязание, так как сказал мне перед стартом – «3000 м – это моя дистанция», в борьбе фактически участия не принимал.

Мы возвратились в Прагу в половине двенадцатого ночи и отправились на веселую пробежку через вишневую рощицу вблизи дома Подебрада, Мы то и дело останавливались, чтобы сорвать вишни и полюбоваться с холма спокойным и красивым мерцанием огней вечерней Праги.

На следующий день мы вылетели в Отроковице, родной город Йозефа. Там мы встретились с его родителями и тремя сестрами. Городок Отроковице, насчитывающий 11 тысяч жителей, имеет хороший стадион, построенный самими жителями из материалов, отпущенных правительством. При этом единственные расходы были связаны со специальной отделочной работой.

В этом городе мы с Джоном чувствовали себя более свободно. Семейная атмосфера в доме Йозефа была точно такой же, как в наших домах в Новой Зеландии. Йозеф хотел выступить перед своими земляками с попыткой побить чехословацкий рекорд на 2000 м, и я решил помочь ему, хотя мне и не очень этого хотелось, потому что через два дня мне предстояло состязаться в Норвегии. Местный бегун провел нас на первых 800 м, затем лидерство взял я и вел бег на третьем круге. На четвертом круге лидировал Йозеф, а за 400 м до финиша я подстегнул темп. Йозеф спринтовал за 200 м до финиша и побил национальный рекорд. Я проиграл ему около четырех секунд.

Позднее нам сделали еще несколько подарков. Я рассказывал переводчику о том, какую огромную вазу мне подарили в Праге, и посетовал на то, что не знаю, куда ее девать, когда приеду домой. Не успел я закончить свой рассказ, как чехи принесли мне точно такую же. Я был готов провалиться сквозь землю.

Мы вернулись в Прагу в половине одиннадцатого вечера, а в 4.30 утра я уже летел в Осло. Соревнования в Осло проводились в честь юбилейной даты – семидесятипятилетия со дня основания клуба Тялве. Местом состязаний был стадион «Бишлет», где в 1955 году бельгиец Роже Мунс установил мировой рекорд на 800 м, показав 1.45,7. Легкоатлетические встречи в Норвегии привлекают большое число зрителей, но гораздо больше их бывает зимой, когда дорожки заливаются льдом. Во время состязаний конькобежцев трибуны «Бишлета» трещат по швам. Президентом клуба Тялве был Аудун Бойсен, в прошлом, в эру Мунса, сам показавший результаты экстра-класса на 800 м.

В первый день соревнований стояла отличная погода, и стадион был почти целиком заполнен зрителями. Они пришли сюда посмотреть главным образом на Рона Кларка, увидеть, что он собирается сделать после того, как американцы Миллз и Линдгрен отобрали у него мировой рекорд на 6 миль. Кларку предстояло бежать 10 000 м.

Моя схватка с Биллом Крозерсом на 800 м следовала сразу же после забега на 10 000 м, и это расписание было идиотским, потому что Кларк бежал для лучшего отталкивания где ему вздумается и перепахал всю дорожку.

Разминаясь перед своим забегом, я, как и в Лос-Анджелесе, сделал перерыв, чтобы посмотреть состязание других бегунов. На этот раз я забыл о себе еще больше, чем в Америке. Но зато какое это было состязание! Толпа начала реветь сразу же после выстрела, и рев не прекращался до самого финиша. Все были охвачены благоговейным восторгом при виде столь чудесной работы. Кларк сразу дал понять, на что он рассчитывает, пробежав первый круг за 63 секунды. Первую милю он промолотил за 4.20,0. Это начало даже для первоклассного бегуна на три мили очень хорошее, а Кларку предстояло пробежать не три, а шесть миль с четвертью. Чтобы узнать, где сейчас бежит Кларк, вам не нужно было смотреть на дорожку. Ритмичная волна одобрения прокатывалась вокруг стадиона, сопровождая круг за кругом героя, бежавшего в неослабевающем темпе.

