Текст книги "Антология фантастических рассказов"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Дэниел Киз,Эрик Фрэнк Рассел,Пол Уильям Андерсон,Генри Каттнер,Роберт Сильверберг,Фредерик Браун,Альфред Бестер,Уильям Тенн,Фредерик Пол,Джеймс Ганн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Вскоре после часа Джонатан поднялся в лифте на Четырнадцатый этаж. Он был заметно меньше Тринадцатого; видимо, разница между размерами ступеней была больше, чем это казалось с улицы.

Другой охранник, отдав честь, сообщил, что на этаже помещается восемь директорских кабинетов и зал для совещаний и Джонатан может свободно осмотреть все, что захочет.

– Здесь есть на что взглянуть, сэр, – добавил охранник.

И он был прав. В нескольких кабинетах стояли парикмахерские кресла, гигантские телевизоры и бары, заполненные специальными смесями по вкусу хозяина. В одном находилась камера для хранения сигар размером с банковский сейф, в другом – мишень для стрельбы из духовых пистолетов, при третьем была оборудована финская баня «сауна». Самой интересной оказалась комната, представлявшая собой точную копию палубы прогулочной яхты, со складным стулом и стойкой для удочек и спиннингов. Нигде и в помине не было ни одного чиновника, ни одной секретарши. Ни один документ не осквернял сверкающее полированное дерево громадных письменных столов.

– Скажите, – обратился Джонатан к охраннику, – как часто заходят сюда члены Правления?

– Они собираются здесь на ежегодные совещания, сэр, – ответил тот. – А в другое время, мне кажется, они приезжают сюда только тогда, когда их вызывает мистер Седеруэйт.

Хенском Людлоу Седеруэйт II был тем самым Президентом «Объединения», чьи апартаменты занимали самый верх пирамиды и чье, судя по снимкам, нестареющее с годами лицо фотографировали, но которого никто никогда не видел.

– А кто-нибудь из них живет в Миннесоте? Простите мое любопытство. Ведь я здесь впервые.

Охранник хихикнул.

– Что вы, сэр, вы забываете, что у них у всех теперь свои самолеты и свои летчики. Взять, к примеру, мистера Иппнигера – у него четыреста тысяч акров в Луизиане, которые ему нужны для ловли креветок; там он и живет. Мистеру Летчуэллу принадлежит маленький остров у берегов Мексики; у него собственный замок и своя маленькая армия – поэтому-то он и носит красно-синюю форму и кожаные сапоги со звездами.

– Я наверняка встречал мистера Летчуэлла в лифте.

Джонатану удалось в разное время мельком повидать почти всех осанистых, импозантных директоров. Один из них, бесспорно рыбак, носил белые парусиновые брюки и белую фуражку с зеленым целлулоидным козырьком. Другой по соображениям здоровья ходил в сандалиях из сыромятной кожи, из которых торчали голые пальцы. За всеми этими маленькими чудачествами крылся, конечно, определенный расчет; как неоднократно и терпеливо объяснял ему мудрый старый Лис, они прибегали к ним, чтобы продемонстрировать свою демократичность.

Поблагодарив охранника, он снова спустился вниз.

– Без пяти два, – объявил он, просунув свою лысую голову в приемную Лиса.

– Заходите и подождите здесь, – сказала мисс Теблейн, глядя на него поверх очков. – Ну, говорите же! О, вы должны мне сказать! Оно на самом деле…

– Наши директора слишком много работают, чтобы заниматься подобными глупостями, – неодобрительным тоном прервал ее Джонатан. – Но я понимаю, конечно, что вы просто пошутили.

– А мне так хотелось узнать!

Достаточно ли безупречна лояльность мисс Теблейн? Не исключено, что она может оказаться опасной сотрудницей, подумал Джонатан. Он погрузился в чтение «Дорогих сограждан» – органа, который «Объединение» выпускало для своих сотрудников, и читал до тех пор, пока не вспыхнула сигнальная лампочка и мисс Теблейн объявила, что он может войти. Хорошие новости или плохие – а, по его мнению, они едва ли могли быть плохими – он их сейчас узнает.

– Добрый день, сын мой, – сказал Л.Лестер Лис.

