Текст книги "Тюльпан"

Автор книги: Гари Ромен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

XIV
Еще один заблудший крестный ход

– Дядя Нат.

– Да, патрон?

– Груз неба и земли – для одного человека это слишком.

– Придется потерпеть, патрон: закон тяготения.

Тюльпан вздохнул.

– Хотел бы я вырвать наконец человека из его одиночества…

– Беритесь за бунт, который вам по плечу, – посоветовал Натансон. – Человек, патрон, – он ужасающе одинок. Всегда был таким и пребудет таким вечно. И не вашим ППТ [27]27
  ППТ – пистолет-пулемет Томпсона – модель оружия, широко использовалась американскими и британскими войсками во время Второй мировой войны.


[Закрыть]менять здесь что-то.

Утром на чердаке привычно толпились черные всех мастей, более или менее вызывающие, которые хотели видеть Тюльпана, слышать его, исповедаться ему, пересчитать его ребра, получить прядь его волос и его благословение. Как всегда Махатме пришлось отказываться от бесчисленных приглашений на обед, полученных со всех концов света. Нанес ему визит и некий Росселли, более известный в квартале под кличкой «Вурлитцер» [28]28
  «Вурлитцер» – в Америке 1930—1940-х гг. так называлась марка громоздких музыкальных аппаратов.


[Закрыть], данной ему за гигантский рост и великолепный бас. Дядя Нат познакомился с ним еще до Первой мировой – они вместе работали в конторе перевозок. «Мы были тогда два негра-идеалиста, – вспоминал он мечтательно, – и никакой груз не был слишком тяжел для наших плеч. Истинные Тюльпаны, патрон… особенно Росселли. Он целый день мотался по улицам Гарлема, согнувшись пополам, с тяжеленным грузом на спине.

– Однажды, – говорили ему другие негры, сидя на тротуаре, мирно покуривая и поплевывая, – одним паршивым утром, Вур, на твоей шее окажется веревка, и будет она хорошенько затянута. Это так же верно, как то, что Бог есть. Совсем незачем негру метить выше своей головы.

– Да я подниму Эмпайр-стейт-билдинг и швырну в море, – басил Росселли, покряхтывая. – Я подниму все небоскребы Уолл-стрит и швырну их в море вместе со всеми дурными неграми, которые будут внутри.

– Тут ничего не поделать, Вур, – говорили черные, поплевывая и качая головами. – Были негры, которые тоже пытались, до тебя. Вспомни Розу Люксембург, Маттеотти [29]29
  Джакомо Маттеотти (1885–1924) – один из лидеров Итальянской социалистической партии, выступал за решительное сопротивление фашизму. Был похищен и убит фашистами.


[Закрыть], Карла Либкнехта… Мы до сих пор их оплакиваем!

– Да вы только дайте мне этот оружейный завод! – громыхал решительно Вурлитцер.

– Нет в мире негра, способного в одиночку поднять такую штуку, – печально уверяли черные. – Даже если б все негры, которых сотворил Господь, собрались вместе, у них и то сил не хватило бы, Вур.

– Может, и хватило б, только они не знают, – утверждал Вур. – Может, они плохо пытались, вот и все. А я хочу попробовать.

– Пробовал один такой, давным-давно, – негр из Вифлеема, – шептали черные, вздыхая, – вот и вспомни, что с ним случилось. Нет, Вур, ты мало шпината ел, чтобы за такое браться.

Но Росселли плевать хотел на эту упадническую болтовню. Казалось, сердце у него накрепко пришито в груди, и его сложнее растревожить, чем все великие колокола, которые когда-либо звонили на земле осанну. И голос у Росселли был так же велик, как голоса колоколов; он-то и стал причиной его падения. Как-то летним вечером Росселли запел негритянский гимн у открытого окна, а мимо проходил один белый. Две недели спустя Росселли пел „Swing, swing my heart“ и „Oh! how I love my sugar daddy“ по радио; через месяц он купил паккард с ливрейным шофером, стал членом ассоциации „Америка прежде всего“ и получил американский паспорт».

