Текст книги "Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По"

Автор книги: Гарольд Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Слова Тилдена поразили меня как гром, и мне оставалось лишь глядеть на него в немом изумлении. Впрочем, спустя несколько мгновений я вновь обрел дар речи, хотя говорил слегка запинаясь:

– Убит?.. Но как?.. Где?.. Когда?..

– Давайте по порядку, мистер По, – сказал коронер. – Он был убит взрывом в своей мастерской рано утром… около девяти часов.

– Взрывом? – переспросил я, все еще пытаясь осмыслить этот невероятный поворот событий.

Я слабо разбираюсь в том, как изготовляется дагеротип, – сказал Тилден. – Но это явно требует применения легко воспламеняющихся жидкостей. Иногда – уверен, что вам это известно, мистер По, – люди привыкают работать с опасными материалами и начинают обращаться с ними несколько небрежно. Похоже на то, что мистер Баллингер, занимаясь своим делом, курил сигару и по неосторожности положил ее слишком близко к одному из открытых пузырьков с химическими препаратами. Соседи говорят, что слышали такой громкий взрыв, что у них даже стекла задрожали в окнах. Огонь моментально распространился по мастерской. Несколько соседей отважно бросились в горящее здание, и им удалось вытащить тело мистера Баллингера. Но, боюсь, было уже слишком поздно. Он погиб мгновенно.

– И вот еще что, – вмешался констебль Линч, который, заметив мою удивленную реакцию на грубость, добавил: – Не хотелось бы вас пугать, но осколки угодили ему прямо в лицо. Смотреть страшно. Не дай бог жить таким уродом.

– А мастерская? – спросил я.

– Сгорела дотла, – сказал Линч. – Пожарники пытались спасти ее, но…

Пожав плечами, он красноречиво завершил свое высказывание о бесплодности усилий пожарных.

– Вспомнили каких-нибудь других подозреваемых, мистер По? – спросил коронер Тилден после небольшой паузы, во время которой я отчаянно пытался привести смятенные мысли в порядок.

Признаюсь, то, что вы рассказали о мистере Баллингере, до некоторой степени поставило меня в тупик, – наконец сказал я. – Однако я по-прежнему считаю, что убийство миссис Рэндалл и ее служанки совершил тот же человек, который утопил мисс Болтон. Что правда, то правда, логически обосновать подобную уверенность невозможно. Она основана прежде всего на интуиции. Все же, хотя я вряд ли стал бы употреблять понятие, столь безнадежно опороченное связью с безмозглым мистицизмом мистера Эмерсона и его последователей, не приходится отрицать, что в глубинах человеческой души существует врожденная способность, дающая нам знания скорее интуитивные, чем рассудочные.

– Вы имеете в виду догадки? – спросил Тилден.

– Называйте как угодно, – ответил я. – Но есть другая, более осязаемая причина подозревать, что зверство, учиненное в доме миссис Рэндалл, и убийство Эльзи Болтон – дело одних и тех же обагренных в крови рук.

– А именно? – поинтересовался коронер Тилден.

– А именно тот факт, что в обоих случаях убийца старался навести нас на ложный след, – сказал я. – Сначала он представляет дело так, будто Эльзи Болтон утонула сама, а потом пытается изобразить убийство и самоубийство.

– Полагаю, в этом что-то есть, – сказал коронер, задумчиво оттягивая нижнюю губу.

– Более того, – продолжал я, – не могу отделаться от предчувствия – или, выражаясь проще, догадки: пусть мистер Баллингер и не был непосредственным исполнителем, но он так или иначе связан с этими ужасами. Отсюда следует, что, хотя в данный момент у меня нет на примете другого подозреваемого, мне кажется, я знаю, где можно найти ключ для установления личности подлинного убийцы.

– И где же? – живо поинтересовался Линч.

– В морге, – ответил я.

Как выяснилось, мое предложение совпадало с планами коронера Тилдена и констебля Линча, которые собирались первым делом ехать в морг. Однако сначала надо было завершить кое-какие приготовления, прежде чем перевезти оба тела в это мрачное хранилище, где им предстояло оставаться, пока их не востребуют родственники.