Я пропустил середину соревнования, решив, что лучше все-таки мне размяться, но я увидел финиш Кларка. Он финишировал с колоссальной мощью и у самой ленточки сделал жест фотографам, чтобы они не помешали двум другим бегунам. Этим спортсменам предстоял еще один круг, а ведь они были бегунами мирового класса и в тот вечер перекрыли свои личные рекорды! Обогнав на круг, он прошел мимо них так же легко, как автогонщик проносится мимо велосипедиста.

Его поведение после бега поразило меня не меньше, чем само выступление. Казалось, он считает свое фантастическое достижение заурядным, будничным явлением и не особенно удивляется ему. Я думал, что он будет невероятно измотанным, но он не обнаруживал ни малейших признаков этого. «Человек-машина» – вот под ходящие для его описания слова.

В забеге на 800 м после бодрого первого круга я занял превосходную позицию. Однако, решив начать спурт за 300 м до финиша, я не смог обойти даже Боултера, когда этот момент подошел. Мы бежали грудь в грудь, и только в конце виража я наконец обошел его. Крозерсу ничего не стоило оторваться от меня на прямой. Он победил с результатом 1.47,1. Я даже не стал узнавать свое время; это хорошо характеризует мое настроение в ту пору.

Я хотел возвратиться домой. Я был готов заявить Артуру об этом прямо, потому что он настаивал на продолжении выступлении и присоединении к нему в его поездке в Германскую Демократическую Республику. Но теперь Артур был в Югославии с Бейли, и у меня не было никаких шансов уехать домой. Наконец я решил, что буду состязаться в Берлине и постараюсь победить на той самой дорожке, где Ловлок выиграл в 1936 году олимпийскую медаль за победу на 1500 м для Новой Зеландии. Чтобы не нарушать установленную им традицию, а также учитывая, что это выступление означало конец моего спортивного пути, я решил провести забег с полным напряжением сил. Хотелось закончить свою спортивную карьеру победой,

Я твердо решил не поддаваться ни на какие уговоры, но это оказалось нелегко, как только я вновь встретился с Артуром. Он хотел посетить Швецию, и, конечно, без меня его поездка многое бы проиграла. Он понимал, что я не в форме и знаю об этом, и стал энергично убеждать меня, что, судя по моему выступлению в Лос-Анджелесе, пара недель тренировок даст мне возможность показать еще кое-что стоящее, прежде чем я расквитаюсь с бегом. Весь вопрос в том, говорил он, что я не провел доводящую работу.

Но я знал из своих выступлений, что меня бьют не за недостаток доводящей работы, а за то, что мне не хватает физической готовности. На последней прямой вы не будете скрючиваться, если вам недостает одной только быстроты.

Однако приняв в Норвегии такое решение, я отказался выступать в забеге на 1609 м (в программе объяснялось, что такая дистанция эквивалентна одной английской миле), устроенном во второй день соревнования в Осло. Я побегал трусцой по лесным тропинкам час и сорок пять минут, а после ленча пошел посмотреть эту милю на стадион. Джон уверенно обыграл Грелле, показав 4.00,6. На следующее утро я проводил его домой, в Новую Зеландию, а сам отправился в Западный Берлин.

В тот же день я участвовал в забеге на 1500 м. Моросил дождь, дорожка была сырой, и бег начался в медленном темпе. Я думал, что Грелле, проиграв Джону, не доставит больших хлопот и мне, но, как и в других соревнованиях, несмотря на мое огромное желание финишировать хорошо выйдя на прямую, спуртовать я не мог. Я не был доволен своим выступлением. Обычно мой бег – демонстрация настоящей готовности. Мне всегда доставлял громадное удовлетворение свободный полет, когда тело послушно откликается на каждый, даже малейший, призыв сознания к увеличению скорости. Но ни в Осло, ни в Западном Берлине никакого полета не было. Я не бежал, а трудился.