– Поговорим немного, но поговорим хорошо, – сказал Вур, входя на чердак. – Я пришел послушать вашего хваленого соловья. В квартале только о нем и говорят: «Есть в Гарлеме негр Натансон, который держит на чердаке знаменитого соловья. Его зовут Тюльпан, и у него самый прекрасный голос в мире. Слушаешь его, и жизнь становится лучше, а каждый негр знает, зачем он родился: чтобы слушать по ночам песни соловья. Он поет, Вур, как ты никогда не пел и петь не будешь… Единственный соловей на свете, который поет человеческим голосом!» Я пришел послушать. Я пришел подписать с ним контракт.

– Это не обычный соловей, – проговорил дядя Нат. – Мой соловей – это аллегория.

– Я достаточно зарабатываю, чтобы позволить себе соловья даже очень редкой породы!

– Это соловей-идеалист…

– Я заплачу сколько нужно.

– Это соловей, – сказал дядя Нат, – который поет только революционные песни!

– Просто он голоден. Кормите его дважды в день, дайте ему уютную клетку – и он запоет «Swing, swing my heart» и «Oh! how I love my sugar daddy», как все на свете!

– Ему нужна не клетка, – сказал дядя Нат, – он живет в груди.

И, когда они остались одни, дядя Нат, как всегда, сказал Тюльпану:

– Патрон, не изводите себя…

– Не буду, дядя Нат.

– …потому что все это не мешает соловью петь.

– Мы здесь не затем, чтобы слушать соловья.

– А зачем же тогда, скажите на милость?

– Не знаю. Никто не знает.

– Ну-ну-ну, патрон. Лично я отлично знаю. Мы здесь именно и только затем, чтобы ублажать соловьев.

– Может быть, и так.

– Да не может быть, а точно, раз я это вам говорю. Я это говорю и докажу. Я очень хорошо знаю, как все случилось. Господь сотворил соловья и дал ему прекрасный голос, и соловей, чуть только ему воткнули последнее перо в задницу, тут же взлетел на ветку и – тюр-лю-лю! тюр-лю-лю! «Я пою и пою для тебя всю ночь». Двести сорок семь ночей подряд пел он так, соловей-то. А потом вдруг загрустил и умолк. И Господь сказал ему: «Эй, соловушка, что случилось? Я дал тебе прекраснейший в мире голос, а ты им не пользуешься. Хорошенькое дельце. Далеко же пойдет мое сотворение мира, если все будут так делать». И тогда соловей подлетел к Господу и сказал: «Дедушка, зачем мне прекрасный голос, когда некому им восхищаться?» – «Есть же я», – слегка обиделся Господь. – «Это не смешно, – ответил соловей. – Вам стоит только захотеть, и завтра Вы запоете не хуже меня, с Вашими-то способностями». – «Ладно, ладно, – сказал Господь, – подумаю, что можно для тебя сделать». И наутро ему пришла в голову идея…

– Тоже мне идея! – вздохнул Махатма.

– Он сотворил человека. И вот зачем было создано человечество – чтобы порадовать соловья!

Народ перед домом молился целый день и к вечеру принялся упорно требовать Тюльпана. Дядя Нат подвел своего друга к окну. Толпа испустила рев, скандируя: «Да здравствует Европа! Да здравствует ее Президент!» – и предалась бурной демонстрации своего рвения и своей симпатии.

И вот тогда-то Тюльпан начал сдавать.

Он окинул толпу странным взглядом, посыпал голову пеплом и монотонно затянул:

– Мир нуждается в ком-то прекрасном и чистом.

– Эй, патрон, – немедленно заволновался дядя Нат. – Вы же не собираетесь изводить себя? Вспомните, что случилось с Сэмми Подметкой!

– Человечеству нужна ростра, – прошептал Махатма.

Дядя Нат сбегал за стаканом воды, но Тюльпан с достоинством оттолкнул его.

– Зачем отказывать мне в истинном величии?