Перед отъездом Линч велел офицеру Хиггинботтому подняться в спальню, принести простыню и накрыть ею тела. Затем отдал приказ другим полицейским, чтобы они ни под каким видом не пускали в дом людей, не имеющих на то соответствующих полномочий, – приказ, вызванный вполне реальной вероятностью, что какой-нибудь любопытный зевака или неразборчивый в средствах репортер попытается проскользнуть в здание и сделать мрачный снимок на память.

Предосторожности Линча в этом отношении полностью оправдались, как только мы вышли из дома. Несмотря на чрезвычайно холодную погоду и сгущающиеся сумерки, на улице собралась толпа, включая дюжину газетчиков, которые моментально подняли гвалт, требуя информации. Линч на минутку задержался и сказал репортерам, что владелица дома, вдова миссис Рэндалл, была заколота насмерть своей разъяренной служанкой, которая затем покончила с собой. Как он объяснил мне впоследствии, он предложил эту версию событий по двум причинам: во-первых, ему не хотелось сеять панику заявлением о том, что неведомый маньяк до сих пор разгуливает на свободе, а во-вторых, потому что он полагал, что следствию пойдет на пользу, если убийца решит, что мы попались на его удочку, и не заподозрит, что мы идем по его следу.

Проложив путь через толпу, мы забрались в экипаж коронера Тилдена. Проезжая по узким, быстро темнеющим улицам, все трое хранили полное молчание, каждый был глубоко поглощен собственными мыслями.

Как читателю уже известно, я подозревал Герберта Баллингера по нескольким причинам – среди них и моя убежденность в том, что у него, как у создателя посмертных фотографий, были идеальные условия, чтобы отбирать хорошо сохранившиеся трупы, наиболее подходившие для вскрытия. Кроме того, я пришел к выводу, что, в определенной степени напоминая Берка и Хэра, он перешел к непосредственным действиям, возможно начав с Эльзи Болтон, убитой так, чтобы тело ее хорошо сохранилось. Зная, что Баллингер по роду своих занятий был прямо связан не только с мисс Болтон, но и с миссис Рэндалл, я сделал очередной вывод, возложив на него вину за смерть последней и ее служанки Салли.

Теперь, когда экипаж скрипел и подпрыгивал на булыжной мостовой, я увидел вопиющий просчет в своих рассуждениях. Если целью убийства было добывать хорошо сохранившиеся трупы, которые доктор Мак-Кензи смог бы использовать в анатомических студиях, то как можно было объяснить увечья, нанесенные убийцей миссис Рэндалл? По-мясницки изрубленное тело не годилось в качестве медицинского образца. А если Баллингер не был сообщником доктора Мак-Кензи в незаконном добывании тел, то он не мог оказаться и человеком, который украл шкатулку доктора Фаррагута. Короче, в расследовании я не продвинулся дальше вчерашнего дня, когда только что вернулся в Бостон!

То, что идеальный ход моих мыслей был нарушен, скорей всего следовало приписать тормозящему действию мадеры, которая хоть и укрепила нервы, в то же время несколько затуманила рассудок. И все же я не жалел, что пригубил этот вдохновенный напиток. Поскольку чем ближе – с каждой минутой – становился морг, тем острее я сознавал, что мне предстоит и какого самообладания это потребует.

Когда мы приехали, было уже совсем темно. Улица перед моргом была тиха и пустынна. Выйдя из экипажа, я подошел ко входу и взглянул на фасад.

Меня моментально охватило гнетущее душу чувство ледяного страха, сердце провалилось в какую-то бездну, замерло, что из всех земных ощущений более всего напоминает состояние опиомана, у которого кончилось его зелье. Я терялся в догадках – что могло заставить меня так разнервничаться при виде этого здания? Вывод напрашивался только один: реакция моя была вызвана не столько его архитектурными особенностями (практически неразличимыми в наступившей тьме), сколько сознанием его мрачного, его скорбного предназначения. Мысль об отвратительных насельниках этого дома мертвых, заключенных в массивных каменных стенах, внушала мне чувство непреодолимого страха.

