Текст книги "Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945"

Автор книги: Ганс Ульрих Рудель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 10
НА КУБАНИ И ПОД БЕЛГОРОДОМ

Я привез с собой самолеты с пушками и ввел их в состав моей эскадрильи. Если возникает возможность применить экспериментальное подразделение, оно взлетает с нами. Позднее из этих самолетов формируется противотанковая эскадрилья; она действует независимо от основной группы, но ее задачи определяю я. Позднее прибывают остальные самолеты, которые испытывались под Брянском; с ними возвращается к нам капитан Штеппе.

У бомбардировщиков «Штука» много работы, поскольку Советы переправились через Черное море и зашли в тыл нашему фронту. Переправившись через море, русские создали плацдарм на холмистом берегу восточнее и южнее Новороссийска. Здесь они часто становятся целями наших боевых вылетов – тем не менее на берег продолжают поступать все новые войска и техника. Противовоздушная артиллерия стреляет столь же яростно, как и на самых критических участках Кубанского плацдарма. Многие мои товарищи сделали здесь свой последний вылет. Командир нашей эскадрильи вынужден был выброситься с парашютом над русским плацдармом; ему везет с ветром, который относит парашютиста к нашим окопам. Мы постоянно летаем на бомбежки то к Крымской, то к плацдарму. Обычно я в пикировании спускаюсь почти к земле, а затем ухожу на низкой высоте к морю или же над болотами севернее, где противовоздушная оборона слабее. Сброс бомб на низкой высоте существенно улучшает результаты, а уход без набора высоты затрудняет задачу советским зенитчикам, которые не привыкли к такой тактике.

Когда мы летим по направлению к Крымской над табачными плантациями и начинается обстрел зенитками, многие новички начинают нервничать, но они быстро успокаиваются, когда слышат в наушниках шутки «стариков» или песенку из фильма. Кто-то кричит: «Максимилиан, начинай!» Это относится к штурману из 2-й эскадрильи – он кружит в разрывах зенитных снарядов, порядком затягивая переход в пикирование, в результате чего следующие за ним самолеты противника теряют ориентировку. Такое самообладание и хладнокровие скоро оказывает действие на новичков. Временами я делаю петлю, круг или какую-нибудь фигуру высшего пилотажа; наверное, в этот момент зенитчики думают, что я над ними решил подшутить.

Погода здесь не мешает нашим вылетам. Почти всегда ясное синее небо и великолепная солнечная летняя погода. Когда у нас нет боевых вылетов, мы летим купаться – либо к Азовскому морю, либо к Черному. Некоторые участки побережья имеют превосходные пляжи. Когда мы с Швирблатом хотим нырять в воду, то отправляемся в Керченский пролив, где есть портовые краны и стены достаточной высоты.

Аэродром в Керчи столь забит, что нас вместе с нашей эскадрильей переводят в Керчь-Багерово в 10 километрах к западу. Мы располагаемся в так называемом «колхозе». Здесь много лесоматериалов, и мы вскоре возводим барак для столовой. Бензина не хватает, и мы делаем вылеты только в случае крайней необходимости. Потому в течение нескольких недель у нас появляются трехдневные перерывы, которые мы проводим каждый на свой манер. Швирблат и я почти каждый день совершаем пробежку в радиусе ближайших километров. Это позволяет узнать район не только с воздуха.

Каждую ночь нас посещают советские «По-2» и старые «ДБ-3» – они бомбят главным образом железнодорожную станцию, гавань и аэродром в Керчи-4. У нас есть несколько зенитных установок, а также ночных истребителей. Мы обычно присутствуем при взлетах истребителей, и вскоре с неба падают объятые пламенем русские самолеты. Наш противник явно не искусен в ночных полетах – ему определенно следовало бы иметь больше практики. Иногда ему везет. Одна из бомб падает на стоящий на запасном пути состав с боеприпасами, и в течение нескольких часов небо освещается призрачными всполохами, а земля сотрясается от разрывов. Скоро налеты противника становятся привычной частью нашей повседневной жизни – во время налетов мы обычно остаемся в постели и продолжаем спать, поскольку в противном случае недостаток сна может сказаться в вылете на следующее утро, а последствия этого могут быть катастрофическими.

В последние дни июня мы готовимся к переводу из Крыма. Нас посещает министр Шпеер – у него есть проект строительства дороги до Керчи. Примерно в это же время нас посещает японская делегация.

