Текст книги "Праздник Святого Йоргена"

Автор книги: Гаральд Бергстед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Лицом к лицу

Разъярённый, взлохмаченный Франц стоял на телеге. Подавшись всем телом вперёд, он потрясал в воздухе кулаками и рычал:

– Ну, сдаёшься? Сдаёшься? А? Ух ты Коронный вор!

Но из-за шума и гама его никто не слышал, а паломники распевали во всё горло псалом:

 
Добрый Йорген к нам пришёл…
 

Коронный вор, спокойный и улыбающийся, бросил на своего бывшего друга быстрый и весьма насмешливый взгляд. Уж этого Франц не мог стерпеть. Ненависть дала ему силы, и голос его загремел, как труба архангела в Судный день.

– Коронный вор! – завопил он с искажённым от злобы лицом, указывая на святого Йоргена.

Громкий голос и всякие разоблачения всегда действуют на толпу богомольцев. Крик Франца привлёк внимание; одни перестали петь, другие тут же принялись кричать «Коронный вор! Коронный вор!», не имея никакого понятия о том, кто Коронный вор и где он.

И хотя все упорно распевали псалом и в переулке Роз, и в Аллее первосвященников, и в Брачной аллее, и в Разбойничьем переулке, и возле источника, – на площади вдруг произошло замешательство и воцарилась странная тишина.

Словно два канатных плясуна, стоящих друг против друга на тонком канате с блестящими кинжалами в руках (вокруг – никого, внизу – бездна и смерть), Микаэль и Франц смерили друг друга взглядом.

И все вдруг увидели, как святой Йорген выпрямился во весь рост, мановением руки остановил шествие, повернулся к бесновавшемуся Францу и ласково спросил, приложив ладонь к уху:

– Что нужно этому человеку?

Площадь замерла. Все вытянули шеи и вытаращили глаза. Однако Франц не привык привлекать к себе людские взоры; он сразу растерялся и ответил, заикаясь:

– Я спрашиваю, где Коронный вор?

– Коронный вор? – воскликнул святой Йорген, повернувшись к господам первосвященникам, которые с любопытством наблюдали эту сцену. – Как? Разве мошенник ещё не пойман?

Франц понял манёвр и до смерти перепугался, как бы Коронный вор не вышел сухим из воды.

– Я спрашиваю, – снова заорал он, – где Коронный вор?

– Да, где же он? – подхватил Тобиас.

– Так сказать вам? – надрывался Франц. – Сказать? Сейчас скажу!

– Так говори же наконец, – сказал святой Йорген с досадой, – говори, коли знаешь.

– Вот он, Коронный вор! – прогремел Франц, с диким хохотом указывая на святого Йоргена.

Олеандра и первосвященники содрогнулись от ужаса и сомнения.

Но святой Йорген молниеносно обернулся к гроссмейстеру и, указывая на него пальцем, насмешливо крикнул:

– Вот оно что, господин гроссмейстер! Вы мне за это поплатитесь!

Олеандра облегчённо вздохнула. А гроссмейстер был так изумлён, что едва не упал. Между тем святой Йорген продолжал кричать на него:

– Так это вы, господин гроссмейстер, устроили мне весь этот спектакль? Ну, берегитесь, говорю вам. В прошлый раз вы изгнали меня из города камнями. Вчера вы хотели засадить меня в тюрьму, а сегодня пытаетесь выдать меня за вора! Когда же наконец вы образумитесь?

Внезапно он вперил взор в совершенно ошеломлённого Франца.

– Господи, что я вижу?

Он смотрел на Франца так, словно вдруг напал на след.

– Стража! – крикнул он. – Хватайте этого человека! Живей! И держите покрепче! Не то он убежит!

– Пустите меня! – заорал Франц, схваченный стражниками. – Клянусь…

– Поднимите у него рукав на правой руке! – приказал святой Йорген.

Франц отчаянно извивался в руках стражников.

– Вы видите клеймо?

– Видим! Видим! – кричали стражники, задыхаясь от волнения.

– Так я и знал! Клеймо синее? Отвечайте!

– Синее! Синее! – вопили стражники, катаясь вместе с Францем по земле.