– Патрон, не заводите нас!

– Долой изоляционизм совести! – вскричал тогда Тюльпан.

Дядя Нат с ужасом отодвинулся от него.

– Так и есть, – охнул он, – свихнулся!

– Я протестую против нищеты мира!

– Попался на свой же крючок!

– Против деревушек по соседству! – кричал Тюльпан.

– Так было с учеником чародея! [30]30
  Аллюзия на одноименную балладу Гете.


[Закрыть]

– Мы хотим, – гремел Тюльпан, вспрыгнув на стол и потрясая кулаком, – мы хотим, чтобы Человек скорбящий стал наконец Человеком действующим!

Ночь он провел, расхаживая нагишом по чердаку и посыпая голову пеплом, жестикулируя и бормоча что-то библейское. Спозаранку Тюльпан завел:

– Я крестный ход рассвета, что занимается над no man’s land… [31]31
  Ничья земля (англ).


[Закрыть]

Дядя Нат, который сторожил его всю ночь, воздел руки.

– Еще один заблудший крестный ход! – причитал он* [32]32
  Начиная с этого места пометки, сделанные рукой Тюльпана, отсутствуют на полях рукописи, и это явственно говорит о том, что мошенник изменил стиль и решил усовершенствовать свою подделку, придав ей характер подлинника.


[Закрыть].

XV
Индивидуум не мертв

Бакалейная лавочка синьора Черубини находилась в Сохо [33]33
  Сохо – район Лондона с многочисленными увеселительными заведениями.


[Закрыть], в самом сердце Лондона, между рестораном «Прекрасные Афины» и бутиком портного Джованиани. Это была клетушка, забитая горшками, ящиками и салями, которые свисали с потолка, словно сталактиты; здесь царили полумрак и благодатное тепло крепких запахов, среди которых довольно назойливо выделялся крепчайший аромат горгонзолы. Хозяин бакалеи обитал в задней комнате, где стояла узкая кровать и несколько стульев – вот и вся мебель; горгонзолы и салями тоже были представлены там на отдельной полке: лавочник привык к духу своего заведения, и сон в иной атмосфере вызывал у него мигрень. Над кроватью висели ходики с очень старой кукушкой, которая усталым голосом отсчитывала время. Рядом была клетка с почтенным попугаем, уроженцем Пизы: синьор Черубини вывез его с собой, когда отправился в ссылку после дела Маттеотти. Словарный запас птицы свидетельствовал о высокой политической культуре и неподкупной преданности свободе. Ее любимейшими лозунгами были «Долой фашизм!», «Да здравствует Республика!», «Индивидуум не мертв!» и даже «Да здравствует Атлантическая хартия!» – магические слова, которые попугай частенько орал среди ночи таким голосом, словно его мучили кошмары. Следует, тем не менее, заметить, что после войны политического задора у старого бойца ощутимо поубавилось; сперва он начал делать паузы между своими манифестами, настороженно замолкал, все дольше задумывался, закрывая один глаз. Наконец настал день, когда он вышел вдруг из своего странного оцепенения и триумфально выкрикнул «ку-ку», которое принял, быть может, за лозунг нового времени, не будучи лишен ни трезвой философии, ни той жестокой наблюдательности, которая свойственна глубоким старикам. Имя птицы было Паоло. Над кассой было установлено радио: синьор Черубини предпочитал быть в курсе всего, что происходит в большом мире, час в час. Он не хотел, чтобы оставленные без надзора правительства застали его врасплох. Наморщив лоб и скрестив руки на груди, он прослушивал полный отчет о проблеме и, если дело было срочное, не теряя ни минуты, покидал свою лавку, перебегал улицу, входил к своему другу мистеру Джонсу и немедленно представлял ему самый разумный выход из ситуации. «И это единственно возможное решение, – заключал он. – Их предупреждали. Я умываю руки». Мистер Джонс качал головой и говорил только: «О, dear! О, dear!», словно выражал опасение, что, даже получив предупреждение, «они» все равно сделают по-своему. Дружба, которая связывала синьора Черубини и мистера Джонса, возникла вовсе не из-за того, что их лавки случайно оказались напротив друг друга. Им даже казалось иногда, что сначала родилась их симпатия, а лавки расположились так уже после, сами собой. Мистер Джонс всегда пробирался в бакалею мелкими шажками, украдкой, словно мышь, которая собирается обнюхать кусочек горгонзолы. Он устраивался на стуле подле ящика с цукатами; позади него с газетой в руке восседал синьор Черубини, слегка топорща усы и пуча глаза от волнения, в которое приводили его новости. Рукава его рубашки зимой и летом были закатаны, обнажая на левой руке отвратительную татуировку: синьор Черубини никогда не служил на флоте, просто однажды оказал услугу одному любителю из Сохо. Два друга почти не разговаривали – долгий опыт общения показал, что мистер Джонс всегда и во всем соглашается с синьором Черубини. Порой это было нелегко, потому что бакалейщик частенько менял свое мнение, но мистер Джонс без колебаний делал то же – за компанию. Обычно синьор Черубини громко, с пьемонтским прононсом читал ему газету, тщательно выбирая самые дурные новости.

