Текст книги "Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945"

Автор книги: Ганс Ульрих Рудель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 5
ПЕРЕД МОСКВОЙ

Мы осуществляем еще несколько вылетов на Волховский и Ленинградский фронты. Во время последнего вылета в воздухе совсем тихо, и мы заключаем, что нас скоро переведут на другой участок. Нас посылают обратно в центральный сектор Восточного фронта, и немедленно по прибытии мы видим, что пехота готовится к действиям. Ходят слухи о наступлении в направлении Калинин – Ярославль. Через аэродромы Мошны и Кулешевка мы облетаем Ржев и приземляемся в Старице. Нашего погибшего командира заменил лейтенант Пресслер.

Постепенно устанавливается холодная погода и появляются первые признаки наступающей зимы. Низкая температура заставляет меня, офицера-инженера эскадрильи, столкнуться со всеми мыслимыми техническими проблемами, которые может вызвать холод. Но вскоре опыт дает мне возможность с ними справиться. Задача поддерживать самолеты в рабочем состоянии в основном лежит на старших механиках. А с моим механиком случилось неприятное происшествие. Он сгружал бомбы, одна из них вывалилась и расплющила большой палец на его ноге. Когда это произошло, я находился рядом. Какое-то время он не мог произнести ни звука, затем с сожалением сказал: «Больше мне в длину не прыгать!» Теперь он в наших вылетах не помощник. Погода не морозная, небо затянуто облаками, но воздух значительно потеплел.

Калинин уже занят нашими войсками, но Советы отчаянно стремятся его вернуть и до сих пор удерживают позиции около города. Нашим дивизиям трудно их сдержать, особенно когда погода сильно помогает русским. Кроме того, непрекращающийся огонь сильно уменьшает численность наших войск. Наше снабжение затруднено, поскольку главная дорога от Старицы до Калинина, проходящая прямо перед городом, находится в руках противника, оказывающего постоянное давление с востока на нашу линию фронта. Скоро я сам могу видеть, насколько эта ситуация тяжела и запутанна. В настоящее время результат воздействия наших воздушных сил невелик. Причины – аварии, плохие погодные условия и т. д. В отсутствие командира я летаю первым номером при налетах на Торжок – железнодорожную станцию северо-западнее Калинина. Нашими целями являются станция и дороги в тыл. Погода плохая, высота облаков примерно 600 метров. Это очень мало для целей с сильной противовоздушной артиллерией. Если погода ухудшится до такой степени, что возникнут трудности для нашего возвращения, нам придется сесть на аэродром недалеко от Калинина. Мы долго ждем истребителей сопровождения в точке встречи. Они не появляются – возможно, им помешала непогода. Мы потеряли много горючего. Облетаем Торжок, пытаясь определить наименее защищаемый участок фронта. Поначалу нам кажется, что огонь сильный повсеместно, но затем находим менее защищаемое направление и атакуем станцию. С удовольствием я вижу, что мы при этом не потеряли ни одного самолета. Но погода становится все хуже, да еще начинается сильный снегопад. Возможно, мы с нашим запасом топлива можем добраться до Старицы, при условии, что нам не придется делать большой крюк из-за погоды. Я быстро принимаю решение и направляю самолеты к Калинину; кроме прочего, небо в этом направлении яснее. Мы приземляемся в Калинине. Кругом необычная суета, все в касках. Здесь уже размещаются истребители-бомбардировщики из другого полка. В тот момент, как я выключаю зажигание, на аэродром падает танковый снаряд. В нескольких самолетах видны пробоины. Я поспешно направляюсь в комнату командования, чтобы прояснить ситуацию. Из того, что я узнал, понимаю, что должен спешно загружаться бомбами. На аэродром наступают танки и пехота Советов, они уже в полутора километрах. Аэродром защищает по периметру тонкая цепочка наших пехотинцев; железные чудовища могут ворваться сюда в любое мгновение. Появление «Штук» – благословение для защитников. Вместе с «Не-123» мы до позднего вечера осуществляем непрерывные налеты на атакующих, поднимаясь в воздух всего через несколько минут после приземления. Теперь наземные войска могут справиться и без нас, но мы постоянно наготове, если прорвутся русские танки. Ночь мы проводим в казармах на южных окраинах города. Лязг гусениц постоянно нас будит. Это наш трактор перетаскивает орудие или наступают танки иванов? Здесь, в Калинине, может случиться всякое. Пехотинцы говорили нам, что вчера несколько танков выехали на рынок, стреляя во все, что попадалось на пути. Они прорвали наши передовые рубежи, и потребовалось немало труда, чтобы с ними справиться. Мы слышим постоянный орудийный гул; артиллерия стреляет по иванам через наши головы.