Пройдя через главный вход, мы пошли по узкому, наклонному, тускло освещенному коридору с серыми, до ужаса безликими стенами. Еще минута – и мы были в покойницкой.

Площадь зала составляла примерно двадцать квадратных футов. Пол был выложен кирпичом. Стены – исключительно неприятного зеленоватого оттенка. Зловеще мрачный свет нескольких газовых фонарей – единственный источник освещения в этот поздний час – в немалой степени способствовал созданию нестерпимо отвратительной атмосферы.

Середину зала занимали пять каменных столов на железных опорах, на каждом из которых лежало по человеческому телу. Не считая одного – крохотного мальчика-младенца, пуповина которого явно свидетельствовала, что от него избавились сразу после рождения, – остальные приличия ради были покрыты простынями, из-под которых виднелись только головы, шеи и плечи.

Тут была молодая женщина, чье багровое, вздувшееся лицо говорило о том, что это утопленница, – очевидное самоубийство. Другое принадлежало исключительно дородному мужчине с густыми усами, чье безжизненное тело, как сообщил мне Тилден, было найдено в переулке одного из пользующихся дурной славой предместий города. Причина его смерти была до сих пор не установлена, хотя, судя по всему, он умер ненасильственно, возможно – как предполагал Тилден, – от разрыва сердца, не выдержавшего такого веса. Третий был человеком необычайно грубой наружности, со сплошь покрытым шрамами лицом; его зарезали в пьяной потасовке в распивочной неподалеку от пристани.

Последним лежал Герберт Баллингер.

За несколько ярдов мне показалось, что лицо дагеротиписта густо вымазано смолой. Только подойдя поближе, я различил, что кожа его совершенно обуглилась.

Голова у меня закружилась, тошнота подступила к горлу. Закрыв глаза, я схватился за край мраморной плиты. Не скоро, но чувство головокружения все же прошло, и, глубоко вдохнув, я снова посмотрел на отвратительно почерневшее лицо распростертого передо мной тела.

Хотя из-за взрыва и последовавшего воспламенения ткань эпидермиса превратилась в обугленную корку, общие черты сохранились. Конечно, до этого я видел дагеротиписта всего однажды, когда мы с Сестричкой зашли к нему в мастерскую поинтересоваться ценой портрета. Даже основываясь на впечатлении от той единственной, исключительно краткой встречи, я мог бы сказать, что тело на столе определенно было телом Баллингера. И все же я не переставал дивиться тому, как, учитывая жестоко пострадавшее лицо, было произведено опознание. Я спросил об этом у коронера Тилдена.

Пожилой джентльмен ничего мне не ответил. Вместо этого, к моему величайшему удивлению, он подошел вплотную к столу и, вытянув затянутую в перчатку руку, засунул большой, указательный и средний пальцы в разинутый рот трупа! Немного покопавшись, он вынул небольшой предмет, который и протянул мне, чтобы я мог получше его разглядеть. Это была маленькая изогнутая металлическая полоска, к которой крепилось несколько коренных зубов.

– Вот вам и ответ, – сказал Тилден. – У мистера Баллингера не хватало нескольких задних зубов. Поэтому он носил мост. Человек, поставивший ему эту штуку, и смог опознать тело.

Сердце мое тут же учащенно забилось.

– А кто, позвольте спросить, был этот дантист? – на всякий случай спросил я, хотя уже заранее знал ответ.

– Это был Ладлоу Марстон, – как я и ожидал, ответил коронер.

Вряд ли приходится сомневаться, что в подавляющем большинстве случаев разгадка тайны сопряжена с медленным и мучительным процессом умозаключений, который – после множества ложных ходов, неверных теорий и ошибочных версий – приводит к правильному объяснению. Однако изредка ответ приходит как некое озарение. Выражаясь точнее, подобные откровения лишь кажутся результатом неожиданного, непроизвольного прозрения. На деле им почти всегда предшествуют долгие логические выкладки. Только уму, уже подготовленному к их приятию бессчетными часами размышлений, могут представать выводы, кажущиеся epiphanies1616
  Озарениями свыше (фр.).


