Текст книги "Тюльпан"

Автор книги: Гари Ромен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

XI
Нам нужен не стакан воды

– Он может одной рукой поднять двести книг, – сказал Тим Зюскинд, сын шляпника. – Он запросто плюет на пятьдесят ярдов и не мажет.

– Не мажет? – удивился Дудль, единственный негр в компании. – Да ну?

Другие мальчики старались сохранять безразличный вид: юный Джон Вашингтон Шацер – это имя значилось в метрике, но все, включая родную мать, называли его Базука Кид; генерал Базз Свердлович, сын портного Свердловича, ожидавшего визы в Палестину, и Стенли Дубински, для друзей Стики, которому не было еще семи, так что он пребывал пока в поисках собственного пути в жизни и собственного места под солнцем.

– Может, может, – сказал Тим. – А еще он может глотать гвозди и выдыхать огонь. Он может выпрыгнуть на улицу с пятого этажа, и ему ничего не будет.

– Да слабо ему! – взорвался Базука Кид.

– Это кто хочет может увидеть, – сказал Тим. – Надо просто быть тут в нужное время.

– В нужное – это когда? – равнодушно спросил Базз.

– А что мне будет, если скажу? – спросил Тим.

Воцарилась мертвая тишина. При таком серьезном раскладе о любом легкомысленном поступке можно было потом сильно пожалеть. Тим в общем и не настаивал. Он поймал муху, слушал, как она жужжала в его кулаке, и шептал:

– Он может ходить по раскаленным углям. Правда, правда: он целый день сидит на острых гвоздях, а когда насидится, встает и ходит по раскаленным углям – разминается.

– Так когда он будет прыгать с пятого этажа? – спросил генерал Базз Свердлович, который, как все большие боссы, был невероятно упрям.

– Может, я скажу, а может, не скажу.

– А может, ты этого и не знаешь? – проскрежетал Базука Кид. – Может, он забыл тебе об этом сообщить?

– Он ест толченое стекло целый день, – мечтательно бормотал Тим. – Он глотает кухонные ножи, вот такущие. Он делает все, что делал Великий Мартини в цирке на прошлой неделе, но только еще лучше.

Базука Кид не мог больше сдерживаться:

– Я заплачу.

– Чем? – поинтересовался Тим без особого энтузиазма.

– Я дам тебе перочинный нож, – сказал Базука Кид. – Я дам ножик, который Стики получил вчера на день рождения.

Проворный, как кошка, Стики тут же попробовал улизнуть, но Базука Кид протянул руку и лениво сгреб его.

– Сегодня ночью, в три часа, перед домом, – сказал Тим, запихнув перочинный ножик в карман.

Около двух ночи мистер Свердлович, вот уже три года ожидавший визы в Палестину, проснулся, вздохнул и покинул супружеское ложе. Не зажигая света, он отыскал дверь, находя дорогу в темноте так же легко, как осел, который топчется вокруг одного и того же колодца. Он вышел в коридор и вдруг наткнулся на что-то живое.

– Ай! – сказал мистер Свердлович. – Ай е! Я не буду кричать. Я не буду поднимать шум. И не буду звать на помощь.

– Это же я, – сказал Базз. – Не бойся.

Старик испустил глубокий вздох.

– Сын, который поднимается среди ночи, чтобы напугать своего отца. Сын, который играет с больным сердцем своего отца. Сын, который смеется над своим отцом, потерявшим сестру и семью сестры, растерзанных в Галаце в 1940-м. Сын, который не задумается убить своего бедного отца, как раз когда тот, быть может, получит визу в Палестину для него же и для всей его семьи, – разве это сын?

– Я не нарочно.

– Нет, это не сын. Тогда кто же это? Это гангстер. Марш в постель!

Генерал Базз Свердлович, воин с Батаана, воин с Коррехидора [22]22
  Батаан и Коррехидор – полуостров и остров на Филиппинах, куда в начале 1942 г. отступили из Манилы американские и филиппинские подразделения под командованием генерала Д. Макартура. Впоследствии им пришлось уступить полуостров Батаан японским войскам, но еще целый месяц после этого небольшое подразделение американских военных героически обороняло остров Коррехидор.


[Закрыть]закрыл глаза, открыл рот и завопил.

– Айе! – сказал старик потрясенно. – Разве я был плохим отцом для моего сына? Разве я не дал ему хорошего образования, разве я не хотел помочь ему стать кем-то в Тель-Авиве, кем-нибудь вроде Бен-Гуриона [23]23
  Давид Бен-Гурион – государственный деятель Израиля, в 1948–1953 и 1955–1963 гг. – премьер-министр.


