Текст книги "Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По"

Автор книги: Гарольд Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

На следующее утро погода переменилась. Небо, такое прозрачное и светозарное накануне, посуровело и стало пепельно-серым. Листва, блиставшая осенними красками, казалась пожухшей. Пронзительный ветер срывал листья с полуобнаженных ветвей и кружил в воздухе, как стаю встревоженных летучих мышей. При одном только виде промозглого и ненастного дня ледяная дрожь пробегала по всему телу. Отвернувшись от окна, я быстро умылся и накинул одежду, пока Сестричка сладко дремала в постели в другом конце комнаты.

Выйдя из комнаты, я тихо прикрыл за собой дверь и на цыпочках спустился по лестнице. Поскольку было еще очень рано, я решил, что остальные домочадцы спят, как и Сестричка. И поэтому крайне удивился, когда услышал, что на кухне кипит бурная деятельность. Проследовав в этом направлении, я увидел стоявшую возле стола миссис Элкотт, которая готовила что-то вроде болтушки.

– Доброе утро, мистер По, – ласково, по-матерински произнесла осанистая хозяйка дома. – Рано вы.

– А вы и того раньше, миссис Элкотт, – сердечно откликнулся я.

– Ну, я в постели залеживаться не привыкла, – заметила моя собеседница. – Как я все твержу «Коси коса, пока роса». Сегодня-то, конечно, денек не особо погожий. Садитесь да поешьте-ка блинчиков. Надо вам хорошенько подкрепиться, раз уж вы отваживаетесь выбраться из дома в такое ненастье.

Поблагодарив миссис Элкотт за приглашение, я сел за небольшой столик возле очага, пока хозяйка продолжала готовить. Через десять минут она поставила передо мной тарелку, на которой горкой лежали весьма аппетитные на вид блинчики, кувшин сливок и дымящуюся кружку кофе.

Когда я заткнул салфетку за воротник и принялся за угощение, она присела напротив меня и спросила:

– Так, значит, вы собираетесь поговорить с мистером Ватти?

Уже набив рот поджаристыми блинчиками, я утвердительно кивнул.

– Очень надеюсь, что вы продвинетесь в ваших поисках, – сказала миссис Элкотт, и лицо ее стало озабоченным. – Доктор Фаррагут – само обаяние, молодчина, как сказала бы Луи. Он приходил к нам каждый день, как и обещал, и приносил Вирджинии лекарства, сделанные из трав, от которых ей стало намного лучше. И все же он по секрету шепнул мне, что без недостающих ингредиентов не может рассчитывать на окончательное выздоровление.

Эти замечания лишь подкрепили то, что я и так знал. Когда я приехал накануне, меня весьма обрадовало, что Сестричка настолько поправилась, что смогла встать с кровати и радостно помогала девочкам в подготовке любительского спектакля. Однако, даже несмотря на это, я не мог не заметить несомненных признаков тлеющего недуга, ясно проступавших в лихорадочном румянце щек, слишком ярко блестевших глазах и восковой прозрачности высокого лба.

– Что ж, – со вздохом продолжала миссис Элкотт, – мы все должны нести свой крест и возможно достойнее противостоять бедам, которые Господь считает нужным насылать на нас. Я каждый день молилась и буду молиться за выздоровление Вирджинии. Знаете, я успела полюбить ее как родную. Даже иногда думаю о ней как еще об одном своем ребенке.

– Со своей стороны, – ответил я, глубоко тронутый задушевными словами доброй женщины, – жена говорит мне, что чувствует себя почти сестрой вашим прелестным дочерям.

– И мы тоже чувствуем, – вмешался знакомый голос за моей спиной.

Обернувшись, я увидел стоявшую в дверях Луи, по обыкновению одетую в простое синее платье и ситцевый фартук. Ее густые каштановые волосы были заколоты и спрятаны под сеточку.

– Доброе утро, милая, – сказала миссис Элкотт, вставая. – Что, сестры уже проснулись?

– Анна и Лиззи только что встали и умываются, – сказала Луи, широкими шагами подходя к столу и садясь рядом со мной. – А Мэй все еще дрыхнет, соня.