[Закрыть].

Поразившая меня в это мгновение мысль принесла с собой чувство абсолютной уверенности. И все-таки я мог подтвердить его только одним способом. Элементарное представление о том, что мне предстоит, преисполнило меня чувством глубочайшего отвращения. Я понимал, что должен действовать безотлагательно, пока решимость моя не иссякла.

Плотно зажмурившись, я быстро нагнулся над трупом и приложил открытый рот к его омерзительно потрескавшимся губам.

4 Сзади я слышал потрясенные восклицания своих приведенных в крайнее замешательство спутников. Чья-то сильная рука – явно констебля Линча – схватила меня за плечо, чтобы оторвать от трупа, на губах которого я, казалось, готов запечатлеть пламенный поцелуй.

Вырвавшись от Линча, я положил руку посередине неподвижной груди Баллингера и с силой нажал, принуждая его легкие сжаться, а сам тем временем глубоко вдыхал вырывавшийся из них воздух.

Затем, задержав дыхание, я выпрямился и обернулся к своим спутникам, на чьих лицах читалось выражение ужаса и изумления одновременно.

– Какого черта? – завопил Линч.

– Вы что, с ума сошли, мистер По? – воскликнул Тилден.

Несколько мгновений я просто молча глядел на них, чувствуя, как щеки мои раздуваются и вот-вот лопнут. И вдруг непроизвольно стал взахлеб хихикать.

Линч и Тилден обменялись ошарашенными взглядами, затем снова в изумлении воззрились на меня.

Судорожный смех настолько одолевал меня, что прошла, наверное, минута, прежде чем я смог заговорить.

– Я был прав, ха-ха-ха! – сказал я. – Баллингера, ха-ха, убили точно так же, как и тех трех женщин, ха-ха!

– Придите в себя, дружище! – сказал коронер Тилден, схватив меня за плечи и легонько встряхивая. – Что с вами, черт возьми, случилось?

– Веселящий газ, – ответил я, стараясь вытереть текущие из глаз слезы. – Легкие Баллингера заполнены им.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Не стоит удивляться моей столь бурной реакции на закись азота. Мой чувствительный темперамент всегда делал меня чрезвычайно подверженным разного рода интоксикациям. Еще до того, как я вдохнул газ, мной овладело бездумно-легкомысленное настроение, вызванное мадерой, которую уговорил меня выпить констебль Линч. Небольшого количества закиси азота, перешедшего ко мне из легких трупа, было более чем достаточно, чтобы ввергнуть меня в состояние крайней веселости.

Все еще судорожно пофыркивая, я резко повернулся и поспешил прочь из дома мертвых; спутники следовали за мной по пятам. Такая поспешность была вызвана двумя соображениями. Даже мне собственный смех казался чем-то постыдным и неуместным – если не положительно неприличным – в этом царстве тишины и полумрака. К тому же я надеялся, что холодный ночной воздух поможет мне вернуть былую сдержанность.

Остановившись на тротуаре, я открыл рот, запрокинул голову и стал глубоко, жадно вдыхать бодрящую ночную свежесть. Почти сразу же в голове прояснилось. Линч и Тилден, расположившиеся передо мной, стали засыпать меня вопросами касательно того, что же произошло.

– Я вполне разделяю ваше смущение, – сказал я, обращаясь к обоим. – Гротескные, если не отвратительные действия, свидетелями которых вы только что были, могли показаться достойными безумца. Однако уверяю вас, что все это было разыграно совершенно намеренно. Никак иначе не мог я подтвердить внезапно возникшее у меня подозрение.

– Продолжайте, По, – сказал Тилден, настороженно глядя на меня, словно не вполне уверенный, что я в своем уме.