[Закрыть], доктора Вайсмана или Сирочкина?

– Я не хочу в Тель-Авив! – вопил Базз. – Мне… хорошо… здесь!

– Здесь? – возмутился старик. – Тьфу, тьфу, тьфу, – плюнул он. – Разве мой сын уже забыл свою бедную тетю и своего бедного дядю, зарезанных в Галаце в 1940-м?

– Я не хочу в Тель-Авив, я хочу в Вест-Пойнт! [24]24
  Вест-Пойнт – город, в котором находится Военная академия сухопутных войск США.


[Закрыть]– вопил Базз.

Позже, поговорив с женой, мистер Свердлович прокомментировал это заявление следующим образом: «Наш сын попал в дурную компанию. Он целыми днями играет с черномазыми, которые забивают ему голову опасными идеями. Чем раньше мы получим визу, тем лучше!»

Но в тот момент он сказал:

– Ш-ш-ш, разбудишь мать. Что ты собирался делать ночью на улице?

Генерал, все еще оскорбленный и очень напуганный тем, что нужно ехать в незнакомую страну, дулся и не отвечал.

– Неужели я не заслуживаю доверия своего сына? – с чувством сказал старик. – И разве я не хочу добавить пятьдесят центов в неделю к его карманным деньгам?

Генерал высморкался в платок, вздохнул и сказал, ткнув пальцем в потолок:

– Сегодня там будет Тюльпан. Перед домом. Тюльпан спрыгнет на улицу. Он будет творить чудеса. И каждый может посмотреть.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – поспешно переплюнул старик. – Вот к чему приводит общение с неграми! Вот чему учат негры! Вот зачем я жил: чтобы услышать, как мой единственный сын отрекается от веры своих предков! Тьфу. Вот зачем я был трижды спасен: в Кишиневе, в Каменец-Подольском [25]25
  Каменец-Подольский – украинский город, куда в августе 1941 г. Венгрия депортировала 18,5 тыс. евреев и где 14 тыс. из них были убиты.


[Закрыть]и в Галаце. Тьфу. Во сколько он собирается прыгать?

– В три.

– Марш, марш в постель, – быстро велел старик, поглядев на циферблат напольных часов: было без десяти три. – Но, может, у тебя температура? Может, у тебя живот болит? Бог мой, – взволновался он, – у моего сына аппендицит. Нужно пойти разбудить доктора Каплуна.

– Нет у меня аппендицита. И не надо будить доктора Каплуна.

Сказав это, плененный генерал ретировался в свою комнату. Старик, поколебавшись немного, на цыпочках прошел в спальню и быстро, без всякого шума оделся. Он выскользнул на лестницу, по дороге накинув пальто, и пошел вниз, перешагивая сразу через две ступеньки. На третьем этаже он встретил шляпника Зюскинда, который спускался на цыпочках в одной пижаме.

– Мой сын, – объяснил мистер Свердлович на ходу, – мой сын, похоже, схватил на улице двустороннюю пневмонию.

– Мой тоже, – сказал Зюскинд.

На втором они наткнулись на пышную миссис Баумгартнер, которая вышла в сопровождении мужа.

– Наши дети, похоже, схватили на улице двойную пневмонию, оба. Вот до чего доводят эти негры с их глупыми суевериями.

– Они это нарочно, – сказал мистер Свердлович. – Я в этом ни чуточки не сомневаюсь. Все антисемиты!

– Кому вы рассказываете! – пробурчал мистер Зюскинд.

– Я их знаю, – сказала пышная, слегка запыхавшаяся миссис Баумгартнер. – Я их знаю, я работаю в столовой для негров в Красном Кресте.

Наспех одевшиеся родители померзли с полчаса на улице, горько жалуясь друг другу на то, как трудно воспитывать детей в этом квартале, «где кишмя кишат негритянские суеверия, которые плодят безумные идеи в детских головах». Время от времени они незаметно поднимали глаза и косились на окно Тюльпана: слабый огонек поблескивал из-за занавесок. «Я не попрошу у него ничего такого, – смущенно думал господин Свердлович. – Только визу в Палестину».

К половине четвертого совершенно разочарованные, сердитые и простуженные родители собрались расходиться.

– Я схватила двойную пневмонию, я знаю! – стенала пышная миссис Баумгартнер.