Пожелав ей доброго утра, я спросил резвое дитя, что заставило ее встать так рано в отличие от сестер.

– Не люблю валяться в постели, – ответила Луи, потирая руки при виде тарелки с блинчиками, которую мать поставила перед ней. – Я не кошечка, чтобы все дремать да дремать.

– Насколько я успел заметить, – сказал я, – ваш кот – необычайно активный представитель вида Felis domestica2222
  Домашних кошек (лат.).


[Закрыть]. Всего несколько минут назад я видел, как он буквально ринулся в свой лаз.

– Ну, Барнаби тоже любит поспать, – сказала Луи. – Но не весь же день. Ему нравится гулять и когда с ним происходят разные приключения. Совсем как я. Поэтому я и думаю пойти с вами к мистеру Ватти.

Это заявление настолько удивило меня, что я чуть не поперхнулся кофе, который только что отхлебнул из чашки. Одним махом проглотив напиток, я посмотрел на Луи и сказал:

– Хотя мне всегда приятно твое общество, Луи, в данном случае, по-моему, от него не будет пользы.

– Но разве я не помогла вам в прошлый раз? – запротестовала девочка. – Я же видела, когда мистер Ватти врет. Осмелюсь сказать, что снова могу вам пригодиться.

– Не сомневаюсь, что твои впечатления о мистере Ватти оказались исключительно ценными, – дружелюбно сказал я. – Однако теперь, когда я уже познакомился с этим в высшей степени эксцентричным джентльменом, я определенно чувствую, что нам лучше пообщаться один на один. Мои вопросы потребуют от меня величайшей деликатности и сосредоточенности. Твое присутствие при нашем разговоре будет по меньшей мере отвлекать и его, и меня.

– Не беспокойтесь, я не полезу, куда меня не просят, – сказала девочка.

– Кроме того, милая, – вмешалась миссис Элкотт, – сегодня утром вы все мне будете нужны. Ты же знаешь, я хочу закончить стеганое одеяло для бедной миссис Хаммель, прежде чем наступит зима. А для этого нам всем придется заняться шитьем.

– Отлично, мамуля, – сказала Луи. – Раз надо, так надо. Ворчать не стану.

За подобное проявление кротости и послушания мать вознаградила дочку, поцеловав ее в лоб.

– И потом, – продолжала девочка, – у меня еще куча работы перед сегодняшней премьерой. Надо поставить в сарае декорации и устроить места для зрителей. Я пригласила всех соседских детей, так что соберется целая толпа. Вы тоже придете, правда, мистер По?

– Наверное, – ответил я. – Пожалуйста, оставь места в ложе.

– В таком случае вам придется принести ложу с собой, – с улыбкой ответила Луи, – потому что у нас особой роскоши не будет – всего несколько скамеек из старых досок.

– Превосходно, сойдет, – сказал я. Затем, посмотрев на часы, добавил: – А теперь мне пора.

– Да, вспомнила, мистер По, – сказала Луи, пристально глядя, как я кладу часы в карман. – Дядюшка Мэй обрадовался, что ключ нашелся?

Уж представляю, милая, – сказала миссис Элкотт, явно знавшая о письме, которое я получил от ее дочки, пока был в Бостоне. – Кому, как не мне, знать своего брата, – то-то он, должно быть, убивался, когда обнаружил, что ключ пропал.

За последние дни произошло так много печальных событий, что я успел позабыть о маленьком золотом ключе. Теперь, все еще намереваясь скрывать от семейства Элкотт свои подозрения, связанные с убийством Эльзи Болтон, я ответил так:

– Получив твое письмо, я немедленно направился к вашему дядюшке. Однако оказалось, что ключ не его. Вот он, – продолжал я, извлекая ключ из кармана жилетки и протягивая девочке. – А поскольку владелец неизвестен, он принадлежит – по праву владения – тому, кто его нашел, в данном случае твоей младшей сестре Мэй.

– Вот чудеса, – сказала Луи, беря протянутый ей ключик и озадаченно на него глядя. – Откуда же он взялся?

– Не могу сказать наверняка, – чистосердечно заявил я.

Через несколько минут, попрощавшись с миссис Элкотт и ее дочерью, я вышел в переднюю, снял с вешалки толстый плащ и касторовую шляпу и отправился в путь.