Как вам известно, – сказал я, – я твердо убежден, что смерть мисс Болтон, миссис Рэндалл и Салли – дело одних рук. По причинам, которые я еще не до конца раскрыл, я пришел к выводу, что убийцей был Герберт Баллингер. Услышав о смерти Баллингера, я, само собой, был вынужден пересмотреть свои выводы.

Мне сразу же пришло в голову, что Баллингер тоже мог пасть жертвой неизвестного убийцы. Как мы уже установили, последний действует, прибегая к весьма своеобразному modus operandi1717
  Образу действия (лат.).


[Закрыть], скрывая действительную картину смерти, чтобы отвлечь внимание от себя. Возможно ли, задавался я вопросом, что то же самое произошло и в случае с Баллингером? Не мог ли его тоже убить некто, кто затем инсценировал смерть как несчастный случай?

Пока я говорил, изо рта у меня вылетали причудливые и призрачные облачка пара, смешивавшиеся в морозном ночном воздухе с паром из приоткрытых губ моих молчаливых слушателей.

– Если бы мастерская Баллингера не сгорела дотла, – продолжал я, – можно было бы осмотреть помещение, где было найдено тело, и установить, не имел ли место поджог. Поскольку это исключалось, оставалось действовать единственным способом, а именно осмотреть сам труп.

При первом взгляде на обугленное тело, разумеется, не было никаких оснований сомневаться, что дагеротипист погиб от взрыва и последующего пожара. И только когда я услышал имя доктора Ладлоу Марстона, одна идея буквально ошеломила меня.

Вряд ли стоит говорить, что если Эльзи Болтон, миссис Рэндалл и Герберт Баллингер действительно были убиты одним и тем же безумцем, то этот человек, как-то связан со всеми тремя. (Я не принимаю в расчет Салли, поскольку ее смерть, как я полагаю, была, если можно так выразиться, приложением к смерти миссис Рэндалл.) Доктор Марстон, как вам прекрасно известно, был знаком с Эльзи Болтон, которая вызвалась быть добровольцем во время его представления накануне смерти. Миссис Рэндалл тоже, насколько мне известно из некоторых ее замечаний, посетила по крайней мере одно представление в Бостонском музее и, возможно, говорила с Марстоном после него, чтобы выразить свое восхищение. Что касается Баллингера, то он не только был пациентом Марстона, но и сделал его дагеротип на фронтисписе отвратительной книжонки последнего, так называемой поэмы «Денталогия».

Когда, рассказывая про опознание Баллингера, вы упомянули имя Марстона, я естественно связал его со знаменитыми демонстрациями веселящего газа. Осознав это, я немедленно понял, что закись азота – идеальный способ привести человека в бессознательное состояние и даже, если применить достаточное количество, совершить убийство. А это совсем близко к версии о том, что Баллингер был уже мертв, когда произошел взрыв, иными словами, сначала его удушили с помощью веселящего газа, а уже затем подожгли.

Конечно, был лишь единственный способ проверить мою теорию: самому вдохнуть предполагаемое содержимое легких жертвы. Неестественное состояние эйфории, которую я испытал, целиком и полностью подтвердило мою уверенность.

На протяжении речи мои спутники слушали меня как завороженные. И действительно, констебль Линч был настолько захвачен ею, что совершенно не заметил вытекшей у него из носа большой капли, которая теперь повисла на самом кончике его выдающегося обонятельного органа. Однако он тут же громко засопел, зашмыгал, а затем, утерев нос тыльной стороной перчатки, сказал:

– Постойте-ка, если я правильно вас понял, то всех этих людей убил Марстон?

– Действительно, – ответствовал я, – моих выводов достаточно, чтобы заподозрить его.

– Но какой, скажите на милость, у него мотив? – спросил коронер Тилден.

– Эта часть тайны остается неразгаданной, – сказал я. – Ответ известен только самому преступнику. А следовательно, я предлагаю немедля найти доктора Марстона, даже если придется прервать его вечернее выступление в музее мистера Кимболла.

– Его там нет, сегодня уж точно, – сказал Линч. – По четвергам музей закрыт.