Ночи из-за низких облаков очень темны. Воздушные бои если и ведутся, то совсем низко над землей. Пути снабжения снова перерезаны наземными войсками, и у нас снова многочисленные нехватки. Однако куда страшнее погодные условия. Внезапно грянувший мороз в 40 градусов замораживает обычную смазку. Пулеметы выходят из строя. Говорят, русские не обращают внимания на холод – у них есть специальный животный жир и прочие средства. У нас же не хватает буквально всего, а это уменьшает наши возможности в условиях жуткого холода. До нас доходит совсем немногое. Местные жители не могут припомнить подобных холодов в последние двадцать – тридцать лет. Борьба с холодом тяжелее, чем борьба с противником. Советы не могли и мечтать о лучшем союзнике. Танкисты утверждают, что башни их танков не поворачиваются, все замерзает. Мы возвращаемся в Калинин и на протяжении нескольких дней совершаем боевые вылеты. Линия фронта снова отодвигается на несколько километров к востоку от нашего аэродрома, и мы возвращаемся на свой аэродром в Старице, где нас совсем заждались. Мы делаем вылеты на Осташков, после чего получаем приказ перебираться в Горстово около Рузы, примерно в 80 километрах от Москвы.

Брошенные сюда немецкие дивизии пробивались по автостраде Можайск – Москва. На острие главного удара через Звенигород и Истру наши танки уже в 10 километрах от русской столицы. Другая группа проникает даже дальше на восток и захвывает два плацдарма на восточном берегу канала имени Москвы; один из этих плацдармов находился в районе Дмитрова.

Но уже декабрь, и термометр показывает 40–50 градусов ниже нуля.[3]3
  У автора так. (Примеч. ред.)


[Закрыть] Ужасные снегопады, облачность низкая, огонь зениток ужасный. Пилот Клаус, исключительно хороший летчик и один из немногих, с кем я начинал воевать, убит, по всей видимости, случайным попаданием снаряда с русского танка. Здесь, как и в Калинине, главным нашим врагом является погода. Она спасает Москву. Русский солдат дерется отчаянно, но он тоже устал и без этого своего союзника не смог бы задержать наше продвижение. Даже свежие дивизии из Сибири не оказали бы решающего значения. Немецкие армии из-за холода не способны воевать. Поезда практически не ходят, резервов нет, снабжения никакого, нет транспорта вывозить раненых. Одной лишь железной решимости недостаточно. Мы достигли предела своих сил. Не хватает самых необходимых вещей. Техника не работает, транспорт забивает дороги – нет горючего, нет вооружения. Грузовики не ходят, единственное средство передвижения – сани. Все чаще приходится перелетать на аэродромы, расположенные дальше на западе. У нас осталось совсем мало машин. При низких температурах двигатели живут недолго. Как и раньше, когда инициатива была у нас, приходится совершать вылеты в поддержку наземных войск, теперь уже сдерживающих наступающие Советы.

Проходит немного времени после того, как нам пришлось покинуть канал имени Москвы. Мы уже не владеем большой дамбой северо-западнее Клина в направлении Калинина. Испанская Голубая дивизия, оказав врагу храброе сопротивление, эвакуировалась в город Клин. Скоро наступит и наш черед.