В эти же дни у командира нашей эскадрильи майора Купфера день рождения. Это хороший повод устроить праздник. Прекрасный сад, в котором расположены летние квартиры полка, оглашается приятной игрой музыкантов из наших пилотов. Мелодии веселые, но играются немного не в такт. Музыканты играют все, что им заказывают, а потом все, что еще знают. У каждого свои пристрастия. В подобные минуты все забывают, что дом очень далеко и что идет война. Мы словно выпадаем из реальности, чтобы погрузиться в невидимый мир красоты и покоя, где нет Крымской, нет русского плацдарма на песчаном берегу, нет бомб и нет нехваток во всем. Такие часы буквально восстанавливают нас.

К началу июля советское давление ослабевает и немецкий фронт стабилизируется. Он останавливается между Крымской и Молдаванской, немного отодвинувшись назад. Нам не приходится заниматься обустройством нашего барака к зиме, поскольку 4 июля мы получаем срочный приказ готовиться к отлету. Никто точно не знает, куда нас направляют; нам надлежит пока отправляться в Мелитополь, но информацию о конечном пункте назначения мы получим только завтра. И вот мы летим над голубыми волнами в северном направлении.

Мелитополь – место пересечения дорог, расположенное далеко за линией фронта. Аэродром занят авиационным подразделением, использующим самолеты «Не-111». Наши коллеги сообщают, что предвидится развлекательное представление – из Германии прибыла балетная труппа из десяти прелестных девушек в возрасте от 18 до 20 лет. Мы быстро зачехлили самолеты – их осмотр после перелета переносится на следующий день. Купидон окрыляет всех. Со скоростью молнии мы устремляемся в театр и буквально влетаем туда. Вид прелестных немецких девушек после столь продолжительного пребывания на русском фронте не может не тронуть сердца как молодых, так и старых солдат. Всегда изобретательный любитель развлечений лейтенант Якель рвет все попадающиеся ему по дороге в театр цветы, чтобы составить из них букеты и вручить девушкам. Другие воинские подразделения тоже не хотят ударить в грязь лицом, и между нами возникает острейшее соперничество. Я раздумываю, как мы после долгого отсутствия женского общества будем воспринимать этих девушек: как невероятно обаятельные существа или же сохраним самообладание? Швирблат в этом не уверен. Наконец он изрекает здравую мысль: нам следует снова отправиться на нашу обычную десятикилометровую пробежку, и тогда мы не будем мучиться подобными вопросами.

Утром двигатели снова заводят давно знакомую песню. Наконец мы знаем место нашего конечного назначения – Харьков. Мы совершаем посадку на аэродром к северу от города и отправляемся на прогулку по городу. Город создает совсем не плохое впечатление; это, без сомнения, один из самых приятных глазу уголков Советской России. Небоскреб на Красной площади является типичным образцом советской архитектуры и, даже поврежденный, может служить предметом гордости иванов. Большинство же зданий построено еще при царе. В городе есть парки, широкая сеть оживленных улиц, много кинотеатров; имеется и театр.

На следующее утро с рассветом мы летим на Белгород. В этом направлении нам предстоит совершать боевые вылеты на протяжении последующих нескольких недель. Мы поддерживаем с воздуха наших старых знакомых по Восточному фронту – ударные дивизии, ради которых мы и совершаем свои вылеты. Мы знаем, что на данном участке наши войска идут вперед и потому неприятных неожиданностей не предвидится. За танковыми дивизиями идут дивизии СС «Тотенкопф» и «Гроссдойчланд». Наступление ведется в северном направлении, на Курск, в районе которого находятся значительные силы. Наши дивизии врезаются по диагонали в выступ русского фронта. Он простирается на запад до Конотопа и делает крюк к Белгороду на юге, а на севере граничит с открытой местностью в районе Орла.

Идеальным было бы установить линию фронта на рубеже Белгород – Орел – но смогут ли брошенные в бой войска выполнить эту задачу? Мы всячески помогаем им в выполнении этой задачи, совершая вылеты с рассвета до заката над наступающими частями, которые скоро прорываются на 40 километров в глубь русской обороны и достигают пригородов Обояни.