У меня были все возможности, чтобы выиграть это последнее состязание, но я оказался неспособным на это. Последний круг мы прошли довольно быстро, но искры, жизни в моем беге не было. Грелле и местный бегун были на финише впереди меня. Шюль пришел четвертым. Я показал 3.44,0.

Миновав контрольный пункт на границе между ГДР и ФРГ, мы с Артуром прибыли в Лейпциг. Мы были гостями Академии спортивной медицины ГДР.

Главной целью поездки в Лейпциг было чтение Артуром лекций для врачей академии. Было приглашено также несколько избранных тренеров. Все это сильно не походило на ситуацию в Новой Зеландии, где один-два врача могут присутствовать на беседах Артура с тренерами, но никогда не приглашают его на свои конференции по спортивной медицине.

Позднее мы поехали на чудесным образом реконструированный Лейпцигский стадион, где академия располагает своими лабораториями и клиниками. Я был подвергнут физиологическому тесту, который, к моему смущению, провели полностью женщины-врачи. Они проверили мой вес, рост, костную структуру, степень жировых отложений в различных частях тепа. Мне дали бариевый тест для определения с помощью рентгеновских лучей емкости сердца, а затем посадили на велосипед, оснащенный специальной маской, так что каждый мой выдох мог быть собран и подвержен анализу, а также системой, позволяющей регулировать нагрузку. Одновременно записывалась моя электрокардиограмма.

Я педалировал в течение семи минут, потом отдохнул, педалировал еще две минуты против увеличенного сопротивления, затем еще две минуты в условиях еще большей нагрузки и, наконец, еще две против еще большего сопротивления. Кто-то сказал: «Остановитесь, когда станет тяжело», и я протянул еще четыре минуты, прежде чем едва не проглотил маску в своих усилиях набрать воздуха. Когда я прекратил крутить педали, пот лил с меня градом, однако все, казалось, были очень довольны полученными результатами.

Мне сказали, что я достиг тех же показателей, какие обнаруживаются лишь у велосипедистов высшего класса. Поскольку мои мышцы не были тренированы к езде на велосипеде, это было весьма удивительным и вместе с тем хорошо подчеркивало ценность развития сердечно-респираторной системы посредством бега для повышения уровня выносливости мышц.

Наши лейпцигские хозяева позаботились о том, чтобы мы проехали пограничный пункт без хлопот, и мы даже некоторое время приятельски болтали с охраной, пришедшей инспектировать наш поезд. Быстрая западногерманская электричка домчала нас в Нюрнберг.

После приятного двухнедельного пребывания в гостях у фирмы «Адидас», мы стали готовиться к возвращению домой. Турне закончилось.

Я был обеспокоен предстоящим возвращением на родину. Мне хотелось приехать в Новую Зеландию без всякой шумихи. Во время турне я получал много писем от новозеландцев, и из них мне стало совершенно ясно, что думают по поводу турне мои соотечественники. В прошлом мне оказывали очень милые встречи, и я знал из писем, что люди в этот мой приезд позаботятся о том, чтобы я не был удручен, не увидев на аэродроме никого из приветствующих.

Этого мне не хотелось. Для меня публичная встреча означает прежде всего выражение симпатии. Теперь мне не хотелось этой симпатии.

С того момента как я решил выехать домой, я тратил много усилий, чтобы избежать прямых вопросов о моих дорожных приготовлениях, а также чтобы сбить людей со следа. До Сиднея мне вполне удалось добраться незамеченным. До того момента я не дал знать о себе даже Салли. В Сиднее я позвонил ей и сообщил, когда меня следует ждать. Я попросил ее не говорить о моем прибытии никому из представителей газет или радио. Однако служащий авиалинии, по которой я должен был лететь домой, просматривая список пассажиров, обнаружил мою фамилию и немедленно сообщил о моем возвращении на радио и в газеты. К счастью, представители этих учреждений были единственными, кто встречал меня, и это меня вполне устраивало.