Уже приближается Рождество, а иваны все еще пробиваются к Волоколамску, северо-западнее нас. Мы вместе с штабом эскадрильи располагаемся в местной школе и спим на полу большой классной комнаты; когда мы встаем, мне передают, что я разговаривал во сне. Другая часть нашей эскадрильи располагается в обмазанных глиной домах, которые тут обычны. Когда входишь в подобный дом, создается впечатление, что ты перенесся в какую-нибудь первобытную страну на три столетия назад. Жилая комната отличается тем, что в ней ничего не видно из-за табачного дыма. Мужская часть семьи курит траву, которую называет «махорка» и которая своим запахом пропитывает все. Как только привыкаешь к этому дыму, видишь самый лучший предмет мебели – покрашенную известкой массивную каменную печь. Вокруг нее три поколения живет, ест, смеется, плачет, рождается и умирает. В более богатых домах перед печью находится деревянная выгородка, где играют в догонялки поросята и другие домашние животные. Из темноты на тебя пикируют отборные и налитые кровью клопы – пикируют с точностью, за которую их можно назвать «Штуками» мира насекомых. Ужасная духота, но мужчины и женщины, казалось, не замечают ее. Они не знают другой жизни. Так жили их предки на протяжении столетий, так будут жить и они. Только современное поколение, похоже, перестало слагать сказки. Возможно, из-за того, что они живут слишком близко к Москве.

Москва-река протекает через нашу деревню, чтобы нести свои воды к городу с Кремлем. В нелетную погоду мы играем на ней в хоккей. Это позволяет сохранить мышцы упругими, хотя бывают и травмы. У адъютанта нашего командира, к примеру, после одной такой игры нос смотрит несколько направо. Но игра хорошо отвлекает нас от печальных мыслей, связанных с положением на фронте. После яростных матчей на льду Москвы-реки я всегда направляюсь в сауну. Это одна из финских паровых бань в деревне. Место для купания оказалось, однако, столь темно и скользко, что однажды я, переступая через прислоненную к стене лопату, делаю неловкий шаг и получаю рваную рану.

Советы обошли нас с севера. Из-за этого поступило распоряжение перелететь на тыловой аэродром. Но мы не можем подняться в воздух – на протяжении нескольких дней облака висят над лесом по направлению к Вязьме, так что о перелете не могло быть и речи. Снег на летном поле лежит толстым слоем. Нам сильно повезет, если сюда не заявятся иваны вместе с Санта-Клаусом. Русские подразделения, что проходят мимо, определенно не знают о нашем присутствии – иначе уже давно бы нас прихлопнули.

Таким образом, нам приходится очень тихо праздновать Рождество в школе Горстова. С наступлением темноты многие молчаливы; все прислушиваются – не раздастся ли откуда-либо громкий звук. Пара стаканов крепчайшей водки подняла настроение даже самых угрюмых. Зазвучали рождественские песни, и плохое настроение исчезает. В полдень нас посещает командир полка, чтобы вручить ордена. В нашей эскадрилье я был первым, получившим Рыцарский Железный крест. В первый день рождественских каникул мы посылаем вызов нашим спортивным коллегам из Москвы на хоккейный матч. Ответа не следует, и нам приходится играть на льду Москвы-реки самим. Плохая погода продолжается еще несколько дней.