К несчастью, Дудль, маленький черномазый, выбрал именно этот момент, чтобы появиться на улице. Он проспал и теперь бежал, надеясь увидеть хотя бы концовку обещанного Тимом представления. Скованный ужасом, он был немедленно атакован группой раздраженных полуодетых людей, угрожавших ему «двойной пневмонией» – словами, которых он не понимал, но которые определенно не предвещали ничего хорошего. Дудль завопил. Его крики услышал проходивший мимо негр, некий Майк Тяжеловес, бывший чемпион по боксу, ныне оставивший ринг. Это был огромный черный, стяжавший в квартале глубокое уважение благодаря своим кулакам и тому, что был одним из влиятельных членов ассоциации «Америка для американцев», очень популярной в Гарлеме.

– Держись, малец! – гаркнул Майк, подскочив к Дудлю, который завопил еще сильнее. «Майк говогил всегда ггомким и звучным голосом, с тем кгасивым певучим акцентом, котогый унаследовал от своей бедной магеги, котогая пожила немного в Вигджинии на бегегу озега Байкал, где дегжала когову. Этой когове было много лет, она уже не телилась, не давала молока, это была очень стагая когова, пгавда. Бедная женщина пгиобгела ее когда-то на деньги, котогые Майк пгисылал ей на вставную челюсть, и тепегь у нее не было зубов, а стагая когова не давала молока, и стагая женщина ггустно ждала возвгащения своего сына на бегегу озега Байкал и не давала когове умегеть, чтобы показать ее, когда он вегнется, чтобы объяснить ему, почему она не купила вставную челюсть на деньги, котогые он пгислал как хогоший сын, каким он и был. И часто стагая женщина, сидя на бегегу озега Байкал, смотгела на стагую издыхающую когову, и ггустно вглядывалась в гогизонт над хлопковым полем, чтобы увидеть, как возвгащается Майк, и тогда они смогут тихо умегеть без сожалений и печали на бегегу озега Байкал: когова, у котогой нет больше зубов, и стагая женщина, у котогой нет больше молока!» Такова была история Майка, или, по крайней мере, вот так она звучала в исполнении дяди Ната с его великолепным южным говором.

– Держись, малец, – крикнул Майк, – сейчас я отучу этих грязных жидов нападать на детей Америки!

И он тут же наградил отменным ударом в челюсть мистера Свердловича, ожидавшего визы в Палестину. Понадобилось примерно минут двадцать, чтобы новость, выкрикнутая Майком, а именно «Жиды бьют негритянских детей», распространилась по Гарлему. Столько же времени ушло на то, чтобы квартал облетела новость, озвученная пышной миссис Баумгартнер: «Негры насилуют белых женщин». Около получаса – на то, чтобы в третий раз за год разнести ювелирную лавку старого мистера Саломона, и ровно тридцать минут, чтобы пятьдесят первых жертв «гарлемских погромов» попали в больницы и на первые полосы газет под триумфальным заголовком «Всплеск насилия в Гарлеме».

– Выпейте это, патрон, – сказал дядя Нат, протянув Махатме стакан воды. – Вам станет легче.

Тюльпан выронил газету.

– Нам нужен не стакан воды. Нужен потоп.

– Это не поможет, потопы больше не работают, патрон, уже проверено. Всегда найдется Ной, который построит ковчег, и – пожалуйста – все начнется сначала. Господь не может уследить за всем. В Его стаде слишком много негров. Он пошлет потоп, но всегда найдется Ной, за которым Он не доглядит. – Дядя Нат вздохнул: – Нам нужен не потоп, патрон. Нам нужен бунт. Мятеж – вот все, что нам остается. Но в эту эпоху человечество уже слишком устало, люди совсем отупели от поражений и побед. Мы не дозрели до мятежа. Мы способны лишь покоряться судьбе. Вот, патрон, я вам поясню наглядно… Представьте, что некто победил в войне. Всюду полно вдов, раненых, сирот. И вот, представьте, новый победитель сваливается на голову истощенному миру. Будет насиловать вдов, добивать раненых, душить сирот. Знаете, что случится?

– Что случится, дядя Нат?

– Раненые, которых он будет добивать, закричат «ура». Вдовы покорно позволят себя насиловать. Маленькие дети перед смертью поднесут тирану цветы.

– Я бы еще воды выпил, дядя Нат.

– Вот, патрон, вот. Но не стакан воды нам нужен.

