Текст книги "Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По"
Автор книги: Гарольд Шехтер
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
Несколько мгновений мы стояли друг против друга, причем бродяга так и сверлил меня дотошным взглядом. Наконец я решил окликнуть его и настоятельно потребовать, чтобы он объяснил, зачем вернулся. Собрав необходимое количество слюны (ибо во рту у меня пересохло, как только я его увидел), я открыл рот, готовясь произнести свой вопрос.
Но, прежде чем я успел вымолвить хотя бы слово, бродяга резко повернулся и скрылся в лесном сумраке.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
– Кто-нибудь видел мои перчатки?
Вопрос этот, причем прозвучавший настоятельно и категорично, задала старшая из сестер Элкотт, Анна. Уже минут десять-пятнадцать она в исступлении металась по дому, ища помянутые перчатки. Теперь она стояла посреди госгиной, уперев руки в бока, и на ее пухлом хорошеньком лице было написано полное отчаяние.
– Нет, милочка, – ответила миссис Элкотт, которая, надев плащ с капюшоном и прихватив плетеную корзинку, собиралась отнести остатки вчерашнего завтрака бедной вдове-немке, ютившейся в лачуге неподалеку с целым выводком из шести истощенных голодом детей, – не видела со вчерашнего вечера. Посмотри повнимательнее, девочка. Уверена, они куда-нибудь завалились.
Затем, попрощавшись с нами, добрая женщина отправилась в путь.
– Я просто не понимаю! – выкрикнула девочка, топая ногой и таким образом давая выход своему негодованию. – Я же собственными руками положила их на корзинку с рукоделием вчера вечером, после того как пришила новые пуговицы. О Господи, что же мне теперь делать? Я не могу пойти без них сегодня на вечеринку к Энни Мофат. Перчатки – это же самое важное, без них нельзя танцевать.
– Буду рада одолжить свои, хотя на одной пятно от лимонада, – сказала Луи, которая, лежа на ковре, деловито выводила какие-то каракули в блокноте. – Придумала! – тут же воскликнула она, не отрываясь от своего занятия. – Чистую надень, а вторую нервно сжимай в руке – тонко придумано!
– Спасибо тебе, Луи, но вряд ли я смогу весь вечер протаскаться с грязной перчаткой, – сказала ее сестра. – И потом у тебя руки больше, и чистая мне все равно не подойдет.
Почти сутки истекли после событий, описанных в предыдущей главе. И за все это время я ни разу, ни по какому поводу не упомянул – ни Сестричке, ни одной из элкоттовских дам – о своей встрече с подозрительным рыжебородым бродягой. Я чувствовал, что этим лишь без нужды встревожу их. Однако я принял и кое-какие меры предосторожности, накануне вечером оставаясь внизу, пока все остальные домочадцы не разошлись по своим комнатам. Затем я обошел весь первый этаж, проверяя, крепко ли закрыты окна и заперты ли на засов передняя и задняя двери. И только тогда лег.
В данную минуту я сидел за письменным столиком в углу гостиной, сочиняя письмо Путанице о нашем визите к доктору Фаррагуту. Оторвавшись, чтобы подумать над неловким положением, в какое попала Анна, я вспомнил, что видел кремовые лайковые перчатки, расшитые изысканным цветочным рисунком, в том самом месте, которое она упоминала, а именно на корзинке с рукоделием, которую она оставила на своем стуле вчера вечером, прежде чем идти спать.
– Так я и знала! – воскликнула она, когда я подтвердил ее слова. – Но теперь их там точно нет, и вообще я уже везде смотрела. О Боже, прямо зло берет!
– Если хочешь, Анна, возьми, пожалуйста, мои перчатки. Они немножко поношенные, но все еще приличные, и я уверена, они тебе подойдут. – Это великодушное предложение исходило от моей дорогой жены, которая, сидя на диване рядом с Лиззи, помогала той шить новые платьица для ископаемых кукол.
Вы так добры, Вирджиния, – сказала Анна, которой, так же как и остальным членам семьи, жена наказала звать ее по имени, данному при крещении. – Я заметила ваши перчатки, когда мы ехали в экипаже. Они премилые, и я буду рада надеть их, если вы действительно не против. И все же мне очень хотелось бы знать, куда подевались мои.