Как только погода улучшилась, мы отправляемся в путь, следуя над безбрежными лесами вдоль автострады на Вязьму. Скоро погода портится, и самолеты, сбившись в кучу, спускаются к самым верхушкам деревьев. Вокруг только серые облака, кружащиеся клочья тумана и снег. При этом трудно не потерять друг друга из виду. Безопасность в воздухе зависит от мастерства ведущего группы. Подобный перелет опаснее любого боевого вылета. Тот день оказался для нас поистине черным – мы потеряли несколько экипажей, которые оказались неспособными преодолеть трудности. Над Вязьмой мы поворачиваем направо и летим в направлении Сычевка – Ржев. Совершив посадку на покрытый густым снегом аэродром в Дугине, примерно в 20 километрах южнее Сычевки, мы располагаемся в колхозе. Здесь безжалостный холод, но наконец к нам по воздуху прибывают подходящее обмундирование и оборудование. На нашем аэродроме ежедневно приземляются транспортные самолеты, доставляющие одежду, лыжи, сани и другие вещи. Но время для захвата Москвы уже упущено. Тех десятков тысяч наших товарищей, которых убил холод, уже не вернуть. Нового наступательного порыва для армии уже не будет, она зарылась в дыры и окопы из-за безжалостного удара невыносимо тяжелой зимы.

Мы летаем в районах, знакомых нам по боевым действиям прошлого лета, – около истока Волги западнее Ржева и вдоль железнодорожной линии около Оленина и к югу. Глубокий снег создает нашим войскам колоссальные трудности; Советы же в своей стихии. Теперь самый умный техник – это тот, который использует самые примитивные методы работы и передвижения. Двигатели больше не заводятся, все твердо от мороза, гидравлика не работает, надеяться на показания приборов нельзя. Утром моторы отказываются работать при таких температурах, хотя мы и укрываем их матрасами из соломы. Механикам приходится проводить ночь вне стен, чтобы каждые полчаса прогревать моторы – иначе утром они не заведутся. Присматривая за моторами ночь напролет, механики получают обморожения. Как инженер-офицер, я всегда на морозе, чтобы быть наготове между вылетами и по мере надобности чинить самолеты. Во время полетов случаев обморожения мало. Нам приходится летать низко из-за плохой погоды, в нас бьют зенитки, так что времени обращать внимание на холод нет, хотя, конечно, вернувшись в теплое помещение, мы замечаем у себя обмороженные места.

В начале января генерал фон Рихтхофен в «шторьхе» приземляется на нашем аэродроме и именем фюрера награждает меня Рыцарским Железным крестом. В приказе о награждении упоминаются успешные атаки кораблей и разрушенные за прошедший год мосты.

На следующий день наступает еще более сильный холод, который очень усложняет нашу задачу сохранить самолеты в работоспособном состоянии. Я вижу, как отчаявшиеся механики согревают двигатели открытым пламенем, пытаясь возвратить их к жизни. Один из них сказал мне:

– Двигатели либо заработают, либо сгорят дотла. Если они не заработают, пользы от них все равно никакой.

Этот метод поражает меня тем, насколько крайние меры приходится выбирать, и я придумываю другой способ. Бензин можно греть в жестяной печи. Сверху приделать трубу с перфорированной крышкой, чтобы задерживать искры. Мы ставим это устройство под двигателем и зажигаем огонь, направляя трубу на топливный насос, вокруг которого теперь распространяется тепло. Прогревание длится до появления результата. Устройство примитивно, но для русской зимы работает сносно. Позднее мы получаем сложные нагреватели и технические приспособления. Они прекрасно сконструированы, но, к сожалению, зависят от работы своей точной техники – слабеньких моторов и сложных устройств. Их самих нужно заставлять работать, а они этого не желают из-за холода. Таким образом, на протяжении всей зимы пользы от наших самолетов мало. Немногие пригодные машины даются опытным, слетанным экипажам, так что отсутствие количества в некоторой степени компенсируется качеством.