– Синяя змея? – спросил святой.

– Да, да! Синяя змея!

– Он заклеймён! Осмотрите его лодыжки. Нет ли на них ссадин от кандалов?

– Есть! Есть!

– Тогда держите его как можно крепче! – вскричал святой Йорген. – Это Коронный вор! Сам Коронный вор, хитрая змея! Вот когда он попался в свои собственные сети!

– Это Коронный вор! – неслось от одного паломника к другому.

Одни приходили в ужас и отступали назад, другие, напротив, проталкивались вперёд, чтобы увидеть знаменитого разбойника. И все говорили о том, как святой Йорген остановился и сразу же обнаружил Коронного вора.

– Он исцеляет калек и карает мошенников! – повторяли паломники.

А святой между тем приказал:

– Держите его, вяжите его, вяжите крепче, чтобы он ни говорил вам, наставляемый самим дьяволом! Ведь сколько раз приходила радостная весть: Коронный вор пойман! И сколько раз мы узнавали, что он опять бежал!

– Повесить его! – завопил старый Тобиас из Нокебю, побагровев от гнева.

– Что ты сказал, добрый паломник? – вопросил святой, желая, чтобы все услышали его слова. Он предпочитал, чтобы роковой приговор вынес сам народ.

– Повесить, что ли, его, – повторил Тобиас уже более робко, как бы размышляя.

Тогда на помощь святому Йоргену пришли мальчишки, торгующие плащами.

– Повесить его! – завопили они. Больше всего на свете они любили отрывать лапки у пауков и смотреть, как вешают разбойников.

– Повесить его! – закричали, охваченные яростью, богомольцы.

– Да будет так! – милостиво изрёк святой Йорген. – Вы сами осудили его. Стража! Немедля отведите его к виселице и повесьте! А мы спустимся к источнику и омоем руки в святой воде! Итак, продолжим шествие, господа первосвященники.

Заколыхался балдахин, заиграл соборный оркестр, и первосвященники снова двинулись в путь. И снова буря восторга всколыхнула людское море.

Но едва святой Йорген помог Олеандре выйти из кареты, как прибежал начальник стражи и почтительно доложил, что Коронный вор требует суда.

Святой несколько удивился.

– Суда? – спросил он. – А разве вы не осудили его?

– Конечно, осудили! – дружно закричали богомольцы. Однако у некоторых возникли кое-какие сомнения на этот счёт, и они заговорили о справедливости.

– Может, он хочет исповедаться перед смертью? – сказал старый Тобиас, причмокивая губами. – Ты бы и грехи ему отпустил, и допросил маленько, – добавил он и фамильярно ткнул святого Йоргена в бок.

Святой смерил старика довольно холодным взглядом, которого, однако, тот не понял.

– Ну что ж, – громко сказал святой. – Мы не откажем ему в земной справедливости. Приведите его ко мне. Пока соборный капитул совершает омовение в источнике, мы учиним Коронному вору строгий и беспристрастный допрос.

В это время подружки невесты окружили Олеандру плотным кольцом, забросали её шутками и довольно прозрачными намёками. Между тем Коронный вор приказал страже привести связанного Франца к погребку «Праведный паломник».

Земная справедливость

И вот перед Микаэлем стоял Франц со связанными за спиной руками, растрёпанный, задыхающийся, окровавленный, мокрый от пота.

– Я требую суда! – злобно кричал Франц.

– Твои судьи здесь! – отвечал святой, показывая на толпу.

– Можете повесить меня, – кричал Франц, – но сначала судите меня по справедливости.

– Вот стоят твои ближние, которых ты обижал и грабил, – с достоинством изрёк святой. – Они знают все обстоятельства дела и будут судить тебя по справедливости.

– Пусть меня передадут в руки властей, – отчаянно вопил Франц, – в руки правосудия.

– Я и есть власть. Поскольку собор – мой, значит я – правосудие, земная справедливость. И если у тебя есть, что сказать в своё оправдание, говори, и тогда мы вынесем свой приговор.

Франц огляделся: всюду клокочущее гневом людское море. Рассвирепевшие богомольцы! Пешки в руках Коронного вора! Ни проблеска надежды. И тогда он покорился обстоятельствам и попросил разрешения побеседовать со святым с глазу на глаз.