На дворе тучи повисли в кебе гнетуще низко и ветер дул так яростно, что мне пришлось крепко держать шляпу за поля. Идя по лесной тропе, которая вела к усадьбе Ватти, я обдумывал таинственную историю с неопознанным ключом.

Как читатель, наверное, помнит, мое изначальное предположение сводилось к тому, что ключ принадлежит Герберту Баллингеру. И действительно, то, что ключ был найден на месте убийства Эльзи Болтон, привело меня к выводу, что дагеротипист не просто мошенник, а убийца-маньяк.

Теперь все складывалось так, что безумцем оказался не Баллингер, а его ассистент, Бенджамин Боуден. Однако я продолжал верить, что загадочный предмет принадлежал Баллингеру, у которого явно не было ключа, когда мы впервые встретились. Тогда каким образом ключ от часов дагеротиписта оказался на месте преступления? Вероятным казался лишь один ответ. Каким-то образом Боудену удалось снять ключ с цепочки своего работодателя и оставить его на месте убийства, чтобы подозрения пали на него.

Хотя меня не полностью удовлетворяло такое объяснение, в данный момент я не мог придумать ничего иного. Мою неудачу следовало приписать разным причинам. Ужасные события последних дней настолько ослабили меня физически и Эмоционально, что мои незаурядные умственные способности несколько притупились. Кроме того, мои мысли по большей части были сосредоточены не на задержании преступника – эту задачу предстояло теперь решать бостонской полиции, – а на поисках исчезнувших медикаментов доктора Фаррагута и на предстоящей беседе с человеком, который, как я полагал, приведет меня к ним – с помешанным на смерти чудаком Питером Ватти.

В мрачном свете безотрадно-серого утра жилище Ватти казалось, если это вообще возможно, еще большей развалиной, чем во время моего прежнего визита. Отогнав демона страха, завладевшего моим сердцем при первом взгляде на полусгнившее строение, я поднялся по расшатанным ступеням и прошел по громко скрипевшим доскам крыльца, которые едва не проваливались у меня под ногами. На крыльцо выходило несколько окон, но все попытки что-либо разглядеть через них оказались тщетны: стекла покрылись таким толстым слоем грязи, что стали почти непрозрачны.

Подходя к двери, я увидел, что она слегка приоткрыта. Приблизившись к щелке, я позвал, но ответа не последовало. Тогда я несколько раз постучал в дверь костяшками пальцев. От ударов дверь откачнулась внутрь на кожаных петлях, позволив мне частично разглядеть совсем темную переднюю.

– Добрый день, мистер Ватти! – крикнул я.

Никто не откликнулся.

Решив, что отшельник может быть в мастерской, я сошел с крыльца, пересек замусоренный двор и громко постучал в дверь сарайчика, но снова безрезультатно.

Стало ясно, что Ватти дома нет. Стоя перед сараем и думая, как следует поступить дальше, я услышал вдалеке выстрел из охотничьего ружья. Зная, что Ватти, который редко осмеливался наведаться в город за провизией, вынужден существовать за счет кроликов, белок, птиц и другой мелкой дичи, я предположил, что он отправился в одну из ежедневных охотничьих вылазок. Как надолго он ушел, я сказать не мог, но, судя по залпу, стрелок находился на значительном расстоянии.

Оттуда, где я стоял, мне был ясно виден фасад дома. Когда я рассматривал дверь, все еще стоявшую полуоткрытой, мной овладел внезапный, очевидно безрассудный, но тем не менее непреодолимый соблазн.

Я был убежден, что Ватти знал больше, чем давал понять, об исчезнувших лекарственных снадобьях доктора Фаррагута. Однако я не мог рассчитывать, что он откроет мне тайну их местонахождения. А тут у меня появлялся шанс поискать их самому. Возможно, я обнаружу пропажу в доме Ватта, а возможно, нет. Так или иначе, при моем отчаянном настрое представившийся случай казался слишком драгоценным, чтобы его упускать.

Поспешно вернувшись к дому, я поднялся на скрипучее крыльцо, ожидая, что оно вот-вот провалится, не выдержав моего веса, и проскользнул в дверь, закрыв ее за собой.