Несколько дней мы совершаем налеты на железнодорожную линию Сычевка – Ржев, где русские пытаются прорвать фронт. Наш аэродром находится близ линии фронта – как и несколько недель назад в Калинине. На сей раз у нас нет наземных войск, которые бы остановили его продвижение, и однажды ночью иваны, наступая из Сычевку, внезапно появляются на окраинах Дугина. Офицер Крескен, командир нашей комендантской роты, собирает группу частью из наших наземных служб, частью из соседних подразделений и удерживает аэродром. Наши отважные механики дежурят по ночам в траншеях с гранатами и винтовками; днем они продолжают свою работу. Ничего не может произойти с нами днем, поскольку у нас еще есть запас бензина и бомб. Два следующих дня нас атакуют кавалерия и отряды лыжников. Ситуация становится критической, и мы уже сбрасываем бомбы недалеко от границ аэродрома. Советские потери очень велики. Затем Крескен, бывший спортсмен, организует контрнаступление, лично возглавляя боевую группу. Наши самолеты висят над ним, стреляя и бросая бомбы на всех, кто может ему помешать. В результате окрестности нашего аэродрома снова очищены. Солдаты люфтваффе в начале войны не предполагали, что их будут использовать подобным образом. Затем войска с бронетехникой расширяют отбитую нами территорию, занимают Сычевку и переносят в нее свой командный пункт. Таким образом, положение на линии Гжатск – Ржев, прикрывающей наш аэродром, снова стабилизируется. Дни скучного отступления завершились.

Лисы лучше нас приспособлены к холоду. Каждый раз, как мы возвращаемся обратно из Ржева на низкой высоте над скрытыми снегом равнинами, мы замечаем крадущихся в снегу лис. Когда мы проносимся над ними на высоте нескольких метров, они приседают и испуганно смотрят на нас. У Якеля оставались патроны в пулемете, он прицеливается в одну лису и убивает ее. Затем Якель вновь возвращается на это место, однако оказывается, что шкура лисы совершенно испорчена пулевыми отверстиями.

Неприятным сюрпризом для меня становится новость, что за большое количество боевых вылетов я должен немедленно отправляться в Германию. После отпуска мне приказано следовать в Грац в Штирии, где предстоит возглавить звено резерва, чтобы передавать новым пилотам свой опыт. Мои уверения, что мне не нужен отпуск, что я не хочу оставлять свой полк, – и даже использование знакомств, – успеха не имеют. Полученный приказ обжалованию не подлежит. Трудно прощаться с товарищами, с которыми свела меня судьба. Наш командир лейтенант Пресслер хочет запросить меня обратно, как только я приступлю к новой работе. Я готов ухватиться за любую возможность.

И вот я лечу на запад в транспортном самолете, который следует через Витебск, Минск и Варшаву в Германию. В отпуске я катаюсь на лыжах в Ризенгебирге и Тироле и пытаюсь бороться со своей яростью, вкладывая эмоции в спортивные упражнения под ярким солнцем. Постепенно покой горной страны, в которой расположен мой дом, и красота сверкающих снегом горных вершин снимают напряжение, накопленное за время ежедневных вылетов.

Глава 6
УЧЕБА И ПРАКТИКА

Незадолго до перехода на работу по подготовке новых экипажей я женюсь. Мой отец все еще служит приходским священником, и именно он проводит свадебную церемонию венчания в нашей маленькой деревенской церквушке, с которой у меня связано столько счастливых воспоминаний беззаботного детства.

Затем я отправляюсь в Грац – на этот раз не для учебы, а в качестве инструктора. Полет в строю, пикирование, сброс бомб, стрельба. Часто мне приходится проводить в самолете восемь часов в день, поскольку в настоящее время на помощников рассчитывать не приходится. При плохой погоде или плановом техническом обслуживании мы занимаемся строевой подготовкой или спортом. Экипажи присылаются ко мне для совершенствования мастерства из школ по подготовке пилотов для «Штук»; от меня пилоты улетают на фронт. Когда-нибудь я с ними снова встречусь – возможно, кто-то из них попадет и в мое подразделение. В этом случае я спокоен за их подготовку. В часы отдыха я продолжаю заниматься спортом: играю в теннис, плаваю или провожу время в живописной местности вокруг Граца. Через два месяца мне дают помощника. Пилот Якель из 3-го звена только что награжден Рыцарским Железным крестом и одновременно с этим переведен в учебную часть. Мы совершаем вылеты на мирные цели так, словно они боевые. Под моим началом два «мессершмитта», и это дает возможность имитировать перехват «Штук» противником. Курс подготовки трудный и напряженный, но я верю, что летчики, прошедшие его и выполнившие все, что от них требуется, узнают очень много. Выносливость и физическую крепость им дает спорт. Почти каждое утро в понедельник звено делает забег на десять километров. В полдень мы отправляемся в Андритц поплавать и испытать свои нервы. Пилоты успешно сдают нормы по прыжкам, за сдачу норм по плаванию разгорается увлекательное состязание.