Лицо его было белым, как лист «Гга» – полуфабриката, который компания производила для предприятий зубной пасты, и на этом белом лице пятнами залегли глубокие тени. Один угол рта у него отвис. Левый глаз с огромным свирепым зрачком был широко, по-совиному открыт.

– Да вы больны, Лестер!? – вскричал потрясенный Джонатан.

– Я не болен, я умираю, – невозмутимо ответил заведующий отделом рекламы. – Я умру сегодня днем за, моим письменным столом, по-видимому, не позже, чем через пять-десять минут.

– Позвольте мне отвезти вас домой!

– Нет, я хочу, чтобы это произошло именно так, – произнес Лис голосом, подобным обрывку тумана. – Я хочу, чтобы моя смерть, как и вся моя жизнь, стала демонстрацией верной службы «Объединению» и тем идеям, которые оно олицетворяет. Но время не ждет, сын мой. Завтра утром во внутриведомственном бюллетене – Голубая форма 114В – будет объявлено, что вы становитесь моим преемником на посту главы отдела рекламы. Для начала вы будете получать пятьдесят тысяч. Соответственно увеличится число акций вашей премии.

– Благодарю вас, Лестер.

– Я надеюсь, первое, что вы сделаете, вступив в должность, найдете себе помощника, в котором, как в нас с вами, будет гореть священный огонь. Советую вам последовать моему примеру – прочешите агентства, найдите молодого Джонатана Джербера и воспитайте его, как в течение двадцати одного года воспитывал вас я.

День был пасмурный. Через стеклянный плафон не просачивалось ни лучика солнечного света. Джонатану показалось, что комната заполнена столбами тумана, сложенными штабелями, точно бревна на лесном складе. В полумраке, в мерцании теней то появлялось, то исчезало лицо Л.Лестера Лиса, свободно парившее в пространстве видение, лениво покачивавшееся, словно бочка на волнах покрытого туманом моря.

– Служить «Объединению» было таким счастьем, что я не считал годы, – сказал Джонатан. Он хорошо усвоил науку. Подобные заявления давались ему теперь без труда. Но тем не менее он был несколько ошарашен. – Неужели прошло столько лет? – спросил он.

– Да, сын мой, – ответил Лис. – И я уверен, что оставляю отдел в надежных руках. Вы поднимались на Тринадцатый?

– Да, сэр.

– А на Четырнадцатый?

– Конечно. Ведь вы так приказали.

Лис покачнулся. С огромным трудом он собрал остатки изменявших ему сил.

– Прежде чем вы примете от меня должность, – замирающим голосом произнес он, – выполните еще одно дело, еще один последний ритуал. Вы должны познакомиться с нашим Президентом. Поднимитесь на Пятнадцатый.

И он поник на своем начальственном кресле.

– Лестер! – рванулся к нему Джонатан.

Очень медленно Лис воздел к потолку белый указательный палец.

– Пятнадцатый, – прошептал он и скончался. Джонатан с нежностью закрыл за собой звуконепроницаемую дверь, которая отныне была его собственной.

– Мисс Теблейн, – сказал он, – вызовите, пожалуйста, управляющего. Мистер Лис навсегда покинул «Объединение».

Кабина появилась у двери лифта в то же мгновение, как он нажал кнопку, как будто известие о его возвышении проникло в темные глубины шахты по проводу звонка.

– На самый верх, – резко бросил он лифтеру, едва показав свой пропуск.

Замелькали маленькие лампочки: открылась дверь.

– Но ведь я же сказал, что мне нужно на самый верх! – с возмущением воскликнул Джонатан. Он был заведующим отделом рекламы; он получал в год пятьдесят тысяч; его время стоило «Объединению» слишком дорого, и он не мог допустить, чтобы его понапрасну тратил какой-то лифтер. – Ведь это – Четырнадцатый, а не Пятнадцатый.

– Простите, сэр, но выше мы не поднимаемся, – сказал лифтер. – Обратитесь к охраннику.

– И обращусь! – рявкнул Джонатан.

Охранник уже стоял рядом: тот самый парень, который сопровождал его по директорским кабинетам.

– Что это значит? – набросился на него Джонатан. – Мне, черт возьми, нужно на Пятнадцатый!

– Все в порядке, сэр. Пройдите сюда, сэр, – сказал охранник.

Он подвел его к гладкой бронзовой двери без ручки и без замочной скважины.