– Чего же нам не хватает?

– Милосердия.

XII
Он предсказывает будущее

Это случилось незадолго до того, как, уступая мольбам своих учеников, Тюльпан сделал свое знаменитое пророчество о конце света, дал тревожное описание последней войны, которая убьет людей, и рассказал про «Землю освобожденную, которая больше не вертится ни для кого». Незадолго до всего этого дядя Нат раздобыл хрустальный шар, и Тюльпан вглядывался в него с большим удовольствием, тратя на это редкие часы своего досуга. Дядя Нат изо всех сил поощрял это вглядывание.

– Опять ничего, патрон?

– Опять ничего.

Дядя Нат вздыхал и, выпучив глаза, смотрел поверх плеча Тюльпана.

– Не унывайте, патрон. Смотрите.

– Я смотрю.

– Другие же видели, до вас. Смотрите хорошенько.

– Я смотрю хорошенько.

Однажды вечером, когда его глаза уже лезли на лоб, Тюльпан вдруг вскрикнул:

– Есть, дядя Нат, я вижу!

Старый еврей собирался бриться, да так и застыл с бритвой в руке.

– Говорите, говорите, патрон! Что вы видите?

– Я вижу Того, Кто умрет на кресте, и того, кто изобретет книгопечатание, и того, кто отправится из Испании открывать новый мир.

– Эй, патрон! Вы смотрите не в ту сторону.

– Я просто отвлекся.

– Смотрите в будущее.

– Смотрю.

– И что вы видите?

– Ничего.

– Ну-ну, патрон. Сделайте усилие. Погодите, я вам помогу. Вы видите объединившиеся народы и распродажу Луны, побежденный рак, и повсюду благодать, и соловьи на всех ветвях, и отпуска на море, и негров, принятых в лучших домах общества, и множество протянутых рук, как колосья пшеницы…

– Я не вижу ничего. Великое ничего.

– Поищите как следует, патрон, умоляю вас. Это очень важно.

– Я ищу.

– На ветках, патрон, под листьями.

– Там нет веток, дядя Нат, нет листьев. Все леса сожжены.

– А где-нибудь на острове, затерянном в океане?

– Океаны, дядя Нат, все вышли из берегов, спасибо. Они всё затопили.

– Это ничего, патрон, ничего. Чтобы помешать моему соловушке петь, нужна штука посильнее океана. Слушайте внимательно.

– Я слушаю.

– Раскройте уши.

– Делаю что могу.

– Обязательно есть место, патрон, где можно петь для кого-нибудь, даже в пустыне. Он сильнее ее. Я-то знаю. Она не может ему помешать. Петь для него так же естественно, как для негра свистеть. Смотрите, что вы видите?

– Пепел, везде пепел. Вся земля, дядя Нат, словно печеный картофель.

– Это ничего, патрон, ничего, это просто атомная бомба. Это не та штука, которая помешает моему соловью петь.

– Вы уверены?

– Торжественно даю вам слово негра. Ибо нужен очень старый негр, патрон, чтобы узнать, что такое кураж. Ищите лучше.

– Я ищу.

– Суньте свой нос повсюду. Обшарьте все девственные дебри.

– Девственные дебри, дядя Нат, – от них и следа не осталось. Как и от великих столиц.

– А что с Андами, патрон? Со знаменитыми Кордильерами? Бросьте туда взгляд.

– Камня на камне не осталось.

– А Гималаи?

– Черт возьми, дядя Нат, быстро вы туда перепрыгнули… Гималаи на месте. Немного качаются и совсем черные, но еще держатся. Тут, кстати, паленым пахнет. Вечные снега расплавлены. Окаменелые скелеты животных и обугленные остовы деревьев покрывают склоны.

– Поднимайтесь, поднимайтесь, патрон. Склоны для нас – штука второстепенная. Осмотрим сначала вершины.

– Здесь воздух разреженный. Мне тяжело дышать.

– Сделайте над собой усилие, патрон. Сначала подышите. Вот так, вот так… А теперь пойдем. И скажите мне, если почувствуете себя плохо, – вам нужно только позвать меня.

– Я что-то вижу.

– Моего соловья?

– Дерево, дядя Нат. Там стоит дерево, совсем голое, без листьев, но с ветками.

– И если есть где-то живая ветка, патрон, мы можем надеяться на что угодно. Человечеству больше и не надо. Смотрите хорошенько. Он, конечно же, наверху.

– Он наверху, дядя Нат. Теперь я его вижу.