Якель всего на несколько лет моложе меня, но он до сих пор ведет себя по-мальчишески. Невозможно сердиться на него, каким бы неприятным ни был его проступок. Он весел и полон энергии; принимает жизнь во всей ее полноте. В полдень по воскресеньям я обычно отправляюсь в горы. Перед пропускным пунктом находится автобусная остановка, и я сажусь в автобус, чтобы добраться до города. Когда я вижу тень от автобуса, то замечаю на крыше фигуры. Обычно на крышу забираются подурачиться – особенно когда по тротуару идет девушка. По головным уборам я понимаю, кто это. Это солдаты из нашей части, но определенно не мои подчиненные, поскольку я неоднократно оглашал строгий приказ для военнослужащих не кататься на крышах автобусов. Довольно ядовито я замечаю сидящему рядом лейтенанту наземного подразделения:

– Эти парни, должно быть, ваши.

Чуть высокомерно он отвечает:

– Вы будете смеяться, но это ваши.

Когда солдаты прибывают в Грац, я приказываю им доложиться мне в одиннадцать утра в понедельник. Они прибывают в указанное время получить то, что заслужили, и я говорю:

– Что, черт побери, это значит? Вы нарушили приказ. Это неслыханно!

По их лицам я вижу, что они хотят что-то сказать, и спрашиваю, что они могут сказать в свое оправдание.

– Мы думали, что не делаем ничего предосудительного, если с нами офицер Якель.

Я поспешно распускаю их, едва сдерживая смех. Затем представляю себе Якеля, скорчившегося на крыше автобуса. Когда я спрашиваю Якеля, зачем он подвергает себя опасности, он делает такое невинное лицо, что я не могу не улыбнуться.

Через несколько дней в Граце мы с трудом избегаем неприятного инцидента во внеслужебное время. Планерный клуб уговорил меня буксировать их планер на древнем чешском биплане, поскольку у них не было пилотов. Я согласился, и поскольку это было в нерабочее время, то взял с собой свою жену, которая очень интересовалась полетами. Через два с половиной часов полета я запросил землю: сколько бензина осталось? Индикатор топлива не работал. Меня уверили, что топлива на четыре часа; я могу продолжать полет, ни о чем не волнуясь. Я поверил этому уверению и направился обратно к аэродрому. Когда мы пролетали на низкой высоте над картофельным полем, двигатель заглох. У меня было только время крикнуть: «Крепко держись!» – поскольку я знал, что моя жена не привязалась, – и пошел вниз на борозды. Самолет перескочил какую-то канаву, а потом благополучно пробежал до кукурузного поля. Мы достали немного бензина, и я взлетел снова с поля, чтобы приземлиться на аэродроме, находившемся в трех километрах.

Как много моих коллег, особенно из люфтваффе, прошли сквозь кровопролитные бои с врагом без единой царапины только для того, чтобы погибнуть в какой-нибудь совершенно глупой гражданской аварии! Этот инцидент подтвердил истину, что в воздухе надо быть столь же осторожным в элементарном полете, как и в самой трудной атаке. Вместе с тем во время боевых действий нужно всячески избегать ненужного риска, даже если мысли о выполнении боевой задачи отвлекают нас от мыслей о собственной жизни.