– Может, Барнаби их утащил, – сказала Мэй, имея в виду кота. Чинно сидя в материнском кресле – ноги ее едва доставали до полу, – малышка рисовала что-то в большом альбоме, лежавшем у нее на коленях.
– Барнаби никогда бы не сделал такой гадости! – крикнула Лиззи, у которой, как я понял, кот ходил в любимчиках. – Он слишком благородный и хорошо воспитанный, чтобы воровать.
В эту минуту, словно дожидаясь, что его имя объявят перед выходом, упомянутое создание трусцой вбежало в гостиную. В зубах он держал мертвого представителя рода Apodemus sylsaticus, более известного как мышь-полевка, которую собирался положить возле дивана, вызвав этим дружный визг всех присутствовавших дам, кроме Луи.
– Боже, какие все нервные, – сказала та. Нехотя поднявшись, она подошла к лежавшему на полу почившему грызуну и, пинком выставив кота, подняла мышь за длинный хвост, отнесла к входной двери и выбросила.
– Что за тварь! – сказала Мэй, инстинктивно поджав ноги. – Не понимаю, как ты можешь называть его хорошо воспитанным, Лиззи, – продолжала она, вновь приняв прежнюю позу. – Он вечно приносит каких-нибудь бедных, беспомощных созданий, которых убивает, – птенчиков, крольчат и всякое такое.
Но он всего лишь хочет сделать подарок, – сказала Лиззи с глубокой болью за суровый приговор, вынесенный младшей сестрой коту. – Этим он хочет показать, как сильно он нас любит. Разве ваша кошка ведет себя иначе, Вирджиния?
– Нет, особенно учитывая, что это уличный котенок, – ответила жена, которая за завтраком развлекала своих новых подружек забавными случаями из жизни нашего приемыша, включая забавное описание того, какие героические усилия прилагает Катарина, стараясь отодвинуть засов на двери, ведущей на кухню. – Но, когда мы жили в деревне, она тоже ловила мышей. Тогда она была совсем дикая. Мы устроили маленький лаз в задней двери, точно как у вас, и она могла выбираться через него, когда ей вздумается.
– Может быть, Барнаби и утащил твои перчатки, Анна, – сказала Лиззи, хотя и с явным сомнением в голосе. – Ты проверяла под моей кроватью? У него там любимый тайник.
– Пойду посмотрю, – сказала Анна упавшим голосом, – хотя что-то не верится. О Боже, почему жизнь – сплошное мученье?
С этими словами она повернулась и вышла из гостиной.
Мы же вернулись каждый к своим занятиям в добрососедской тишине. Прошло немало времени, пока атмосферу спокойной сосредоточенности не нарушила Мэй, воскликнув:
– Есть! Пусть кот и считает, что дохлые мыши и кролики – лучший подарок, но уверена, что мой понравится папуле больше.
– Что ты нарисовала, Мэй, дорогая? – спросила Лиззи.
– Верно, – сказала Луи, глядя снизу вверх, положив подбородок на согнутую руку, – давайте полюбуемся ее последним шедевром.
– Это я! – воскликнула малютка, поворачивая альбом так, чтобы рисунок был виден сестрам, а также и мне с Сестричкой.
Вглядываясь в сделанный карандашом автопортрет, я был вынужден признать, что у ребенка есть определенный талант. Хотя изображенная особа лишь отдаленно напоминала Мэй, рисунок определенно выдавал чутье и вкус. Казалось вполне возможным, что постоянные упражнения, прилежный труд и неослабная дисциплина однажды могут превратить маленькую Мэй в незаурядного художника.
– Да это же вылитая ты! – вскричала Лиззи с самой неподдельной искренностью. – Я просто диву даюсь, как ты можешь так замечательно рисовать, Мэй.
– Просто я творческая личность, – произнесло дитя, как нельзя более довольное собой.
– Точно, творческая! Когда говоришь, перлы из тебя так и сыплются! – со смехом сказала Луи. – Однако работа хороша, ничего не скажешь, и даже думаю, что папа будет очень доволен, когда вернется в следующем месяце. Единственное, что меня удивляет, так это зачем ты нарисовала себя, когда мы и так уже привезли домой эту фотографию.