– Опустите ваш пропуск в эту прорезь. Он замкнет электрическую сеть, и дверь откроется. То же самое вы проделаете с другой стороны, когда будете возвращаться.

– Не хотите ли вы сказать, что, поднявшись сюда, мистер Седеруэйт дальше идет по лестнице пешком? – недоверчиво спросил Джонатан.

– Я никогда его не видел, сэр, но, должно быть, он так и делает.

От побережья до побережья гудели заводы «Объединения». Сто девяносто три тысячи рабочих создавали четыре тысячи видов различной продукции. А здесь, в самом центре страны, возвышалась эта колоссальная пирамида – сердце всего гигантского механизма; здесь, на самом верхнем этаже, четко работал тот мозг, который в своей гениальности понимал все его тонкости и управлял им. И здесь, именно здесь, стоял он, Джонатан Джербер, человек, которому предстояло пожать руку этого высшего существа! Сверкая глазами, Джонатан расправил плечи, опустил в узкую прорезь свой пропуск, вошел и закрыл за собой дверь.

Перед ним была обыкновенная крашеная железная лестница с перилами. Взбираясь по ней вдоль шершавых неоштукатуренных стен из оранжевого пустотелого кирпича, он не переставал восхищаться. Как это пристойно, что мистер Седеруэйт, обладая столь неограниченной властью, пренебрегает ее внешним оформлением! Множество раз Джонатан писал в своих статьях, что Президент «Объединения» скромный человек, и, как это всегда бывает, вымысел обернулся действительностью – Седеруэйт был таким на самом деле. Преодолев последние ступени, Джонатан вступил на голый цементный пол, усеянный обрывками обоев, дохлыми мухами и заставленный банками с высохшей краской. В воздухе пахло чем-то вроде стильтонского сыра. Он приоткрыл дверь налево и заглянул в мрачную пещеру, где на огромные колеса со спицами наматывались покрытые смазкой тросы лифтов. Он приоткрыл дверь направо и увидел точно такую же пещеру.

Пять, десять минут стоял он в затхлой духоте, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, отыскивая глазами сам не зная что: потайную дверь, тайник, грифельную доску, на которой его предшественники могли по крайней мере оставить хотя бы свои подписи. Но он видел лишь банки с краской, мух и четыре крохотных, похожих на глаза круглых окошка, по одному в каждой наклонной стене. Окна были затянуты паутиной и покрыты толстым слоем грязи, но он заметил, что в нескольких местах на стекле пыли не было, будто ее кто-то стер рукавом пиджака. Шагнув к ближайшему окну, он сделал просвет пошире и выглянул наружу.

Он увидел часть города, который отсюда мог сойти за хаотичное нагромождение источенных временем кусков дерева, а дальше простирались бескрайние равнины Миннесоты. И он увидел то, о чем совершенно забыл. Он увидел, что в прериях стояла зима. Над фермерскими постройками и изгородями в порывах ветра кружился сухой снег. До самого горизонта насколько хватал глаз, лежала посиневшая от холода земля. И надвигались еще большие снегопады, еще более суровые холода. Потому что лето – это всего лишь каникулы, антракт; реальностью, постоянным спутником была зима; зима всегда царила в нескольких милях к северу, ожидая своего часа, чтобы вернуть себе то, что принадлежит ей по праву. Словно глубокое море синела оплетенная белыми жилами земля, и жилами ее был лед.

– Как холодно, как же холодно, – поежившись пробормотал Джонатан.

И, стряхнув пыль со своего теплого твидового костюма, он придал выражению лица подобающую степень благоговения и преданности и стал тяжело спускаться по лестнице; каблуки его со звоном ударялись о крашеное железо, а под подошвами скрипели, как песок, куски штукатурки.

«Было бы совсем некстати поскользнуться и упасть, – предупредил он себя. – Нет, нет, теперь мне никак нельзя поскользнуться».

АЛЬФРЕД БЕСТЕР
ФЕНОМЕН ИСЧЕЗНОВЕНИЯ

Это была не последняя война. И не война, которая покончит с войнами вообще. Ее звали Войной за Американскую Мечту. На эту идею как-то наткнулся сам генерал Карпентер и с тех пор только о ней и трубил.