Когда я приземлился на аэродроме на своем древнем биплане, то узнал, что все резервное звено другой эскадрильи направляется в Россию. Тогда скоро наступит и наша очередь. Уже несколько месяцев я нахожусь дома, но только сейчас понимаю, как сильно я хочу на фронт. Меня постоянно раздражает, что я нахожусь в тылу столь долго и что теряю опыт, что может быть опасно. Я – всего лишь обычный человек и инстинктивно стремлюсь к жизни, а не к смерти. Я люблю жизнь, и эта любовь растет: я чувствую, как радостно бьется мое сердце, когда после атаки снова избегаю гибели или когда спускаюсь по крутому альпийскому склону. Я хочу жить и люблю жизнь. Я чувствую это в каждом вдохе, каждой порой своей кожи, каждой жилкой моего тела. Я не боюсь смерти: бывали секунды, когда я смотрел ей в глаза и не отводил взгляда, но каждый раз после благополучного исхода мое сердце наполнялось радостью и мне хотелось восторженно кричать, чтобы этот крик перекрыл шум моторов.

Вот о чем я думал, когда механически прихлебывал суп в столовой. И именно тогда я принял твердое решение. Я использовал все возможные связи, чтобы выбраться из этой ямы, для того чтобы меня послали обратно на фронт.

Я не добиваюсь намеченной цели, но через какое-то время поступает приказ нам всем направляться в Крым. Сарабуз, место нашего назначения, расположен недалеко от Симферополя. Здесь мы в любом случае ближе к фронту, чем раньше. Поскольку транспортных самолетов не хватает, мы используем наши «Ju-87» в качестве буксировщиков грузовых планеров. По маршруту Краков – Львов – Проскуров – Николаев мы скоро достигаем пункта назначения. Здешний аэродром очень велик и вполне пригоден для тренировочных полетов. Наши временные квартиры мало отличаются от тех, что были у нас на фронте, но те, кто хочет делать дело, его делает. Мы возобновляем наши ежедневные учебные полеты по программе, которую мы выполняли в Граце. Особенное удовольствие пилотам приносит приземление на различных аэродромах – утром мы можем приземлиться где-нибудь на берегу Черного моря, а в полдень – на северо-западе, около Азовского моря. Мы купаемся по меньшей мере полчаса на прекрасных пляжах под обжигающим солнцем. Гор здесь нет, за исключением окрестностей Керчи; и на юге тянутся Крымские горы вдоль Южного берега Крыма. Остальная часть этого края плоская – обширные степи, в центре которых находятся огромные плантации помидоров. Между морем и Крымскими горами береговая полоса совсем узкая. Это – русская Ривьера. Мы часто бываем здесь, доставляя дрова на грузовиках: там, где мы останавливаемся, деревьев нет. Но на настоящей Ривьере лучше. Здесь я видел всего три пальмы, да и те далеко, в Ялте. Поднимающийся вдали пар поблескивает на солнце, особенно если лететь на низкой высоте над берегом. Впечатление на удивление хорошее – но стоит прогуляться по улицам Ялты, внимательнее посмотреть вокруг, как всеобщая примитивность и вульгарность этого советского места отдыха полностью лишает иллюзий. В соседних Алуште и Алупке – то же самое. Моим солдатам понравились виноградники между этими двумя городками; виноградный сезон как раз начался. Мы пробуем виноград на каждом склоне холма и возвращаемся домой с тяжелыми резями в животе.

Я нервничаю оттого, что очень долго не принимаю участия в войне. Я звоню генералу, возглавляющему авиационное командование на Кавказе, и предлагаю ему свои «Штуки» в качестве боевого подразделения – большинство экипажей готовы для отправки на фронт. Я отмечаю, что военные действия будут отличной учебой и что любое подразделение было бы счастливо получить не просто обученных пилотов, но и имеющих боевой опыт. И вот, наконец, первая задача. Мы перелетаем в Керчь. Разведка обнаружила, что с юга часто идут русские поезда снабжения. С аэродрома в Керчи мы можем их атаковать. Но «можем атаковать» не значит «атакуем». В течение многих часов мы ждем наготове, однако поезда так и не появляются. Однажды я решаю рискнуть, сделав вылет на «мессершмитте», чтобы уничтожить вражеские разведывательные самолеты. Но эти надоевшие нам самолеты тут же уходят в море, направляясь на Туапсе и Сухуми, и я не могу преследовать их, поскольку вообще не имею права вылетать как истребитель. Скоро я добиваюсь нашего перевода в Белореченск, около Майкопа, где находится еще один авиаполк. Здесь нам предстоит участвовать в боевых вылетах, поскольку нас хотят использовать для поддержки наступления в направлении Туапсе.