Мои подвиги во время турне особенного восторга у меня не вызывали. Мои надежды не оправдались, и там, где я намеревался быть первым, потерпел поражение. Все же, зная немало о тренировке, я мог смотреть на свои поражения не закрывая глаз. Когда дела пошли плохо, я стал напряженно искать причину своих неудач. И когда был с собой вполне искренен, не мог не видеть, что причин, объясняющих, почему я перестал хорошо бегать после Токио, было множество.

Я слишком сильно полагался на свою способность быть на высоте положения в нужный момент. Такая уверенность помогала в течение первых соревнований. На этой стадии турне я был уверен, что приду в полную форму, и первые поражения меня не беспокоили. Во всяком случае, я был менее озабочен, чем мог быть, если бы понимал, что мои соперники подготовлены лучше, чем я.

Довольно трудно объяснить, что я тогда чувствовал. Начну с того, что в то время я не был склонен видеть большую разницу между теперешними международными состязаниями и национальными первенствами несколько лет назад. Я понимаю, что если буду тренироваться напряженно и достигну пика своей формы, то смогу побить лучших милевиков в мире, когда будет нужно, Я знаю, на что способны они и на что способен я сам. Среди них нет никого, кто на протяжении последних двух лет был бы все время на уровне высшего класса, хотя за это время один или два бегуна выросли. Для меня теперь единственная разница между международными и национальными соревнованиями заключается в том, что соревнования на высшем уровне вызывают более интенсивное внимание публики и ставки здесь выше.

Мое положение было также необычным. Несмотря на мои проигрыши, люди продолжали ходить, чтобы посмотреть иа меня. Я уже упоминал об этом. И говорю об этом снова, потому что нахожу этот факт многозначительным.

Ни в какой момент я не чувствовал себя разочарованным. Для многих людей я, наверное, казался спортсменом, привыкшим побеждать, который вдруг перестал побеждать и не знает почему. В действительности же обнаружилось, что я просто был не в состоянии заставить себя тренироваться к турне по всему свету только для того, чтобы удержать свой рекорд непобитым. Чтобы взяться за оружие по-настоящему, мне нужны были олимпийские игры или какая-нибудь еще недостигнутая цель.

В своей жизни я совершил всего два турне по всему свету; одно – последнее, а другое – в 1961 году, когда еще восходил на вершину. Во всех других случаях, уезжая из Новой Зеландии, я ехал выступать в специальных соревнованиях и был в состоянии подготовить себя к ним в должной степени. В 1962 году я смог выступать в течение длительного сезона, потому что еще не добился всего, чего мог. Тогда я не выступал в состязаниях на милю и жаждал попробовать свои силы в этом виде. Мне еще было что завоевывать.

Наконец, болезнь в Ванкувере сорвала два моих выступления, далее еще три были сорваны из-за «забитых» в Сан-Диего ног, прежде чем я снова нашел себя. Кажется, тогда я нашел настоящую форму, но в последующих выступлениях этот пик оказался несколько ниже, чем можно было предполагать на основании моих выступлений в Лос-Анджелесе и Сан-Диего. Я положился несколько более чем следовало на огромную тренировочную работу, выполненную мною в процессе подготовки к Токио. Я убедился, что, выступая в соревнованиях, можно вывести себя из формы.

Конечно, все вместе взятое не могло не переменить моего отношения к бегу. Вероятно, после всего, что случилось, я оказался психически подготовленным к завершению своей спортивной карьеры. Возможно, я мог бы добиться новых успехов, переключившись на 5000 м и поставив перед собой ряд новых задач. Но у меня никогда не было нужды это делать, ничто меня не заставляло об этом думать. Я оставил спорт полностью удовлетворенный и прошел бы через это последнее турне еще раз, даже если бы оно принесло мне те же самые результаты. Нет, не те же самые. Эпизод в Ванкувере я хотел бы исключить. И это единственное, на что я бы не отважился снова.

К новой жизни

До тех пор пока я не переставал выступать в соревнованиях, я не мог правильно оценить, до какой степени легкая атлетика доминировала в моей жизни. Как только я кончил в 1958 году школу, я был вовлечен в жесткую спортивную тренировку лидьярдовского типа. Такой режим продолжался до июля 1965 года. С 18 и до 26 лет моя жизнь была подчинена требованиям тренировки.