Генералы делятся на вояк (такие нужны в армии), политиков (они правят) и специалистов по общественному мнению (без них нельзя вести войну). Генерал Карпентер был гениальным руководителем общественного мнения. Сама Прямота и само Простодушие, он руководствовался идеалами столь же высокими и общепонятными, как девиз на монете. Именно он представлялся Америке армией и правительством, щитом и мечом нации. Его идеалом была Американская Мечта.

– Мы сражаемся не ради денег, не ради могущества, не ради господства над миром, – заявил генерал Карпентер на обеде в Объединении Печати.

– Мы сражаемся лишь ради воплощения Американской Мечты, – провозгласил он на заседании конгресса 162-го созыва.

– Мы стремимся не к агрессии и не к порабощению народов, – изрек он на ежегодном обеде в честь выпускников военной академии.

– Мы сражаемся за дух цивилизации, – сообщил он сан-францисскому Клубу Пионеров.

– Мы воюем за идеалы цивилизации, за культуру, за поэзию, за Непреходящие Ценности, – сказал он на празднике чикагских биржевиков-хлеботорговцев. – Мы сражаемся не за себя, а за наши мечты, за Лучшее в Жизни, что не должно исчезнуть с лица земли.

Итак, Америка воевала. Генерал Карпентер потребовал сто миллионов человек. И сто миллионов человек были призваны в армию. Генерал потребовал десять тысяч водородных бомб. И десять тысяч водородных бомб были сброшены на голову противника. Противник тоже сбросил на Америку десять тысяч водородных бомб и уничтожил почти все ее города.

– Что ж, уйдем от этих варваров под землю! – заявил генерал Карпентер. – Дайте мне тысячу специалистов по саперному делу!

И под грудами щебня появились подземные города.

– Мы должны стать нацией специалистов, – заявил генерал Карпентер перед Национальной Ассоциацией Американских Университетов. – Каждый мужчина и каждая женщина, каждый из нас должен стать прежде всего закаленным и отточенным орудием для своего дела.

Дайте мне пятьсот медицинских экспертов, триста регулировщиков уличного движения, двести специалистов по кондиционированию воздуха, сто по управлению городским хозяйством, тысячу начальников отделений связи, семьсот специалистов по кадрам…

– Наша мечта, – сказал генерал Карпентер на завтраке, данном Держателями Контрольных Пакетов на Уолл-стрите, – не уступает мечте прославленных афинских греков и благородных римских… э-э… римлян. Это мечта об Истинных Ценностях в Жизни. Музыка. Искусство. Поэзия. Культура. Деньги лишь средство в борьбе за нашу мечту.

Уолл– стрит аплодировал. Генерал Карпентер запросил сто пятьдесят миллиардов долларов, полторы тысячи честолюбивых людей, три тысячи специалистов по минералогии, петрографии, поточному производству, химической войне и научной организации воздушного транспорта. Страна дала ему все это. Генералу Карпентеру стоило только нажать кнопку, и любой специалист был к его услугам.

В марте 2112 года война достигла своей кульминационной точки, и именно в это время решилась судьба Американской Мечты. Это произошло не на одном из семи фронтов, не в штабах и не в столицах, а в палате-Т армейского госпиталя, находившегося на глубине трехсот футов под тем, что когда-то называлось городом Сент-Олбанс в штате Нью-Йорк.

Палата-Т была загадкой Сент-Олбанса. Как и во многих других армейских госпиталях, в Сент-Олбансе имелись особые палаты для однотипных больных. В одной находились все раненые, у которых была ампутирована правая рука, в другой – все, у которых была ампутирована левая.

Повреждение черепа и ранения брюшной полости, ожоги просто и ожоги радиоактивные – для всего было свое место. Военно-медицинская служба разработала девятнадцать классов решений, которые включали все возможные разновидности повреждений и заболеваний, как душевных, так и телесных. Они обозначались буквами от А до S. Но каково же было назначение палаты-Т?

Этого не знал никто. Туда не допускали посетителей, оттуда не выпускали больных. Входили и выходили только врачи. Растерянный вид их заставлял строить самые дикие предположения, но выведать у них что бы то ни было не удавалось никому.