– Смотри, Йорген, – закричал Тобиас, весь дрожа от усердия, – как бы он тебя не провёл!

– Не беспокойся, – отвечал святой Йорген, – меня не проведёшь.

Он велел стражникам отойти подальше, толпа образовала вокруг них широкий круг, и Франц с Микаэлем как бы остались одни. Франц тихо скулил.

– Ты сам заварил эту кашу, милый Франц, – ласково заговорил Коронный вор.

– Помоги мне, – всхлипывал Франц.

– У тебя в руках были все козыри, и всё-таки ты проиграл, бездарно проиграл.

– О Коронный вор! Ты добрый – сжалься надо мной!

– Между прочим, да будет тебе известно, Франц, что я переменил имя, и теперь меня зовут святой Йорген…

– Милый святой Йорген, – лепетал Франц, – забирай себе все девять бочонков золота, только спаси меня.

– Премного благодарен тебе, Франц, за твоё любезное предложение, – ответил Коронный вор. – Но их не девять. Всё это религиозный самообман, «прекрасная мечта». Их только два. И оба лежат в моей карете. Служители господа – мошенники почище нас с тобой; но это между нами.

– Милый святой Йорген! Ведь я оказал тебе вчера немалую услугу.

– Это верно, Франц. Ты блестяще сыграл свою роль. Я буду часто вспоминать об этом и посмеюсь от души… после того как сумею выкарабкаться из этой банки с клеем.

– Но ведь ты же не повесишь своего старого друга, правда? – хныкал Франц.

– Поверь мне, Франц, я сделаю это безо всякой злобы, – сказал Коронный вор, с нежностью глядя на Франца.

– Повесишь, повесишь?! Нет! Нет! Не говори так! – плакал Франц. – Неужели тебе не жалко меня?

– Ну конечно, жалко! Очень жалко! В тебе так много хорошего, Франц. Но что поделаешь? Обстоятельства сильнее нас. Я предупреждал тебя. Ты не послушался. Вот и добился того, что теперь либо я должен повесить тебя, либо меня самого повесят. Вот и выбирай. Посоветуй, старина, что мне делать. Как бы ты поступил на моём месте?

– О Йорген, святой Йорген…

– Вот то-то и оно. Для меня это единственный выход. Я наверняка спасу свою жизнь, а ты наверняка избавишься от всех жизненных невзгод, и плевать тебе будет на курфюрста с его дикими конями.

От ужаса Франц онемел. Вылупив глаза, он с отчаянием смотрел туда, где вырисовывался зловещий силуэт виселицы. Губы его беззвучно шевелились:

– Неужели ты можешь… Неужели…

– Ну что ты так расстраиваешься? – спросил Коронный вор. – Было бы из-за чего! Будь же молодцом, старина, и не вешай нос! Ты же знаешь, как меня огорчает вся эта история. И ты знаешь, как я люблю тебя, старый дружище. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы скрасить твои последние минуты. Ах, вот мысль! Я велю трубачам проводить тебя до самой виселицы. Ты ведь всегда был большим любителем музыки. Итак, счастливого пути, старина, и вытри глаза. Слезами горю не поможешь… Эй, стража! Я простил сего великого грешника. Теперь ведите его к виселице да прихватите с собой несколько трубачей. Эй, трубачи-молодцы, играйте всю дорогу псалмы для спасения его души. Да трубите погромче, когда его будут вешать!

Губы Франца Поджигателя всё ещё беззвучно шевелились, а сам он с ужасом смотрел на Коронного вора, лицо которого выражало самое неподдельное участие.

До этого момента в душе Франца ещё были живы какие-то смутные представления о земной справедливости и правосудии, с которым сам Франц, понятно, был всегда не в ладах, а также довольно романтическое убеждение, что настоящий друг никогда не подведёт своего друга. И вот земное правосудие в образе Коронного вора осудило его, и его друг, Коронный вор, улыбаясь, сам вынес ему роковой приговор.

И последние религиозные представления Франца рассеялись, как рассеивается тьма, озарённая ярким светом воровского фонаря, и он постиг первооснову, на которой зиждился окружающий его мир: человек человеку волк.