В течение семи лет я не предпринимал ничего, не взвесив заранее, как это отразится на моей тренировке. Не будет ошибкой, если я скажу, что почти все, что угрожало быть помехой в моей тренировке, отбрасывалось прочь.

Тренировка – это нечто большее, чем просто тратить два часа в день. Вся жизнь вертится вокруг нее. Сознательный спортсмен должен соблюдать умеренность во всем. Может быть, это в некоторых отношениях и хорошо, однако такой подход имеет и свои неудобства, что ясно каждому.

Сделав выбор и следуя своей колее, я стал немного замкнут. Многого я в жизни не знал – я знал о ней лишь в той мере, в какой она касалась меня как спортсмена. Это ненормально для обычного человека. Для меня жить означало рано ложиться и рано вставать; не взирая ни на что, постоянно настраивать себя на тренировку и постоянно заботиться о прогрессе в тренировке и соревнованиях.

Круг моих друзей сузился. Чтобы добиваться успехов, спортивная цель должна быть поставлена выше всего другого, и я знал это. Если кто-нибудь приглашал меня в гости, я уже в половине десятого поглядывал на часы. Конечно, не все спортсмены так поступают, но ведь и не все добираются до вершины!

Я привык извиняться, что не могу сочетать учебу с бегом. Это не обязательно для всех спортсменов, но все же, наверное, справедливо для тех, кто работает и пытается сочетать учебу с бегом в свободные от службы часы. Чем-то приходится пренебрегать.

За все время моей беговой карьеры у меня был огромный запас движущих сил, и я их вкладывал в тренировку, чтобы добиться намеченной цели. Теперь я уже больше не выступаю, но у меня по-прежнему осталась потребность движения вперед. Теперь, сознавая ответственность семейного человека, я вкладываю свою энергию в работу и в мой дом.

Постоянная тренировка выработала во мне способность отгораживаться от людей, с которыми я не хочу говорить.

Я был настолько озабочен тем, чего я должен добиться в беге, что всегда чувствовал необходимость поддерживать определенный психический настрой, чтобы тренироваться каждый день. Если кто-либо начинал нарушать этот настрой, я закрывался для него. Эту бесценную способность я выработал в себе совершенно автоматически, возможно, ее правильно будет назвать «преданностью делу».

В некотором отношении я стал чрезмерно сосредоточенным и очень нетерпимым человеком. Но я всегда благожелательно относился к искателям автографов не из-за себялюбия, но, вероятно, из-за смеси своего терпения, уважения к публике и некоторой совестливости.

Многое в моем характере в корне изменилось, когда я прекратил бегать. Освободившись от необходимости думать только о беге, я обнаружил, что могу теперь бездельничать и размышлять о многих вещах, над которыми прежде не задумывался, потому что на это у меня ни когда не было времени. Я нахожу в этом удовольствие. Неожиданно передо мной развернулся широкий мир, и, возможно, как новичок, я радуюсь ему больше, чем средний человек двадцати шести лет.

Бег доставил мне много переживаний, которые никогда не были бы доступны, будь даже у меня деньги на зарубежные поездки. С другой стороны, бег сделал меня до некоторой степени циником, возможно, из-за того, что мне удалось заглянуть в человеческую душу. Я стал в высшей степени подозрителен к людям, которые, как я чувствовал, могли отвлечь меня от моих целей, намеренно или нечаянно. Это проявилось даже в моих ранних отношениях с Салли. Теперь я понимаю, как много она сделала, чтобы помочь мне, но из-за своей подозрительности и необходимости сохранить свой образ жизни неизменным, я вынуждал ее изменяться в гораздо большей степени, чем изменился сам; наверное, в большей степени, чем обычно человек меняется в браке.