Уборщица утверждала, что она как-то наводила там чистоту, но в палате никого не было. Ни души. Только две дюжины коек, и больше ничего. А на койках хоть кто-нибудь спит? Да. Некоторые постели смяты. А есть еще какие-нибудь признаки, что палатой кто-то пользуется? Ну, как же! Личные вещи на столиках и все такое. Только пыли на них порядком – как будто их давно уж никто и в руки не брал.

Общественное мнение склонилось к тому, что это палата для призраков.

Но один санитар сообщил, что ночью из закрытой палаты доносилось пение. Какое пение? Похоже, что на иностранном языке. На каком? Этого санитар сказать не мог. Некоторые слова звучали вроде… ну, вот так: «Гады в ямы с их гитар…»

Общественное мнение склонилось к выводу, что это палата для иностранцев. Для шпионов.

Сент– Олбанс включил в дело кухонную службу и установил наблюдение за подносами с едой. Двадцать четыре подноса следовали в палату-Т три раза в день. Двадцать четыре возвращались оттуда. Иногда пустые. Чаще всего нетронутые.

Общественное мнение поднатужилось и пришло к решению, что палата-Т сплошная липа. Что это просто неофициальный клуб для пройдох и комбинаторов, которые устраивают там попойки. Вот тебе и «гады в ямы с их гитар…»!

По части сплетен госпиталь не уступит дамскому рукодельному кружку в маленьком городе, а больные легко раздражаются из-за любой мелочи. Потребовалось всего три месяца, чтобы праздные догадки сменились возмущением. Еще в январе 2112 года Сент-Олбанс был вполне благополучным госпиталем. А в марте психиатры уже забили тревогу. Снизился процент выздоровлений. Появились случаи симуляции. Участились мелкие нарушения распорядка.

Перетрясли персонал. Не помогло. Волнение из-за палаты-Т грозило перейти в мятеж. Еще одна чистка, еще одна, но волнения не прекращались.

Наконец по официальным каналам слухи дошли до генерала Карпентера.

– В нашей битве за Американскую Мечту, – сказал он, – мы не имеем права забывать тех, кто проливал за нас кровь. Подать сюда эксперта по госпитальному делу.

Эксперт не смог исправить положение в Сент-Олбансе. Генерал Карпентер прочитал рапорт и разжаловал его автора.

– Сострадание, – сказал генерал Карпентер, – первая заповедь цивилизации. Подать мне Главного медика.

Но и Главный медик не смог потушить гнев Сент-Олбанса, а посему генерал Карпентер разжаловал и его. Но на этот раз в рапорте была упомянута палата-Т.

– Подать мне специалиста по той области, которая касается палаты-Т, приказал генерал Карпентер.

Сент– Олбанс прислал врача – это был капитан Эдсель Диммок, коренастый молодой человек, почти лысый, окончивший медицинский факультет всего лишь три года назад, но зарекомендовавший себя отличным специалистом по психотерапии. Генерал Карпентер питал слабость к экспертам. Диммок ему понравился. Диммок обожал генерала как защитника культуры, которой сам он, будучи чересчур узким специалистом, не мог вкусить сейчас, но собирался насладиться ею, как только война будет выиграна.

– Так вот, Диммок, – начал генерал, – каждый из нас ныне прежде всего закаленный и отточенный инструмент. Вы знаете наш девиз: «Свое дело для каждого, и каждый для своего дела». Кто-то там не при своем деле в палате-Т, и мы его оттуда выкинем. А теперь скажите-ка, что же это такое палата-Т?

Диммок, заикаясь и мямля, кое-как объяснил, что это палата для особых заболеваний, вызванных током.

– Значит, там у вас содержатся пациенты?

– Да, сэр. Десять женщин и четырнадцать мужчин.

Карпентер помахал пачкой рапортов.

– А вот здесь заявление пациентов Сент-Олбанса о том, что в палате-Т никого нет.

Диммок был ошарашен.

– Это ложь! – заверил он генерала.

– Ладно, Диммок. Значит, у вас там двадцать четыре человека. Их дело – поправляться. Ваше дело – лечить. Какого же черта весь госпиталь ходит ходуном?

– В-видите ли, сэр… Очевидно, потому, что мы держим палату-Т под замком.

– Почему?

– Чтобы удержать там пациентов, генерал.

– Удержать? Как это понять? Они что, пытаются сбежать? Буйные, что ли?