Советское сопротивление очень сильно, даже в воздухе. В один из первых дней наступления, вылетев рано утром, я при подлете к Белгороду увидел справа впереди от себя летящее выше меня подразделение «He-111». Зенитки открыли по нему огонь и попали удачно. Самолет разлетелся в щепы. Видеть такое тяжело. Нельзя допустить, чтобы жизни наших товарищей пропали безнаказанно. Впоследствии мы атакуем зенитные позиции в этом районе. Во время выходов из атаки на низком уровне я часто вижу поблескивающий на солнце обломок сбитого «хейнкеля». В полдень ко мне подходит капитан люфтваффе и сообщает, что в этот день был убит мой двоюродный брат. Я говорю – скорее всего, он был сбит этим утром северо-западнее Белгорода в «He-111». Капитан удивлен – я сказал точно. Мой двоюродный брат – это уже третий из сыновей дяди, которым предстояло погибнуть в этой войне. Сам дядя позднее пропадет без вести.

Следующие недели приносят большие потери в нашем полку. Мой друг по учебе, капитан авиации Вутка, командир 8-го звена, погиб. Убит и офицер-летчик Шмидт, у которого недавно в небе над Сицилией погиб брат. И в случае с Вуткой, и в случае со Шмидтом не совсем ясно – взорвались их самолеты при нажатии на спуск бомбосбрасывателя или же во время перехода в пикирование. Возможно, имело место вредительство – кто-то устроил короткое замыкание. Несколько месяцев спустя это подозрение снова всплывает в памяти, поскольку происходят аналогичные случаи. Но, несмотря на самое скрупулезное расследование, явных улик найти не удается.

Во время наших вылетов на земле разыгрывается грандиозное танковое сражение – подобного мы не видели с 1941 года. Большие массы танков встречаются на открытой равнине. Вражеская противотанковая артиллерия располагается в тылу; орудия тщательно замаскированы. Иногда в обороне участвуют и танки; их зарывают в землю, особенно когда танки не могут двигаться, а пушки еще в состоянии стрелять. Числом советские танки намного превосходят наши, однако в качественном отношении сразу видно наше превосходство в танках и вооружении. Именно здесь впервые были массированно применены «тигры». Все типы наших танков имеют большой темп стрельбы, а стрелки стреляют более точно. Главная причина этого – лучшее качество нашего оружия, но решающим его делает лучшее качество людей, которые управляют этим оружием.

Более опасной для наших танков является советская тяжелая и сверхтяжелая противотанковая артиллерия, которая появляется на всех решающих участках битвы. Поскольку русские являются мастерами камуфляжа, их противотанковые пушки обнаружить и уничтожить трудно.

Массы танков напоминают мне о самолетах с пушками из экспериментального подразделения, которое я взял с собой из Крыма. Поскольку танки противника велики, можно попробовать эти самолеты против них. Правда, прикрывающая русские танковые подразделения противовоздушная артиллерия очень сильна, но я говорю себе, что обе группы противостоят друг другу на расстоянии 1–1,5 километра и, если меня не собьют прямым попаданием зенитного снаряда, всегда можно совершить вынужденную посадку за нашей линией фронта. Таким образом, 1-е звено отправится в полет с обычными бомбами, а я буду возглавлять их на самолете с пушкой. И я предпринимаю попытку.

В первом же вылете от огня моего орудия взрывается четыре танка; к вечеру общий счет доходит до двенадцати. Мы просто в восторге оттого, что спасли множество немецких солдат, которых могли уничтожить эти танки.

Но после этого дня пришлось немало потрудиться нашим ремонтникам, поскольку противовоздушная артиллерия нанесла нам урон. Жизнь подобного самолета всегда будет недолгой. Но главной цели мы достигли – недоверие к подобному оружию исчезло. Таким образом, мы обретаем оружие, которое легко доставить туда, где оно необходимо и способно успешно действовать против значительного числа советских танков. Вскоре было сформировано противотанковое подразделение. Для непосредственного выполнения боевых задач эти самолеты передали под мое командование.

Сражения в последующие дни доказали полезность нового оружия. Перед атаками пушечных самолетов часть наших пикирующих бомбардировщиков уничтожала наземную противовоздушную оборону; другая же часть летала кругами на низкой высоте, чтобы не дать истребителям противника сбить наши противотанковые самолеты.

Понемногу я все лучше усваиваю тактику применения новых самолетов. Но это мастерство – результат горьких ошибок. Мы теряли самолеты потому, что летали между стреляющими друг в друга сторонами. Следовало избегать полетов в районе траекторий снарядов, иначе возникал риск быть сбитым случайной пулей.