Предмет, который имела в виду Луи – дагеротип, изображавший сестер, который они показывали нам с Сестричкой во время путешествия из Бостона, – теперь занимал центральное место на каминной полке. Миссис Элкотт поставила его туда накануне, приняв дагеротип от дочерей с прочувствованными восклицаниями радости и удивления.
– Я решила, что папе захочется иметь мой отдельный портрет, – ответила Мэй. – Потом меня не очень-то волнует, как я выгляжу на этом глупом старом дагеротипе. Нос у меня там какой-то приплюснутый, и волосы не так вьются, как в жизни. И вид у нас такой мрачный, кроме тебя, Луи. Ты только одна и улыбаешься.
– Я похожа на кота, который съел канарейку, верно? – сказала Луи. – Нет, а правда, почему? Погодите-ка, теперь припоминаю. Это все тот чудный дагеротип Диккенса… как раз тогда я заметила его среди других портретов в галерее мистера Баллингера. Вы знаете, мистер По, когда Чарлз Диккенс несколько лет назад приезжал в Бостон, мистер Баллингер сделал его портрет.
– Во время нашего краткого визита в его студию, – ответил я, – этот джентльмен действительно сообщил мне, что сделал дагеротипы нескольких литературных знаменитостей, хотя и не упомянул, что высоко ставит автора «Записок Пиквикского клуба».
– Это мой любимый роман мистера Диккенса! – воскликнула Луи. – Я трещала об этом без умолку и засыпала мистера Баллингера вопросами о мистере Диккенсе. Никогда не думала, что могу стать такой липучкой, хотя мистер Баллингер вроде бы не возражал.
– Ни в коей мере, – сказала Лиззи. – Ему страшно понравилось, что ты интересуешься. Он весь так и сиял.
– Потому что я такая умная, – со смехом ответила девочка. – Не из-за красивых же глаз.
Закончив письмо Путанице, я отложил перо и сверился с карманными часами. Было ровно без пяти десять утра. Хотя доктор Фаррагут и сказал, что я могу заехать за лекарством для Сестрички с утра пораньше, я решил дождаться более приличного времени. Начать с того, что я несколько сомневался в серьезности его замечания – составной части одного из чрезвычайно изощренных каламбуров. Да к тому же и дождь зарядил с утра, и я надеялся, что он поутихнет к тому времени, когда я выберусь.
Теперь, глянув в окно, я увидел, что, хотя небо все еще свинцово-серое, осадки практически прекратились. Встав из-за стола, я объявил о том, что еду по делу.
– Я, пожалуй, останусь, Эдди, если ты не против, – сказала Сестричка, глядя на меня поверх миниатюрного платьица, которое она штопала.
– Разумеется, дорогая, – ответил я. – Сколь ни приятна твоя компания, нет никакой нужды разгуливать в такое ненастье, когда мне просто нужно забрать пилюли, которые приготовил для тебя доктор Фаррагут.
– Может, мне с вами пройтись, – сказала Луи. – Я бьюсь над этой пьесой уже несколько часов, у меня от нее мозги набекрень. Небольшой моцион мне не помешает. – И с этими словами она вскочила на ноги и ринулась наверх.
Через несколько минут мы услышали ее топот на ступенях и она ворвалась в гостиную. На ней были резиновые сапоги, клетчатый сак, а на голове красовалась старомодная широкополая соломенная шляпа, которую она повязала под подбородком красной лентой.
– Ну и глупый же у тебя вид, Луи, – сказала Мэй. – Глупее не придумаешь. Что ты все из себя мальчишку строишь?
– Это старая папина шляпа, как раз для плохой погоды, – ответила Луи, подходя к двери. – Пусть я похожа на мальчишку, лишь бы удобно было.
– Ну как, нашлись перчатки? – спросила Сестричка.
– Нет, – ответила Луи. – Анна уж и искать бросила. Бог знает, куда они задевались. Может, лежат себе где-нибудь на самом видном месте, как в вашем замечательном «Похищенном письме», мистер По. Ну что, до свидания, девочки. До свидания, Вирджиния. Скоро вернемся с чудодейственным снадобьем доктора Фаррагута.