И вот внезапно мы становимся фронтовой частью, весьма загруженной боевыми заданиями. С утра до вечера мы в воздухе над долинами, что ведут к Туапсе. Для нас это задача нелегкая, поскольку в тренировочных полетах мы использовали относительно изношенные старые машины, а действующий здесь полк, с которым мы часто летаем, имеет самолеты новейшего типа. При полетах в строю на больших высотах это особенно заметно.

Полеты в узких долинах между высокими горами дают волнующие ощущения. Часто, преследуя врага или высматривая его в земле, пилоты оказываются в ловушках. А долины столь узки, что мы совсем не можем маневрировать. Иногда в конце такой долины высится гора, преграждая путь вперед. Приходится принимать быстрые решения; снова и снова мы благодарим за свое спасение прекрасные возможности наших машин. Но перечисленные трудности – это просто детские игрушки по сравнению со скрытыми в облаках горами, внезапно появляющимися в 200 метрах впереди.

Горные вершины здесь достигают 1200–1500 метров. Несколько легче пилотировать, когда мы летаем в те же долины по нескольку раз и уже знаем, какие они имеют выходы и за какими горами можно вылететь на открытое пространство. При низкой облачности или плохой погоде полеты часто превращаются в угадайку. Когда мы атакуем дороги в долине, огонь по нас ведется даже сверху, поскольку горные склоны тоже заняты иванами.

Наши малочисленные войска пробивались вперед, несмотря на упорное противодействие намного превосходящего численностью врага, имеющего сильно укрепленные позиции в горах. Мы поддерживаем тесную связь с наземными силами и делаем все, на что способны, когда нас вызывают для поддержки или атаки. Сражения в горных лесах особенно трудны, поскольку мы не можем видеть врага. Когда мы получаем задание вылететь для бомбежки определенного участка в лесу, то выполняем это распоряжение, даже если не можем ясно разглядеть местность. Удивительно, но именно благодаря таким вылетам армейское командование отмечает полезность и эффективность наших атак.

Соседние высоты уже в наших руках. С упорными боями мы продвигаемся на юго-запад. До Туапсе остается менее 13 километров. Но потери в горных боях велики, а резервов практически нет. Поэтому наступление в долине отменено и конечного успеха мы не достигаем.

Начинается упорное сражение за железнодорожную станцию.

Советский бронепоезд пускает тяжелые снаряды в наши редкие атакующие цепи. Этот бронепоезд действует умело. Сделав огневой налет, он, словно дракон, уползает в свое логово. Этим логовом является туннель в горах неподалеку от Туапсе. Когда мы вылетаем, он стрелой уносится в туннель, и мы видим лишь его хвост. Однажды мы его почти накрыли. Почти. Мы подкрались к нему, но в последний момент он, похоже, получил предупреждение. Бронепоезд удалось накрыть, но повреждения не были серьезными; через несколько дней, починенный, он появляется снова. Но теперь этот стальной монстр был донельзя пуглив – мы больше его не видим. Тогда мы пришли к следующему решению: если мы не можем поймать этого стального монстра, мы хотя бы поквитаемся с его ангелом-хранителем – туннелем! Мы блокируем выходы из туннеля с помощью специальной бомбы, которая не дает бронепоезду выбраться из туннеля. Наши товарищи из наземных войск получают крайне необходимую им передышку. «Давай и бери – вот вся философия жизни», – говорит с улыбкой мой бортовой стрелок.