Несколько мгновений я стоял неподвижно, ожидая, пока глаза не привыкнут к царившему внутри мраку. Затхлый, крайне неприятный запах – пожалуй, лишь чуть менее отталкивающий, чем тошнотворная вонь анатомического колледжа доктора Мак-Кензи, – коснулся моих ноздрей, заставив меня сморщиться от отвращения. Наконец зрение приспособилось к сумраку, и я медленно двинулся вперед по узкому коридору.

Осторожная походка требовалась еще и потому, что дом был чрезвычайно захламлен. Повсюду валялись груды мусора и отбросов: гниющие мешки из-под продуктов, источенные червем козлы, ржавые инструменты, погнутые металлические трубы, кипы истлевающих газет, битая посуда, полуразвалившаяся мебель и бесчисленное множество других, траченных временем предметов, назначение которых установить было невозможно. Разумеется, я знавал людей, дома у которых все было с иголочки. Ватта, напротив, напоминал человека, который не просто оставлял, но бережно хранил свое старье. Его дом мало чем отличался от обнесенной стенами мусорной кучи.

Осторожно пробираясь через завалы хлама, я свернул и в изумлении остановился. В конце коридора тускло-оранжевый свет свечи лился из открытого дверного проема. Или Ватти все же был дома? С учащенно бьющимся сердцем я нетвердым голосом позвал его по имени. Ответа не последовало. Подавив овладевшее мной жутковатое предчувствие, я двинулся дальше по усыпанному мусором коридору, пока не дошел до двери и не заглянул в нее.

Представшее моему взору невольно вызвало приглушенный возглас удивления. Оттуда, где я стоял, мне была видна лишь малая часть комнаты. Однако можно было судить, что это спальня. В ней стояли шкаф красного дерева, покрытый узором умывальник, мягкое кресло в стиле шератон возле столика с мраморной столешницей. Стены, оклеенные обоями с цветочным рисунком, были увешаны гравюрами в рамках на библейские сюжеты.

Но особенно поразительной делала спальню ее безупречная чистота. Трудно вообразить себе больший контраст, чем контраст между ее чрезвычайной опрятностью и диким беспорядком, с которым я до сих пор сталкивался. Словно Ватти сосредоточил всю заботу о доме на этой, единственной комнате, позволив мерзости запустения воцариться в остальной части своего жилища.

И только в одном отношении спальня напоминала остальную часть дома – это был отталкивающий запах гниения, который чувствовался еще с порога.

Протянув руку, я легонько постучал по открытой двери. Когда никто не ответил, я перешагнул порог и огляделся.

Взгляд мой моментально остановился на кровати – она была из красного дерева, с пологом, на четырех столбиках. С краю на ней лежало что-то продолговатое.

Я не сразу понял, что это. Или, вернее, даже узнав лежащий на кровати предмет, я отказывался верить своим глазам. Голова пошла кругом. Перед глазами все поплыло.

Отшатнувшись, я, чтобы не упасть, ухватился за крышку стоявшего рядом комода. И тут же почувствовал нечто странное, словно в руке у меня оказался хвост ломовой лошади. Взглянув вниз, я увидел, что рука моя сжимает копну необычайно грубых волос неестественного, огненно-рыжего цвета. К выкрашенным в оранжевый цвет конским волосам крепились два проволочных крючка, с помощью которых их можно было цеплять за уши и носить как накладную бороду.

Из груди моей вырвался прерывистый стон. Развернувшись на каблуках, я ринулся прочь из комнаты. Не обращая внимания на препятствия, я стремглав мчался по коридору, сбивая жалкие груды мусора, попадавшиеся мне по дороге, больно ударяясь коленями о деревянные и металлические обломки. Добежав до входной двери, я распахнул ее.

На пороге, сжимая в руках ружье, стоял Питер Ватти с лицом, искаженным безумной яростью.

Пронзительный вопль ужаса сорвался с моих губ. Ватти поднял приклад ружья, целясь мне в голову. Защищаясь, я вскинул руки, но было поздно.