– Никак нет, сэр. Не буйные.

– Диммок, мне не нравится ваше поведение. Вы все хитрите и ловчите. И вот что мне еще не нравится. Эта самая классификация. При чем тут Т? Я справился в медицинском управлении – в их классификации никакого Т не существует. Что это еще за петрушка?

– Д-да, сэр… Мы сами ввели этот индекс. Они… Тут… особый случай, сэр. Мы не знаем, что делать с этими больными. Мы не хотели огласки, пока не найдем способа лечения. Но тут совсем новая область, генерал. Новая! – Здесь специалист взял в Диммоке верх над дисциплинированным служакой. – Это сенсационно! Это войдет в историю медицины! Этого еще никто, черт возьми, не видел!

– Чего этого, Диммок? Точнее!

– Слушаюсь, сэр. Это бывает после шока. Полнейшее безразличие к раздражителям. Дыхание чуть заметно. Пульс слабый.

– Подумаешь! Я видел такое тысячи раз, – проворчал генерал Карпентер. – Что тут необычного?

– Да, сэр, пока все подходит под разряд Q или R. Но тут одна особенность. Они не едят и не спят.

– Совсем?

– Некоторые совсем.

– Почему же они не умирают?

– Вот этого мы и не знаем. Метаболический цикл нарушен, но отсутствует только его анаболический план. Катаболический продолжается. Иными словами, сэр, они выделяют отходы пищеварения, но не принимают ничего внутрь. Они изгоняют из организма токсины и восстанавливают изношенные ткани, но все это без еды и сна. Как – один бог знает!

– Значит, потому вы и запираете их? Значит… Вы полагаете, что они таскают еду и ухитряются вздремнуть где-то на стороне?

– Н-нет, сэр. – Диммок был явно смущен. – Я не знаю, как объяснить вам это. Я… Мы запираем их, потому что тут какая-то тайна. Они… Ну, в общем, они исчезают.

– Чего-чего?…

– Исчезают, сэр. Пропадают. Прямо на глазах.

– Что за бред!

– Но это так, сэр. Смотришь, сидят на койках или стоят поблизости. Проходит какая-то минута – и их уже нет. Иногда в палате-Т их две дюжины. Иногда – ни одного. То исчезают, то появляются – ни с того ни с сего. Поэтому-то мы и держим палату под замком, генерал. За всю историю военной медицины такого еще не бывало. Мы не знаем, как быть.

– А ну, подать мне троих таких пациентов, – приказал генерал Карпентер.

Натан Райли съел хлеб, поджаренный на французский манер, с парой яиц по-бенедиктински, запил все это двумя квартами коричневого пива, закурил сигару «Джон Дрю», благопристойно рыгнул и встал из-за стола. Он дружески кивнул Джиму Корбетту Джентльмену, который прервал беседу с Джимом Брэди Алмазом, чтобы перехватить его на полпути.

– Кто, по-твоему, возьмет в этом году приз, Нат? – спросил Джим Джентльмен.

– Доджерсы, – ответил Натан Райли.

– А что они могут выставить?

– У них есть «Подделка», «Фурилло» и «Кампанелла». Вот они и возьмут приз в этом году, Джим. Тринадцатого сентября. Запиши. Увидишь, ошибся ли я.

– Ну, ты никогда не ошибаешься, Нат, – сказал Корбетт.

Райли улыбнулся, расплатился, фланирующей походкой вышел на улицу и взял экипаж возле Мэдисон-сквер гарден. На углу 50-й улицы и 8-й авеню он поднялся в маклерскую контору, находящуюся над мастерской радиоприемников. Букмекер взглянул на него, достал конверт и отсчитал пятнадцать тысяч долларов.

– Рокки Марчиано техническим нокаутом положил Роланда Ла Старца в одиннадцатом раунде. И как это вы угадываете, Нат?

– Тем и живу, – улыбнулся Райли. – На результаты выборов ставки принимаете?

– Эйзенхауэр – двенадцать к пяти. Стивенсон…

– Ну, Эдлай не в счет, – и Райли положил на стойку двенадцать тысяч долларов. – Ставлю на Айка.

Он покинул маклерскую контору и направился в свои апартаменты в отеле «Уолдорф», где его уже нетерпеливо поджидал высокий и стройный молодой человек.