– Ура! Я же вам говорил.

– Ну и вид у него.

– Уж я думаю!

– Крылья опалены.

– Хорошо, хорошо, но они же есть.

– А глаза совсем человеческие – дебильные.

– Ладно, ладно, зато они остались.

– Он весь дрожит и в ветку вцепился так, словно боится упасть.

– Конечно, конечно, он ведь за жизнь держится.

– Клюв у него открыт, и горло издает жуткие звуки…

– Он поет, патрон, он поет! Мы спасены. Дайте ему несколько тысячелетий, и он удивит весь мир своим голосом. Говорил я вам, патрон, говорил я вам: чтобы убить кураж, нужна штука похлеще, чем конец света.

– Не надо размахивать руками, как немой, у которого язык чешется. Я знаю, мой Господин, знаю. Есть вопрос, который жжет вам губы уже две тысячи лет.

– Даже больше, друг мой. С тех пор, как я вас знаю. С тех пор, как мы здесь… Ваш бессмертный певец, он что, осел, в конце концов, или все же соловей?

– Pukka Sahib! Неужто я тщетно вопиял меж звезд? Посмотрите на его большие уши, на его жадный рот, взъерошенные перья, паршивую шкуру, на его кривые крылья, битую спину, метафизическую морковку, гляньте в его ошеломленные глаза, вслушайтесь ночью в его отчаянную песнь… Это человек.

XIII
Дело лишь в том, чтобы крикнуть

Тюльпан сидел на коврике перед кроватью и прял. Он сильно исхудал, и взгляд его сделался глубоко удивленным. Учитель пережевывал последние куски речи, которую только-только произнес по радио.

– Не сомневайтесь. Выбирайте новое, выбирайте любовь, выбирайте меня. Вы знаете о подделках – не принимайте поддельную победу. Вступайте в движение «Молитва за Победителей»! Поймите, этого требует от вас история, это необходимость. Все должно обновиться на родине человечества: сердца, души, подвижной состав. Пять лет и даже больше наш интеллектуальный и сельскохозяйственный инструментарий, уже изначально устаревший…

– Не изводите себя, патрон…

– Не буду.

– …потому что все это не мешает ни ослу реветь, ни тюльпанам распускаться.

– Ни соловью молчать, дядя Нат.

– Ни соловью молчать, патрон.

– Не сомневайтесь, – шептал Тюльпан. – Скажите «да» в ответ на пару вопросов! Скажите «да» – жизни и смерти, «да» – ненависти и цвету моей кожи, «да» – раку и осеннему дождю, «да» – презрению, «да, да, да» – всему, до потери дыхания, одно большое «да» всему, единое биологическое «да»!

– Вот-вот, патрон, не надо протестовать.

– Коллективизм, – цитировал Тюльпан монотонно, – должен путем направленной эксплуатации, в которой и заключается формула равенства, извлечь из каждого человека все, на что он способен. Каждый должен получить сполна от коллективного вклада в науку и технику…

И вдруг он зарыдал.

– Ну-ну, патрон, не волнуйтесь, – торопливо добавил дядя Нат. – Это ненадолго. Еще усилие – и мы сможем закрыть лавочку и отойти от дел. «Глас народа» дает пять тысяч долларов за эксклюзивную новость. Предлагаю что-нибудь вроде: «Тронутый проявлением симпатии и успокоенный тем, что его пример так стихийно подхвачен миром, Тюльпан объявляет о намерении прервать свой пост. Он просит своих учеников принять это как проявление веры в маленького человека, в его движение, в его судьбу и блестящее будущее западного общества». Письмо от Лени, патрон. Из Голливуда. Начались съемки «Великого Махатмы Гарлема». Цветного, патрон, с песнями и танцами… Не изводите себя.

После отъезда Лени чердак погрузился в невыразимый беспорядок. Кровати не заправлялись неделю, всюду валялись газеты, посуда, грязное белье. Негры входили без стука, оставались сколько хотели, оставляли свои инициалы на стенах, крали, болтали и бесцеремонно смеялись. В углу мирно жевала жвачку корова, время от времени сыто мыча. Это была священная корова, которую Тюльпан получил из Индии вместе с трогательным посланием, уверявшим во «всецелом нашем уважении и горячей симпатии к мужественному европейскому народу, борющемуся за свою свободу». Ученики Тюльпана, в основном из интеллигентов, окружили священную корову глубоким почтением. Правоверным был постоянно открыт доступ к ее навозу. Чудесный успех движения не вскружил Махатме голову и не заставил его отказаться от патриархальных обычаев, которые мы за ним помним; единственным признаком определенного достатка был ученик, который постоянно держался рядом с Господином, поднося ему пепел на серебряном блюде.