Вспышка ослепительно белого света, сопровождавшаяся невыносимой, обжигающей болью – последнее, что я помню. Затем слепящий свет померк, боли не стало, все объяла тьма, тишина, и я погрузился в полное забытье.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Как долго я оставался без сознания, не могу сказать. Помню лишь период крайней бесчувственности, за которым последовал до жути яркий, душераздирающий кошмар, – отвратительная женская личина в могильных одеждах восстала из подземного склепа, в котором ее похоронили заживо. Скользнув в комнату, где я спал, она разорвала свой гниющий саван на длинные, запачканные кровью полосы и привязала ими мои запястья к столбикам кровати. Затем, вытянувшись рядом со мной на перине, она потянулась холодными, липкими губами к моему уху.

Хотя я бешено метался из стороны в сторону, стараясь избежать прикосновения несказанно омерзительного существа, тело мое оставалось неподвижным, руки накрепко привязаны к кровати. Почувствовав ее взволнованное дыхание, я как можно дальше отвернул голову. Резкий рывок болезненной пульсацией отозвался в висках.

– Один поцелуй, – напевно шепнула она. – Молю – всего один.

Вопль тоски вырвался из моей груди. Кожа покрылась испариной. И тут же, прежде чем я успел унять крик предсмертной муки, я очнулся.

Моим первым чувством было глубокое облегчение оттого, что страшный призрак оказался всего лишь ужасным сном. Но уже через минуту, поняв, где я и что со мной, я вполне осознал – и дрожь пробежала по всему моему телу, – что мое истинное положение ничуть не менее страшно, чем только что привидевшийся кошмар.

Я снова оказался в незапятнанно чистой, залитой светом свечи спальне. Я сидел в шератоновском кресле, к которому был крепко-накрепко привязан до крайности обтрепавшимся кожаным ремнем, напоминавшим вконец выношенную подпругу. Она несколько раз опоясывала мои руки и верхнюю часть туловища, приковав меня к спинке кресла.

Прямо передо мной стояла кровать красного дерева. Питер Ватти находился возле нее, склонившись над предметом, лежавшим с левого края.

Это был труп – труп женщины, судя по истлевшему платью и длинным прядям жестких курчавых волос, разметанных вокруг черепа. Лицо настолько отвратительно высохло и сморщилось, что напоминало египетскую мумию. Лишенный покрова плоти рот отвратительно скалился, обнажив ряд страшных желтых зубов. Два деревянных шарика, раскрашенных под глазные яблоки, были вставлены в пустые глазницы. Ноги покойницы были в изящных туфельках, а на руках красовались кремовые лайковые перчатки, расшитые изысканным цветочным узором.

Истлевший труп – я понял это с первого взгляда – был разложившимся телом обожаемой жены Ватти – Присциллы Робинсон. Она была облачена в платье, в котором ее погребли.

Перчатки, однако, явно появились куда позднее. И действительно, я не мог не признать в них пропавшую пару, принадлежавшую Анне Элкотт.

В правой ладони Ватта бережно держал синий стеклянный пузырек, из которого по капелькам стряхивал блестящую мазь на руку. Затем он втирал состав в омерзительное лицо трупа, нежно касаясь потрескавшейся, свисающей лоскутьями кожи, и высоким заунывным голосом напевал одну и ту же строфу из старинной баллады «Беспокойная могила»:

 
Любимая, не спи, не спи!
Склонился и стою я -
Холодных, словно глина, губ
Я жажду поцелуя!
 

Когда я, скованный ледяным ужасом, наблюдал эту безумную сцену, слуха моего коснулся низкий, выдающий смертельный испуг, скулящий звук. И только после того, как Ватти резко прервал свое священнодействие и обернулся ко мне, я понял, что эти скулящие звуки издаю я сам.

Видя, что я очнулся, Ватти поставил синий восьмиугольный пузырек на прикроватный столик и подошел ко мне. Дотянувшись рукой до пояса, он извлек из прикрепленных к ремню старых кожаных ножен охотничий нож с широким лезвием. Затем он помахал оружием перед моими глазами, его отталкивающее лицо исказилось неописуемой ненавистью, и он прорычал:

– Ах ты, гнусная ищейка. Надо выпустить тебе кишки прямо сейчас.