Теперь я начинаю чрезвычайно ценить те обыкновенные стороны будничной жизни, которых раньше даже не замечал. Я уверен, сегодня встречи с людьми меня радуют гораздо больше. Моя работа связана с этим, и теперь я чувствую себя с людьми увереннее и свободнее.

До сего дня я не был заинтересован в том, чтобы обзаводиться друзьями, потому что если у вас есть друзья, вы должны уделять им время, приглашать к себе, интересоваться волнующими их проблемами. Мои собственные проблемы были столь огромны, что я не был готов разделить чужие. Теперь я вполне готов к этому. То, что волнует других, волнует сейчас и меня.

Я всегда, например, был готов сесть за стол и написать дружеское письмо мальчишке, который написал мне. Однако как только тот начинал настаивать на постоянной переписке, нашим письмам приходил конец.

Люди всегда удивляли меня. Те, кто не знал меня, часто, без всякого повода с моей стороны, могли сердечно меня приветствовать. Иные, которых я хотел узнать немного лучше, сторонились меня. Возможно, это моя вина, а может быть, это их вина, что они не могли беседовать со мной достаточно интеллигентным образом по единственному, как им казалось, волновавшему меня предмету.

Бег неожиданно для меня стал такой вещью, которую я вполне готов если не забыть, то сделать для себя второстепенной. Я показал ряд хороших результатов, добился многих успехов и получил неизмеримую пользу от того, что делал, от того, где бывал, и от того, с кем встречался. Теперь меня вполне устраивает другой образ жизни, в котором бегу уже нет места.

По той причине, что я расстался с бегом, я против новой моды сравнивать рекорды. Нет смысла спорить, так же я был велик, как Герберт Эллиот или кто-либо другой. И тем не менее есть множество людей, которые стараются найти соответствующее сравнение для меня или кого-то другого. Они пытаются решить, так ли хорош Боб Скотт как вратарь, как Дон Кларк, и так ли хорош Дон Кларк, как защитник Джордж Непиа. В их спорах никогда ничего не будет доказано. Задавать подобные вопросы, по моему мнению, просто нельзя.

Настолько же неуместно теперь говорить о том, мог ли я пробежать милю за 3.50,0. Я никогда не ставил перед собой цель пробежать милю за 3.50,0. Моя цель заключалась в том, чтобы быть лучшим в мире на моей дистанции. Как и Рону Кларку, мне повезло в том, что у меня были две дистанции для выбора, и я счастлив, что мне удалось быть лучшим на обеих. И когда я ушел из спорта, я чувствовал, что еще могу в своей лучшей форме пробежать где угодно и побить кого угодно.

Я высоко ценю подготовку, которую получил в юности в различных видах спорта, и равным образом знания, приобретенные мной в тренировке в одном виде. Я высоко ценю уверенность, которую приобрел, взойдя на вершину в спорте. Я понимаю теперь, что эту уверенность можно применить и в других областях жизни. Принципы, управляющие нашими делами в разных областях, в основном одинаковы. Теперь мне понятен человек, захотевший, скажем, стать большим художником. Я понимаю, что если у него есть необходимые для того, чтобы начать, данные, он может им стать. Как только вы уверовали в силу человеческого духа однажды, эта вера становится для вас источником новых дерзаний.

Сожалею ли я? Да, у меня возникали какие-то сожаления в начале моего пути, а в середине его я был полон сомнений. Почему я это делаю? Что я упущу в жизни? Что стоит того, чтобы им заниматься? Теперь у меня нет сожалений. Сделать столько подготовительной работы и остановиться, не попытавшись достигнуть ничего стоящего, было бы ужасной тратой времени, психической и физической энергии. Мои достижения оправдали затраченную работу. Даже последнее турне кое-чему меня научило. Несмотря на неважную форму, я чувствовал теплый прием всюду, где бы ни появлялся, даже когда меня принимали люди, говорящие на другом языке и живущие в странах с иным общественным строем.

И принимали меня не за то, что я победил сегодня, – очевидно, я не был таким бегуном во время последнего турне – за то, что мне удалось сделать вчера.