Прямая тропа, по которой мы с Сестричкой шли накануне, сейчас выглядела малопривлекательной, в лесу было слишком сыро. Ввиду этого я предложил пойти по большаку, на что Луи с готовностью согласилась. День был, прямо скажем, неподходящий для неспешной прогулки, и мы шли быстрым шагом, иногда маленькому сорванцу Луи приходилось бежать вприпрыжку, чтобы приноровиться к моей походке.
Несколько минут девочка держалась непривычно молчаливо. Не видя ее лица, скрытого полями шляпы, я тем не менее предположил, что она погружена в свои мысли.
– Чушь! – наконец нетерпеливо выпалила она.
– В чем дело, Луи? – осведомился я.
– Да все это моя пьеса «Проклятие ведьмы». Я уже дошла до последнего действия, но тут у меня возникли проблемы, и, сколько я ни ломаю голову, ничего не могу придумать.
– Может быть, я могу чем-то помочь? – вызвался я. – В чем именно твои трудности?
Это послание, которое мой герой, Родриго, тайно передает из темницы, где он заточен, своей возлюбленной, Заре, чтобы та остерегалась злой ведьмы, Ирен, которая ее преследует. Оно должно быть написано шифром, но не слишком сложным… просто слишком хитроумным для моих слушателей, которые будут состоять из подружек Мэй и других маленьких мальчиков и девочек, живущих по соседству.
– Может быть, использовать ребус? – предложил я.
Поскольку Луи никогда не слышала о таком виде криптограмм, я начал с краткого определения, прежде чем предложить практические примеры, которые могли бы ей помочь.
– Предупреждение «Берегись сглаза», – объяснил я, – можно представить, поубедительнее изобразив берег, затем пропущенные буквы и, наконец, глаза.
– Сила! – воскликнула Луи. – Так я и сделаю! Огромное спасибо, мистер По. Теперь, когда у меня есть тайное послание, закончить пьесу – раз плюнуть.
– Это твоя проба пера в драматическом жанре? – спросил я.
– Господи, конечно нет, – ответила девочка. – Я уже сочинила «Кастильского пленника», «Обет мавританки», «Роковое ревю» и «Месть доктора Дорна». Но все они похуже.
– Впечатляет. Я смотрю, ты уже солидный автор, почти мэтр, – с улыбкой заметил я.
– Обожаю писать. Если бы не надо было корпеть в школе, я бы с удовольствием шкрябала бы что-нибудь весь день. Хотелось бы прожить выдающуюся жизнь, сделать что-то такое, что помнили бы и после смерти.
– Похвальная цель, – сказал я. – А у твоих сестер такие же возвышенные устремления?
Только не у Лиззи, – ответила девочка. – Она просто ангел и будет рада тихо и спокойно остаться дома при папе и маме и заботиться о них. Самая заветная мечта Анны – симпатичный дом, набитый всякой роскошью: разной вкуснятиной, миленькими платьицами, красивой мебелью и кучей денег. Мэй хочет поехать в Рим, и учиться живописи, и стать лучшей художницей в мире. А что до меня, то я хочу всех удивить – писать замечательные книги, разбогатеть и прославиться, помочь папе, маме и девочкам.
Поскольку я был слишком хорошо знаком с жестокой реальностью литературной жизни в Америке, где даже талантливый писатель может постоянно жить на пороге нищеты, у меня моментально возникло искушение сообщить девочке, что ее шансы разбогатеть и прославиться практически равны нулю. Подобные вещи, сколь бы они ни были неприятны, могли, в конце концов, избавить ее от долгих лет бесплодных усилий, неоднократных разочарований и постепенно копящейся горечи. Однако энтузиазм Луи был настолько безыскусным, что я не мог решиться разрушить ее ребяческие иллюзии. Вместо этого я еще раз одобрил ее похвальные притязания и сменил тему, остановившись на «Записках Пиквикского клуба» мистера Диккенса – книге, в которую девочка была настолько влюблена, что могла на память цитировать целые куски.