Даже будучи в крайне смятенном состоянии, я узнал резкий, до странности знакомый запах, исходивший от руки, державшей оружие. Однако мысли мои пребывали в таком разброде, что я не смог тут же опознать его.

Угроза безумца вызвала у меня столь бурную реакцию, что я не смог ничего ответить. Я полностью утратил дар речи, от страха во рту не осталось ни капли слюны. Прошло немало времени, прежде чем я, собравшись с остатком сил, не сказал хриплым, полупридушенным голосом:

– Конечно же, вы не совершите подобной жестокости на глазах у вашей жены. Поскольку мне кажется, что женщина на вашей кровати не кто иная, как ваша возлюбленная Присцилла, которую вы спасли от ужасов могилы и принесли домой, чтобы она была рядом с вами.

Ватти растерянно заморгал глазами. Быстро оглянувшись через плечо, он снова устремил на меня обезумевший взгляд.

– Она ничего не видит. Она еще не ожила. Пока.

Я понял, что моя единственная надежда остаться в живых заключалась в том, чтобы как можно дольше поддерживать разговор с маньяком, при этом лихорадочно думая о том, как бы освободиться. Стараясь поддерживать интонацию дружелюбной заинтересованности, я обратился к нему так:

– Полагаю, однако, что из вашего заявления следует, что она может воскреснуть в любой момент.

– Возможно, – ответил Ватти, впрочем несколько неуверенно.

– С вашей стороны было очень умно сделать ей такие чудесные глаза, готовясь к ее неизбежному воскрешению, – сказал я. – И просто выразить не могу, как мне нравятся ее перчатки, которые, если не ошибаюсь, удивительно похожи на те, которые носит мисс Анна Элкотт.

Пристально на меня поглядев, Ватта сказал:

– А ты вострый, слышь, сукин сын. Точно, у элкоттовской девчонки спер. Видел на ней тогда, в воскресенье. Ох, и люблю же я смотреть на эту Анну. Красивая. Точь-в-точь Присцилла. Если бы не мистер Элкотт… кричал, что заарестует меня, ежели я буду возле них шляться. Так что пришлось мне придумать себе наряд, чтобы можно было на нее поглазеть. А раз ночью – спали все – я и стянул перчатки для Присциллы.

– Очень-очень умно, – сказал я. – Особенно учитывая, что двери и окна прочно запираются на ночь.

– Ну, чтоб обчистить кого-нибудь, много ума не надо, – ответил Ватти с характерной самодовольной ухмылкой, почесывая нос мозолистым указательным пальцем.

Я уже говорил о том, насколько необычными, если не гротескными, выглядели руки Ватти – настолько длинные, что определенно напоминали обезьяньи. Когда теперь я снова посмотрел на них, меня осенило.

– Ну конечно же, – сказал я. – Есть много способов пробраться в дом – скажем, кошачий лаз в кухонной двери. Для человека с такими впечатляюще длинными членами не составит труда просунуть руку и открыть задвижку.

– Догадался, – даже с каким-то удовлетворением признал Ватти. – Светлая у тебя голова на плечах, По. Жаль только, что недолго ее тебе носить.

С этими словами он приставил нож к моему горлу, надавив острием на выступающий щитовидный хрящ, в просторечии именуемый адамовым яблоком.

Прикосновение лезвия заставило меня похолодеть, неудержимая дрожь пробежала по каждому нерву.

Изо всех сил стараясь подавить ее (из страха, что малейшее движение головы – и лезвие вопьется в мое тело), я умоляюще посмотрел на Ватти снизу вверх и сказал:

– Ваше негодование полностью оправданно, мистер Ватти. Нет никаких сомнений, что, посягнув на священную неприкосновенность вашего дома, я совершил прискорбный проступок. И все же прошу вас взвесить последствия кровавой мести, которую вы замышляете. Хотя моя насильственная смерть и может доставить вам мимолетное удовлетворение, за нею почти наверняка воспоследует арест, а может быть, и казнь. Ваша жена, Присцилла, останется беззащитной и, учитывая ее нынешнее, злосчастное положение, неизбежно вернется в могилу.