– Тогда дальнейший ход нашего расследования ясен, – сказал я. – Мы должны сейчас же отправиться к доктору Марстону и молиться, чтобы он был дома.

Из разговора с мистером Кимболлом я знал, что доктор Марстон содержит частную практику на Тремонт-стрит, недалеко от Королевской часовни. Предположив, что, подобно большинству дантистов, Марстон практикует на дому, я направил кучера в тот район.

Добравшись до места, Тилден, Линч и я выбрались из экипажа и стали искать жилице Марстона. Нашу задачу чрезвычайно облегчал яркий лунный свет. Через несколько минут мы нашли дом – красивое кирпичное здание с медной табличкой возле двери, на которой были выгравированы имя дантиста и род его занятий.

С фасада дом казался нежилым – во всех окнах было темным-темно. Тем не менее когда мы обогнули его, то заметили мягкое сияние лампы, просачивавшееся сквозь задернутые занавеси высокого окна на первом этаже.

Мы вернулись к входной двери, и коронер Тилден тут же начал стучать в нее медным молотком. Никто не откликнулся, и он возобновил свои попытки, на сей раз еще более настойчиво. В последовавшей тишине он вопросительно взглянул на Линча, который после минутной паузы полез в карман и вытащил связку ключей. Перебрав их, он вставил один в замочную скважину. Мгновение – и дверь распахнулась.

– Отмычка, – шепнул мне Тилден, хотя я моментально догадался о назначении этого предмета.

Перешагнув порог, мы помедлили в неосвещенной передней и внимательно прислушались. Ни звука.

– Есть кто-нибудь? – крикнул Линч.

Ответа не последовало.

Теплый свет был виден и в коридоре, мы двинулись в направлении его и скоро оказались в маленькой, со вкусом обставленной гостиной, которая явно служила дантисту приемной. Мягкие лучи лампы приятно озаряли комнату, чье decora1818
  Убранство (лат.).


[Закрыть] полностью состояло из предметов, связанных с профессией Марстона.

Середину стола занимал исключительно тонкой работы коренной зуб, явно сделанный из лучшего лиможского фарфора, тут же стоял небольшой мраморный бюст Пьера Фошара, известного как «отец оральной хирургии», равно как и бронзовая дощечка с барельефом, изображающим Гиппократа, который вправлял греческому воину вывихнутую челюсть. На стенах были развешаны искусно выполненные гравюры в рамках, представлявшие знаковые фигуры зубоврачебного ремесла: от средневекового цирюльника, вооруженного огромными щипцами, до механической бормашины, которую изобрел Джон Гринвуд, переделав материнскую прялку. Книжные шкафы ломились от томов по стоматологии, включавших факсимильный экземпляр древнекитайского трактата «Искусство зубного знахаря», фошаровскую «Зубоврачебную хирургию» в великолепном переплете, а также трехтомник Иоссии Флэгга «Основы челюстной анатомии».

Сразу же стало ясно, что комната использовалась дантистом и для домашних дел. На кресле лежал перевернутый раскрытый том в красном сафьяновом переплете. При ближайшем рассмотрении это оказался экземпляр смехотворно неумелого и вместе с тем безмерно популярного романа Теодора С. Фэя «Норман Лесли. Современная сказка», чей огромный коммерческий успех был еще одним обескураживающим признаком безнадежной, доходящей до умопомешательства сентиментальности американских читателей. На небольшом столике рядом с креслом стояли наполовину опустошенный стакан молока и тарелочка, на которой лежал недоеденный сырный сандвич.

При виде этих простых, таких человечных предметов меня мгновенно охватило недоброе предчувствие. Совершенно очевидно, доктор Марстон совсем недавно был в комнате. Где же он теперь? Для верности скажу, что не было причины предполагать худшее. К примеру, доктор мог просто выйти по делу. И все же, учитывая обескураживающие события дня, я не мог удержаться от чувства, что было что-то непередаваемо зловещее в этой брошенной книге и недоеденном бутерброде.