– Там эти ганди повсюду, – заявил Гринберг, вернувшись из поездки на Юг, где негры сотнями объявляли голодовку, протестуя против своего положения в обществе. – Эти ганди повсюду, и за ними миллионы черномазых, все решили победить или погибнуть.

– Они погибнут, – сказал Костелло.

– Миллионы негров решили, – сказал Флапс, – а в центре всего этого – маленький человек.

– В центре всего этого Тюльпан, – прошептал Биддль взволнованно. – Маленький друг бедных. Маленький друг негров. Маленький друг всего мира. И в центре всего этого Тюльпан – совсем один. Это очень трогательно.

– Очень, – сказал Гринберг и высморкался.

– Он защитит нас, – сказал Биддль. – Маленький человек защитит нас. Маленький папочка. Тюльпан. Даже имя его прекрасно. В этом имени – все! Так просто! Оно могло бы быть именем черного. Тюльпан решит проблему черных. Совсем один – и решит.

– Не совсем один, – сказал Гринберг. – За ним весь Запад. И он решит ее не моргнув глазом.

– А потом? – спросил Костелло.

– Великая Белая тишь, – сказал Гринберг.

– И это все, друг мой? Вы закончили? Могу я спросить, здесь – все, что вы хотели нам сказать?

– Дело уже не в том, чтобы сказать, мой Господин. Дело в том, чтобы крикнуть.

– Old Man River [26]26
  «Old Man River» – ария из мюзикла Джерома Керна и Оскара Хаммерстайна «Showboat» («Плавучий театр») – первого американского мюзикла (1927), в котором прозвучало слово «ниггер».


[Закрыть], – пел Биддль. —

 
That Old Man River
He keeps on rolling,
He keeps on rolling,
He keeps on rolling…
 

– Ты прекратишь орать? – сказал Гринберг.

– «Old Man River» – это все, что они нам оставят, – сказал Биддль. – Все, что им от нас надо, это чтобы мы еще несколько поколений пели «Old Man River».

– А потом?

– Потом они дадут нам другую песню.

На двадцать пятый день своего поста Тюльпан был торжественно принят в Муниципалитете Нью-Йорка. Пленки того времени, обнаруженные в Музее человека, представляют документ, с которым должен ознакомиться каждый, кто интересуется рождением и началом расцвета нашей цивилизации. Глядя на худую фигуру Европейца, босиком всходящего по ступенькам огромной мраморной лестницы, невозможно не проникнуться чувством благоговения и смиренного преклонения. Чопорные одежды высоких сановников муниципалитета и богатые их дары являют разительный контраст со столь простым и демократичным обликом Тюльпана: босоногий, как мы уже говорили, Европеец прикрыл свое тело простыней, перекинув один ее конец через плечо на манер тоги. Стороны обменялись приветствиями. К несчастью, торжественная речь, произнесенная мэром Нью-Йорка, была испорчена во время первого белого погрома, который имел место в третьем веке нашей эры; лишь ответ Европейца дошел до нас почти неповрежденным. Заглушаемый криками поклонников, наполовину утонувший в исступленных приветственных возгласах толпы, которую некоторые историки исчисляют более чем двенадцатью миллионами, слабый голос Тюльпана все же заставил прислушаться к себе и добиться признания, как совершенно справедливо написал один хроникер, «благодаря одной лишь своей слабости». Сегодня эти несколько фраз учат наизусть во всех школах, и мы без колебаний приводим их здесь. «Друзья, – сказал Тюльпан, – я благодарю вас за прием, который вы мне устроили и который, я знаю, адресовали не только мне, но всей моей европейской родине. Мы нуждаемся в уране, машиностроительном и сельскохозяйственном оборудовании, в бессрочном кредите – духовном и финансовом. Мы предлагаем взамен поэмы Петрарки полное собрание сочинений Шекспира и свободный вход во все музеи Франции и Италии. Мы просим вас также поделиться секретом атомной энергии и готовы дать взамен подробный план кафедрального собора в Шартре…» По движениям губ и жестам Европейца можно понять, что он еще долго проповедовал, но с этого места крики радости и продолжительные аплодисменты толпы совершенно заглушают его речь.