– Правительство продолжает бездействовать относительно трущоб, – к примеру, декламировал он, с упреком глядя на своего друга.

– О, dear! О, dear! – вздыхал мистер Джонс, и тогда синьор Черубини протягивал ему на кончике своего бескрайнего ножа кусочек горгонзолы:

– Formaggio? [34]34
  Сыру? (итал.)


[Закрыть]

Горгонзола вызывала у мистера Джонса сильнейшую изжогу. Но он ежедневно пренебрегал этим обстоятельством, сознавая, что дружба, как и все на свете, имеет свою цену. Натурой он был впечатлительной, и так как синьор Черубини не пропускал ни дня, чтобы не поднести ему какую-нибудь ужасную новость, сопроводив ее кусочком мерзкого сыра, мистер Джонс все больше и больше погружался в меланхолию. Их беседа всегда проходила в бакалейной лавке: мистер Джонс был представителем похоронного бюро в Сохо, и, несмотря на все его старания, атмосферу этого заведения нельзя было назвать радостной. Тому способствовали довольно мрачные рекламные лозунги, которые фирма мистера Джонса сочла подходящими для привлечения местной экзотической клиентуры: «Стрижка волос – шиллинг. Бритье – шесть пенсов. Массаж для придания лицу покойного выражения благостного и спокойного – полкроны». Весьма печальной была и следующая надпись: «Кремируем чисто, хороним быстро», что, казалось, предполагало совершенно неприличную спешку. «Вывоз тела за нами», – уверял другой плакат, и вы незамедлительно думали, что у предприятия длинные руки… Таким образом, с общего и молчаливого согласия друзья избрали в качестве места встреч лавку синьора Черубини. Но как-то утром, подкравшись к ней, мистер Джонс нашел бакалейщика в чрезвычайном волнении: он метался среди салями, точно тигр среди лиан, стиснув свежую газету, как побледневшего воришку, пойманного за шкирку на месте преступления.

– Индивидуум не мертв! – горланил Паоло в комнате за лавкой.

– Нет, Паоло, старый друг, – крикнул синьор Черубини, – нет, индивидуум не мертв! Я сказал бы даже, что никогда он не был более жив и полон решимости заклеймить преступления коллективизма, бросив наконец великий клич объединения, призвание к крестовому походу против варварского Суверенитета государств! Только послушайте, дорогой мой, послушайте внимательно. – Он прочел: – «Сегодня сорок второй день Голодного крестового похода, начатого Тюльпаном, Белым Махатмой Гарлема. Во всем мире приверженцы этого великого движения за эмансипацию человека исчисляются миллионами, но сам его лидер быстро слабеет. Никакими силами члены Конгресса не смогли заставить его прервать пост. „Сначала постройте лучшее общество, основанное на справедливости и уважении к каждому человеку, выбросьте ваши учебники истории, перевоспитайте победителей и побежденных, дайте всем хлеб, работу и свет… Отмените преступный Суверенитет Государств! Провозгласите священный закон обязательного вмешательства каждой страны во внешнюю политику других стран! Долой изоляционизм совести! Вперед, за мир и объединение!“ На телеграмму из Калькутты с предложением считать, что фруктовый сок, мясной бульон, свежие овощи и массаж с питательной массой раз в два дня не являются несовместимыми с полным постом, Махатма ответил категорическим отказом. „Взгляните, куда дух компромисса завел Римскую церковь“, – телеграфировал он.