Через несколько минут мы подошли к жилищу доктора Фаррагута. Взойдя на крыльцо вместе с Луи, я постучался. Когда на мой сигнал никто не откликнулся, я попробовал снова, но столь же безрезультатно.
– Похоже, его нет дома, – сказала Луи.
Кажется, да, – ответил я. Бросив взгляд через лужайку на сарай, я указал на хорошо видную внутри повозку. – Однако, поскольку он не взял свой экипаж, – сказал я, – можно предположить, что отправился он не так далеко и вернется довольно скоро.
Потянув за ручку, я обнаружил, что дверь не заперта.
– Давай останемся и подождем минут двадцать, – сказал я. – Думаю, доктор Фаррагут не станет возражать, если мы посидим в его гостиной.
Распахнув дверь, я провел Луи внутрь. Меня моментально поразил царивший всюду полумрак. Нигде в доме не горело ни единой лампы, и, хотя занавески на всех окнах были отдернуты, день стоял такой сумрачный, что свет почти не проникал сквозь оконные стекла.
Пройдя в гостиную, я быстро зажег настольную лампу. Однако не успел я этого сделать, как услышал звук, от которого кровь застыла у меня в жилах: низкий, жуткий, дрожащий человеческий стон, исполненный муки.
– О Боже, что это? – сказала Луи, глядя на меня из-под огромных полей шляпы широко раскрытыми глазами.
– Возможно, в конце концов, доктор Фаррагут дома, – предположил я, – и даже лечит сейчас какого-нибудь беднягу, который страдает от острой боли. Если это так, то понятно, что врач настолько погружен в свое дело, что не слышал, как мы стучали.
– Звучит складно, – сказала Луи, впрочем без особой уверенности. Сидя рядом с девочкой на том же диване, на котором я сидел вчера, я до предела напряг слух. Когда мгновение спустя звук повторился, я почувствовал, как каждую клеточку моего организма сотрясла Дрожь, словно я прикоснулся к проводам гальванической батареи. На сей раз ошибиться в том, чьи это стоны, было невозможно.
Это был голос самого доктора Фаррагута. И предсмертные хрипы, вырывавшиеся из его глотки, были, скорей, мольбой.
– Помогите мне… Помо…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Мы нашли его в комнате, которая, судя по находившимся в ней предметам – мензуркам, колбам, ступке с пестиком, полкам, уставленным пузырьками с лекарствами, – совершенно очевидно служила доктору лабораторией. Он неуклюже сидел на трехногом табурете, упершись локтями в бедра, низко опустив голову и обхватив ее руками. Увидев на голом дощатом полу большую лужу того, что оказалось свернувшейся кровью, я сделал вывод, что Фаррагут только недавно дотащился до табурета, долгое время пролежав без сознания.
Когда, сопровождаемый Луи, я бросился к нему, пожилой джентльмен взглянул на меня. Даже в сумраке неосвещенной комнаты я заметил, что на лице его написано крайнее замешательство.
– Кт-т-то эт-т-о? – запинаясь, пробормотал он. – Пожалуйста, умоляю, не бейте меня снова!
– Не бойтесь, доктор Фаррагут, – мягко произнес я. – Вы в безопасности. Это я, мистер По.
– По? – переспросил он тоном человека, пытающегося вспомнить давно позабытое имя. – Но что… как?
В этот момент в комнате неожиданно стало светлее. Оглянувшись через плечо, я увидел, что моя юная спутница зажгла масляную лампу, стоявшую на заваленном рабочем столе.
– О Господи, – простонал доктор Фаррагут, осторожно ощупывая свой череп. – Моя бедная голова.
– Разрешите взглянуть, – сказал я, заходя сзади.
Хотя доски пола были почти сплошь в запекшейся крови, я знал, что даже небольшие раны на голове вызывают сильнейшее кровотечение, поскольку черепная коробка густо опутана сетью кровеносных сосудов. Вот и теперь когда я осторожно раздвинул окружавшие рану спутанные волосы, то увидел, что на самом деле она оказалась не такой страшной, какой могла бы быть: длинное рваное, но поверхностное ранение, задевшее только кожный покров. Прилегающая часть также сильно распухла, образовав гематому, в просторечии именуемую «гусиным яйцом».