Франц отчаянно завыл, когда стражники схватили его и, как он ни сопротивлялся, поволокли под радостные возгласы толпы к водокачке и ограде, откуда тропинка висельников ведёт к Виселичному холму.

– О боже правый!

Первый раз в жизни он сказал правду, и за это его вешают, вешают под звуки псалма. Что же это за мир, мир виселиц и воронов, живущих падалью? И слёзы хлынули из глаз лихого разбойника Франца, словно вдруг забил чудотворный источник, а из его перекошенного ужасом рта неслись отчаянные вопли.

В эти последние пять минут своей жизни Франц испытал тяжкие муки, какие испытывают все правдолюбцы, ибо он тщетно возвещал людям истину, которую заглушали ликующие крики богомольцев, охваченных религиозным экстазом.

– Вот он, Коронный вор, вот он! Вот он! – вопил Франц, извиваясь в руках стражников; он рыдал и хрипел, а над виселицей в северо-западной части неба сиял утренний месяц.

Но толпа лишь презрительно смеялась, семь пьяных трубачей громко трубили в трубы, а стражники волокли его по камням и кочкам к виселице.

Последние слова, которые Франц выкрикнул на бренной земле, когда его вздёргивали, были словами истины, – но их заглушили весёлые звуки фанфар и восторженные голоса богомольцев, которые во всю глотку распевали псалом:

 
Добрый Йорген к нам пришёл
нас спасти от бед и зол!
 

Немезида

Но Немезида, загадочная богиня Возмездия, была уже в пути… и не пешком, а верхом, – на великолепном скакуне она мчалась во весь опор с грамотой его высочества курфюрста к городским властям.

* * *

Над самым обрывом одиноко стоял в своём чудотворном плаще святой Йорген и смотрел вдаль… С Виселичного холма слабо доносились звуки фанфар. А он, исполнитель главной роли, повелитель города и собора, дорогой и загадочный гость, всё стоял и смотрел…

Он слышал, как гремят фанфары, видел Виселичный холм, чёрный, как муравьиная куча, кишащая праведными муравьями, которые волокли на виселицу одного неправедного.

Он видел, как Франц повис в воздухе и задрыгал ногами, утратив последнюю опору в этом непостижимейшем из миров.

Орлиные глаза Коронного вора отливали стальным блеском. Его лицо выражало непоколебимую твёрдость и решимость, как клюв орла.

Ещё один муравей покинул муравьиную кучу жизни. В общем, Коронному вору всё это было совершенно безразлично. Однако если бы этот маленький муравей не отправился на тот свет, то, возможно, он сам болтался бы на виселице, что, разумеется, никого бы особенно не огорчило, но для него уже померкли бы эти чудесные краски, эти зелёные холмы, озарённые ярким утренним солнцем. А он был не прочь продлить своё пребывание на грешной земле.

Но в самом сокровенном уголке его сердца что-то стонало, плакало, рыдало, сверлило и жгло как огнём, взывало к правде и справедливости. Ведь у него была кроткая и чистая душа его матери и деда… Но её сжимали со всех сторон тиски житейской мудрости, доставшейся ему в наследство от отца.

Он чувствовал, что может совершить великие и прекрасные дела в этой жизни, которую любил… Но ему не повезло с самого начала. Незваным он явился на свет божий, незваным был всюду, куда забрасывала его судьба. Прав философ, который сказал: если неправильно застегнуть первую пуговицу, то все пуговицы будут застёгнуты неправильно.

Честным путём ему уже не занять достойного места в жизни – так говорил его житейский опыт. Он достиг величайшего триумфа, но лишь с помощью обмана – без обмана он ни минуты не продержался бы в роли святого. Он и дальше должен обманывать, как обманывают все остальные. И тут его снова охватило чувство отвращения, отвращения к этому мерзкому существованию, к пресмыкательству перед сильными мира сего, ко всему этому обезьяньему миру, который погряз в невежестве, лжи и суеверии…

Высоко над землёй, над людским морем, легко и свободно взмахивая крыльями, летели два лебедя, не знающие богов и человеческих законов; они летели к далёким пустынным берегам, к чёрным утёсам, о которые с грохотом дробятся могучие волны великого океана…

Микаэль провожал их взором, полным тоски.