Денно и нощно у дома Тюльпана теснится такая толпа, что его приходится постоянно усиленно охранять. Работу полиции осложняют тысячи девушек от тринадцати до шестнадцати лет, которые в состоянии экстаза, близком к разврату, ложатся прямо на пороге и тротуаре. Некоторые из этих юных энтузиасток силой прорываются к двери Махатмы, умоляют его подойти к окну и спеть для толпы учеников „Swing, swing my heart“ и „Oh! how I love my sugar daddy“. Тюльпан, уже сильно ослабевший, покоряется с большим удовольствием. Журналисту, спросившему, намерен ли он довести свой Крестовый поход до конца, Махатма ответил: „Это мой дар человечеству. Я хочу раскрыть наконец изумленному миру все могущество, скрытое в индивидууме“. Большую лотерею, организованную членами ассоциации „Молитва за Победителей“ в пользу их движения, выиграл юный Тим Зюскинд из Нью-Йорка, который на семьдесят третий день своего поста достиг веса Тюльпана – восьмидесяти шести фунтов и двух унций. Организованный банкирами с Уолл-стрит колоссальный Крестовый поход против рака, этого бича общества, достиг высшей точки. В результате Институты защиты от рака до такой степени расплодились по стране, что Тюльпан должен был направить банкирам настоятельное требование прекратить их братоубийственные разборки. Из Ватикана: хорошо информированное большинство довольно сдержанно отреагировало на поступившую от „Ассоциации Прессы“ новость о том, что тело Постящегося Европейца уже источает аромат роз».

– Индивидуум не мертв! – кричал Паоло.

Синьор Черубини смял газету и посмотрел мистеру Джонсу в глаза.

– Сохо немедленно должен дать свой ответ, – глухо сказал он.

Мистер Джонс ничего не ответил, угрюмо проглотил кусок горгонзолы, протянутый другом, и с дурными предчувствиями вернулся к себе.