Через некоторое время Советы научились довольно успешно противостоять нашим воздушным атакам на их танки. Когда это было возможно, они снабжали головные танки противовоздушными средствами, дымовыми снарядами для создания завесы или имитации дыма от горящего танка, чтобы преследователь убрался восвояси в уверенности, что уничтожил цель. Опытные экипажи быстро разгадали эту уловку, и она их больше не обманывала. Танк, который действительно горел, показывал очень яркое пламя – имитировать такое пламя было слишком трудным делом. Во многих случаях танк взрывался, как только огонь доходил до боеприпасов, что обычно находились в каждом танке. Это было очень опасно для нас, когда самолеты летали на высоте 5–10 метров над танками. В первые несколько дней такое случалось со мной дважды. Я летел сквозь внезапно взметнувшееся вверх пламя и думал: «На этот раз тебе конец».

Однако оба раза я вылетал из пламени живой и невредимый – даже когда обугливалась зеленая краска на обшивке, а в самолете оставались дыры от осколков.

Иногда мы делали заходы на стальных чудовищ со стороны, иногда – с тыла. Угол пикирования был не очень велик, чтобы не опускаться близко к земле, а так бывало, когда стрельба оказывалась слишком продолжительной. При долгой стрельбе трудно избежать контакта с землей – со всеми вытекающими отсюда опасными последствиями.

Мы всегда пытались попасть в одно из уязвимых мест танка. Передняя его часть всегда лучше всего укреплена, потому танкисты и стремятся поставить свой танк передней частью к противнику. Боковые же стороны танка имеют более тонкую броню. Но лучшей целью для нас являлась корма. Именно здесь расположен двигатель, и необходимость охлаждать этот источник энергии вынуждает защищать эту часть обшивкой, перфорированной большими отверстиями. Это хорошая цель, тем более что там, где двигатель, всегда есть бензин. Когда двигатель работает, танк легко распознать с воздуха по синеватому выхлопу. По сторонам танк несет бензин и боеприпасы. Но там бронирование сильнее, чем с кормы.

Танк часто несет на себе пехоту. Когда мы делаем заход, пехотинцы поспешно спрыгивают даже тогда, когда танк движется на полной скорости. Они все думают, что настал их последний час и что мы уничтожим их за несколько секунд. Иваны предпочитают встретить нашу атаку твердо стоящими на земле.

Во второй половине июля сопротивление немецким дивизиям усиливается. Войска преодолевают один ряд колючей проволоки за другим, но прогресс очень невелик. Мы делаем вылеты с утра до вечера на поддержку наступающим войскам, которые продвигаются на север через реку Псёл вдоль железной дороги, ведущей к Белгороду.

Однажды на построении мы поражены появлением большого подразделения бомбардировщиков «Ил-2», которое незамеченным подошло к нашему аэродрому на низкой высоте. Мы улетаем в разных направлениях, лишь бы увести самолеты с аэродрома – многие из наших машин при этом поднимаются со взлетной полосы в противоположных направлениях. Удивительно, но ничего неприятного для нас не происходит – наша противовоздушная артиллерия начинает стрелять во все, что они считают стоящим внимания, и эта стрельба явно оказывает впечатление на иванов. Мы видим своими глазами, что наши 20-миллиметровые снаряды рикошетируют от брони русских бомбардировщиков.

У «Ил-2» очень мало уязвимых мест, но бронебойными 20-миллиметровыми снарядами наши легкие зенитные пушки все же могут сбить бронированных иванов.

Довольно неожиданно мы в это время получаем приказ перебазироваться в Орел, на другую строну выступа линии фронта, где Советы перешли в наступление и угрожают Орлу. Несколькими часами позже мы прибываем на аэродром к северу от Орла, рядом с Конотопом. Здесь мы обнаруживаем, что ситуация вокруг Орла примерно соответствует слухам, доходившим до нас под Харьковом. Советы атакуют город с севера, востока и юга.

Наше продвижение остановлено по всему фронту. Мы наглядно видим, как дивизии снимаются с фронта и убывают в Европу, поскольку после высадки на Сицилии против Муссолини начался путч. Часто мы говорим друг другу: Советы должны благодарить своих западных союзников за то, что они продолжают действовать как эффективная военная сила!

Наступает горячий август – горячий для нас во всех смыслах. На юге упорное сражение за Кромы. Во время одного из первых боевых вылетов в этом районе, когда мы должны были уничтожить мост, со мной происходит любопытный случай. Когда я ухожу в пикирование, русский танк начинает переезжать через мост. Через мгновение я ясно вижу мост в прицел. Полутонная бомба попадает в мост, когда танк преодолел его наполовину. Как мост, так и танк разлетаются на куски.