– Хотя ваша рана выглядит не очень-то приятно и, несомненно, является источником беспокойства и боли, она совершенно не опасна, – сказал я. – Надо лишь хорошенько промыть ее, обработать одной из ваших чудесных мазей, перевязать, и, уверен, она быстро затянется. Но, ради всего святого, доктор Фаррагут, что здесь произошло?
– Не могу сказать наверняка, – ответил доктор. – В голове туман. Дайте-ка подумать… Помню, я стоял в своей лаборатории, – продолжал он после короткой паузы, – да, стоял возле стола. Готовил какие-то пилюли.
– Может быть, те, что вы обещали моей жене, Вирджинии? – предположил я.
Да-да, именно, – сказал доктор Фаррагут. – Теперь начинаю припоминать. Это было вскоре после обеда – часов в семь. Я только-только пришел сюда и принялся за работу. Тут мне показалось, что я услышал какой-то звук. Прежде чем я успел обернуться, что-то ударило меня сзади по голове. Больше ничего не помню.
– Может, принести вам чего-нибудь попить, доктор Фаррагут? – вмешалась Луи, встав перед раненым джентльменом. – Может, стакан воды?
– Нет, спасибо, моя дорогая, – сказал Фаррагут, пристально глядя на девочку. – Мы знакомы?
– Меня зовут Луиза Мэй Элкотт, – ответила девочка. – Я пришла с мистером По.
– Да, конечно, одна из сестер Элкотт. То-то мне показалось, что у тебя знакомый вид.
– Скажите, доктор Фаррагут, – спросил я, – вы надежно заперли двери, прежде чем удалиться в лабораторию?
Врач покачал головой, вздрогнул и сказал:
– Нет. Я никогда не запираю двери, пока не соберусь на покой.
– Стало быть, кто-нибудь мог свободно войти, пока вы были поглощены работой? – сказал я.
– Полагаю. Но кто? Кому понадобилось делать такое?
– Две версии моментально возникают сами собой, – сказал я. – Нападение мог совершить некий неизвестный вам враг, который, затаив на вас злобу, захотел в отместку ранить вас, при этом не совершая убийства. Либо же на вас напал грабитель, хотевший вывести вас из строя, пока он будет обчищать дом.
– Неизвестный враг? – насупившись, сказал Фаррагут. – Не могу себе представить, чтобы кто-то хотел причинить мне вред. Полагаю, кража выглядит вероятнее, хотя у меня нет ничего такого уж ценного, чтобы…
И тут вдруг выражение лица доктора разительным образом изменилось. Челюсть отвисла, а лицо, и без того обескровленное из-за перенесенных мучений, стало каким-то неприятно синюшным.
– Она пропала! – воскликнул он, потрясенно уставясь на рабочий стол.
На мои вопросы о том, что он имеет в виду, врач только кричал:
– Моя шкатулка! Второй такой нет! Она стояла тут, на столе!
– Успокойтесь, друг мой, – сказал я пожилому джентльмену, который так разволновался, что мне стало страшно – а вдруг он снова упадет в обморок. – Вы абсолютно уверены, что именно этого предмета не хватает?
– Конечно, уверен! – воскликнул Фаррагут. – Я всегда держал ее здесь, на столе.
– Но что это была за вещь? – спросил я.
– Редчайшая, замечательная. Много лет назад мне подарил ее богатый бостонский торговец после того, как я вылечил его единственного сына, страдавшего от золотухи. Сама шкатулка была сделана из орехового капа и инкрустирована тонким цветочным орнаментом из слоновой кости. Замок, скобы и рукоять были бронзовые, изысканнейшей ручной работы. О Господи! – воскликнул он, закрывая лицо ладонями. – Просто не могу поверить, что она пропала.
– Боже, – сказала Луи, – какая восхитительная вещица.
Боюсь, это может оказаться не единственной пропажей, – мрачно заметил я. – Как только вы окончательно придете в себя, вам надо будет проверить ваше имущество, чтобы убедиться, что вор не взял больше ничего.
– Все остальное для меня ничего не значит, – стеная, ответил доктор Фаррагут.