XVI
Он творит чудеса

И тогда Тюльпан велел привезти на чердак парализованного старика и сказал ему: «Встань и иди!» – и паралитик не встал и не пошел. И тогда Тюльпан повторил со слезами: «Встань и иди!» – и паралитик сделал невероятное усилие, но не встал и не пошел. И в третий раз молил его Тюльпан: «Встань и иди!» – но бедный человек не мог пошевелиться и только сказал Тюльпану с огромной тоской: «Простите мне, брат мой, что не могу помочь вам». И тогда Тюльпан заплакал, и спешно послал искать слепого, и сказал ему: «Открой глаза и смотри!» И слепой открыл глаза, но ничего не увидел. И тогда Тюльпан пал на колени перед ним и умолял: «Сжалься! открой глаза и смотри!» И слепой негр открыл глаза, но ничего не увидел. И горькие слезы потекли по его щекам, и он сказал Тюльпану: «Простите меня, брат мой, но я ничего не могу сделать для вас». И тогда Тюльпан велел привести на чердак молодую негритянку, дитя которой умирало от лихорадки; и он коснулся лба младенца и сказал ему: «Исцелись!» Но лихорадка не отступила. И тогда Тюльпан повторил со всей своей верой: «Исцелись, исцелись!» Но ребенок не исцелился; напротив, он в тот же миг умер на руках у своей матери. И тогда заплаканная мать смущенно сказала Тюльпану: «Простите его, мой Господин, он слишком мал и не ведает, что творит». И тогда Тюльпан закрыл лицо руками и заплакал; потом велел привести на чердак негра и сказал ему: «Стань белым, сжалься надо мной!» – но негр оставался черен и лишь взял Тюльпана за руку, сжал ее и тихо сказал: «Простите нас, мой Господин, мы ничего не можем сделать для вас». И тогда Тюльпан заперся у себя на чердаке и плакал семь дней и семь ночей; а толпа на улице ожидала в молчании, печально, но безропотно, задумчиво жуя жвачку, – да, ибо такова истинная печаль и такова истинная покорность. И, видя скорбь народа, дядя Нат вышел к нему и сказал: «Слушайте, слушайте, ибо я говорю вам». И толпа слушала его и, выслушав, устроила овацию. И сразу лжепаралитик, лжеслепец и молодая негритянка, чье дитя безмятежно спало, поднялись на чердак. И Тюльпан сказал паралитику: «Встань и иди!» – и паралитик встал и зашагал уверенно. И, не помня себя от радости, Тюльпан приказал слепому: «Открой глаза и смотри!» – и слепой открыл глаза и видел. И великим светом просияло лицо Тюльпана, и повернулся он к ребенку, спящему на руках у матери, и крикнул ему звонким голосом: «Исцелись!» – и невинный младенец пробудился и начал плакать во все горло. И тогда Тюльпан упал на колени, и воздел руки к небу, и вскричал: «Благодарю, Господи, благодарю, ибо, воистину, никогда я в Тебе не сомневался!» И он велел своим любимым ученикам взойти на чердак, и на глазах у них торжественно вкусил немного пюре, чтобы отпраздновать случившееся.

– Над кем же вы смеетесь, друг мой?

– Над собой.

XVII
Он принимает себя всерьез

Наутро мистер Джонс нашел лавочку синьора Черубини закрытой, и ему даже не понадобилось пенсне, чтобы прочесть огромную надпись, сделанную мелом на ставне: «Все в ряды общества „Молитва за Победителей“! Да здравствует эмансипация человечества, ура!»

Движение между тем разворачивалось в Англии молниеносно. Леди Чам, супруга известного министра в отставке сэра Арчибальда Чама, которая была Президентом Комитета материальной и моральной поддержки русских мулов, спонтанно взяла на себя руководство ассоциацией. Синьор Черубини бросился к ней и предложил свои услуги. Но тут же леди Поуп, супруга хорошо известного министра в отставке сэра Джона Поупа, сестра министра в отставке сэра Эшли Бёрда и дочь министра в отставке сэра Портуза Бёрда, решительно отказалась от скучного поста Президента Комитета помощи бездомным собакам, закусила удила и громко потребовала для себя чести возглавить новое гуманистическое движение. Синьор Черубини не колебался ни минуты и всецело предоставил себя в ее распоряжение. Незамедлительно леди Типпс, супруга хорошо известного министра в отставке сэра Бернадетта Типпса и мать будущего министра Джонатана «Джамбо» Типпса, которая была Президентом организации, поставившей своей целью пристроить в Великобритании всех брошенных германских кошечек, которых бомбежки союзных войск оставили без крова, заботы и ласки, решительно приняла на себя руководство движением. Синьор Черубини слегка растерялся, но, тем не менее, предоставил себя полностью в ее распоряжение. Леди Поуп высказала протест, написав в «Таймс» письмо, где в резкой форме заявила, что «во времена, когда стольким бездомным кошечкам не хватает буквально всего, совершенно недопустимо видеть, как щедро осыпают милостями вражеских кошек. Неужели мы ничему не научились? – драматически завершала леди Поуп. – Неужели ничему никогда не научимся? Неужели всегда будем повторять былые ошибки?» Противостояние обострилось, когда жены министров-лейбористов, которые со времени закрытия коалиции довольствовались довольно серыми должностями вроде председательниц Комитета по борьбе с туберкулезом, или Фронта борьбы с безработицей и трущобами, или, что еще хуже, Комитета взаимопомощи европейских матерей, – подняли мятеж и потребовали, чтобы их допустили к руководству новым движением. Синьор Черубини потерял сон и за неделю похудел на двадцать фунтов, стараясь скоординировать весь этот взрыв благотворительности. Чрезвычайным облегчением для него стало то, что семь адмиральских дочек, каждая из которых была любимой ученицей Махатмы и жила и постилась у него под крылышком, взяли Центральный комитет организации в свои руки. С этого момента движение окончательно приняло размах Крестового похода. Для его бойцов немедленно были связаны восемнадцать тысяч пар носков, а в Трафальгарском сквере прошла гигантская демонстрация, так что специальное отделение Скотланд-Ярда в составе двух полицейских, ростом шесть футов два дюйма и шесть футов три дюйма соответственно, с трудом сумело сохранить порядок и должно было даже прибегнуть к грубой силе, чтобы сдержать толпу и помешать ей бушевать возле Парламента. Демонстрация со свойственным лондонской толпе неистовством мгновенно обернулась кровопролитием: уже через полчаса площадь была усыпана трупами голубей, не успевших вовремя укрыться на колонне Нельсона. Наутро город оказался покрыт листовками с протестом голубиного отделения Общества защиты братьев меньших, и в «Таймс» были направлены сорок два возмущенных письма, в один голос клеймивших полицию, неспособную обеспечить защиту всех британских подданных без различия вида и расы. Тут же имущие классы Объединенного Королевства объявили о сборе средств, на что неимущие классы в который раз откликнулись с энтузиазмом. Все это время лавочка синьора Черубини была закрыта; мистер Джонс встречал иногда своего друга: худой и бледный, тот крался трусцой, как побитый пес. Потом он пропал вовсе. Однако прислал приятелю весточку, сообщив, что переселился поближе к своей работе – к главному кварталу Ассоциации, в личный особняк мисс Женвины Тремор-Спад, дочери известного адмирала.