– Ах да! Вы ведь Форд? Гарольд Форд?

– Генри Форд, мистер Райли.

– И вы хотели бы, чтобы я финансировал производство машины в вашей велосипедной мастерской. Как, бишь, она называется?

– Я назвал ее имсомобиль, мистер Райли.

– Хм-м… Не сказал бы, что название мне очень нравится. А почему бы не назвать ее «автомобиль»?

– Чудесное предложение, мистер Райли. Я так и сделаю.

– Вы мне нравитесь, Генри. Вы молоды, энергичны, сообразительны. Я верю в ваше будущее и в ваш автомобиль. Вкладываю двести тысяч долларов.

Райли выписал чек и проводил Генри Форда к выходу. Потом посмотрел на часы и неожиданно почувствовал, что его потянуло обратно, захотелось взглянуть, как там и что. Он прошел в спальню, разделся, потом натянул серую рубашку и серые широкие брюки. На кармане рубашки виднелись большие синие буквы: «Госп. США».

Он закрыл дверь спальни и исчез.

Объявился он уже в палате-Т Сент-Олбанского госпиталя. И не успел перевести дух, как его схватили три пары рук. Шприц ввел ему в кровь полтора кубика тиоморфата натрия.

– Один есть, – сказал кто-то.

– Не уходи, – откликнулся другой. – Генерал Карпентер сказал, что ему нужны трое.

После того как Марк Юний Брут покинул ее ложе, Лела Мэчен хлопнула в ладоши. В покой вошли рабыни. Она приняла ванну, оделась, надушилась и позавтракала смирненскими фигами, розовыми апельсинами и графином «Лакрима Кристи». Потом закурила сигарету и приказала подать носилки.

У ворот дома, как обычно, толпились полчища обожателей из Двадцатого легиона. Два центуриона оттолкнули носильщиков от ручек носилок и понесли ее на своих широких плечах. Лела Мэчен улыбалась. Какой-то юноша в синем, как сапфир, плаще пробился сквозь толпу и подбежал к ней. В руке его сверкнул нож. Лела собралась с духом, чтобы мужественно встретить смерть.

– Лела! – воскликнул он. – Повелительница!

И полоснул по своей левой руке ножом так, что алая кровь обагрила одежды Лелы.

– Кровь моя – вот все, что я могу тебе отдать! – воскликнул он.

Лела мягко коснулась его лба.

– Глупый мальчик, – проворковала она. – Ну, зачем же так?

– Из любви к тебе, моя госпожа!

– Тебя пустят сегодня ко мне, – прошептала Лела. Он смотрел на нее так, что она засмеялась. – Я обещаю. Как тебя зовут, красавчик?

– Бен Гур.

– Сегодня в девять, Бен Гур.

Носилки двинулись дальше. Мимо форума как раз проходил Юлий Цезарь, занятый жарким спором с Марком Антонием. Увидев ее носилки, он сделал резкий знак центурионам, которые немедленно остановились. Цезарь откинул занавески и взглянул на Лелу. Лицо Цезаря передернулось.

– Ну почему? – хрипло спросил он. – Я просил, умолял, подкупал, плакал – и никакого снисхождения. Почему, Лела? Ну почему?

– Помнишь ли ты Боадицею? – промурлыкала Лела.

– Боадицею? Королеву бриттов? Боже милостивый, Лела, какое она имеет отношение к налей любви? Я не любил ее. Я только разбил ее в сражении.

– И убил ее, Цезарь.

– Она же отравилась, Лела.

– Это была моя мать, Цезарь! Убийца! Ты будешь наказан. Берегись мартовских ид, Цезарь!

Цезарь в ужасе отпрянул. Толпа поклонников, окружавшая Лелу, одобрительно загудела. Осыпаемая дождем розовых лепестков и фиалок на всем пути, она проследовала от форума к храму Весты.

Перед алтарем она преклонила колени, вознесла молитву, бросила крупинку ладана в пламя на алтаре и скинула одежды. Она оглядела свое прекрасное тело, отражающееся в серебряном зеркале, и вдруг почувствовала мимолетный приступ ностальгии. Лела надела серую блузу и серые брюки. На кармане блузы виднелись буквы: «Госп. США».

Она еще раз улыбнулась алтарю и исчезла.