Похоже, мои слова возымели желаемое действие. Выражение яростной решимости улетучилось с лица Ватти, сменившись растерянностью. Опустив нож, он оглянулся на кровать и, потянув себя за обвисшую нижнюю губу, пробормотал:

– Может, вы и правы. Не след, чтобы с Присциллой что худое случилось. Пока лекарство не подействует.

– Правильно ли я полагаю, – спросил я, – что, говоря о лекарстве, вы имеете в виду вещество, которое втирали ей в кожу?

– Верно, – ответил Ватти. – Он обещал, что от него она оживет.

– А под ним, – рискнул я, – вы подразумеваете мистера Герберта Баллингера?

Ватти, прищурившись, посмотрел на меня.

– Но каким макаром вам и это известно?

– Я в некотором роде знаком с этим джентльменом, – ответил я, – заходил в его мастерскую в Бостоне. И вы с ним тоже там познакомились?

Ватти отрицательно покачал головой.

– Не-а. В Осборне, в кабаке, месяца три, может четыре, назад. Разговор у нас вышел. Тут-то я и узнал, что он с мертвяков картинки делает. А как заикнулся про выдумку свою, ему вроде интересно стало. Сказал, можно на этом кучу денег огрести. А я ему – деньги, мол, меня не интересуют, верните-ка мне мою Присциллу. Ну, договорились мы. Я ему чертежи, он мне – лекарство.

Было до боли ясно, что Ватти пал жертвой жестокого обмана, сам того не сознавая. Несмотря на многие вопиющие черты его облика – от его отталкивающей внешности до отвратительной навязчивой идеи, – сердце мое сжалось от жалости к этому человеку, ибо его поступки, пусть и безумные, были продиктованы чувством, к которому я испытывал глубокую симпатию: безграничной любовью к обожаемой молодой жене.

– Никак не сообразить, – продолжал Ватти. – Он клялся, что на все уйдет не больше недели. Но, – и тут в голосе его проскользнула нотка отчаяния, – я вот уже почти две недели бьюсь, ничего не выходит!

– Мистер Ватти, – мягко сказал я, – позвольте мне задать вам один вопрос. Мистер Баллингер давал вам какие-нибудь лекарства, кроме мази?

– Только это чертово притирание, – ответил Ватти, поворачиваясь и указывая на синий пузырек.

Несколько последних минут он, чьим пленником я невольно оказался, закрывал от меня кровать. Теперь, когда он изменил позу, я снова увидел отвратительный, выкопанный из земли труп.

Тошнота подступила к горлу, и я быстро закрыл глаза. Приступ страха был вызван не просто омерзительным видом мумифицированного тела: я остро осознал, что без лекарств доктора Фаррагута, которые могут приостановить, если не обратить вспять прогрессирующую болезнь, моя собственная дорогая жена довольно скоро превратится точно в такое же чудовище.

Прошло несколько минут, прежде чем я снова мог говорить относительно нормальным голосом.

– Подобно вам, мистер Ватти, у меня есть жена, которая мне дороже жизни, – заявил я. – Подобно вашей Присцилле, мою Вирджинию поразил страшный недуг. Только отчаянная и явно ошибочная надежда найти недостающие медицинские компоненты заставила меня самовольно вторгнуться в ваш дом – поступок, о котором никто не стал бы сожалеть горше меня. Как муж мужа умоляю вас освободить меня от пут, чтобы я мог продолжить поиски лекарств, которые вернут здоровье моей жене.

Несколько мгновений Ватти ничего не отвечал, хотя по судорожно меняющемуся выражению лица было ясно, что в глубине души его борются два в корне различных побуждения: карающее насилие, с одной стороны, и прощение – с другой. Внезапно он протянул руку с ножом и, испустив безумный вопль, ринулся на меня.

В любую секунду ожидая рокового удара, я закрыл глаза. Однако вместо этого Ватти просунул нож под ремень, привязывавший меня к креслу. Еще мгновение – и я был свободен.

Рванувшись с места, забыв про шляпу, которая, сбитая, валялась на полу, я бросился к двери. Ватти подошел к постели, присел на перину и снова заключил в объятия скелет своей давно умершей жены.

Спотыкаясь о груды мусора, я добрался до входной двери, распахнул ее и – бежал.