Страхи мои получили почти мгновенное подтверждение, так как в этот самый момент констебль Линч, прошедший в дальний конец гостиной, распахнул дверь, ведущую в соседнюю комнату, зашел в нее и потрясенно вскрикнул.

Мы с Тилденом бросились к нему. Хотя в комнате было темно, но в общих чертах ее можно было разглядеть при падавшем из гостиной свете. По находившимся здесь разнообразным предметам – застекленному шкафчику с медицинскими препаратами, столику с набором хирургических инструментов, бормашине с ножным приводом, кувшину с водой и плевательнице – я понял, что мы в рабочем кабинете Марстона. Откидное кресло, регулируемое с помощью деревянного уровня, стояло в дальнем углу. В кресле сидела неподвижная мужская фигура с запрокинутой назад головой, сжимавшая в правой руке некий предмет, поднесенный к открытому рту.

Сердце мое учащенно забилось, потом замерло, сведенное судорогой страха: прежде чем Линч чиркнул спичкой и поднес ее к ближайшей лампе, я уже точно знал, что мы увидим при ее свете.

– О Боже, – выдохнул Тилден, когда свет лампы озарил комнату.

В кресле неподвижно сидел доктор Ладлоу Марстон. Он держал пистолет, чье дуло было засунуто в рот. Пуля разнесла ему заднюю часть головы. Стена прямо передо мной была забрызгана кровью, смешанной с осколками кости и мозгами.

Грязно выругавшись, Линч немедля заподозрил в этом самоубийство. Однако не сделал он и шагу, как я остановил его, схватив за плечо. Он бросил на меня ошеломленный взгляд, я же указал на пол, по которому тянулась цепочка маленьких темно-красных следов в форме полумесяца, словно оставленных испачканными в крови каблуками; следы тянулись от кресла к окну.

Кто-то явно был в комнате с Марстоном и после его смерти выскользнул через окно.

Пока мои спутники, осторожно избегая кровавых пятен, принялись осматривать комнату в поисках улик, я застыл на месте как вкопанный. В мыслях у меня царил дикий беспорядок, чувства пребывали в смятении. Моя изначальная догадка – а именно, что вина за убийство Эльзи Болтон и двух обитательниц дома Рэндаллов ложится на Герберта Баллингера, – оказалась неправильной. Теперь выяснилось, что точно так же я ошибался и насчет Ладлоу Марстона. Другой, пока неведомый безумец разгуливал по городу. Однако его личность и мотивы по-прежнему оставались тайной.

Когда я думал о тупике, в который зашло расследование, на меня внезапно нахлынуло необычайно гнетущее чувство. Эта безнадежность, даже отчаяние сопровождалось чувством пронзительной жалости к жертвам убийцы. Я вспомнил о миссис Рэндалл, которая обращалась со мной с такой неизменной добротой. И о Ладлоу Марстоне, который, несмотря на всю смехотворность своих литературных притязаний, так необыкновенно высоко чтил меня и мое творчество. Ужас при мысли о том, что двое достойных уважения людей встретили такой страшный конец, был непереносим.

Какое чудовище могло совершать подобные зверства? И зачем?

В этот момент, словно угадав мои мысли, констебль Линч открыл небольшую кладовку и заявил:

– Это не грабеж, черт его побери.

– Что вы сказали? – спросил я, очнувшись от размышлений.

– Это не вор сделал, – последовал ответ.

– Что заставляет вас так думать?

Сунув руки в кладовку, Линч достал что-то с верхней полки и протянул мне, чтобы я мог получше рассмотреть.

– Никакой вор не ушел бы без этого, – сказал констебль.

При виде протянутого мне предмета я онемел от изумления. Челюсть у меня отвисла, глаза чуть не выскочили из орбит. Вещь в руках Линча была и вправду так прекрасна и явно дорога, что ни один грабитель не пренебрег бы ею. И все же я наверняка знал, что однажды ее украли у законного владельца.

Это была великолепная ореховая шкатулка, инкрустированная цветочным узором слоновой кости, с роскошными бронзовыми ручками.

Я глядел на исчезнувшую медицинскую шкатулку доктора Фаррагута!