* * *

Господа первосвященники быстро покончили и с покаянием, и с омовением рук в источнике Йоргена. Они пропели псалом, помолились богу, как велит древний обряд, окропили желающих святой водой и сбросили наконец с себя покаянные одежды, чтобы вновь предстать во всём блеске своего могущества.

Но блеска не было. Их словно пришибли пыльным мешком.

Всю жизнь они играли только главные роли: у них выработались и важная осанка, и уверенная поступь, и властный голос. Но сегодня их пускали только на выходы, как простых статистов… Куда ж это годится?.. Этак им совсем откажут от места и тогда…

Вялые и понурые, словно только что кастрированные быки, они стояли возле источника и о чём-то тихо переговаривались, искоса поглядывая то на святого Йоргена (один бог знает, что у него на уме), то на Олеандру, стоявшую у соборной кареты; её окружили подружки, смеющиеся, довольные, взволнованные и сгорающие от любопытства.

В конце концов первосвященники принялись острить сами над собой, но то был юмор висельников.

– Какого чёрта мы шатаемся взад и вперёд по городу и горланим эти дурацкие псалмы, – пробормотал главный капеллан. – Нас всё равно никто не слушает.

Но программа есть программа, и капеллан начал декламировать:

 
Когда мой дух, усталый и больной,
уж грешного желанья не услышит,
я полечу к тебе, о Йорген мой! —
туда, где всё вокруг покоем дышит.
 

Это был его коронный номер, который он всегда исполнял с блеском и неизменным успехом. Он играл своим рокочущим басом, словно произносил прочувствованный застольный спич, а в интонацию подпускал столько елея, что из глаз растроганных слушателей слезы катились градом. Но на сей раз капеллану не помогли никакие ухищрения: впервые публика осталась равнодушной.

– Да пойте же, дьяволы! – прошипел гроссмейстер, когда они дошли до третьей строфы покаянного псалма:

 
С просветлённою душой
вновь вернёмся мы домой.
 

– Очень им нужно наше пение! Они бредят своим Йоргеном и ничего другого знать не хотят, – обозлился капеллан.

– А что будет потом? – шёпотом спросил секретарь. – Мы вернёмся в собор?

Покаявшись и очистившись от грехов в источнике, святые отцы обычно возвращались под звуки тромбонов в собор и в большом соборном зале подкреплялись жареными фазанами и жарким из дикого кабана.

– Он сам решит, – прошептал гроссмейстер, продолжая петь.

– А разве он ещё ничего не сказал? – рассердился казначей, не переставая, однако, петь (он исполнял партию первого баса).

– А кто решится его спросить, ты, что ли? – пропел гроссмейстер на мотив псалма.

– Откомандируйте кого-нибудь к Олеандре, – зашептал хранитель плаща. – Она должна знать. А нет, так спросит у него.

На том и сошлись, и к Олеандре послали служку.

* * *

В этот момент прискакал гонец от курфюрста с грамотой его высочества.

Гроссмейстер лениво вскрыл пакет, прочитал и… остолбенел: «Господи, что же это?» Прочитал ещё раз: приказ немедленно изловить Коронного вора!

– Мы же повесили его, – спокойно сказал капеллан.

– Да здесь речь идёт о двух ворах, – отвечал гроссмейстер. Руки у него дрожали и вид был такой испуганный, что весь капитул мигом окружил его.

– Читай, читай же скорее вслух!

– Франц Эриксен, по прозвищу Поджигатель… Рост… Одежда… Особые приметы: синяя змея на правой руке…

– Да ведь это же Коронный вор… – изумились святые отцы.

Подошла Олеандра с большим букетом цветов; она вся светилась радостью.

Но её никто не заметил: первосвященники сгрудились вокруг гроссмейстера, который продолжал читать, цепенея от ужаса.

– Микаэль Коркис, по прозвищу Коронный вор, незаконный сын Урсулы Коркис, дочери сторожа из Йоргенстада… может быть опознан по красному солнцу на груди…

Олеандра вскрикнула и изо всех сил сжала руку отца. Она дрожала, словно её бил электрический ток.