Оборона здесь необычно сильна. Через несколько дней, когда я вылетел в северный район, западнее Болхова, в мой двигатель попал снаряд. Осколки летели прямо в лицо, первой мыслью было выброситься с парашютом – но кто знает, куда меня отнесет ветер? К тому же я могу и не добраться до земли, поскольку в этом районе много «яков». И я с заглохшим мотором иду на вынужденную посадку, которую мне удается совершить перед самым фронтом немецких позиций. Обороняющее этот сектор подразделение доставляет меня обратно на базу через пару часов.

Я сразу вылетаю на очередное задание и в тот же район. Возникает странное чувство, когда возвращаешься на место, где совсем недавно был сбит. Но это скоропалительное возвращение позволило мне выбросить из головы возникшие колебания и размышления о риске, которому подвергаешься в воздухе.

Мы близки к району цели. Я забираюсь довольно высоко, чтобы определить местонахождение тяжелой противовоздушной артиллерии. Она ведет огонь по нашему строю и заметна по дыму от стрельбы. Я немедленно делаю заход, чтобы остальные самолеты последовали за мной и тоже сбросили свои бомбы на позиции русских зенитных расчетов. После всего лечу домой с радостной мыслью, что теперь досталось и русским зенитчикам.

Русские самолеты каждую ночь совершают налеты на аэродром в районе Орла. Поначалу мы пережидали бомбежки в палатках, позднее – в каменных домах на аэродроме. Вдоль палаток идут узкие окопы; предполагается, что во время налета мы сможем в них прятаться. Некоторые из нас, однако, во время этих налетов спали, поскольку после вылетов весь день требуется посвятить хорошему сну, чтобы оставаться пригодными для боевой работы. Иваны обычно бомбят нас ночь напролет. Мой друг Вальтер Краус, выполнявший обязанности штурмана 3-й эскадрильи, был убит во время одного из этих налетов. Он проходил учебу вместе со мной в резервном звене в Граце, затем служил в воздушной разведке, после чего перешел в штурмовики и оказался ценным приобретением для нашего полка. Непосредственно перед гибелью он стал возглавлять строй нашей эскадрильи и получил дубовые листья к своему кресту. Мы с глубокой скорбью узнали о гибели нашего друга и боевого товарища; его смерть стала для нас тяжелым ударом. Сколько еще тяжелых ударов нанесет нам непредсказуемая судьба?

Меня освободили от командования 1-м звеном, поручив вместо этого 3-ю эскадрилью. Я знал эту эскадрилью с ее первых шагов; неужели я уже не служу здесь инженером? Даже новые летчики мне знакомы. Довести их летное искусство до мастерства нетрудно, поскольку эскадрилью ведет Бекер. Мы прозвали его Фридолин. Нет ничего, чего бы он не знал. Для наземного персонала он словно заботливый отец. Здоровье пилотов эскадрильи находится в руках капитана медицинской службы Гадерманна, который тоже может поделиться знаниями и готов помочь любому. Скоро командующий состав 3-й эскадрильи превращается в дружную семью, в которой все команды отдаются и выполняются в атмосфере взаимного сотрудничества. Это означает взаимозаменяемость в воздухе – в этом году я сам несколько раз вел строй.

Скоро число моих вылетов доходит до 1200. К слову, в эскадрилье истребителей сопровождения служит знаменитый лыжник Йенневайн. Между боевыми вылетами мы часто вспоминаем родные горы и, конечно, ходьбу на лыжах. Однажды он не вернулся из вылета, и о нем послали уведомление как о пропавшем без вести. По всей видимости, в него попал снаряд, после чего летчик, по словам коллег, передал по радио: «Попадание в двигатель, лечу на солнце». В то время солнце находилось почти строго на западе. Это было лучшим для него направлением, но на севере, в Болхове, где находилась цель нашей атаки, Советы пробили уступ в виде воронки – на фронте, тянущемся с востока на запад. Если бы Йенневайн полетел на запад, ему бы пришлось лететь над серединой зоны прорыва, то есть над занятой русскими территорией. Если бы он повернул на юг, то достиг бы наших позиций всего через несколько километров, поскольку место прорыва было очень узким. В Орле нас продолжал преследовать злой рок. Адъютанту моего 9-го звена довелось летать с бортстрелком лейтенанта – Хорнером; он был награжден Рыцарским Железным крестом и являлся одним из опытнейших офицеров нашей эскадрильи. В их самолет попали из зенитки в районе северо-восточнее Орла; машина перешла в пике и приземлилась на брюхо на ничейной территории. Самолет так и остался лежать на склоне небольшого оврага. Поначалу я думал, что Йенневайн совершил вынужденную посадку, хотя было видно, что машина получила сильное повреждение в воздухе. Странным было то, что самолет ударился о землю с большой силой. Пролетев над ним несколько раз, я не заметил вокруг него никакого движения. Наш офицер медицинской службы отправился к месту падения и с помощью солдат наземных войск добрался до самолета – но оказалось слишком поздно. Поскольку он захватил священника, оба наших товарища успели обрести вечный покой.