Слегка удивленный глубиной столь горестного отчаяния, я изучающе посмотрел на него, прежде чем обратиться к нему со следующими словами:
– Хотя описанная вами шкатулка действительно необыкновенно красива, доктор Фаррагут, но, признаюсь, я в некоторой растерянности от чувств, которые вызвала у вас эта пропажа. Какой бы тонкой работы она ни была, какими бы дорогими ни были использованные материалы, сама по себе шкатулка, наверняка, не может быть такой бесценной, как то заставляет предположить ваше горе.
– Но вы не понимаете, – ответил врач, который достал из кармана носовой платок и теперь прижимал его к ране на затылке. – Дело не в шкатулке. Дело в том, что было внутри. Там хранились мои самые драгоценные ингредиенты – все то, на чем основано мое лечение.
Подобное заявление порядком меня озадачило.
– Но как такое может быть? – спросил я. – В моем понимании, система растительной медицины Томсона, на которой основана ваша практика, исходит из целебных свойств дикорастущих растений.
– Истинная правда, – сказал доктор Фаррагут. – Но я усовершенствовал методы доктора Томсона, использовав особые ингредиенты, полезность которых он не признавал. Без них мои препараты утратят самое малое половину своей эффективности.
– Но разве эти ингредиенты нельзя восстановить?
– Кто знает? Возможно, но это не просто, а между тем, – сказал он, многозначительно на меня взглядывая, – я ничем не смогу помочь своим пациентам.
Потребовался всего какой-то миг, чтобы полный, зловещий смысл этого заявления дошел до меня.
– Включая мою жену? – спросил я, тяжело дыша.
– Боюсь, что да, мистер По, – был ответ. – Я только начал готовить для нее лекарство, когда на меня напали. У меня уже никогда не будет возможности добавить самый важный компонент.
– Но что же это за таинственные, чудодейственные вещества? – вскричал я.
Какое-то мгновение доктор Фаррагут молча размышлял над моим вопросом.
– Простите меня, мистер По, – сказал он наконец. – Дело не в том, что я вам не доверяю. Или не доверяю тебе, моя дорогая, – добавил он, бросая взгляд на Луи. – Но уверен, что вы поймете меня: кое-что я должен держать в тайне. Открытия, которые я совершил, основанные на долгих годах практического опыта и постоянного экспериментирования, составляют самую суть моей методики. Стань они широко известны, ими тут же завладел бы весь медицинский цех. Однажды, когда сам я уже буду слишком стар для работы, я опубликую их по всему миру. Но пока, боюсь, их надо ревностно хранить.
– Что же тогда делать? – вскричал я. – Помимо ужасной утраты для вас лично, оказывается, что здоровье, а возможно, и сама жизнь моей дорогой жены зависят от обнаружения этих ингредиентов.
Я приложу все усилия, дабы пополнить свои запасы как можно скорее, – сказал доктор Фаррагут. – А между тем должно приложить все усилия, чтобы найти мою шкатулку. И мы должны молиться, что вор, кто бы он ни был, не воспользуется ее содержимым, поскольку ему оно, несомненно, не принесет никакой пользы.
– Надо прямо сейчас рассказать все шерифу Дрисколлу, – сказала Луи. – Может, мне сбегать в город – пусть знает, что случилось?
Вера девочки в способности местных блюстителей порядка была столь трогательна, что я в нерешительности помедлил, прежде чем ответить так:
– Хоть я и незнаком с человеком, о котором идет речь, но уверен, что он в высшей степени профессионален во всем, что касается его непосредственных обязанностей, а именно: поддержании мира и спокойствия и обеспечении безопасности жителей. К несчастью, безотлагательная ситуация, с которой мы столкнулись, требует гораздо больших навыков расследования, чем те, коими располагает обычный служащий судебного ведомства.
– Вижу, куда вы клоните, – сказала Луи. – Точь-в-точь как в Бостоне. Ведь это вы, а не полиция, разгадали тайну убийства бедной Эльзи. Значит, вам и теперь, хотите вы того или нет, мистер По, придется сыграть роль детектива и узнать, кто украл шкатулку доктора Фар…
Прежде чем девочка успела закончить свою речь, я прижал палец к губам, показывая, чтобы она молчала. В последовавшей тишине я прислушался к тому, что происходит в гостиной. Мне показалось, что я услышал какой-то неожиданный звук. Мгновение спустя сомнения рассеялись.