Появилась она в палате-Т армейского госпиталя, где ей тут же вкатили полтора кубика тиоморфата натрия.

– Вот и вторая, – сказал кто-то.

– Надо еще одного.

Джордж Хэнмер сделал драматическую паузу и скользнул взглядом по скамьям оппозиции, по спикеру, по серебряному молотку на бархатной подушке перед спикером. Весь парламент, загипнотизированный страстной речью Хэнмера, затаив дыхание ожидал его дальнейших слов.

– Мне больше нечего добавить, – произнес, наконец, Хэнмер. Голос его дрогнул. Лицо было бледным и суровым. – Я буду сражаться за этот билль в городах, в полях и деревнях. Я буду сражаться за этот билль до смерти, а если бог допустит, то и после смерти. Вызов это или мольба, пусть решает совесть благородных джентльменов, но в одном я решителен и непреклонен: Суэцкий канал должен принадлежать Англии.

Хэнмер уселся. Овация! Под гул одобрения он протиснулся в кулуары, где Гладстон, Каннинг и Пит останавливали его, чтобы пожать ему руку. Лорд Пальмерстон холодно взглянул на Хэнмера, но Пэма оттолкнул подковылявший Дизраэли – этот был сплошной энтузиазм, сплошной восторг.

– Мы завтракаем в Тэттерсоле, – сказал Диззи. – Машина ждет внизу.

Леди Биконсфильд сидела в своем «роллс-ройсе» возле парламента. Она приколола к лацкану Дизраэли первоцвет и одобрительно потрепала Хэнмера по щеке.

– Вы, Джорджи, проделали большой путь с тех пор, как были школяром, которому нравилось задирать Диззи.

Хэнмер рассмеялся. Диззи запел «Гаудеамус игитур», и Хэнмер подхватил этот древний гимн школяров. Распевая его, они подъехали к Тэттерсолу. Здесь Диззи заказал пиво и жареные ребрышки, тогда как Хэнмер поднялся в клуб переодеться.

Почему-то вдруг он почувствовал тягу вернуться, взглянуть на все в последний раз. Возможно, потому, что ему не хотелось окончательно порывать с прошлым. Он снял сюртук, нанковый жилет, крапчатые брюки, лоснящиеся ботфорты и шелковое белье. Затем надел серую рубашку, серые брюки и исчез.

Объявился он в палате-Т Сент-Олбанского госпиталя, где тут же получил свои полтора кубика тиоморфата натрия.

– Вот и третий, – сказал кто-то.

– Давай их к Карпентеру.

И вот они в штабе генерала Карпентера – рядовой первого класса Натан Райли, мастер-сержант Лела Мэчен и капрал второго класса Джордж Хэнмер. Все трое в серой госпитальной одежде, оглушенные изрядной дозой усыпляющего.

В помещении не было посторонних. Здесь находились эксперты из общевойсковой разведки, контрразведки, службы безопасности и центрального разведывательного управления. Увидев безжалостно-стальные лица этой братии, поджидавшей пациентов и его самого, капитан Эдсель Диммок вздрогнул. Генерал Карпентер мрачно усмехнулся.

– А вы что думали, так мы и клюнем на эту сказочку об исчезновениях, а, Диммок?

– В-виноват, сэр?

– Я ведь тоже специалист своего дела, Диммок. И раскусил вас. Война идет плохо. Очень плохо. Где-то к противнику просачивается информация. И вся эта Сент-Олбанская история говорит не в вашу пользу.

– Но они действительно исчезают, сэр. Я…

– Вот мои специалисты и хотят поговорить с вами и вашими пациентами насчет этих исчезновений. И начнут они с вас, Диммок.

Специалисты взялись за Диммока, пустив в ход эффективные средства ослабления психического сопротивления и устройства, выключающие волю. Были испробованы все известные в литературе реакции на искренность и все виды физического и психического давления. Отчаянно вопящий Диммок был трижды сломлен, хотя и ломать-то, собственно, было нечего.

– Пусть отдышится, – сказал Карпентер. – Переходите к пациентам.

Специалисты замялись: ведь эти клиенты были больны.

– О господи, давайте не миндальничать! – вскипел Карпентер. – Мы ведем войну за цивилизацию и защищаем наши идеалы. За дело!