«К сему прилагаю ключи от моей лавочки; следите, чтобы крысы не съели салями. Скажите моим клиентам, что пришел мой черед потрудиться во имя лучшего общества. Горгонзолы надо каждый день проветривать по несколько минут, после чего класть обратно в мешочки. Паоло я забрал с собой. Тюльпан и Братство! Пьетро Черубини».

Примерно к этому же времени, как говорят историки (см., в частности, профессора Завадиакаса, «Последние дни Тюльпана»), относится великолепная, по сей день хранящаяся в Музее человека хроника встречи Тюльпана и делегации американской интеллигенции. Кажется, если не точно, – во всяком случае, вероятность высока, – что это была последняя делегация, которую принял Махатма, и это еще раз подчеркивает священный и трагический характер документа. Сохранившаяся нетронутой пленка запечатлела Тюльпана, сурового, покрытого пеплом, окруженного людьми в касках и форме сотрудников спальных вагонов «Пан-Америкэн». Глава делегации произносит речь. К сожалению, система воспроизведения звука сильно испорчена временем и теперь слова разобрать невозможно; сохранились лишь некоторые отрывки речи, восстановленные благодаря новейшим техническим средствам: «Дорогой Махатма! Позвольте мне от имени всей американской интеллигенции и особенно от имени всех цветных граждан этой страны выразить вам, дорогой Махатма, радость и гордость, которую мы испытываем, видя вас среди наших…»

Далее следует невразумительный треск, после которого идет такое заключение: «Дорогой Махатма! Ваш пример в некотором роде особенно показателен для нас, цветных служащих Общества спальных вагонов и железных дорог „Пан-Америкэн Ltd.“. Веря в сближение народов путем совместного развития транспортных предприятий, мы не принимаем изоляционизма убеждений и решили, дорогой Махатма, поднести вам этот букет тюльпанов как красноречивый знак неколебимого решения оказать единовременную материальную помощь всем нашим европейским братьям, без различия рас, пола и вероисповедания».

Далее опять следует треск, и остаток сообщения можно считать безнадежно утраченным для человечества.