В доме был кто-то еще!
Склонившись к сидевшему на табурете врачу, я, сделав из руки рупор, шепнул ему на ухо:
– Этим утром вы ждали других посетителей?
Черты пожилого доктора исказились сильным беспокойством, и почти беззвучно он произнес: «Нет».
Ответ его лишь подтвердил уже сложившееся у меня подозрение, а именно, что человек, без стука вошедший в дом и теперь крадучись пробирающийся по нему, и есть тот, кто напал на доктора Фаррагута. Зачем он вернулся, я бы не рискнул предположить, однако причины, по которым он это сделал, несомненно, рисовались зловещие. По правде говоря, я ничего не мог утверждать суверенностью. Тем не менее инстинкт подсказывал, что догадка моя верна.
Учитывая, что злодей уже доказал свою склонность к насилию, я посчитал необходимым незамедлительно вооружиться. Знаком показав Луи и доктору, чтобы они вели себя потише, я огляделся. Почти сразу взгляд мой остановился на стоявшей в углу железной печурке. Рядом с ней лежала небольшая охапка дров.
Быстро пройдя через комнату, я взял поленце в несколько дюймов толщиной и примерно фут с половиной в длину. Затем я занял позицию у двери и рукой показал Луи, чтобы она погасила свет, что она тут же и сделала.
Последующие секунды прошли в неописуемом напряжении. Вжавшись в стену и занеся над головой свое импровизированное оружие, я в мучительном ожидании прислушивался к приближающимся шагам незнакомого, незваного гостя. Вдруг он остановился на самом пороге. Я затаил дыхание, сердце мое билось так учащенно, что я боялся, как бы его неистовый стук не разнесся в абсолютной тишине, воцарившейся в доме.
Впрочем, незнакомец колебался недолго. Через мгновение он перешагнул порог и вошел.
Хотя лампа была погашена, сквозь окно цедился слабый свет, позволивший мне составить самое общее представление об этом человеке. Роста он оказался среднего и обладал крепким телосложением. На нем были черная фетровая шляпа с широкими опущенными полями и грубый шерстяной плащ – и то и другое насквозь промокло от дождя. В руке он держал длинную трость – как мне показалось, судя по грубо обрезанным сучьям, – изготовленную по дороге.
С первого взгляда я понял, что при открытом столкновении с этим молодчиком моя дубинка, хоть и увесистая, не сможет идти ни в какое сравнение с его куда более тяжелым и внушительным орудием. Но времени для колебаний не было. С диким воплем я занес свою палицу и обрушил ее на голову незнакомца.
Выронив самодельную трость, он со стоном упал на колени.
Занеся полено высоко над головой и приготовившись снова нанести удар, если паче чаяния человек станет сопротивляться, я крикнул Луи, чтобы она зажгла лампу. Через мгновение комната озарилась ярким светом.
Поскольку от мощного удара шляпа слетела у него с головы, теперь можно было различить черты незваного гостя, который все еще не мог подняться с колен и тихо поскуливал от боли. Это был человек явно простецкой наружности – носатый, с широким, толстогубым ртом, кустистыми бровями и неровной бороденкой, пробивающейся на подбородке. Его необычайно глубоко посаженные голубые глаза были открыты, но, казалось, слегка косили. Короче говоря, все в его внешности указывало на то, что он относится к исключительно опасному и развращенному типу преступников. Поэтому каково же было мое удивление, когда, едва увидев его лицо, оба моих спутника одновременно испустили испуганные возгласы.
– Генри! – вскричал доктор Фаррагут.
– Мистер Торо! – вскричала Луи.
– Генри Торо?! – воскликнул я, обращаясь к девочке. Мне было известно о существовании человека по имени Генри Торо, который, так же как и отец Луи, был одним из главных приверженцев так называемой «трансцендентальной» философии мистера Эмерсона. – Ты имеешь в виду писателя?