– Красное солнце… Господи… У кого? У кого?..

В лице её не было ни кровинки, под глазами выступили синие круги.

Гроссмейстер быстро спросил её:

– Что с тобой? Мы говорим о Коронном воре. Отвечай же! Алое солнце на груди! Ты видела его?

– Я целовала его, – прошептала Олеандра, падая на руки первосвященников.

Подбежали подруги и отнесли Олеандру во дворец гроссмейстера. Первосвященники стояли бледные от волнения, безмолвно глядя друг другу в глаза.

В этот миг ими овладели самые разнообразные чувства.

Во-первых, чувство бесконечного облегчения: значит, это не призрак, не какое-нибудь сверхъестественное существо! У каждого в глубине души притаилось сомнение, но оно боялось даже шевельнуться, чтобы не дать о себе знать. А теперь… Господи, какое счастье! Все их страхи и опасения были напрасны! Они снова полновластные хозяева собора и всего города! Ведь он не святой, а простой смертный! Самый обыкновенный вор!

Во-вторых, досада и любопытство! Подумать только, Микаэль Коркис из Йоргенстада! Внук старого сторожа Коркиса, сын Урсулы, бывшей зазнобы капеллана! Что за дерзкий негодяй! Ведь это он явился однажды к капеллану и заявил: «Ты – мой отец!» Весь город только и говорил об этом, вот было смеху! Капеллан то краснел, то бледнел и поглядывал налитыми кровью глазами на своего отпрыска, который по-прежнему невозмутимо стоял над обрывом. Негодяй! Мерзавец! Оборванец! Ублюдок!

В-третьих, беспредельное изумление. Ведь какую надо иметь дерзость, чтобы отважиться на подобную аферу! Червяк, уличный мальчишка, скоморох – и вдруг это ничтожество проникает в собор, спит с соборной невестой (дочерью самого гроссмейстера), облачается в священный плащ! Помыкает ими, первосвященниками, как простыми слугами, и подчиняет себе эту огромную толпу богомольцев, которым они же сами и внушили дух христианского смирения!

В-четвёртых, страшный гнев. Ведь всё, что создавалось веками, теперь разбито вдребезги, втоптано в грязь, скомпрометировано на веки вечные этим богомерзким мошенником.

В-пятых, полная растерянность: что же теперь делать? Ничего не поделаешь! Слишком поздно! Они сами возили его в карете по улицам города. При всём честном народе он разбил капеллану лоб! Ругательски ругал их! И с их собственного соизволения спал с благороднейшей девицей города, о чём знает вся округа! Никогда не смыть им этого позора. Вот и сейчас, молодой, сильный и властный, он стоит над обрывом и в ус себе не дует, а они даже не знают, что ему ещё от них надо! Какую же он придумал развязку для всей этой комедии?

И, наконец, в-шестых, неподдельное восхищение… Да, да, они искренне и почтительно восхищались этим удивительным человеком, который стоял там, купаясь в солнечных лучах… Непостижимо ловкий и дерзкий, он достиг таких высот мистификации и обмана, какие им и во сне не снились… И, отдавая ему дань невольного восхищения, господа первосвященники уже почти обожествляли его, чуть не впадая в религиозный экстаз… все, кроме гроссмейстера. Это был человек практического ума, деловой; он не любил витать в облаках и был сыт по горло и религией, и экстазом.

– Не подавайте виду! Ни слова! – тихо сказал он, полузакрыв глаза. И первосвященники застыли на месте, ожидая, когда гроссмейстера осенит какая-нибудь идея.

– Он смотрит сюда, идёт к нам! – прошипел гроссмейстер сквозь зубы. В его кабаньих глазах сверкнул зловещий огонь, а коротко остриженные волосы встали дыбом.

– Ради всего святого – молчите! Без выпадов, без дурацкой болтовни! Он малый не промах. Я сам поговорю с ним. На карту поставлена репутация собора и всего города!