На протяжении нескольких дней после этого в эскадрилье все были необычно молчаливы. Говорили только в случае нужды. Горечь утрат последних дней подействовала на всех. В других подразделениях положение было не лучше. На утренний вылет на важные по значению советские артиллерийские позиции восточнее Орла звенья 1-й эскадрильи вылетали под моим командованием, 2-е звено вел пилот Якель. Он стал превосходным летчиком, и у него есть любимый трюк, который он проделывает время от времени. Когда он видит истребитель, то атакует его, даже если тот превосходит его в скорости и вооружении. На Кубанском фронте он доставил нам этим немало веселых минут. Якель всегда утверждает, что его «Ju-87» – самый быстрый в эскадрилье и на полном газу он обставит нас всех. Этот весельчак часто сбивает вражеские истребители. Мне он представляется оленем, который рыскает по лесу в поисках охотника и, обнаружив его, немедленно бросается в атаку. Якель – душа нашего звена, он придает нам всем жизненные силы. Шутки из него сыплются с девяти вечера до четырех утра, никогда не повторяясь. Разумеется, у него в репертуаре «Бонифаций Кизеветтер» и другие баллады.

Этим утром он вместе со своим звеном атаковал находящуюся неподалеку русскую батарею, после чего стал возвращаться обратно. Мы находились как раз над линией фронта, когда кто-то крикнул по радио: «Истребители!» Я вижу их, они очень далеко и, похоже, не собираются нас атаковать. Якель разворачивает свой самолет и летит им навстречу. И вот один уже сбит – но толстый Йенч, обычно надежный бортстрелок, на этот раз, похоже, смотрит куда угодно, но только не перед собой. Я вижу, как за самолетом пристраивается еще один «Ла-5» – после чего «юнкерс» начинает падать к земле с высоты 200 метров, охваченный пламенем. Не могу понять, как Эгберт мог забыть, что летит низко, а в таких условиях воздушной акробатикой не занимаются. Так или иначе, но мы потеряли в этот день нашего дорогого товарища.

Многим из нас приходит на ум: «Один за другим уходят „старики“. И я могу по календарю примерно определить, когда наступит мой черед». Любая случайность может произойти с каждым; мы слишком долго ждем, когда закончится полоса наших неудач. Жизнь с постоянной угрозой гибели приводит к фатализму и делает человека черствым. Теперь никто из нас не вылезал из кровати, когда ночью падали бомбы. Мы смертельно устали из-за того, что совершаем вылеты без перерыва. С этого времени, не выходя из сна, мы слышали разрывы бомб каждую ночь.

В зоне прорыва к северу от нас дела шли все хуже. Угроза нависла над Кричевом, что располагался северо-западнее. Чтобы быстрее долетать до этого района, а также до района Жиздры, дальше на север, мы перебрались на аэродром Кричева. Большая часть боев проходит в лесах, где цели сверху разглядеть нелегко. Красные маскируют свои позиции, и атаковать их очень трудно. Танки я вижу крайне редко и потому пересаживаюсь на пикирующий бомбардировщик. Поскольку на меня возложили командование эскадрильей, звено с противотанковым оружием еще более тесно связывается с эскадрильей; личный состав – как технический, так и тот, что разрабатывает операции, – быстро осваивает использование самолетов с пушками.

Наше пребывание в Кричеве длится недолго. Какое-то время ходят разговоры о нашем переводе на юг, где положение становится критическим. После нескольких вылетов из Брянска нас и в самом деле переводят обратно в Харьков. Но на этот раз наш авиаполк размещается на аэродроме, расположенном на южной стороне города.