* * *

Коронный вор стоял на краю обрыва и смотрел на лебедей, улетающих вдаль. Им овладело какое-то странное состояние – казалось, он растворился в окружающей природе… И в то же время он с болезненной остротой замечал всё, что происходит вокруг, каждую мелочь, каждый штрих…

Он видел, как толпы паломников с кувшинами и кружками спускаются к источнику, видел соборных быков, спокойно пасущихся на лугу…

Он забыл обо всём: об опасности, о жизни, о смерти, и только смотрел, смотрел на раскинувшиеся перед ним поля, леса и горы… и испытывал какое-то удивительное ощущение лёгкости и радости, смешанной с печалью… Всё в жизни течёт, всё изменяется, как в калейдоскопе: повернул его чуть-чуть – и уже ничего нельзя узнать.

Микаэль не верил в Немезиду, зато у него был зоркий глаз. Он спокойно наблюдал, как по дороге мчится во весь опор гонец курфюрста. И он сразу понял, что это резко повернёт весь ход событий и теперь всё изменится.

Микаэль стоял, скрестив руки на груди, и с любопытством следил, как гонец курфюрста пробирается сквозь толпу паломников. Вот смертельно усталый гроссмейстер берёт у него грамоту курфюрста и читает. Первосвященники ошеломлены. Олеандра падает в обморок.

Микаэль знал, что это случится! Её любовь угасла в тот же миг, как только он перестал быть святым! Бедняжка!

Итак, теперь все знают, кто такой святой Йорген. Его час настал.

Но он не чувствовал страха; в душе его царили мир и покой, словно в тёмном лесу, который медленно погружается в осенний сон.

Он достиг цели, великой цели всей своей жизни. Он обломал палку о лоб своего родителя, он искупал почтенных господ первосвященников в сточной канаве, в родном городе его встречали с таким триумфом, как никого ещё никогда не встречали.

И стоит ли теперь цепляться за жизнь, которая ничем не лучше смерти? В сокровеннейшей глубине его сердца, пылающего жаждой жизни, всегда торчало крохотное ядовитое жало, чёрное жало тоски, и Микаэль не стал бы особенно протестовать, если бы вся эта панорама с богомольцами, быками, виселицей и собором стала для него погребальным саваном, – что ж, эта дурацкая комедия была довольно забавной.

Но прежде чем уснуть вечным сном, ему было бы любопытно посмотреть, как святые отцы выпутаются из этого щекотливого положения. Господа первосвященники – народ практичный, не какие-нибудь там мечтатели. Они боятся призраков и ничего не понимают в чудесах, которые творит какой-нибудь пророк или святой: здесь они абсолютные профаны и легко попадаются на удочку любого проходимца. Но как только они видят, что имеют дело с простым смертным, они сразу же обретают твёрдую почву под ногами и уже ни в чём не уступают противнику: ни в тактике, ни в изворотливости.

Будь они попроще и поглупее, они, конечно, растерзали бы его на части, чтобы отомстить за бесчестие… и навсегда скомпрометировали бы и праздник святого Йоргена, и собор святого Йоргена, и невесту святого Йоргена, и Йоргенстад, и самих себя, ибо все подняли бы их на смех. Ну, а людское море превратилось бы в бушующий поток бешенства, ярости и негодования.

Но, честно говоря, Микаэль вполне полагался на сообразительность святых отцов. Они, конечно, понимали, что любая попытка отомстить Коронному вору погубит их же самих… не говоря уж о том, что вряд ли удастся убедить паломников, будто святой Йорген – дерзкий плут и мошенник, какие бы неопровержимые доказательства они ни представили.

И Микаэль не ошибся. Он прекрасно видел, как первосвященники столпились вокруг своего рассудительного гроссмейстера и стали совещаться.

На лице Коронного вора появилась лукавая улыбка: значит, игра ещё не закончена. Он выжмет лимон до конца.

И Микаэль взглянул даже с некоторым сочувствием на этих одураченных им людей, которые не потеряли присутствия духа и лишь молча стиснули зубы. А кроме того, он чувствовал, что святой капитул отдаёт должное его ловкости и отваге и признаёт за ним право извлечь наибольшую выгоду из одержанной им блистательной победы.

Он запахнул плащ и, спокойно улыбаясь, направился к первосвященникам. Медленно и величественно, словно епископ, он спустился с горы, и паломники снова приветствовали его восторженными криками.